Текст книги "Покуда я тебя не обрету"

– Черт, какая досада!

Ченко для начала поработал с ней на руках – хватал Эмму за запястья и удерживал ее; она быстро догадалась, что делать, и стала скидывать его пальцы с запястий, одновременно хватая самого Ченко за руки.

– Молодец, так и надо, – сказал украинец. – Кажется, руками ты владеешь. Только запомни – всякий раз надо пытаться схватить сразу несколько пальцев, лучше три или все четыре. Не пытайся схватить один большой палец или только мизинец и ни в коем случае не выгибай пальцы назад.

– А почему? – невинно поинтересовалась Эмма.

– Так можно сопернику палец сломать, – сказал Ченко, – а это запрещено правилами. Поэтому надо захватывать сразу несколько пальцев.

– И кусаться ведь тоже нельзя? – разочарованно протянула Эмма.

– Разумеется, нельзя! Нельзя дергать соперника за волосы, за трико, а также душить его после удачного захвата.

– Вот это интересно, покажи мне такой захват, – попросила Эмма.

Ченко поставил ее в позу для захвата спереди, резко пригнул ей голову и навалился сверху, прижав ее затылок грудиной и одновременно держа руку у Эммы на горле.

– Вот такой захват правилами запрещен, – объяснил Ченко. – Но если я захвачу еще и твою руку, то тогда захват будет признан правильным.

Ченко дал Эмме возможность обнять свою шею рукой, теперь получилось, что рука Ченко не касается Эмминого горла.

– Запомни: делаешь захват головы – не забывай прихватить оппоненту руку. Просто заплетать руку вокруг шеи противника запрещено, потому что так ты его задушишь.

– Черт, какая досада! – снова сказала Эмма.

Ченко показал ей еще основную стойку и самый простой бросок с захватом колена, затем одинарный и двойной захваты верхней части туловища снизу, затем как перейти из позиции с захватом загривка к фронтальному захвату головы.

– Не забывай, при захвате головы нужно прихватывать руку, – постоянно напоминал Ченко.

Затем он показал Эмме боковой бросок и даже позволил один раз себя бросить (Джек заметил, что Ченко приземлился не так удачно, как тому бы хотелось, – Эмма все-таки тяжелая).

– У тебя хорошие… – Тут Ченко запнулся и показал пальцем ей куда-то в район живота.

– Бедра? – спросила Эмма.

– Вот именно, бедра, – сказал Ченко. – Бедра – твое самое сильное оружие, самая мощная часть тела.

– Я всегда так и думала, – ответила она.

Ченко и Эмма лежали на мате (украинец показывал ей захват прямой руки из-за спины соперника), как вдруг Джек заметил в зале миссис Машаду: уже в борцовской форме, растягивается, но пристально смотрит на Эмму.

– Кто эта большая девочка, милый мой? – спросила у Джека миссис Машаду.

У Джека язык прилип к нёбу, он ни слова не мог выговорить. А Эмма все валялась на мате с Ченко.

– Знаешь, а вот миссис Машаду насилует Джека, – сказала Эмма украинцу. – Она стерла его крошечный пенис в кровь.

Ченко от неожиданности аж сел и круглыми глазами уставился на Джека и португалку. Эмма тем временем встала и двинулась ей навстречу.

Как Ченко потом рассказывал Павлу с Борисом, схватка была выиграна до начала. Эмма с ходу ткнула пальцем миссис Машаду в глаз – да не в один, а сразу в оба; та вскрикнула от боли и закрыла лицо руками. Эмма схватила ее за мизинец и резко выгнула его. Миссис Машаду, естественно, завопила как резаная – палец торчал вверх под прямым углом.

Не дав португалке опомниться, Эмма сделала сначала захват загривка, затем дернула ее голову вниз и сделала захват головы – разумеется, запрещенный правилами, без захвата руки, – а затем навалилась женщине на шею всем своим весом. Рука Эммы пребывала, где ей положено, – на горле у миссис Машаду; у той перехватило дыхание.

Только тут Джек заметил, что в зале появился Крунг. Поначалу борющиеся привлекли внимание экс-мистера Бангкок только потому, что скатились с мата, но Эмма и не думала ослаблять захват, так что миссис Машаду начала изо всех сил бить по полу ногами. Тогда Крунг спросил у Ченко:

– А кто эта новая девица?

– Схватывает на лету, ты не находишь? – ответил Ченко.

Еще бы не на лету – за десять секунд Эмма успешно провела три запрещенных правилами приема. Она знала, что намерена сделать, поэтому и интересовалась, что можно, а что нельзя.

– И ты как, намерен дать ей довести дело до конца? – осведомился таец.

– Нет, конечно, но я, пожалуй, подожду еще минутку-другую, – сказал украинец.

Миссис Машаду почти перестала бить ногами, только ее левая еще слабо дергалась. Ясно, сил на хороший удар в пах у нее нет.

– Пожалуй, на сегодня хватит, – сказал Ченко Джеку, встал на колени рядом с борющимися и взял Эмму в тройной нельсон.

Позднее в тот же день он говорил с восхищением Павлу и Борису, знакомя их с Эммой:

– Ребята, вы не поверите, как жестко мне пришлось ее зажать, чтобы она расцепила свой захват!

Миссис Машаду не произнесла ни слова. Она и не могла – собраться с силами, встать и покинуть зал ей удалось, но после того, как тебя столько душили, заговорить не так просто. Поэтому Эмма провела беседу в жанре монолога. Португалка, конечно, не поняла, что значит фраза «Тебя бы и по почте не заказали», зато «Отныне я – единственный спарринг для Джека» было понятнее некуда. Не известно точно, какое Эмма в итоге произвела впечатление на миссис Машаду, зато Ченко и Крунг просто ошалело кивали, глядя на происходящее, – видимо, не только оценили Эмму по достоинству, но и несколько испугались за Джека.

Экс-мистер Бангкок попытался заинтересовать Эмму кикбоксингом, но она сказала, что ей больше нравится борьба.

– Я не прочь залепить кому-нибудь ногой, но предпочитаю, чтобы этот кто-то уже валялся на земле, – так она сказала тайцу, и тот в итоге вздохнул с облечением (пусть ею занимаются эти славяне, чур меня).

Когда появились Павел и Борис, Эмма немного поборолась и с ними. К тому моменту Джеку потребовался перерыв – он содрал себе о мат щеку и потянул плечо (это Ченко показал Эмме, как пожарные выносят из огня людей, оказалось, у нее рефлекс вставать в нужную для этого позу). Плюс у него впервые распухло из-за притока лимфы ухо.

Эмма, посмотрев, какие уши у белорусов и Ченко, потребовала, чтобы они «починили» ухо Джеку. Мальчик очень удивился, он не знал, что такое возможно, а все трое борцов сказали, что это неспортивно. Однако они знали, как «чинят уши», и сразу принялись за Джека.

– Прости, конфетка моя, будет больно, но, если мы позволим твоим ушам превратиться в то, что на месте ушей у этих трех титанов, это будет настоящее преступление. Тебе нужно оставаться красавцем, все твое будущее от этого зависит – и поэтому тебе нужны уши, а не коровьи лепешки.

Джек сразу понял, что Ченко, Павел и Борис оскорбились. Их «коровьи лепешки» служили знаками отличия, орденами и медалями за спортивные успехи! Но Эмма Оустлер давно решила, что лично отвечает за будущее Джека Бернса, и никто не смел ей перечить.

«Коровья лепешка» вместо уха возникает из-за лимфы и крови; когда противник во время схватки трет твои уши о мат или сдавливает их захватами, уши опухают; потом жидкость затвердевает, и образуется вздутие. Фокус заключается в том, чтобы не дать жидкости подсохнуть, – для начала нужно проткнуть распухшее место шприцем и отсосать жидкость, а затем взять бинт, окунуть его в мокрый гипс и перебинтовать ухо, приладив бинт с гипсом по форме. Гипс быстро застывает, и лимфа больше не может поступать в ухо – некуда. Так ухо сохраняет исходный вид.

– Тебе будет неудобно, – сказал Джеку Ченко.

– Но по сравнению со стертым в кровь пенисом это сущая ерунда, конфетка моя, – сказала Эмма, и даже «минские» согласились.

В таком виде Джек и пошел домой – с гипсом на ухе и «ожогом» на щеке.

– Алиса, ты только посмотри на своего красавца Джеки, – привлекла за обедом (как всегда, заказ на дом) внимание Алисы миссис Оустлер. – Страшно подумать, что с ним сделают эти головорезы с Батхерст-стрит в следующий раз.

– По сравнению со стертым в кровь пенисом это сущая ерунда, – сказал Джек.

– Я уже не говорю о том, каким словам они его там выучили!

– Джек, придержи язык, будь так добр, – сказала Алиса.

На следующий вечер с загипсованным ухом домой вернулась уже Эмма; и она, и Джек жутко гордились своими боевыми ранами. Джек провел ей захват головы левой рукой, прижавшись к ней головой, и сильно придавил ей ухо виском; в ответ Эмма разорвала его захват и уложила на пол обратным полунельсоном.

– Джек, нельзя проводить такие захваты против человека, который весит намного больше тебя, – внушал мальчику Ченко.

Верно, конечно, но Джек был рад, что с ним борется такой сильный, жесткий и упрямый соперник, как Эмма. Ей борьба тоже пошла на пользу – за неделю она скинула четыре кило. Джек знал, что она восхищается Павлом и Борисом – если не их «коровьими лепешками», то, во всяком случае, их диетой. «Минские» были чрезвычайно дисциплинированны – не только в плане регулярных тренировок, но и в плане правильного питания.

– Мам, а ты могла сильно сэкономить, если бы отправила меня на Батхерст с Джеком, а не на эту сраную жироферму, – сказала Эмма.

– Девушка, вас я тоже попрошу попридержать язык, – был ответ.

– Пенис, пенис, пенис, пенис… – распевал Джек.

– Лучше и не скажешь, браво, – хмыкнула миссис Оустлер.

– Джек, иди к себе в комнату, – приказала Алиса.

Джеку было откровенно плевать. Он хотел сказать обеим матерям: ты отправляешь Эмму в какое-то вонючее общежитие, а ты – меня в какой-то сраный Мэн, и после этого вы смеете требовать, чтобы мы что-то там такое попридержали? А не пойти б вам обеим? Вместо этого Джек громко напевал «пенис-пенис-пенис» от столовой до самой спальни.

– Джек, я тебя поздравляю! Ты ведешь себя как самый настоящий взрослый! – крикнула ему мама.

– Алиса, не сердись, ему просто обидно, что он уезжает в школу черт-те куда, – услышал Джек слова Лесли Оустлер.

– Мама, я сейчас описаюсь от счастья, до тебя наконец дошло! – расхохоталась Эмма.

– Эмма, иди к себе в комнату, – приказала ей Лесли.

– Да ради бога! Желаю приятно провести время за превращением грязных тарелок в чистые! – сказала Эмма (которая обычно и мыла посуду) и, громко топоча, убежала наверх.

Эмма и Джек стали больше чем просто спарринг-партнерами – они наконец превратились в друзей, в частности, потому, что мамы пытались их разлучить. Каждой ссадиной, синяком, вывихнутым пальцем и так далее Джек и Эмма убеждали мам все больше, что контакты между ними исключают секс. Джеку теперь позволялось вставать среди ночи и отправляться к Эмме в кровать – и наоборот. Мамы ни слова больше не говорили против.

Да и зачем, лето все равно уже почти кончилось. Какое дело Лесли и Алисе, что Джек и Эмма мочалят друг друга в спортзале на Батхерст-стрит (Джеку, правда, так и не удалось хорошенько «измочалить» Эмму, но кое-какие приемы у него проходили).

– Что до Эммы, так это просто гормоны, – говорила миссис Оустлер.

Что до Алисы, та до сих пор считала, что Джек учится защищать себя от мальчиков.

За две недели Эмма скинула шесть кило, и было ясно, что сбросит еще. Дело заключалось не только в тренировках – она стала по-другому есть. Она обожала и Ченко («за исключением ушей»), и Павла, и Бориса.

Как-то раз, лежа с Эммой в постели, Джек заставил себя спросить ее (ох как ему было непросто!), с кем она будет бороться, когда он уедет в Мэн.

– Ну, найду себе кого-нибудь, буду из него последнее дерьмо выколачивать.

Джек научился целоваться и одновременно дышать, хотя его то и дело подмывало снова задержать дыхание до потери пульса. Эмма не ослабляла своей заботы о малыше – и, как она и обещала, пенис таки зажил. Наверное, помогло сочетание мази (Эмма мазала его, даже когда Джек уже не видел для этого причин, так как покраснение ушло) с исчезновением из его жизни миссис Машаду, внимание которой к мистеру Пенису, нельзя не признать, несколько переходило границы разумного.

– Ты по ней не скучаешь, Джек? – спросила Эмма однажды ночью.

Джек задумался; ему показалось, что он скучает кое по чему из того, что она с ним делала, но не по ней самой. Он стеснялся сказать Эмме, по чему именно скучает, – ведь та могла подумать, что он не слишком благодарен ей за свое спасение. Но они были уже настоящие друзья, и Эмма поняла Джека.

– Я так думаю, тебе было интересно, но страшно.

– Да.

– Я дрожу от одной мысли, какие неприятности могут подстерегать малыша в Мэне.

– Ты о чем, Эмма?

Они сидели у нее в комнате, на большой кровати, заваленной, как и прежде, плюшевыми мишками. На Джеке были только шорты, а на Эмме – футболка с борцовского турнира в Тбилиси, подаренная ей кем-то из «минских». Надпись на ней мог прочесть лишь тот, кто знал грузинский, но Эмме она все равно нравилась – своими дырами и кровавыми пятнами.

– Ну-ка, сними шорты, конфетка моя, – сказала Эмма, одновременно снимая под одеялом футболку (во все стороны полетели плюшевые мишки). – Я тебе покажу, что делать, чтобы избежать неприятностей.

Она взяла его правую руку и сжала ею пенис.

– Если хочешь, воспользуйся левой, – продолжила она. – Если удобнее, я имею в виду.

– Удобнее?

– Ну сделай себе приятное! Ну дрочи же, Джек! Ты же умеешь.

– Опять не понял.

– Конфетка моя, только не говори мне, что это у тебя в первый раз.

– Я тебе уже говорил, я не знаю, что это такое, и никогда этого не делал.

– Ладно, начинай потихоньку и не торопись, постепенно поймешь, что к чему. Если хочешь, целуй меня или трогай другой рукой. Только не сиди сиднем просто так.

Джек старался изо всех сил; хорошо уже, что ему не страшно.

– Знаешь, наверное, удобнее левой рукой, – сказал он Эмме, – хотя я правша.

– Это куда проще, чем двойной нельсон, – сказала она. – Тут нет нужды обсуждать теорию.

Джек обнял Эмму изо всех сил – какая она мощная, упругая. Она поцеловала его, и он даже не забыл, что надо дышать.

– Кажется, что-то получается.

– Постарайся только не запачкать всю комнату, конфетка моя, – предупредила она. – Шутка, шутка!

Постепенно ему стало трудно одновременно обнимать Эмму, дышать и разговаривать.

– А что я вообще такое делаю?

– Учишься выживать в Мэне.

– Но тебя-то там не будет!

– Придется тебе воображать, конфетка моя, что я с тобой, ну или я тебе фотографии пришлю.

О, вот оно снова, северное сияние, столь любимое народом Канады!

– Джеки, если ты хочешь сказать, что запачкана не вся комната, то должна признать, ты прав – пара уголков действительно осталась чистой.

Джек снова начал дышать.

– Ты только посмотри на это! Надеюсь, ты никогда не скажешь теперь, что не любишь меня.

– Я люблю тебя, Эмма, – выдохнул Джек.

– Спасибо, но не считай, что дал мне обещание на всю жизнь. Не буду ловить тебя на слове. Чудо уже то, что ты мой друг.

– Я буду скучать по тебе! – воскликнул Джек.

– Тсс, не кричи, разбудишь их. Незачем доставлять им лишнее удовольствие.

– Как это?

– Я тоже буду скучать по тебе, конфетка моя, – шепнула ему на ухо Эмма, надевая обратно футболку (снова во все стороны полетели плюшевые мишки).

Тут Джек услышал из коридора голос мамы (дверь в Эммину спальню была приоткрыта):

– Это ты кричал, Джеки?

Где Джековы шорты, ни Эмма, ни Джек точно не знали, надеялись, что под одеялом. Джек положил голову Эмме на плечо, она обняла его рукой (почти головной захват). В общем, когда Алиса вошла, ей сразу стало ясно, что они под одеялом обнимаются.

– Мне плохой сон приснился, – сказал Джек.

– А-а.

– Ему лучше спать в моей кровати, когда ему снятся кошмары. У меня больше места.

– Я вижу, – ответила Алиса.

– Снова этот сон про ров, – сказал Джек. – Ну, помнишь, с самым маленьким солдатом.

– Ну разумеется, – сказала Алиса.

– Вот, опять тот самый сон, – повторил Джек.

– Я не знала, что он до сих пор тебе снится.

– Постоянно, – солгал Джек. – А в последнее время чаще, чем обычно.

– Понятно, – ответила мама. – Мне жаль.

Повсюду валялись плюшевые мишки, словно в комнате провели обыск. Джек отчаянно надеялся, что среди мишек не валяются его трусы. Алиса собралась было уже покинуть спальню Эммы, как вдруг остановилась и обернулась к ним:

– Эмма, спасибо, что ты такой хороший друг Джеку.

– Мы теперь друзья на всю жизнь, – ответила Эмма.

– Ну, я надеюсь, что так оно и есть. Спокойной ночи, ребята, – тихо сказала она и ушла.

– Спокойной ночи, мама! – крикнул ей вслед Джек.

– Спокойной ночи! – последовала его примеру Эмма и принялась искать малыша под одеялом.

Тот, оказалось, уже уснул.

– Как же быстро ты все забываешь! – шепнула Эмма пенису.

Точь-в-точь как в старые добрые времена, подумал Джек, засыпая и не пытаясь разобраться, о каких именно временах идет речь и насколько они в самом деле были добрые. Оказалось, спать под Эммин храп даже приятно.

Эмма наснимала целый альбом в зале на Батхерст-стрит – Джек, Ченко, они же вдвоем, волк на голове у украинца, Джек сидит по-турецки на мате рядом с тренером, а тот его обнимает, словно он ему папа.

Джек лежал, слушал Эммин храп и вспоминал эти фотографии. Скоро он будет в Мэне, но ему уже не страшно. Засыпая, он подумал – чего ему там бояться, не на того напали.

Джек Бернс будет жестоко скучать по всем этим женщинам и девочкам из тех, что постарше. Даже по тем, кто насиловал его (иногда особенно сильно именно по ним). Даже по миссис Машаду он будет скучать, в чем никогда не признается Эмме.

Джек скучал даже по тем девочкам, что пальцем его не трогали, в том числе и по блевунье Сандре Стюарт, исполнительнице роли билингвы-заики, которую трахнули на санях с собаками и которая затем уползла в бутафорский снег и замерзла в театральной пурге. Это каким же озабоченным надо быть, чтобы помнить ее?

Джек будет скучать по всем, по важным и не очень важным персонажам, наводнявшим его океан девиц. Эти девочки, эти женщины – они сделали его сильным. Они подготовили Джека к путешествию по твердой (и не очень твердой) земле его будущей жизни, где будут и мальчики, и мужчины. Но после океана девиц – какими слабаками они ему покажутся! После опытов с женщинами сильно старше его какими жалкими покажутся ему противники одного с ним пола!

Часть третья. Везунчик

Глава 16. Ниже нуля

В безумные дни перед самым отъездом Джека в Мэн мама занялась пришиванием меток с надписью «Джек Бернс» на одежду сына; миссис Оустлер перед этим прошлась с Джеком по магазинам. В Реддинге не требовали носить форму, но полагалось иметь галстук, пиджак и брюки, либо хаки, либо фланелевые (джинсы запрещались). Одежду Джеку выбирала Лесли, поэтому он оказался одним из самых модных парней в школе.

Вместо того чтобы шить, Алисе следовало бы поговорить с Джеком, рассказать ему всю правду. Но Алиса, не открывая рта, орудовала иголкой.

Джек никак не мог понять, почему так. Когда ему было четыре, они целый год провели в Европе, гоняясь за пропавшим папой; за пять лет, что Джек ходил в школу Святой Хильды, они почти ни разу не поговорили про Уильяма. С десяти лет интерес Джека к неведомой персоне отца начал неуклонно расти; мама демонизировала папу, и поэтому мальчик боялся за себя – кем он станет при таком отце? Но мама не отвечала на вопросы о папе. Она не вела себя по отношению к сыну жестоко, но могла быть холодной, и ни от чего она не делалась холоднее, чем от вопросов про папу.

Алиса сто раз отказывалась говорить с Джеком на эту тему.

– Мал еще, – отвечала она.

Это всегда означало, что тема закрыта. Однажды Джек рассказал про это миссис Макквот.

– Никогда не обижайся на женщину, которая умеет хранить тайны, – только и ответил Серый Призрак.

У Эммы был целый список претензий к своей маме, поэтому Джек решил, что может пожаловаться ей на Алису.

– Я просто хочу узнать, что он был за человек, что тут такого, черт побери!

– Придержи язык, конфетка моя.

Эмма и Джек вместе прочли книгу «Введение в школьную философию», которую администрация Реддинга рассылала всем новым ученикам и их родителям. В кодексе поведения значительное место занимала «правильная и вежливая речь». Мистер Рэмзи, согласившись отвезти Джека в Реддинг, тоже прочел эту книгу (и с большим энтузиазмом); с его точки зрения, соответствовать кодексу поведения будет «очень непросто».

За день до отъезда Джека в Мэн они с Эммой отправились в парикмахерскую и сделали себе одинаковые стрижки. Джекова выглядела вполне сносно, хотя и была короче тех, что обычно носили мальчики в 1978 году. Эмме короткая стрижка… скажем так, не очень шла. Было ясно видно, что это мальчиковая стрижка: в частности, была открыта шея, и хотя Эмма продолжала худеть, шея у нее делалась только толще (еще бы, она четыре дня в неделю тренировалась, став на мостик и положив на грудь двенадцатикилограммовый металлический блин). В результате шея у нее была как у молотобойца, а короткая стрижка лишь усиливала это впечатление – то есть казалось, что шеи у Эммы Оустлер попросту нет. Со спины она выглядела мужчиной.

Джека обслужили первым, так что, когда стригли Эмму, он стоял рядом и смотрел.

– Мама тебя за это убьет, – сказал Джек.

– Это каким же способом, хотела бы я знать?

В самом деле, Эмма могла переломить миссис Оустлер пополам одной рукой. Даже Ченко оказался ей по зубам, как ему вскоре предстояло выяснить. После того как Джек уехал в Мэн, Ченко вызвался спарринговать с Эммой. Для мужчины своего возраста он пребывал в неплохой форме плюс был тяжелее ее килограммов на пятнадцать и гораздо опытнее. Но Джек уже знал – если пытаться как можно меньше навредить сопернику, рискуешь сам получить травму; в борьбе лучше играть по-настоящему.

Однажды Ченко схватил Эмму, когда она о него оперлась, и оказался в идеальной позиции для бокового броска, но промедлил, решив, что может нанести ей травму. Пока он соображал, Эмма сама провела боковой бросок, а затем рухнула на него сверху, чтобы сделать захват, – и сломала ему грудину. Такие переломы заживают долго, особенно у пожилых людей.

Эмме оставалось только заниматься с Павлом и Борисом, те хотя бы были молодые и не боялись травм.

Разглядывая Эмму у парикмахера, Джек пришел к выводу, что администрация школы Святой Хильды сошла с ума, согласившись взять ее в интернат. Ее взгляды на жизнь совершенно для этого не подходили, не говоря уже о ширине плеч и накачанной шее.

Джек угадал – Эмма продержалась в интернате всего год, он даже удивился, что она вытерпела так долго. К большому облегчению школьного начальства и острому неудовольствию миссис Оустлер, Эмма вернулась в семейный особняк и последние два класса ходила в школу из дому. Поселилась она в гостевом крыле, в бывшей спальне Алисы, которая была напротив спальни Джека (правда, ему не пришлось пользоваться ею сколько-нибудь значительное время в те годы).

Алиса, разумеется, бросила притворяться и переехала в спальню к Лесли; по словам Эммы, не прошло и недели с отъезда Джека в Мэн, как это случилось. Эмма же отправилась в гостевое крыло не столько потому, что хотела спать подальше от мам, сколько из-за того, что ее просто бесило их лицемерие – ни та ни другая не собирались говорить с детьми о своих отношениях. Впрочем, Алиса не любила говорить вообще, а Эммина мама столько раз приказывала дочери заткнуться, когда Эмма хотела поговорить с ней об этом, что должна была понимать – даже если теперь ей самой захочется пооткровенничать, уже дочь пошлет мать куда подальше. Алиса тоже перешла предел в своем нежелании говорить с Джеком – сын давно решил, что, даже если мама захочет сама с ним поговорить, он откажется ее слушать.

В Мэне ему чаще приходили письма от Эммы, чем от мамы; даже новости о миссис Машаду дошли до него через подругу. Оказалось, португалку арестовали в парке имени Уинстона Черчилля при попытке соблазнить несовершеннолетнего, мальчика лет десяти. Выяснилось, что ее собственные дети тоже никакие не взрослые и никуда не уехали; им было по одиннадцать и пятнадцать лет, они жили в другом районе Торонто с папой, счастливо женатым вторым браком. Суд официально запретил миссис Машаду приближаться к детям – она изнасиловала собственного старшего сына, когда тому было десять.

Разумеется, бывший муж миссис Машаду и не думал ее бить или посещать ее квартиру, так что менять замки ей было ни к чему (она их и не меняла). Возможно, «М. Машаду» у звонка вовсе и не значило «миссис». Кем бы она ни была на самом деле, никто так и не узнал, зачем она пошла учиться кикбоксингу и борьбе.

Алиса ни словом не обмолвилась с Джеком про эту историю, хотя, несомненно, ее знала (по словам Эммы, та попала на первые полосы всех торонтских газет, «с фотографиями и так далее»). Наверное, Алиса решила, что у миссис Машаду не хватило бы духу изнасиловать Джека. Впрочем, скорее всего, она предпочитала просто выкинуть это из головы – или же пребывала во власти иллюзии, что в случае чего Джек все бы ей рассказал.

– Ну разумеется! Ведь если бы что-нибудь стряслось с ней самой, она первым делом побежала бы рассказывать тебе! – саркастически комментировала Эмма.

Серый Призрак писал Джеку регулярно, он же отвечал через раз, а то и реже. Миссис Макквот, конечно, была мудрая женщина, но нынче главные советы Джеку давала Эмма Оустлер. Как все-таки удивительно, что его представление о проститутках как о советчицах для мужчин было не так уж далеко от истины! Эмма, конечно, на панель не ходила, но секс и советы в ее мире обменивались по курсу один к одному.

Что касается мисс Вурц, то ей Джек, скажем так, пописывал; с мистером же Рэмзи его связывала отнюдь не только судьбоносная роль в спектакле про невесту по почте. Поездка в Мэн в обществе «голубого» режиссера так запала Джеку в душу, что с тех пор коротышка напрочь вытеснил из его сознания мисс Вурц во всем, что касалось драматического искусства.

Сниться, впрочем, мисс Вурц Джеку не перестала (как обычно, в правильном белье и так далее), но на своей дороге он дошел до распутья, где слушать мистера Рэмзи оказалось куда важнее – хотя в его словах было больше театральщины, чем смысла. Впрочем, если бы это свойство мистера Рэмзи оттолкнуло Джека, ему пришлось бы обвинить себя в лицемерии – ведь он, в конце концов, актер.

Когда самолет пошел на посадку в Портленде, мистер Рэмзи крепко схватил Джека за руку.

– Джек Бернс! – закричал он так громко и неожиданно, что мальчик подпрыгнул (испугавшись, что самолет падает). – К добру или к худу, но ты прибыл в штат Мэн! – (Джек нервно выглянул в окно, мимо него проносилась взлетно-посадочная полоса.) – Запомни, Джек: если у школы такой девиз, как у Реддинга, в ней ты обязательно найдешь много хорошего! Ну-ка, повтори!

– Что повторить?

– Девиз твоей новой школы!

Джек давно выкинул его из головы. Неизвестно, что в школьной книге нашел мистер Рэмзи; Джек увидел там казарму – слово «характер» повторялось на каждой странице по многу раз. Была там и такая фраза: «У нас в норме вежливость»; наверное, это и есть девиз.

– У нас в норме вежливость? – спросил Джек мистера Рэмзи.

– Разумеется, Джек, разумеется! Но только это не девиз школы. Джек Бернс, у тебя же великолепная память! Я удивлен, что ты не можешь дать правильный ответ!

Джек вспомнил, как в книге описывались требования к общению с одноклассниками и другими учениками. Например, запрещалось использовать любые слова и выражения, нацеленные на унижение или осмеяние товарищей, но девизом в этой главе не пахло. Еще кодекс наставлял учеников, что без уважения к ближним не может быть уважения к самому себе; в книгу была вложена специальная бумага с клятвой, где были упомянуты и эти положения, ее полагалось подписать (Джек так и сделал). Нет, наверное, это тоже не девиз.

– Подсказка, Джек. Девиз на латыни!

Хорошенькая подсказка, тоже мне!

Воздух в Портленде был чистый, летний – Джек ожидал погоду куда холоднее (вскоре его ожиданиям суждено было сбыться). Аэропорт выглядел так же убого, как и взлетно-посадочная полоса.

– Labor omnia vincit! – провозгласил мистер Рэмзи, словно обращаясь к проходящим мимо летчикам; те явно решили, что коротышка не в своем уме.

– Запомните, – обратился он далее к стюардессе, привлекательной тридцати с чем то летней женщине, – вы не знаете, что такое настоящий девиз, если не слышали, как его произносит Джек Бернс!

– Labor omnia vincit! – убедительно и серьезно сказал Джек, сделав ударение на «vincit».

– А теперь скажи девушке, что это значит, – продолжил мистер Рэмзи, но стюардесса и не думала его слушать, а пожирала глазами Джека.

Вот он, попал в чужую страну, в какой-то богом забытый Мэн, и, хотя не может ни вспомнить школьный девиз, ни понять, что он значит, мысли стюардессы читает без труда. Джек сразу ее заприметил – ну да, такие-то женщины на него и западают. Мальчик ей лишь улыбнулся, но знал все ее мысли до единой.

– Очень хорошо, что он путешествует не один, – сказала стюардесса мистеру Рэмзи, не сводя с Джека глаз.

– Знакомьтесь, Джек Бернс, – представил ей мальчика мистер Рэмзи. – Вообще-то, у него память как у слона, но сегодня она что-то барахлит.

– Labor omnia vincit! – снова повторил Джек, силясь вспомнить перевод.

– Терпение… – начал мистер Рэмзи, но Джек его перебил, сразу вспомнив, о чем речь.

– Терпение и труд все перетрут! – наставил десятилетний актер на путь истинный стюардессу.

– Какая я глупая! Я-то думала, не терпение и труд, а любовь!

– Нет, труд, именно труд, – строго сказал ей Джек.

Стюардесса тяжело вздохнула и взъерошила ему волосы. Не сводя с него глаз, она сказала мистеру Рэмзи:

– Готова спорить, вы со мной согласитесь – этот юноша разобьет тысячи, сотни тысяч сердец.

Они ехали на северо-северо-запад в Реддинг, океан остался позади, в Портленде. После города Льюистона смотреть было не на что, хотя еще не стемнело. Городок Вест-Майнот ничем не запомнился, равно как и Ист-Сумнер и Вест-Сумнер; мистер Рэмзи лишь отметил, что почему-то нет просто Сумнера.

– Судя по всему, в штате Мэн имена городам дают люди, не слишком часто пользующиеся мозгами, Джек.

Близился закат, окружающая их дикая местность уныло говорила, что тут никто не живет и не жить не собирается. Чуть ранее мистер Рэмзи провел с Джеком увлекательную беседу на тему о практическом применении старинного совета покойной миссис Уикстид «будь вежлив дважды» в ситуациях столкновения с враждебно настроенными учениками Реддинга, но теперь они ехали молча. Заброшенные места навели неугомонного мистера Рэмзи на размышления о том, о чем с Джеком лучше не говорить.

– Скажи-ка, Джек, тебе не кажется, что эта местность идеально подходит для постановки чего-нибудь вроде нашей «Невесты по почте»?

У Джека душа ушла в пятки. Мистер Рэмзи решил сменить тему:

– А как ты думаешь, Джек, наверное, большинство учеников Реддинга живут при школе в интернате?

– Наверное, – сказал мальчик.

Реддинг был частной (так называемой независимой) школой, где обучались с пятого по восьмой класс. Мама говорила Джеку, что для миссис Оустлер заплатить за его обучение в Реддинге – «сущая ерунда, вроде как заказать чашку кофе»; другое дело, решили мальчик и мистер Рэмзи, жители этих городков, деревушек и просто не пойми чего, через которые они проезжали, – лишь немногие из этих людей, судя по всему, могли легко позволить себе такие расходы. Некоторым воспитанникам школа платила стипендию, однако в целом финансовую помощь получали не более пятнадцати-двадцати процентов учащихся – школьная администрация не располагала большими средствами.