Текст книги "Покуда я тебя не обрету"

Тут Эммина мама провела трусиками ему по затылку, а потом надела их ему на голову, словно шляпу или, скорее, берет, – уши попали в дырки для ног. Джек как раз почувствовал себя весьма некомфортно.

– Но что же мы скажем твоей маме про губу? – спросила миссис Оустлер. Джек не успел ответить, она продолжала: – Боюсь, Алиса еще не готова услышать, что ее сын целуется с шестнадцатилетними.

О-го-го! Оказывается, миссис Оустлер называет маму по имени! Впрочем, Джек не очень удивился; конечно, подумал он, как я сам не догадался. Иерихонская роза – это долгая песня, как минимум несколько часов, а тут еще ее выводили на такой интимной части тела. Джек легко представил себе, как мама и миссис Оустлер беседуют, – да уж, за это время можно о многом переговорить. А если ты лежишь на кровати или на столе и у тебя выводят иерихонскую розу в трех сантиметрах от влагалища – разве есть темы, которые нельзя обсудить в такой ситуации? Люди делались друзьями на всю жизнь за куда меньшее время. Алиса много часов провела, глядя на лобок миссис Оустлер, как же им близко не познакомиться? И однако, подумал мальчик, несмотря на то что после истории с лифчиком Алиса и миссис Оустлер не поссорились, порез на губе Джека, кажется, может положить их дружбе конец. Во всяком случае, Джек решил, что, по крайней мере, не станет рассказывать маме, как целовался с Эммой.

– Джек, можешь сказать, что порезал губу о скрепку от степлера. Я пыталась разжать скрепку, чтобы разделить несколько листов, а ты вызвался помочь, взял скрепку в рот и порезался.

– А с какой стати мне брать скрепку в рот?

– С такой, что ты еще ребенок, – сказала миссис Оустлер и потрепала Джека по голове, точнее, по своим трусам, которые все еще играли роль шляпы; затем сняла их и зашвырнула в открытый ящик для грязного белья в другом углу ванной. Отлично попала, кстати, – она вообще выглядела как спортсмен, причем именно как юноша-спортсмен.

– Пойду найду тебе футболку, в ней отправишься домой. Скажи маме, что твои рубашку и галстук я отдам в химчистку сама.

– Так и сделаю, – сказал Джек.

Эммина мама вышла в спальню и открыла ящик комода. Джек все смотрел на себя в зеркало над раковиной, на свой обнаженный торс – словно ждал, что сию секунду начнет расти. Вернулась миссис Оустлер с футболкой, черной, как ее трусики, с очень короткими и узкими рукавами, как носят женщины. Эммина мама была очень маленькая, ее футболка оказалась Джеку почти впору.

– Это моя, разумеется, – сказала миссис Оустлер. – Эммина одежда тебе будет очень велика, – добавила она с укоризной.

Кровь наконец перестала идти, но губа распухла; в зеркале Джек хорошо видел шрам. Миссис Оустлер бережно помазала ему губы помадой; тут в ванную вошла Эмма.

– В этой футболке ты вылитая девчонка, – сказала она.

– Наш Джек такой красивый, из него выйдет отличная девочка, – шутливо парировала миссис Оустлер.

Эмма ссутулилась, ее лицо приняло обиженное выражение. Казалось, она поняла маму буквально: мол, Джек-то красавец и девочка из него выйдет отличная, не то что она, Эмма.

– Мы скажем Джековой маме, что он порезал губу о скрепку от степлера, пытался, глупыш, разжать ее зубами.

– Иди в жопу! Я хочу увидеть эту чертову иерихонскую розу! – твердо сказала Эмма. – И я хочу, чтобы Джек тоже смотрел.

Не говоря ни слова, миссис Оустлер расстегнула серебряный пояс и плотно сидящие черные джинсы и закатала заправленную в них кофту. Затем она немного спустила джинсы с бедер, весьма стройных, и Джек увидел, как из черных же трусов растет иерихонская роза (половина скрыта под ними). Миссис Оустлер запустила под резинку большие пальцы, но прежде, чем спустить трусики, сказала:

– Джек, если твоя мама об этом узнает, она очень, очень расстроится. Это еще хуже, чем целоваться с шестнадцатилетней девочкой, понимаешь?

– Вот оно что, – сказал Джек, и миссис Оустлер спустила трусы.

Ну вот и он, цветок этот. Разумеется, на иерихонскую розу Джек даже смотреть не стал – он верил в мастерство мамы и думал, что все ее розы совершенные копии друг друга. Пока Эмма, ахая, разглядывала тот, другой цветок внутри татуированной розы, Джек внимательно, тщательно рассмотрел «настоящий» цветок. Да, вот уж улов так улов – целых два настоящих влагалища в один день! Лобковые волосы Эммы торчали во все стороны, словно стремились отразить ее непокладистый характер, не то у миссис Оустлер – все причесано и аккуратно подстрижено. Если раньше Джек немного сомневался в истинности Эмминого вердикта (в ее формулировке «страсть к женщинам постарше»), то теперь убедился в этом окончательно. Влагалище Эммы не произвело почти никакого впечатления на малыша, а тут он повел себя… ну совершенно иначе!

– Это отвратительно! – сказала Эмма, имея в виду мамину татуировку.

– Это самая обычная иерихонская роза, таких полно, – не уступал Джек. – Моя мама умеет делать ее лучше всех.

И продолжил глазеть на влагалище миссис Оустлер, а та лишь взъерошила ему волосы и сказала:

– Ну конечно, дитя мое, конечно.

Тут вдруг Эмма возьми и ударь его со всего маху; от неожиданности Джек оступился, упал на пол у ящика с грязным бельем и сразу же приложил палец к губе, проверить, не пошла ли снова кровь.

– Конфетка моя, ты вовсе не на татуировку смотрел.

– Эмма, мальчики – это мальчики, их не переделаешь, – сказала миссис Оустлер. – А ты гляди будь с ним поласковей. Да и крови на сегодня хватит.

Эмма схватила Джека за футболку матери и рывком поставила его на ноги; в одном из многочисленных зеркал Джек успел заметить, как миссис Оустлер возвращает трусы на прежнее место и натягивает обратно джинсы.

– Ну и что подумал малыш по поводу иерихонской розы моей мамы? – угрожающим тоном спросила Эмма.

Миссис Оустлер не поняла, что Эмма имеет в виду пенис Джека. Наверное, решила она, дочь издевается над небольшим ростом мальчика.

– Эмма, а ну брось, стыдно пугать маленьких, – сказала она. – Приличные люди так себя не ведут.

На прощание Джек столкнулся еще с одной неожиданностью – его поцеловала и Эмма, и ее мама: Эмма в здоровую верхнюю губу, миссис Оустлер в щеку. Что-то в этом странное, подумал Джек, но счел, что рассказывать маме не станет, ни к чему ее расстраивать; да и вообще решил, что о большинстве событий, случившихся в тот день в особняке Оустлеров на Форест-Хилл, стоит умолчать.

Вечером Джек лег спать в футболке миссис Оустлер, хотя Лотти заметила мальчику, что пижама идет ему больше. Она завернула в тряпочку немного льда и приложила к губе, а сама стала, как обычно, молиться.

– Боже, храни Джека и не дай ему делать больно другим, – так всегда начинала Лотти (сам мальчик думал, что вторая просьба какая-то глупая, зачем ему делать больно другим, он совсем этого не хочет). – Боже, сделай так, чтобы миссис Уикстид прожила подольше, – продолжала Лотти. – Боже, дай мне умереть здесь, в Торонто, и избавь меня от необходимости возвращаться назад, на остров Принца Эдуарда.

– Аминь, – пытался обычно вставить Джек в этот момент, надеясь, что тут молитве и конец.

Но он ошибался.

– Господи, прошу тебя, избавь Алису от ее наклонностей…

– Чего?

– Знаешь ты все прекрасно, Джек, от ее… от ее друзей, она не очень-то хорошо их выбирает, – говорила Лотти.

– Вот оно что.

– Господи, храни маму Джека, пусть она никогда не повредит себе, во всех смыслах слова, – не унималась Лотти. – Господи, благослови землю, по которой ступает нога Джека Бернса, и не введи его во искушение. Господи, пусть Джек станет таким, какими мужчины должны быть, а не таким, какими они обычно бывают.

– Аминь, – снова сказал Джек.

– Нет, сначала это должна сказать я, а только потом ты.

– Ах черт, верно.

– Спасибо вам за все, миссис Уикстид, – шептала Лотти, словно миссис Уикстид сама была Бог и Лотти с самого начала обращалась именно к ней. – Аминь.

– Аминь.

Завершив молитву, Лотти сняла лед с губы Джека, тот ее не чувствовал. Спать ему не хотелось (столько впечатлений в один день, так просто не уснешь), и как только Лотти ушла, он пошел к маме в спальню и залез к ней в кровать, где и заснул некоторое время спустя.

Как обычно, Джека разбудила мамина нога, а ее – его футболка, то есть футболка миссис Оустлер. Алиса включила свет.

– Джек, почему на тебе футболка Лесли? Эмма что, начала таскать у матери футболки?

Ах вот как, значит, миссис Оустлер зовут Лесли, и мама тоже называет ее по имени. Вот так новость. Более того – маме хорошо знакома даже ее футболка. Джек осторожно объяснил маме, что миссис Оустлер дала ему футболку вместо его одежды, та-то вся в крови, она сама отнесет ее в химчистку, а Эммины футболки Джеку велики. Джек показал маме и распухшую губу, которую он якобы порезал о скрепку степлера.

– Я думала, ты уже достаточно взрослый, чтобы не разжимать скрепки зубами, – сказала Алиса.

Затем Джек, так же осторожно, сообщил маме следующее: ходят слухи, что Алиса сделала миссис Оустлер татуировку, Эмма толком не смогла объяснить, она в этом плохо понимает, но Джек догадался, что речь идет об иерихонской розе (звучало не очень убедительно). Миссис Оустлер сказала, будто бы татуировка в таком интимном месте, что ему нельзя ее видеть.

– То есть она тебе не стала ее показывать? Надо же, не думала, – сказала мама.

– А зачем мне смотреть на иерихонскую розу, – сказал Джек чересчур уверенно, – что такого особенного в розе миссис Оустлер?

– Ничего, просто я ее сделала в особенном месте, Джек.

– Вот оно что.

Тут Джек, наверное, отвел глаза. Мама ведь такая профессиональная лгунья, что соврать ей очень сложно.

– Она очень необычно бреет себе лобок, далеко не все женщины способны на такое, – сказала Алиса.

– Что бреет?

– Лобок, лобковые волосы, Джек.

– Вот оно что.

– У тебя их еще нет, но они обязательно вырастут.

– А ты бреешь свой лобок так, как она? – спросил Джек.

– А вот это вас, молодой человек, совершенно не касается, – объявила Алиса Джеку.

Тут он заметил, что мама плачет, и замолчал.

– Лесли… запомни, кстати, ты должен звать ее миссис Оустлер… она очень… очень независимая женщина, – начала было Алиса, словно читала первый абзац длинной-длинной книги. – Она прошла через развод, крайне тяжелый, но она… она очень, очень богата. Она настроена решительно – все, что с ней происходит, происходит отныне лишь по ее воле. Она очень… сильная, властная женщина.

– Она такая маленькая, ну меньше Эммы, – вставил Джек; он совсем не понимал, куда клонит мама.

– Джек, с миссис Оустлер следует вести себя очень осторожно.

– Я очень осторожно веду себя с Эммой, – на всякий случай сказал Джек.

– Да-да, с Эммой веди себя как можно осторожнее, – сказала Алиса, – но с ее мамой – в сто раз осторожнее, чем с Эммой.

– Хорошо.

– Я не сержусь, что она показала тебе, – сказала мама. – Я же знаю, ты не просил ее сам.

– Это Эмма потребовала, чтобы она показала мне.

– Отлично. А теперь выкладывай про свою губу.

Джек уже сообразил, что взрослые лучше детей умеют скрывать правду, и был готов поспорить, что мама знает куда больше, чем рассказывает ему. Например, она знала правду про состояние здоровья миссис Уикстид. Джек знал, что у благодетельницы артрит, – потому, что заметил сам, и потому, что миссис Уикстид сказала ему. Но никто не говорил ему про рак – пока в один прекрасный день миссис Уикстид оказалась не в состоянии встать с постели и повязать ему галстук; и то тайну сию раскрыла Джеку Лотти, не мама. Наверное, мама слишком занята, наверное, это случилось в ту неделю, когда она татуировала миссис Оустлер.

Стало быть, вдруг, ни с того ни с сего, оказалось некому завязать Джеку галстук! Есть, конечно, миссис Уикстид, но она же при смерти!

– А от чего она умирает, от артрита?

– Нет, милый мой, у нее рак.

– Вот оно что.

Так вот почему Лотти молится каждый день, просит Бога, чтобы миссис Уикстид прожила подольше.

В то утро галстук Джеку завязал Пиви. Он, в конце концов, водитель лимузина, галстук полагается ему по форме, он каждый день завязывает его себе сам. Завязал как-то небрежно, словно это обычное дело, а вот миссис Уикстид любила посуетиться да покряхтеть, даже до того, как заболела артритом.

– Миссис Уикстид умирает, Пиви.

– Какая печальная весть, сэр. Ах, что же будет с нашей хромой госпожой Лотти, когда она умрет?

Ах вот оно что, вот почему Лотти просила Бога дать ей умереть в Торонто. Все, даже Пиви, знали, что Лотти не хочет возвращаться на остров Принца Эдуарда.

Наверное, сделал вывод Джек, у каждого человека где-то спрятана иерихонская роза. Только это хитрая роза, ее не всегда показывают, она особенная – вроде легендарной бесплатной татуировки. Как и все татуировки, она – печать на всю жизнь, только не оставляет следов на коже.

Глава 13. Невеста по почте, тоже необычная

Беспокоясь о здоровье миссис Уикстид, Джек попросил мисс Вурц отпустить его с репетиций «Джейн Эйр» на неделю; в конце концов, он уже играл Рочестера и знал роль наизусть. Но вот незадача – вместо Конни роль Джейн теперь исполняла Каролина Френч. Джек еще ни разу не обнимался с девочкой своего роста, волосы Каролины попали ему в рот, это ему не понравилось. В самый острый момент, когда Джек – Рочестер говорит Каролине – Джейн, что она, должно быть, считает его «презренным атеистом», та начала топотать ножками по сцене. За задником стоял ее брат, и Джек живо вообразил себе, как тот тоже «бьет копытом». А когда Джейн – Каролина целовала ему руку, Джека чуть не стошнило – руки у нее оказались потные, а рот липкий.

Джек хотел пропустить неделю репетиций не только потому, что миссис Уикстид при смерти; главное – в те дни мисс Вурц не переставая рыдала. Алиса сказала сыну, что миссис Уикстид однажды «спасла» мисс Вурц. Что там была за история и не по этой ли причине у мисс Вурц имелся целый шкаф дорогой одежды, Джек так и не узнал. Так или иначе, ему разрешили не ходить на репетиции, а Каролине Френч пришлось напрягать воображение, представляя рядом отсутствующего партнера.

У Джека появилось свободное время, но он не смог потратить его на помощь миссис Уикстид – ее увезли в больницу на обследование, и Лотти сказала, что мальчику не пристало видеть пожилую даму в таком состоянии. Алиса ничего не говорила Джеку о том, что чувствует сама, но сын хорошо понимал, что мама сильно переживает, находится едва ли не на грани нервного срыва. Все же она сообщила мальчику в полутьме спальни следующее: после смерти миссис Уикстид Лотти придется отправиться восвояси на остров Принца Эдуарда, и это еще не так плохо, ибо они с Джеком попросту очутятся на улице. Джек спросил: а не найдется ли в салоне Китайца для них комнатка? Мама ответила лишь:

– Мы больше никогда не будем спать на иголках.

Интересно, кто их враг? Разведенная дочь миссис Уикстид? Она, конечно, всегда была недовольна тем, что Джек с мамой живут у ее матери «на всем готовом». Но ведь она дружит с миссис Оустлер! Они вместе ходили в школу Святой Хильды! А теперь и Алиса с Лесли друзья, так почему бы миссис Оустлер не замолвить за них словечко перед дочерью миссис Уикстид? На это Алиса ответила, что миссис Оустлер и дочь миссис Уикстид уже давно не слишком ладят.

Разумеется, Джек обратился за разъяснениями к Серому Призраку, но оказалось, что и у миссис Макквот есть от мальчика секреты. Единственный ее совет – больше молиться, и вот они молились с Джеком в часовне как одержимые. Потом Джек спросил у Серого Призрака, получилось ли убедить маму, что мальчики в колледже Верхней Канады «сдерут с Джека шкуру», и услышал неожиданный ответ. Не в ее правилах было темнить, и все-таки бывшая полевая медсестра сказала так:

– Видишь ли, Джек… может быть, колледж… оказался бы в итоге не так уж и плох.

Что это за «оказался бы»?

– Прошу прощения, миссис Макквот…

– Джек… ты еще маловат для интерната… но в Штатах… есть школы… где интернат – норма.

– О чем вы?

Они сидели на второй скамье, слева от центрального прохода. Алтарь заливали золотые лучи света, в них святые о чем-то шептались с Иисусом. Как ему повезло, он один, а за ним ухаживают целых четыре женщины! Миссис Макквот обняла Джека за плечи своей холодной рукой и прижала к себе, затем поцеловала в лоб, едва коснувшись губами. Позднее Джеку попадется на глаза сценарий с ремаркой «Целует его, формально», и он вспомнит этот миг.

– Для мальчика… в твоем положении, Джек… известная доля независимости… может пойти на пользу… я даже в этом уверена.

– Независимость?

– Джек, поговори с мамой.

Он попробовал, но безрезультатно и пошел к Эмме Оустлер. Та устроила ему экскурсию по своему особняку, показала, в частности, «гостевое крыло» (так его называла ее мама) о трех спальнях, каждая со своей ванной. А что, в самом деле крыло.

– Нет, правда, – сказала Эмма, – я, ей-богу, не понимаю, почему вам с Алисой не переехать к нам. А тебя отсылают, это же глупо.

– Куда отсылают?

– Джек, поговори со своей мамой, это ее идея. Она считает, нам с тобой надо поменьше общаться. Она не хочет, чтобы процесс твоего полового созревания протекал в доме, где живу я.

– Процесс моего чего?

– Короче говоря, нам с тобой не придется спать в одной постели, – сказала Эмма, толкая его на самую большую кровать. – У наших с тобой мам мозги работают, как у администрации школы Святой Хильды. Девочкам, видишь ли, можно видеть мальчиков только до девяти лет! А потом они исчезают!

– Куда?

Эмма произвела очередной замер прогресса Джекова пениса и осталась недовольна; каждый такой осмотр повергал ее в меланхолию. Она стянула с него штаны и трусы и улеглась головой ему на бедро.

– У меня новая теория, – сказала Эмма, обращаясь не к Джеку, а к его пенису, – возможно, ты уже вовсе не мал. А дело во мне – это я для тебя недостаточно взрослая.

– Куда исчезают? – снова спросил Джек. – Куда меня отсылают?

– В школу для мальчиков в штате Мэн, конфетка моя. Говорят, это дикая глушь.

– Чего?

– Вероятно, малыш любит женщин еще старше, чем я думала поначалу, – снова обратилась к пенису Эмма.

Тот, маленький и неподвижный, лежал себе у нее в ладони. Джека отсылали в Мэн, а малышу хоть бы что.

– Я тут говорила с девочками из тринадцатого класса, они про пенисы знают все. Может быть, они смогут помочь.

– С чем помочь?

– Тут одна проблема – они интернатские, живут в общежитии. И к ним в комнаты нам тебя никак не затащить, для этого ты должен быть девочкой.

Ну как я сам не догадался, подумал Джек, вот к чему клонит Эмма. Интересно, а это сложно – быть девочкой? Миссис Оустлер сказала, что он достаточно красив для этого, да и у Вурц он чаще играл особ женского пола.

Впрочем, последнюю по времени женскую роль Джека она считала нежелательной. Несмотря на протесты мисс Вурц, его взяли играть главную героиню в пьесе «Невеста по почте на Северо-Западных территориях». Ее ставила средняя школа. Мисс Вурц на дух не переносила эту мелодраму. Сюжет пьесы затрагивал разные «взрослые» проблемы, в зал допускались только старшеклассницы, поэтому Алисе пришлось подписать официальную бумагу, разрешающую Джеку играть. Впрочем, мама не читала пьесу и вообще ничего о ней не слышала. Ей повезло, что она росла не в Канаде, – у местных девочек-подростков и женщин ее поколения «Невеста по почте» навязла в зубах.

В те годы, по крайней мере в школе Святой Хильды, девочек взращивали на строгой диете из канадской литературы. Мисс Вурц не уставала громко выражать свое возмущение, что масса ее любимой мировой классики заменяется здесь «канлитом», как это тогда называли. Нет, говорила мисс Вурц, я не против канадской литературы как таковой, в Канаде есть и хорошие писатели, например Робертсон Дэвис, Маргарет Этвуд или Элис Монро. Много лет спустя она писала Джеку, рекомендуя прочесть книгу последней «Станция в глуши», словно бы спор о пьесе шел до сих пор. Дело в том, что в книге Монро речь тоже шла о «невесте по почте» – только в глазах мисс Вурц «Станция» была шедевром, а «Невеста» – низкопробным чтивом. Видимо, она хотела подчеркнуть, что не сюжет причина ее отвращения.

Автора пьесы – в самом деле плохого драматурга – звали Абигайль Кук, она жила как раз на Северо-Западных территориях и была весьма несчастлива в браке. Тот факт, что означенная пьеса Кук входила в список обязательной литературы в старших классах, мисс Вурц объявляла «кощунством», а то, что ее еще и ставили в школе каждый год, и вовсе «надругательством над театром». Пьесу опубликовало какое-то никому не известное издательство литературы для школьников; однажды мисс Вурц с нехарактерной для нее грубостью обозвала его «Пенис бобра пресс» и сразу же извинилась перед Джеком за слово «пенис», а еще добавила, что пьеса много ниже его актерского таланта. Фактически, сказала она, от Джека потребовали публичного унижения на глазах девочек из тех, что постарше.

Джек вздохнул свободно, когда Серый Призрак поднес ему свою традиционную щепотку соли. Верно, пьеса ужасная, чудовищная, согласилась сразу миссис Макквот, «бредни любительницы, которой место в клинике для истеричек». Еще бы! В 1882 году Абигайль Кук лишила жизни мужа, который якобы частенько ее бивал, а затем застрелилась; потом у нее на чердаке нашли пьесу. В 1950 году ее посмертно напечатали, и целая плеяда женщин, среди них многие старинные подруги и лично миссис Уикстид, возвела Абигайль Кук в ранг гения и объявила ее феминисткой, опередившей время.

Миссис Макквот без обиняков сказала Джеку, что в пьесе всего одна приличная роль – та самая, что ему и досталась, роль «невесты по почте». Она считала, что это для Джека возможность «выразить себя свободнее, чем обычно», – в переводе на человеческий язык это означало, что пьесу ставит не мисс Вурц, а холерик мистер Рэмзи, большой знаток драмы, второй мужчина-учитель в школе после мистера Малькольма, преподаватель старших классов и «закоренелый холостяк», как людей его ориентации называли в те времена. Ростом ниже метра шестидесяти, длинноволосый блондин с белоснежной бородой лопатой, этакий викинг-карлик, иным девочкам-старшеклассницам он едва доставал до подбородка, весил меньше любой из них и голос имел выше, чем у иной девочки, зато относился к своим подопечным с неиссякаемым энтузиазмом. Мистер Рэмзи полагал юных девочек средоточием всех земных достоинств, за что они чрезвычайно его любили.

Если бы мистер Рэмзи преподавал в смешанной школе или школе для мальчиков, ему бы несдобровать, в школе же Святой Хильды никто и не думал устраивать скандал из-за того, что он голубой (хотя это бросалось в глаза); более того, если бы какому-нибудь грубияну пришло в голову обозвать мистера Рэмзи пидором, старшеклассницы закатали бы наглеца в асфальт и были бы правы.

Мистер Рэмзи обожал чудовищную пьесу Абигайль Кук; Джек был благодарен ему за другое – тот оказался первым в жизни Джека творческим режиссером, то есть таким, который посылает актера в бой, а не сажает на цепь.

– Кого я вижу, неужели самого Джека Бернса? Клянусь, мы не заслужили такого счастья! – воскликнул на первой репетиции мистер Рэмзи, всплеснув руками. – Вы только посмотрите на него! – обратился режиссер к старшеклассницам, которые и без его приглашения глаз не могли от Джека оторвать. – Скажите, ну разве он не создан для этой роли, разве он не родился с наказом разбить наши сердца вдребезги в этой пьесе? Посмотрите, какая безупречная красота, какая бесценная невинность! Разве не эти качества в те жестокие времена приводили «невест по почте», одну за другой, к их ужасному концу?

Об ужасном конце Джек знал все, Тэсс он уже играл. До романа Томаса Гарди «Невесте по почте на Северо-Западных территориях» было, конечно, как до Японии, однако же судьба главной героини, как верно утверждал мистер Рэмзи, не могла не заставить плакать и даже биться в истерике полный зал девочек, готовящихся стать девушками.

Описана в пьесе жизнь на Северо-Западных территориях в середине XIX века. Мужчин, а особенно женщин в тех местах тогда было мало, и поэтому один поселок трапперов и рыбаков нанимает для своих брачных нужд за немалые деньги компанию под названием «Невесты на Востоке». Заказы она принимает по почте (отсюда понятие «невеста по почте»), а девушек выбирает среди квебекских сирот, которых никто не согласился удочерить. Многие из этих девиц даже не говорят по-английски, но мало этого – на момент отправки в длительное путешествие из Квебека на запад к неведомым мужьям, заказавшим их по почте, некоторые из заказанных даже не вступили в период полового созревания. Дорога меж тем долгая, и бизнесмены разумно рассчитывают, что по прибытии на место девочки успеют стать девушками; да трапперам и рыбакам старухи и не нужны. Главный герой пьесы, будущий муж Джека по имени мистер Халлидей, так и пишет в заказе: «Нужна невеста помоложе. Надеюсь, у вас найдется что-нибудь подходящее».

Жестокая мадам Обер отправляется в путь с четырьмя девочками; одну она продает кузнецу в Манитобе, другую – фермеру в Альберте; обе несчастные говорят только по-французски. Мадам Обер и сама француженка, но к девочкам она испытывает лишь презрение. Две другие добираются до Северо-Западных территорий; первую, заику, знавшую английский, по имени Сара, заказчик лишает девственности прямо в запряженных собаками санях, после чего она убегает, теряется среди снегов и замерзает в пургу.

Джек играет четвертую девушку, Милашку Дженни. Она молит Бога, чтобы тот отложил наступление дня ее первой менструации, и Бог отвечает на ее мольбу. Это существенно – Дженни знает, что, как только у нее «пойдет кровь», мистер Халлидей сразу же возьмет ее в оборот; его не волнует ни ее реальный возраст, ни душевное состояние, а лишь «кровавая» сторона дела. Однако с помощью одной лишь молитвы Дженни сумела отдалить этот ужасный момент, и месячные у нее не начинаются. Именно этот сюжетный поворот и потребовал от Алисы подписи на бумаге, а от Джека – визита к школьной медсестре, юной мисс Белл, которая раскрыла ему глаза на «ряд фактов о человеческой жизни», главным образом касающихся девочек, и прежде всего менструаций.

Джек, надо признать, не сразу понял, зачем ему идти к медсестре, но, выслушав ее рассказ, не слишком удивился. В конце концов, он уже видел влагалище, даже целых два, знал, что это шутка сложная, складочки и все такое, и потому новость, что сей сложный механизм периодически кровоточит, не стала для него откровением. Другое дело, что мальчик решил, будто менструации бывают как у женщин, так и у мужчин; и все из-за Эммы! Она слишком часто спрашивала, не льется ли кое-что у него из пениса, и вот, услышав про кровотечения у женщин, Джек сделал несложный вывод: что Эмма ждет от него именно этого. Он даже испугался – зачем это его пенису истекать кровью? – и весьма смутил школьную медсестру.

Мисс Белл имела богатый опыт бесед с девочками о месячных, поэтому, хотя и испытывала некоторое неудобство, рассказывая о них мальчику, самого предмета рассказа не стеснялась. Но ничто не могло подготовить ее к вопросу девятилетнего собеседника, который уже знает, что из пениса должно что-то литься, и интересуется, не менструация ли это. Мисс Белл посмотрела на мальчика круглыми глазами – да как же можно такое перепутать; но объяснить Джеку разницу между поллюциями и менструациями оказалось не так-то просто.

– Скорее всего, Джек, ты даже не заметишь, когда впервые эякулируешь во сне.

– Впервые сделаю что?

Мисс Белл была честная юная девушка, благодаря чему Джек покинул ее кабинет, зная о менструациях больше, чем ему хотелось. К сожалению, приложением к этим знаниям послужил ужас от мысли, что из малыша непременно когда-нибудь пойдет кровь. Как там сказала мисс Белл… он даже не заметит, когда впервые эякулирует ночью? Это что же, значит, Джек умрет во сне от потери крови и даже не проснется? Это будет пострашнее пещеры летучих мышей в Королевском музее Онтарио!

Мужа Джека играла самая крупная из тринадцатиклассниц, Джинни Джарвис, вылитый охотник-траппер, здоровенная, на вид почти взрослая женщина, старше и Эммы, и Шарлотты, усы куда рельефнее Эмминых. На «пышный» лифчик миссис Оустлер она и глядеть бы не стала: невозможно мал. Перед репетицией Эмма объявила Джеку, что Джинни – одна из тех, кто знает про пенисы все; этим же тайным знанием владела и ее подруга Пенни Гамильтон, на сцене – мадам Обер. Пенни некоторое время жила в Монреале и блестяще умела изображать французский акцент, одноклассницы помирали со смеху.

Эмма нашла еще одного эксперта по пенисам, Бонни Гамильтон, сестру Пенни, из двенадцатого класса. Пенни была красавица и знала это; Бонни же побывала в автомобильной аварии, и сколько операций ей ни делали, от хромоты избавить не смогли, по сравнению с ней Лотти выглядела чемпионом по бегу. Бонни волочила правую ногу; Джек находил в этом что-то привлекательное, но она решительно отказывалась с ним соглашаться.

Бонни не играла в пьесе; из-за хромоты она отказывалась выходить на сцену. Джек видел ее на репетициях – она сидела на складном стуле и суфлировала, а также следила за ошибками в репликах. Хромать сидя весьма затруднительно, и Джек решил, что она красивее Пенни.

На первой репетиции в один прекрасный момент вся труппа ахнула и замерла. Причина – реплика Джинни – Халлидея; он задал Джеку – Дженни вопрос:

– Ну что, пошла кровь?

Всем стало неловко. На помощь пришел режиссер, мистер Рэмзи:

– Да-да, дети, я понимаю. Разумеется, это грубый, ужасный вопрос. Я вас понимаю – но в этом все дело, в этом ужасе.

Джек ответил, как полагалось по сценарию, реплики свои он выучил наизусть. Бонни не пришлось ему подсказывать.

– О чем вы? Какая такая кровь?

Меж тем Дженни прекрасно знала, о чем толковал мистер Халлидей.

По пьесе траппер постепенно теряет терпение. Он поверить не может – сколько же времени требуется его жене, чтобы стать женщиной! И в один не очень прекрасный вечер, когда Дженни садится на качели на веранде спеть грустную песню об оставленном навсегда доме, мистер Халлидей переходит к решительным действиям. Но Дженни умная девочка, она давным-давно украла у мадам Обер оружие (для натуральности мистер Рэмзи позаимствовал у легкоатлетов из колледжа Верхней Канады стартовый пистолет, стреляющий холостыми), и вот в конце второго акта Джек – Дженни палит в Джинни – Халлидея из этой игрушки. Джек дважды жмет на спуск, целясь Джинни в живот, и она с грохотом (еще бы, телосложение как у хоккеиста!) падает на сцену.

В третьем акте Дженни судят за убийство Халлидея. В свое оправдание она говорит, что стала замужней, будучи ребенком, и до сих пор им остается; Халлидей пытался совершить изнасилование малолетней, она законно оборонялась. Обвинение объявляет сомнительным, что у девушки до сих пор нет месячных, и требует доказательств; Дженни, однако, отказывается подвергнуться медосмотру – потому что местный врач мужчина. Немногие женщины-соседки (две из них – присяжные) полностью поддерживают Дженни, так как ненавидят врача.