Текст книги "Отель «Нью-Гэмпшир»"

– Это уж точно, – сказал Младший Джонс.

– Они поймали мою сестру, – сказал я ему. – Они поймали Фрэнни, – сказал я. – И они ее насилуют.

Младший Джонс схватил меня под мышки и вздернул до своего уровня, лицом к лицу; он осторожно прижал меня к стенке. Мои ноги болтались в одном или двух футах от пола; я не сопротивлялся.

– Говоришь, насилуют, мужик? – переспросил он.

– Ага, насилуют, – сказал Гарольд Своллоу, крутясь вокруг нас, как пчела. – Они насилуют его сестру, мужик. Правда.

– Твою сестру? – спросил меня Младший и позволил мне соскользнуть по стене на пол.

– Мою сестру Фрэнни, – сказал я и на какой-то миг испугался, что он мне опять скажет: «Для меня она просто одна из белых девочек».

Но он ничего не сказал, он плакал, и его большое лицо было таким же блестящим и мокрым, как щит воина, оставленный под дождем.

– Пожалуйста, – попросил я его. – Нам надо спешить.

Но Младший Джонс начал трясти головой, его слезы полетели на меня и на Гарольда.

– Мы не поспеем вовремя, – сказал Младший. – Просто невозможно успеть вовремя.

– Их трое, – сказал Гарольд Своллоу. – Три раза – это времени требует.

– И я знаю, кто эти трое, да? – сказал Младший Джонс.

Я увидел, что он начал одеваться: я не заметил, что он был голым. Он натянул потрепанные серые тренировочные штаны, напялил свои высокие баскетбольные кеды прямо на огромные босые ноги. Он надел бейсбольную кепку, повернув ее козырьком назад – очевидно, это было все, что он собирался надеть, потому что он встал в коридоре пятого этажа общежития и внезапно рявкнул:

– Черная Рука Закона!

Открылись двери.

– Львиная охота! – взревел Джонс.

Черные спортсмены, загнанные на пятый этаж, уставились на него.

– Пошевеливайтесь, мать вашу! – сказал Младший Джонс.

– Львиная охота! – кричал Гарольд Своллоу, бегая взад-вперед по коридору. – Пошевеливайтесь, мать вашу! Черная Рука Закона!

И вот тогда мне пришло в голову, что я не могу припомнить ни одного черного ученика школы Дейри, который не был бы спортсменом; наша засранная школа не взяла бы их, если бы они не приносили пользы.

– Что такое львиная охота? – спросил я Младшего Джонса.

– Твоя сестра – хорошая девочка, – сказал Джонс. – Я знаю, что это так. У каждого сестра – хорошая девочка, – добавил он, и я, конечно, с ним согласился.

А Гарольд Своллоу схватил меня за руку и сказал:

– Видишь, мужик? Сестра любого – хорошая девочка.

Мы побежали вниз по лестнице в ошеломительной тишине, сознавая, как нас много. Нас вел Гарольд Своллоу, нетерпеливо поджидая остальных на каждой площадке. Младший Джонс для своих размеров оказался на удивление быстрым. На площадке второго этажа мы столкнулись с двумя белыми спортсменами, которые откуда-то возвращались; увидев спускающихся по лестнице черных, они быстро нырнули в коридор своего этажа.

– Львиная охота! – закричали они. – Долбаная Черная Рука Закона!

Ни одна дверь не открылась, в двух комнатах потух свет. И вот мы оказались на улице, в хеллоуинской ночи, направляясь к лесу и тропинке, которую я буду помнить всю свою жизнь. Нет такого дня, когда бы я не смог найти те папоротники, в которых мы с Фрэнни впервые и всегда были одни.

– Фрэнни! – позвал я, но ответа не последовало.

Я повел Джонса и Гарольда Своллоу к лесу; у нас за спиной, развернувшись веером, одновременно вошли в лес черные спортсмены, сотрясая деревья, поддавая ногами опавшие листья; некоторые из них мурлыкали какие-то мелодии, на всех (внезапно заметил я) были бейсбольные кепки, одетые козырьком назад, все были по пояс голые; на двоих были защитные футбольные маски. Звук, который они издавали, проходя по лесу, напоминал вращение большой циркулярной пилы, косящей траву. Сверкали карманные фонарики, как облако искр от большого костра. Мы подошли к папоротникам, где Ленни Метц, все еще без штанов, зажимал между колен голову моей сестры. Метц сидел на закинутых за голову руках Фрэнни, в то время как Честер Пуласки, который, без сомнения, был третьим в очереди, заканчивал свою работу.

Чиппер Доув ушел; он был, конечно, первым. И, как хороший квотербек, мяча он долго не держал.

– Я знала, что он собирается сделать, – сказала мне Фрэнни намного позже. – Я приготовилась к этому, я даже представляла себе это с ним. Я всегда знала, что первый раз каким-то образом будет с ним. Но я никогда не думала, что он позволит другим это видеть. Я даже сказала ему, что не надо меня заставлять, что я сама ему дам. Но когда он оставил меня с ними, к этому я была не готова. Такого я не могла себе даже представить.

Кажется, моя сестра считала, что это была плата – непомерная плата! – за шутку с огнями в отеле «Нью-Гэмпшир», за ее случайный вклад в уход из этого мира Говарда Така.

– Такая вот, мальчик, бывает плата за маленькую шалость, – скажет Фрэнни.

Но я не думаю, что Ленни Метц и Честер Пуласки достаточно заплатили за свою «шалость». Метц отпустил руки моей сестры, как только заметил Младшего Джонса; он подтянул свои штаны и рванул, но он был бегущим беком, который привык к хорошей блокировке и сравнительно чистому полю впереди. В темном лесу он вряд ли мог разглядеть тела черных атлетов, и, хотя побежал что было мочи, он врезался в дерево толщиной с его бедро и сломал ключицу. Его тут же схватили и отволокли на освященную землю к папоротникам, где Младший Джонс приказал сорвать с него всю одежду и привязать к лакроссовой палке; затем его голого понесли к декану мужского отделения. Позже я узнал, что, доставляя свою добычу, львиные охотники не чурались театральных эффектов.

Однажды они поймали эксгибициониста, который смущал покой женского общежития. Они подвесили его за коленки к головке душа в самой популярной среди девочек душевой, обернув его тело прозрачной занавеской для душа. Затем они вызвали декана.

– Вот – Черная Рука Закона, – сказал Младший Джонс. – Вот – шериф долбаного пятого этажа.

– Хорошо, Джонс, и в чем же дело? – спросил декан.

– Там парень-нудист в женском общежитии, душевая на первом этаже, сразу направо, – сказал Джонс. – Охотники на львов поймали его, когда он показывал свое хозяйство.

Так вот и Ленни Метц был оттащен к мужскому декану. Честер Пуласки оказался там раньше его.

– Львиная охота! – раздавался в лесу крик Гарольда Своллоу, и, когда Ленни отпустил руки Фрэнни, Честер Пуласки соскользнул с моей сестры и тоже пустился наутек.

Он был совершенно голым и медленно семенил на своих нежных ногах между деревьями, не врезаясь в них. Примерно через каждые шесть-семь метров он обмирал от страха перед Черной Рукой Закона, черными спортсменами, которые пробирались среди деревьев, ломая сучья и мурлыкая свои мелодии. Честер Пуласки впервые участвовал в групповом изнасиловании, а ритуал джунглей полностью раскрасил для него эту ночь: ему представилось, что лес внезапно наполнился аборигенами (каннибалами! – вообразил он себе), – и он спотыкался, хныкал и сгибался в три погибели, что твой первобытный человек (как я его себе представляю), ковылял едва ли не на четвереньках; так он и прибежал к жилищу мужского декана.

Мужского декана вовсе не привело в восторг то, что школа Дейри начала принимать девочек. До этого он был просто деканом – чопорный крепкий мужчина с трубкой и пристрастием к теннису; у него была живая, спортивного сложения жена с манерами молодой задорной девчонки – ее возраст выдавали только тревожные морщинки вокруг глаз; детей у них не было.

– Мальчики, – любил говорить декан, – это все мои дети.

Когда в школу прибыли «девочки», он никак не мог относиться к ним так же, как к мальчикам, и быстро назначил себе в помощники свою жену, на роль женского декана. Мужскому декану нравился новый титул, но он упал духом, когда столкнулся со всеми теми трудностями, которые возникли у его мальчиков в связи с присутствием в Дейри девочек.

– Господи, – наверное, сказал он, когда услышал, как Честер Пуласки скребется в его дверь, – как я ненавижу Хеллоуин.

– Я разберусь, – сказала его жена, и женский декан пошла открывать дверь. – Знаю, знаю, – весело ворковала она, – «кошелек или жизнь».

А там оказался нагой и скрючившийся Честер Пуласки, бек, сверкающий угрями и пахнущий сексом.

Говорят, визг женского декана разбудил два нижних этажа здания, где они жили, разбудил даже мисс Батлер, ночную сестру, спавшую за своим письменным столом в медпункте, который находился по соседству.

– Как я ненавижу Хеллоуин, – возможно, сказала она про себя.

Она пошла к дверям медпункта и увидела Младшего Джонса, Гарольда Своллоу и меня; Младший Джонс нес Фрэнни.

Там, в папоротниках, я помог Фрэнни одеться, в то время как Младший Джонс пытался распутать ее волосы, а она все плакала и плакала. Наконец он спросил ее:

– Пойдем или поедем?

Это был вопрос, который отец задавал нам, ребятам, когда мы были младше; это означало – предпочитаем мы идти пешком или ехать на машине. Младший, конечно, имел в виду, что он понесет ее на руках, и Фрэнни предпочла именно это.

Он пронес ее мимо того места в папоротниках, где Ленни был подвешен к палке и готовился к совсем другому путешествию. Фрэнни все плакала и плакала, и Младший сказал:

– Эй, ты же хорошая девочка, уж я-то знаю.

Но Фрэнни продолжала плакать.

– Послушай-ка, – сказал Младший Джонс. – Знаешь что? Когда кто-то тебя трогает, а ты не хочешь, чтобы тебя трогали, то на самом деле это не значит, что тебя трогали, поверь мне. Они трогали не тебя, когда трогали так, они тебя не достали, понимаешь? Ты внутри себя та же, что и была. Никто тебя не тронул на самом деле. Ты действительно очень хорошая девочка, веришь? Ты внутри себя та же, что и была, веришь?

– Не знаю, – всхлипнула Фрэнни и продолжила плакать.

Я взял ее за руку, болтавшуюся сбоку у Младшего; она сжала мои пальцы, а я – ее. Гарольд Своллоу лавировал между деревьями, ведя нас, словно проводник; он нашел медпункт и открыл дверь.

– В чем дело? – спросила ночная сестра мисс Батлер.

– Я Фрэнни Берри, – ответила моя сестра. – Меня избили.

«Избили» навсегда останется Фрэнниным эвфемизмом происшедшего, хотя все знали, что она была изнасилована. «Избили» – на этом Фрэнни будет стоять до конца, и хотя все понимали суть, эта суть никогда не станет юридической.

– Она имеет в виду, что ее изнасиловали, – сказал Младший Джонс мисс Батлер.

Но Фрэнни продолжала качать головой. Думаю, таким образом она интерпретировала проявленную к ней доброту Младшего и его версию о том, что внутри себя она осталась нетронутой; и она превратила сексуальное надругательство в обычную проигранную драку. Она что-то прошептала ему – он все еще держал ее на руках возле своей груди, – и он поставил ее на пол и сказал мисс Батлер:

– Ладно, она была избита.

Мисс Батлер знала, что это означает.

– Она была избита и изнасилована, – поправил Гарольд Своллоу.

Ему не стоялось на месте, но Младший Джонс охладил его взглядом и сказал ему:

– А почему бы тебе не улететь, Гарольд Ласточка? Почему бы тебе не слетать и не найти мистера Доува, голубка нашего?[10]10
  ^Dove (англ.) – голубь.


[Закрыть]

В глазах у Гарольда снова зажегся огонек, и он улетел.

Я попытался позвонить отцу, но потом вспомнил, что в отеле «Нью-Гэмпшир» телефон все еще не работает. Тогда я позвонил в школьную охрану и попросил их передать отцу, что мы с Фрэнни находимся в школьном медпункте и что Фрэнни «избили».

– Это просто очередной Хеллоуин, мальчик, – сказала Фрэнни, держа меня за руку.

– Самый худший, Фрэнни, – сказал я ей.

– Пока самый худший, – сказала она.

Мисс Батлер увела Фрэнни, чтобы оказать ей помощь и, кроме всего прочего, приготовить ей ванну, а Младший Джонс объяснил мне, что если Фрэнни вымоется, то потом будет не доказать, что ее изнасиловали, и я пошел вслед за мисс Батлер, чтобы сказать ей об этом, но мисс Батлер уже объяснила это Фрэнни, которая ничего не хотела слушать.

– Меня избили, – говорила она.

И все же она прислушалась к совету мисс Батлер провериться позже, не беременна ли она (она не была беременна) и не заразилась ли венерической болезнью (кто-то передал ей что-то не слишком серьезное, от чего ее в конце концов вылечили).

Когда отец прибыл в медпункт, Младший Джонс пошел помочь с доставкой Ленни Метца к декану. Гарольд Своллоу кружил по школьной территории, как ястреб, выискивая голубка, а я сидел в абсолютно белой больничной палате вместе с Фрэнни, свежей после ванны, с полотенцем на голове, с пакетом льда у левой скулы и с перевязанным правым безымянным пальцем (она содрала ноготь); на ней была белая больничная рубашка, и она сидела в кровати.

– Я хочу домой, – сказала Фрэнни отцу. – Скажи маме, что мне просто нужна какая-нибудь чистая одежда.

– Что они с тобой сделали, дорогая? – спросил отец и сел рядом с ней на кровать.

– Они избили меня, – сказала Фрэнни.

– А где ты был? – спросил меня отец.

– Он позвал на помощь, – ответила Фрэнни.

– Ты видел, что случилось? – спросил меня отец.

– Он ничего не видел, – опять ответила Фрэнни.

Я хотел сказать отцу, что я видел третий акт, но, хотя мы все знали, что означает «избили», я остался верным тому термину, который избрала Фрэнни.

– Я просто хочу домой, – сказала Фрэнни, хотя, с моей точки зрения, отель «Нью-Гэмпшир» был слишком большим и незнакомым, чтобы там было уютно.

Отец пошел за ее одеждой.

Жаль, что он пропустил и не видел, как Ленни Метца, висящего на палке, будто плохо приготовленный кусок мяса на вертеле, несли к декану. И жаль, что отец не видел стараний Гарольда Своллоу, как тот искал Доува, заглядывая, словно тень, в каждую комнату, пока не удостоверился, что Чиппер Доув может скрываться только в женском общежитии. После этого, подумал он, выяснить, в какой именно комнате он скрывается, – только вопрос времени.

Мужской декан завернул Честера Пуласки в жакет из верблюжьей шерсти, принадлежавший его жене, – это была первая вещь, которая попалась ему под руку, – и воскликнул:

– Честер, Честер, мой мальчик! Что случилось? Всего за неделю до игры с Эксетером!

– Лес полон черномазых, – уныло сказал Честер Пуласки. – Это революция. Бегите, если вам жизнь дорога.

Женский декан закрылась в ванной, и, когда снова раздались царапанье и стук в дверь, она крикнула мужу:

– Можешь ты сам хоть теперь открыть эту чертову дверь?!

– Не пускайте их, это черномазые! – закричал Честер Пуласки, плотнее кутаясь в жакет женского декана.

Мужской декан смело открыл дверь; какое-то время у него ушло на то, чтобы договориться с тайной полицией Младшего Джонса, которая служила в школе Дейри отменно законспирированной и вообще превосходной рукой закона.

– Ради всего святого, Младший, – сказал декан. – Это уже зашло слишком далеко.

– Кто там? – крикнула женский декан из ванной, когда Ленни Метца внесли в гостиную декана и положили на каменную плиту перед камином; его мучила сломанная ключица, а когда он увидел огонь, то решил, что предназначен тот именно для него.

– Я сознаюсь! – закричал он.

– Да уж куда тебе деться, – сказал Младший Джонс.

– Я это сделал! – закричал Ленни Метц.

– А то кто же, – согласился Младший Джонс.

– И я тоже в этом участвовал! – воскликнул Честер Пуласки.

– А кто сделал это первым? – спросил Младший Джонс.

– Чиппер Доув! – прокричали стоявшие сзади. – Доув сделал это первым.

– Вы всё уловили? – спросил Младший Джонс декана. – Вам ясна картина?

– Что они сделали… и с кем? – спросил декан.

– Групповуха с Фрэнни Берри, – ответил Младший Джонс как раз в тот момент, когда женский декан показалась из ванной.

Она увидела маячащих в дверях, как хоровое общество из некой африканской страны, черных атлетов и завизжала опять; она снова закрылась в ванной комнате.

– А теперь я схожу за Доувом, – сказал Младший Джонс.

– Поаккуратнее, Младший, – воскликнул декан. – Ради бога, поаккуратнее.

Я был с Фрэнни; мать и отец пришли в медпункт с ее одеждой. Тренера Боба оставили за няньку с Лилли и Эггом, как в старые времена. Но где был Фрэнк?

Отец загадочно сказал, что Фрэнк ушел с поручением. Когда отец услышал, что Фрэнни «избили», он ни на минуту не сомневался в самом худшем. И он знал, что Грустец будет первым, что она попросит, когда окажется у себя в постели.

– Я хочу домой, – будет первое, что она скажет, а следующей фразой будет: – Я хочу, чтобы Грустец спал со мной.

– Может быть, еще не поздно, – сказал отец.

Он оставил Грустеца в ветлечебнице перед началом футбольного матча. Если у ветеринара выдался беспокойный день, возможно, что старый пердун еще жив и сидит в какой-нибудь клетке. Фрэнку было поручено сходить и проверить.

Но и здесь все вышло как со спасательной экспедицией Младшего Джонса: Фрэнк пришел слишком поздно. Он разбудил ветеринара стуком в дверь.

– Как я ненавижу Хеллоуин, – возможно, проворчал ветеринар, но его жена сказала ему, что пришел один из мальчиков Берри, спросить про Грустеца.

– Ох-хо-хо, – сказал ветеринар. – Извини, сынок, – сказал ветеринар Фрэнку, – но твоя собака отошла в мир иной сегодня после обеда.

– Я хочу увидеть его, – сказал Фрэнк.

– Ох-хо-хо, – сказал ветеринар. – Пес уже мертв, сынок.

– Вы его похоронили? – спросил Фрэнк.

– Как это мило, – сказала жена ветеринара мужу. – Пусть мальчик похоронит свою собаку, если он так хочет.

– Ох-хо-хо, – сказал ветеринар и провел Фрэнка в самую дальнюю комнату псарни, где перед его глазами предстали три дохлые собаки в одной куче и три дохлые кошки в другой. – Мы по субботам их не хороним, – объяснил ветеринар. – Который из них твой Грустец?

Фрэнк сразу же увидел пердуна; Грустец уже начал коченеть, но Фрэнк все же умудрился запихать мертвого черного лабрадора в большую дорожную сумку. Ветеринар и его жена не знали, что у Фрэнка и в мыслях не было хоронить Грустеца.

– Слишком поздно, – прошептал Фрэнк отцу, когда мать, отец, Фрэнни и я пришли домой, в отель «Нью-Гэмпшир».

– Господи, я вполне могу идти сама, – сказала Фрэнни, потому что все пытались идти с ней рядом. – Ко мне, Грустец! – позвала она. – Иди сюда, мальчик мой!

Мать заплакала, и Фрэнни взяла ее руку.

– Мам, – сказала она, – со мной действительно все в порядке. Никто не тронул меня внутри, я думаю.

Отец начал плакать, и Фрэнни взяла и его руку. Я, кажется, плакал всю ночь, и я весь выплакался.

Фрэнк отвел меня в сторону.

– Какого черта, Фрэнк? – спросил я.

– Иди посмотри, – ответил он.

Грустец, все еще в дорожной сумке, лежал под кроватью в комнате Фрэнка.

– Господи, Фрэнк! – сказал я.

– Я собираюсь сделать его для Фрэнни, – сказал он. – К Рождеству.

– К Рождеству, Фрэнк? – переспросил я. – Сделать его?

– Я сделаю из Грустеца чучело, – сказал Фрэнк.

Любимым предметом в школе Дейри у Фрэнка была биология, диковатый курс, который вел таксидермист-любитель по имени Фойт. Фрэнк с помощью Фойта уже сделал чучела белки и странной оранжевой птички.

– Боже милостивый, – сказал я. – Не знаю уж, понравится ли это Фрэнни.

– Это будет самое лучшее – после живого Грустеца, конечно, – сказал Фрэнк.

У меня такой уверенности не было. Мы услышали, как внезапно взорвалась Фрэнни, и поняли, что отец сообщил ей новость о Грустеце. От горя Фрэнни немного отвлек Айова Боб. Он порывался самолично пойти и найти Чиппера Доува, и потребовалось немало усилий, чтобы его отговорить. Фрэнни захотела еще раз принять ванну; я лежал в кровати и слушал, как наливается вода. Затем я встал, подошел к двери ванной и спросил, могу ли я что-нибудь для нее сделать.

– Спасибо, – прошептала она, – и верни мне вчерашний день… и бо́льшую часть сегодняшнего… Я хочу туда обратно.

– Это все? – спросил я. – Только вчера и сегодня?

– Это все, – ответила она. – Спасибо.

– Сделаю, Фрэнни, если смогу, – пообещал я.

– Знаю, – сказала она.

Я услышал, как она медленно погрузилась в ванну.

– Я в порядке, – прошептала она. – Никто не сумел трахнуть настоящую меня, внутри.

– Я люблю тебя, – прошептал я.

Она ничего не ответила, и я вернулся в постель.

Я слышал, как тренер Боб в комнате над нами делал отжимания, потом начал приседать, а потом немного поупражнялся со штангой (побрякивание штанги и учащенное дыхание старика), и мне захотелось, чтобы ему позволили найти Чиппера Доува, который не шел ни в какое сравнение со старым Айовой Бобом.

К сожалению, Доув оказался не по зубам Младшему Джонсу и его Черной Руке Закона. Он пошел прямо в женское общежитие к страстной болельщице по имени Мелинда Митчелл. Все ее звали Минди, и она была без ума от Доува. Он сказал, что Фрэнни Берри крутила с ним, а потом начала крутить с Ленни Метцем и Честером Пуласки, что вывело его из себя. «Вертихвостка», – назвал он мою сестру, и Мелинда Митчелл с этим согласилась. Она ревновала его к Фрэнни уже давно.

– А теперь Фрэнни натравила на меня целую черную банду, – сказал Доув Минди. – Она с ними приятельствует. Особенно с Младшим Джонсом, – сказал он, – с этим душкой черномазым, который капает декану.

Так что Минди Митчелл уложила Доува к себе в кровать, а когда Гарольд Своллоу начал шептать под ее дверью («Доув, Доув. Ты видела Доува? Черная Рука Закона хочет это знать»), она сказала, что не пускает к себе в комнату никого из мальчишек и Гарольда не пустит тоже.

Так что они его не нашли. Он был исключен из школы Дейри утром, вместе с Честером Пуласки и Ленни Метцем. Родители этих сорвиголов, когда услышали о случившемся, были достаточно благодарны за то, что на их сыновей не стали заводить уголовного дела, поэтому исключение они восприняли с радостью. Кое-кто из преподавателей и большинство из членов совета были раздосадованы – неужто нельзя было отложить исключение до финального матча с Эксетером? Но им объяснили, что лучше потерять несколько беков, чем самого Айову Боба, так как старик наверняка откажется руководить игрой, если эти трое останутся в команде.

Это был инцидент, который замяли в лучших традициях частных школ. На самом деле было очень примечательно, что такая не блещущая утонченностью школа, как Дейри, временами могла безупречно имитировать атмосферу умолчаний, которая и более утонченным школам дается непросто, – этому приходится специально учиться.

За «избиение» Фрэнни Берри, которое было преподнесено как издержки бурно проведенного Хеллоуина, Честер Пуласки, Ленни Метц и Чиппер Доув были из школы исключены. По-моему, Доув вообще вышел сухим из воды. Но мы с Фрэнни не предвидели, чем закончится история с ним, – а может, Фрэнни уже и знала. И чем закончится история Младшего Джонса, мы тоже не знали; он был другом Фрэнни, если не ее телохранителем, все время своего пребывания в школе Дейри. Они везде ходили вместе, и это была заслуга одного Младшего Джонса, что Фрэнни чувствовала себя тем, кем и была на самом деле, – хорошей девочкой: ведь он всегда ей об этом говорил. Заканчивая Дейри, мы не предвидели, что еще столкнемся с Джонсом, хотя и в тот раз он спасет Фрэнни на свой характерный манер – с опозданием. Младший Джонс, как вы знаете, играл в команде Пенсильванского колледжа и в «Кливленд браунс», пока ему не повредили колено. Затем он пошел в юридическую школу и в Нью-Йорке стал активным участником организации, которая по его предложению была названа «Черная рука закона». Как говорила Лилли – и в один прекрасный день она всем нам даст это понять, – жизнь – это волшебная сказка.

Честер Пуласки будет страдать от расистских кошмаров всю оставшуюся жизнь, которую закончит в машине. Полиция скажет, что его руки были заняты кем-то, в то время как ему следовало бы уделять больше внимания рулю. Женщина погибла тоже, и Ленни Метц скажет, что знал ее. Когда у Метца зажила ключица, он сразу же принялся снова играть в мяч; он играл за колледжскую команду где-то в Виргинии – там он и познакомил Честера Пуласки с женщиной, которую тот убил во время рождественских праздников. Метца так и не пригласили в профессионалы – из-за упомянутого уже недостатка не хватило скорости, – но он был призван в армию, которой было наплевать на его скорость, и, как значилось в извещении, погиб за родину во Вьетнаме. На самом деле он не пал от вражеской пули и не наступил на мину. Метц погиб в сражении иного рода: он был отравлен проституткой, которую обманул.

Гарольд Своллоу был для меня слишком быстрым, да и слишком взбалмошным, чтобы я мог уследить за ним. Бог знает что с ним стало. Удачи тебе, Гарольд, где бы ты ни был.

Возможно, потому, что это был Хеллоуин и атмосфера Хеллоуина исказила мою память о победном сезоне Айовы Боба, все они видятся мне призраками, колдунами, дьяволами, порождениями магии. Помню еще, что это была первая ночь, когда мы спали в отеле «Нью-Гэмпшир», хотя бо́льшую часть ночи никто из нас не спал. Любая ночь на новом месте несколько неспокойна – кровать и то скрипит необычно. А Лилли, которая всегда просыпалась от одного и того же сухого кашля, будто старушка, – и мы постоянно поражались, какая она на самом деле маленькая, – проснулась, закашляв по-иному, словно она была так же изнурена своим плохим здоровьем, как и мать. Эгг никогда не просыпался, пока его кто-нибудь не разбудит, а проснувшись, начинал вести себя так, как будто не спит уже несколько часов. Но в утро после Хеллоуина Эгг проснулся сам, почти безмятежно. И хотя я годами слышал, как Фрэнк мастурбирует в своей комнате, в отеле «Нью-Гэмпшир» это звучало совершенно иначе, возможно, потому, что я знал, что под его кроватью в дорожной сумке лежит Грустец.

Наутро после Хеллоуина я наблюдал ранний рассвет над Элиот-парком. Был морозец, и за замерзшими остатками чьей-то раздавленной тыквы я увидел, как Фрэнк топает в биолабораторию с дорожной сумкой на плече, в которой лежал Грустец. Отец увидел его в то же окно.

– Куда потащился Фрэнк с этим мусором? – сказал отец.

– Наверно, он не нашел мусорных бачков, – сказал я, чтобы помочь Фрэнку беспрепятственно удалиться. – Я хочу сказать, что у нас не работает телефон и не было электричества. Вероятно, и мусорных бачков нет тоже.

– Это так, – согласился отец. – Бачки еще у доставочных ворот. – Он посмотрел вслед Фрэнку и покачал головой. – Этому придурку придется тащиться до самой свалки, – сказал отец. – Не мальчик, а пидорас какой-то.

Меня передернуло – я знал, что отец не догадывается, что Фрэнк педераст и есть.

Когда Эгг наконец-то вышел из ванной, туда же направился отец, но обнаружил, что Фрэнни его опередила. Она стала набирать для себя еще одну ванну, и мать сказала отцу:

– Не говори ей ничего. Она может принимать ванны, сколько ей вздумается.

И они ушли, споря, что было очень большой редкостью.

– Говорила я тебе, что нам нужна еще одна ванная, – сказала мать.

Я слышал, как Фрэнни залезает в ванну.

– Я люблю тебя, – прошептал я в закрытую дверь ванной.

Но там лилась вода – и едва ли Фрэнни меня услышала.