Текст книги "Мистерия убийства"

Глава 10

Некоторое время мы сидели в неловком молчании, не зная, что сказать. В конце концов, Джек схватил пульт дистанционного управления и включил телевизор.

Какая программа подходила для нас в нашем положении? Все мелькающее на экране не выдерживало никакой критики. Недовольно скривившись, Джек переключился с бейсбола на криминальное шоу, с криминального шоу на комедию положений, а с нее на документальную программу о моде.

– Папа... – позвала Лиз.

Джек вырубил телевизор. Но когда экран потемнел, а электронный гвалт стих, мы услышали, что происходит в доме. Копы обыскивали гостиную. Мне казалось, что полицейские разносят помещение вдрызг. До нас доносились обрывки разговора, скрип выдвигаемых ящиков и стук дверей. Звуковое сопровождение обыска меня безмерно раздражало. Хотя я сам настаивал на проведении осмотра, он все же казался мне вторжением в мою личную жизнь.

В этот момент слово «вторжение», неуместное в контексте личной жизни со своим военным отзвуком, выглядело вполне подходящим. Чужие люди рылись в наших пожитках, словно мы подверглись нападению и территориальная целостность моей семьи была нарушена. Я всем сердцем ненавидел топот их ног, приглушенные голоса и спорадические взрывы смеха. Эти звуки так меня достали, что я взял со стола пульт дистанционного управления и нажал на кнопку.

Это оказалось ошибкой. Я попал на самый конец десятичасовых новостей. Все присутствующие издали короткий вздох, когда на экране возникла фотография наших мальчишек, а ведущий сказал:

– Никаких новостей в связи с исчезновением близнецов Каллахан...

– Боже! – всхлипнула Лиз, и я выключил телевизор.

Когда в комнате появилось некое создание с всклокоченными огненными волосами, отвратительной кожей и зелеными ногтями, чтобы снять отпечатки пальцев, мы почувствовали, стыдно сказать, облегчение.

Нам всем пришлось испытать на себе скверный характер этой дамы, приглашавшей нас поочередно занять место рядом с ней. Используя кофейный столик в качестве опоры, она прижимала наши пальцы к чернильной подушке, а затем прокатывала на специальной карточке. Когда, прокатав мой левый мизинец, она отняла его от листка, весь этот процесс показался мне отвратительным, хотя карта содержала лишь минимальные сведения, позволявшие установить мою личность, да овальные отпечатки со сложным рисунком линий.

Рыжеволосая дама вручила мне влажную салфетку, чтобы я стер чернила с кончиков пальцев, и мое место заняла мама. Не знаю, по какой причине, но мама не позволила манипулировать своими пальцами. Возможно, на нее подействовали те полдюжины чашек кофе, которые она выпила после прибытия. Впрочем, не исключено, что кончило действовать успокоительное. Одним словом, она решила провести процедуру самостоятельно. Мама извинялась, а дама, отправляя испорченную в очередной раз карту в корзину для бумаг, демонстративно вздыхала.

– Расслабьтесь, – повторила она в десятый раз, – и позвольте мне заняться вашими пальцами. Когда вы прикладываете палец к карте, вы смазываете оттиск. – В ее голосе звучали одновременно осуждение и высокомерная снисходительность. – Прикладывайте ровнее, не двигайте... Позвольте мне.

– Я не двигаю, – возражала мама.

– Нет, двигаете.

– Перестаньте ее терзать, – вмешался я, – ведь процедура, насколько я понимаю, добровольная.

Мама подняла на меня полный благодарности взгляд, и я увидел, что она вот-вот начнет хлюпать носом.

– Давайте попробуем еще разок, – не унималась полицейская сучка, заполняя очередную карту и издавая очередной театральный вздох.

На этот раз примерно пару минут все шло, как положено, но затем мама, видимо, дернула пальцем или произвела иное недопустимое действие.

– Вы опять за свое?!

Мама не выдержала и заплакала.

– Оставьте ее в покое, – произнес отец, поднимаясь на ноги.

– Извините, – сказала рыжая стерва, вылезая из-за стола и направляясь к двери. – Мне слишком мало платят, чтобы я терпела подобные издевательства.

– Прости, мамочка, – понуро произнес я.

– Может, принести тебе воды, Гленна? – обеспокоенно спросил отец. – Алекс, как ты думаешь, мы можем раздобыть воды?

– Не вопрос. – Я поднялся с софы и поговорил с дежурившим в коридоре копом. Я вдруг понял (и сразу почувствовал себя виноватым), что родители меня уже достали и мне хочется, чтобы они уехали домой. Так же, впрочем, как и Джек.

Я знал, что они приехали, потому что должны были приехать, чтобы поддержать нас и оказать посильную помощь. Думаю, что, если бы они не появились, я был бы сильно обижен. Однако получилось, что Лиз и я вынуждены были постоянно за ними ухаживать.

После того как полицейский принес маме воду, в гостиной появился Шоффлер. Он остановился на пороге и, опершись руками о дверной косяк, спросил:

– Не мог бы я перекинуться с вами парой слов, Алекс? И с вашей женой?

В его лице я увидел нечто такое, что у меня оборвалось сердце. Перчатки из латекса, которые были у него на руках (а также на руках всех других копов), придавали ему зловещий вид патологоанатома. Я вскочил на ноги так резко, словно ко мне был привязан канат и кто-то его сильно рванул.

– В чем дело?

– Вы можете смело говорить при всех, – вставил отец. – Мы – одна семья.

Шоффлер поднял руку, обратив ладонь в сторону папы жестом регулировщика уличного движения.

– Только родители, – произнес детектив с кривой, похожей на оскал улыбкой.

Лицо Лиз стало серым. Мы прошли вслед за Шоффлером в мой кабинет, где на углу письменного стола восседал полицейский в форме и, естественно, в перчатках из латекса. Полицейский держал в руках блокнот.

– Этого офицера зовут Дэвид Эбеннджер, – представил своего коллегу Шоффлер. – Он занимается вещественными доказательствами.

Мы не совсем поняли, и ему пришлось пояснить, что по существующим правилам все манипуляции с вещдоками проводит один человек. Он вешает на них бирки, кладет в пластиковые мешки, помещает на склад, достает оттуда и даже представляет в суде.

– Нам надо соблюдать законы на тот случай, если дело дойдет до суда.

Мы кивнули. Мы все поняли.

Затем Шоффлер закрыл дверь и сказал:

– Мы кое-что нашли.

Я утратил дар речи.

На моем письменном столе стоял картонный ящик, размером примерно с коробку для обуви. К нему был прикреплен белый ярлычок с какой-то надписью. Шоффлер кивнул Эбеннджеру и при помощи карандаша извлек из коробки мятый и очень грязный предмет одежды, оказавшийся желтой футболкой. Пятна на ней имели красновато-бурый цвет, и я догадался, что это – кровь.

Лиз застонала, я обнял ее за плечи, и она уткнулась лицом мне в грудь. У нее не было сил смотреть на майку, а я, напротив, не мог оторвать от нее глаз. Шоффлер стал легонько потряхивать висящую на карандаше футболку. Коп хотел, чтобы ткань расправилась, но поскольку кровь высыхала на мятой одежде, он не очень преуспел в своем начинании. Почему-то я считал, что должен следить за всеми действиями детектива. Я с ужасом ждал, когда окровавленная футболка соскользнет с карандаша и упадет на мой стол. Допустить этого я не мог. В конце концов слипшаяся ткань расклеилась и развернулась. Словно разжавшийся кулак. Я увидел всего лишь несколько квадратных дюймов ткани, но мне вполне хватило и этого. Вглядываться не было никакой нужды.

Я заметил карикатурное изображение рыбьего хвоста. Я знал, что этот хвост принадлежит киту, по телу которого идет надпись: «НАНТУКЕТ».

– Это одежда Кевина, – с усилием вымолвил я. – Шон носил зеленую.

Я не мог оторвать глаз от рубашки, пытаясь сосредоточить все свое внимание на ткани и отгоняя от себя образ Кевина, облаченного в эту желтую майку. Во рту я ощущал отвратительный металлический привкус. Лиз дрожала в моих объятиях.

– Где вы ее нашли? – повисли в тишине мои слова.

– Вы можете подтвердить это, миссис Каллахан? Я имею в виду принадлежность футболки.

Лиз напряглась, подняла голову, повернулась, посмотрела и издала ужасный тонкий звук. Прикрыв рот ладонью, она несколько раз коротко кивнула.

Но Шоффлер не унимался:

– Итак, вы говорите, что этот предмет одежды принадлежит вашему сыну Кевину?

– Да.

– Где вы ее нашли? – снова спросил я, но Шоффлер опять не ответил. Он осторожно вернул футболку в коробку и закрыл крышку при помощи того же карандаша.

Эбеннджер аккуратно запечатал коробку клейкой лентой.

– Имеется еще кое-что, – сказал Шоффлер. – Не могли бы вы пройти со мной?

Шоффлер шел первым, а Эбеннджер тащился за нами. Я изо всех сил старался не думать о том, какой очередной кошмар намерен продемонстрировать нам детектив. Все свое внимание я сосредоточил на затылке Лиз, на небольшом темном «конском хвостике», слегка подрагивающем в такт ее шагов. Когда мы вошли в комнату мальчиков, я едва дышал.

– Мы пока решили оставить это in situ[1]1
  На месте (лат.).


[Закрыть]. – Шоффлер с помощью своего карандаша открыл дверцу стенного шкафа и спросил, показывая все тем же карандашом на верхнюю полку: – Вы можете это объяснить?

Детектив шагнул в сторону, чтобы мы могли заглянуть в шкаф. Там, рядом с коробкой игрушек, стоял стеклянный миксер, наполненный какой-то прозрачной жидкостью. Сосуд находился на самом краю полки, и казалось, он вот-вот упадет.

– Что это? – спросила Лиз. – Вода?

– Пока мы этого не знаем, но вы нам очень поможете, если поясните, что сие означает.

Лиз вопросительно смотрела на меня, но я лишь пожал плечами. Я понятия не имел, как оказался и что делает заполненный жидкостью сосуд на верхней полке стенного шкафа в комнате мальчиков.

– Может, у них были животные? – спросил Шоффлер. – Лягушка, жук... или рыбки? В таком случае это обретает смысл.

– Не думаю, – ответил я.

– Хм... – буркнул Шоффлер, – значит, не думаете... А что думает миссис Каллахан? – повернулся он к Лиз.

Лиз отрицательно покачала головой, помрачнела и как-то странно на меня посмотрела.

– Мы сдадим жидкость на анализ и снимем отпечатки с сосуда. Да, кстати, он принадлежит вам? – спросил детектив, переводя взгляд с меня на Лиз и обратно.

– Не знаю, – ответил я. – Вполне возможно.

– Я эту вещь не помню, – сказала Лиз.

– Хм... – в который раз протянул Шоффлер. – Ну что же, Дейв займется это штуковиной, – кивнул он в сторону шкафа, – а моя команда перебазируется в общую комнату. Остальные помещения переходят в ваше распоряжение, – закончил полицейский, стягивая с рук перчатки.

– Детектив... – заговорил я.

– Это не займет много времени, – отмахнулся Шоффлер. – И мы оставим вас в покое. Думаю, что все вы очень устали, особенно старики.

– Эта рубашка... – вмешалась Лиз. – Означает ли это...

– Прошу прощения, – оборвал ее Шоффлер, возвращаясь к официальному тону. – Данный предмет одежды является вещественным доказательством, и все связанные с ним вопросы следует отложить. Для любого рода предположений и допущений время еще не наступило. Мы направим этот предмет в лабораторию и, лишь получив ответ, сможем обсудить предметно.

– Но...

Он пошел к двери, и нам с Лиз осталось только последовать за ним в коридор. По пути в общую комнату нам пришлось пропустить к выходу полицейских с двумя большими коробками «вещественных доказательств», тщательно опечатанных специальными лентами.

– Что это? Что вы выносите? – спросил я у Шоффлера.

– Думаю, что это ваш компьютер, – ответил тот.

– Мой компьютер?!

– Не волнуйтесь, Алекс. Это стандартная процедура. Вы утверждаете, что в доме побывал похититель, не так ли? Поэтому мы обязаны изъять некоторые вещи и тщательно их проверить. Как только закончим, офицер Эбеннджер передаст вам копию ордера на обыск и список предметов, изъятых в качестве вещественных доказательств. Вы сможете внимательно изучить список. Теперь о компьютере. Мы вправе допустить, что мальчики вступали в контакт с неизвестным нам лицом или лицами через Интернет. Мы обязаны проверить эту версию.

– Алекс, – сказала Лиз, – я надеюсь, ты это контролировал. Скажи, да или нет?

– Они не пользовались компьютером.

– Алекс!

– Дети к нему не приближались! Думаю, что парни даже не знают, как его включить.

Последнее утверждение, видимо, соответствовало истине. Инженеры фирмы «Эппл» так надежно спрятали кнопку включения «Макинтоша», что я, купив его, был вынужден звонить в магазин, чтобы узнать, где эта чертова кнопка скрыта.

– Ты мне обещал.

– Лиз...

– Алекс, – остановил назревающий конфликт Шоффлер, – вы согласитесь пройти проверку на детекторе лжи?

– Что? – спросил я, хотя прекрасно расслышал его слова и понимал, что они означают.

Убийство – включая убийство детей – часто оказывается семейным делом. Когда пропадают дети, родители первыми попадают под подозрение. Я помнил слова, произнесенные Кристиансеном, когда мы шагали к джипу по безлюдному полю за воротами ярмарки. «В девяти случаях из десяти это бывают родители», – сказал он тогда.

* * *

Разве можно забыть дело Сюзан Смит? Улыбающиеся мордашки ее детей в течение многих дней появлялись в новостях, оттесняя на второй план все остальные события. Обезумевшая от горя мать умоляла вернуть ей мальчиков, которых сама убила, позволив автомобилю с пристегнутыми ремнями безопасности детьми скатиться в ледяные воды озера. Как могла мать совершить подобное? – спрашивал я себя. Неужели эта женщина спокойно взирала на то, как машина скрывается под водой и вместе с ней в небытие уходят ее дети? Я помнил и парочку из Флориды, слезно просившую вернуть им обожаемую дочь, расчлененное тело которой позже обнаружили на заднем дворе их дома.

«Алекс, вы согласитесь пройти проверку на детекторе лжи?» – спросил Шоффлер, и это означало, что я оказался в одной компании с Сюзан Смит и безутешной четой детоубийц из Флориды.

Я все понял. Предложение пройти проверку означало, что окровавленная футболка... а может быть, и что-то иное, обнаруженное в доме... заставило их подумать, будто я замешан в исчезновении мальчишек. Но я-то знал, что полиция ошибается.

Не дождавшись ответа, Шоффлер вновь поднял руку жестом регулировщика уличного движения:

– Вы не обязаны проходить проверку. Дело это сугубо добровольное. Вы меня понимаете?

– Что? – спросила Лиз – Что?!

Я стоял, чувствуя, как во мне закипает гнев.

– Я согласен на проверку. Но это лишняя потеря времени. Я ничего не понимаю. Сотни людей на ярмарке должны были видеть моих парней. Кроме того, мне звонил Кевин. Звонил из этого дома. Ваш человек... как его... Кристиансен в этот момент был со мной в машине.

Шоффлер недовольно скривился и уставился в потолок, словно ожидал увидеть там информацию свыше. Затем, видимо, приняв решение, кивнул:

– Начнем со звонка. Вы утверждаете, что звонил ваш сын, но никто не может этого подтвердить. Звонить мог кто угодно. Даже если звонили действительно отсюда.

Мне показалось, что детектив хотел что-то добавить, но, передумав, всего лишь покачал головой.

Впрочем, я знал, что думает полицейский, и не произнесенное им слово взорвалось в моей голове, словно петарда, – соучастник.

– То же самое можно сказать и о кроссовке, которую вы заметили у изгороди, – продолжил он. – Я, поймите меня правильно, ни на что не намекаю, но весь вопрос в том, кто ее обнаружил?

– Какая кроссовка? – заволновалась Лиз. – Есть еще и кроссовка?

– На территории ярмарки мы нашли детскую кроссовку, – ответил Шоффлер. – Согласно заявлению вашего супруга, она принадлежит одному из мальчиков.

– Кевину, – уточнил я. – Фирма «Найк».

– Я хочу, чтобы вы поняли, почему нужна проверка на детекторе лжи, – успокаивающе произнес Шоффлер. – Она нужна потому... дело в том, что все, чем мы располагаем... – Он замолчал, пожав плечами.

Самого главного коп не сказал, но я все понял. Я мог подкинуть кроссовку к турнирной арене и затем указать на нее Шоффлеру. Сообщник мог позвонить из дома на мой сотовый телефон. До сих пор не поступило ни требования выкупа, ни иных телефонных звонков. Шоффлер сказал: «Зачем захватывать двоих детей? Ведь это же не распродажа». Моя версия не имеет объективных доказательств. В ней все начинается с меня и мной заканчивается.

– Но кто-то же должен был нас видеть! – воскликнул я. – Это полное безумие! Нас видели тысячи людей.

– Если вы говорите о посетителях, – спокойно произнес Шоффлер, – то вы правы. Нам звонило множество людей, которые заявляют, что помнят вас. – Он снова громко щелкнул языком, и в этом звуке я на сей раз уловил сожаление. – Но дело в том, что о происшествии уже раструбили по ящику и большинство звонивших не были на ярмарке в то время, когда там присутствовали вы. Я убежден, что мы в итоге найдем множество надежных свидетелей, видевших вас и ваших сыновей на ярмарке в интересующий нас отрезок времени. Однако пока мы в этом не преуспели. – Он развел руками, как бы говоря: «Ну что мы можем поделать?» – Я бы посоветовал вам согласиться на детектор лжи.

– Я согласен на проверку.

– Вот и хорошо, – одобрил детектив. – Я включу вас в расписание.

За его спиной материализовались мои родители и Джек.

– Они отправили нас в кухню, – сообщила мама.

– Что это еще за проверка? – поинтересовался Джек.

– Они хотят, чтобы Алекс прошел через детектор лжи, – выпалила Лиз.

– Детектор лжи? – грозно произнес мой отец, адресуя вопрос Шоффлеру. – Что это, черт побери, должно означать?!

Шоффлер, снова прибегнув к жесту регулировщика, пояснил:

– Обычная процедура. Для исключения из числа подозреваемых...

– Так же как и отпечатки пальцев? – озарилась мама. Шоффлер утвердительно кивнул.

– Послушайте, детектив! – расправил плечи отец. – Скажите правду. Может, нам уже стоит пригласить сюда адвоката?

– Проверка проводится исключительно на добровольной основе. Если ваш сын не пожелает...

– Нет, – оборвал я детектива. – Боже мой, папа! Никаких адвокатов. Мне не нужен адвокат.

– Это не... Я всего лишь... – Отец потряс головой, и я увидел – он так крепко сжал руку мамы, что побелели костяшки их скрестившихся пальцев. – Мне очень не нравится, куда идет дело, Алекс. И совсем не нравится, как оно ведется.

– Я поставлю вас в очередь на утро, – сказал мне Шоффлер.

На какой-то миг это ложное подозрение меня испугало, что было понятно, если учесть, в чем меня обвиняют. Ведь я, как и любой репортер за дверью моего дома, мог передать в эфир: «Новое развитие событий в деле исчезновения близнецов Каллахан. В доме найдена окровавленная футболка. Полиция предлагает отцу пройти проверку на детекторе лжи».

Меня охватил гнев, на смену которому пришла печаль. Но эти чувства бушевали всего несколько секунд и вновь утонули в отчаянии, овладевшем мной после того, как Шоффлер продемонстрировал нам пропитанную кровью футболку Кевина. Единственный проблеск надежды давала отвратительная, ненавистная самому мне мысль: в коробке была одна футболка, а не две. Кроссовка тоже принадлежала Кевину. Может быть, хотя бы Шон...

Мне вдруг показалось, что я тону.

Возможно, бессознательно я слишком уверовал в то, что полиция найдет похитителей моих сыновей и приведет домой Кевина и Шона. И невольно сделал на эту мысль ставку больше, чем она того заслуживала и чем хотел я сам. Я переоценил профессионализм, компетентность и энергию властей, их людские и технические ресурсы. Вертолеты, квадраты поиска, проводники с собаками, эксперты по сбору вещдоков, базы данных и все такое, видимо, произвели на меня гипнотическое воздействие.

Но если предложение пройти проверку на детекторе лжи означает (другое просто невозможно), что меня считают виновным в исчезновении моих детей, то не остается никаких надежд. Полиция настолько сбилась с курса, что следует надеяться не столько на нее, сколько на желтые ленточки, которые соседи уже начали привязывать к деревьям, растущим вдоль Ордуэй-стрит.

Глава 11

Тест на детекторе лжи был назначен на одиннадцать часов утра, и, несмотря на свою невиновность, я волновался. Каким образом прибор (я имел весьма смутное представление о принципе его действия) способен различить все разновидности стресса? Как отличить напряжение, возникающее в момент лживого утверждения, от волнения, связанного с пропажей детей, тревогой за их судьбу, ложным обвинением и процедурой самого теста?

Но мысли о предстоящей проверке позволяли хотя бы на время забыть об окровавленной футболке. Мне очень хотелось уехать из дома, вот только проходить мимо репортеров было крайне неприятно, особенно после того, как Шоффлер передал журналистской братии информацию о «пропитанной кровью детской одежде». Атмосфера в доме под колпаком прессы и полиции с каждым часом становилась все более невыносимой, а мучительное ожидание – нестерпимым.

Когда звонил телефон, что случалось каждые пять минут, мы замирали, томясь между страхом и надеждой.

Страха было гораздо больше, поэтому отсутствие новых сведений о мальчиках приносило своеобразное облегчение. Едва мы вешали трубку, как раздавался новый звонок от прессы, полиции, друзей или желающего помочь незнакомца. Оказалось, что избитое клише полностью соответствует истине. Отсутствие новостей являлось для нас хорошей новостью – исполнение приговора откладывалось в очередной раз.

Мои родители и Лиз дымились от ярости, когда высказывались подозрения в мой адрес. И только Джек сомневался. Папаша Лиз никогда и ни в чем не был до конца уверен. Однако его сомнения я воспринимал спокойнее, чем скорбные причитания обиженной мамы.

Отец хотел сопровождать меня в полицейский участок, и даже Лиз предлагала свою помощь. Но я не имел права подвергать их новым испытаниям.

На утренней пресс-конференции, за ходом которой мы следили по телевизору, Шоффлер категорически отказался отвечать на вопросы об «окровавленной футболке» и предупредил об опасности каких-либо «преждевременных умозаключений».

Итак, я знал, чего следует ожидать, переступая порог дома.

И вот час настал. Кристиансен и один из его коллег прибыли к нам, чтобы доставить меня в участок на полицейской машине. Хотя на мне не было ни наручников, ни кандалов, словечко «эскортировать» никоим образом не передает тот ад, который воцарился у моего дома, когда копы вели меня вниз по ступеням и через беснующуюся толпу репортеров.

Я не был под арестом, но все действия моих проводников говорили о том, что они ведут закоренелого преступника. Я изо всех сил пытался подавить вполне естественное желание опустить глаза, но это давалось мне с большим трудом. Несмотря на вспышки фотоаппаратов, я заставлял себя идти с высоко поднятой головой и, когда мы добрались до машины, почти ослеп.

Кристиансен запихнул меня в автомобиль, и вскоре мы прибыли в участок на Парк-стрит, где мне предстояло пройти это мерзкое испытание. Теперь в деле, помимо нашего графства, были задействованы и власти округа Колумбия, «поскольку возникли юридические проблемы, решение которых зависит не только от места и характера преступления». Именно так Шоффлер пояснил ситуацию во время утренней пресс-конференции, на которой, по словам Кристиансена, присутствовали триста восемнадцать репортеров.

Следуя примеру большинства представителей власти, Шоффлер, несмотря на все мольбы прессы, не соизволил пояснить, что означают эти слова.

Впрочем, я, как и миллионы американцев, слышавших и видевших «экспертов», анализировавших заявление Шоффлера, все понял. Смысл его слов сводился к следующему.

Сценарий № 1. Я убил своих детей дома, избавился от их тел, а затем, проехав шестьдесят миль до Кромвеля, штат Мэриленд, пару часов побродил по ярмарке, дабы создать себе алиби. Лишь после этого я заявил об исчезновении детей. Таким образом, дело подпадает под юрисдикцию округа Колумбия.

Сценарий № 2. Я убил детишек где-то в Мэриленде неподалеку от ярмарки, и дело находится в юрисдикции графства.

Сценарий № 3. Мальчиков похитили на ярмарке (один из экспертов назвал это «версией отца пропавших детишек»). Юрисдикция – графство Энн Эрандел совместно с ФБР.

* * *

В полицейском управлении царило оживление, которое почему-то подействовало на меня успокоительно. Видимо, атмосфера здесь коренным образом отличалась от царящей в моем доме угнетающей обстановки.

Я понимал, что большинству находящихся здесь людей, начиная от рядовых клерков и кончая ведущими детективами, так часто приходится встречаться с крайними проявлениями варварства, что их эмоциональные реакции притупились. Каким бы немыслимым ни казалось преступление (пусть даже убийство детей), у него уже имелся прецедент и определенная статья в уголовном кодексе.

Здесь все являлось не событием, а процедурой и существовал четкий порядок, в соответствии с которым следовало подходить к любому правонарушению. Процедура не оставляет места для проявления каких-либо чувств, включая гнев. Не могу сказать, что все присутствующие относились ко мне с изысканной вежливостью, но все они по крайней мере демонстрировали профессиональную, слегка презрительную корректность. Им хотелось быстрее покончить с проверкой, ради которой я сюда и прибыл, чтобы перейти к другим, столь же малоприятным делам.

В этом процессе, как и в снятии отпечатков пальцев, было что-то отталкивающее. Мне казалось, что я попал в ловушку и нахожусь в заведомо проигрышном положении. Тест на детекторе являлся современным вариантом испытания, которому подвергались салемские ведьмы. Судя по историческим передачам, к их ногам привязывали камни, а затем бросали в воду. Если женщина не тонула, как все другие-люди, ее объявляли ведьмой и сжигали на костре.

Детектор лжи сулил мне практически то же самое. Даже простое согласие на проверку шло мне во вред. Если я не окончательно провалюсь во время эксперимента, то результат (мне, как человеку, делавшему репортажи с судебных заседаний, это хорошо известно) может быть объявлен «неопределенным». Если же я пройду его с блеском, это тоже ровным счетом ничего не дает, поскольку никто результатам теста не доверяет. Как сказал с улыбкой оператор, предлагая мне занять место у прибора, «эти данные не могут быть представлены в суде в качестве доказательств».

– Так зачем же в таком случае себя утруждать? – услышал я свой голос и страшно разозлился. Болтовня была здесь совсем не к месту.

– Результаты могут оказаться весьма поучительными, – пожал оператор плечами. – Даже если и не выходят на уровень доказательств.

Мы оба знали, почему они себя утруждают. Результаты теста могут оказаться «поучительными» в нескольких смыслах. Одно дело, если вы просто соглашаетесь на проверку, и совсем другое – если вам повезет и у вас окажется оператор, который дружелюбно задаст нейтральные вопросы.

Гэри Кондид согласился пройти проверку, но пригласил своего оператора. Так же поступили и родители Джонбенета Рэмзи. Способы уклонения от обычной процедуры, к которым прибегали люди с сомнительной репутацией, были мне хорошо известны. Как и многим другим.

Тест, по существу, является формой давления на психику – давления прямого и примитивного. Перед вами сидит подозреваемый, и вы, пытаясь выжать из него сведения всеми доступными вам способами, выводите его из равновесия, заставляя психовать. Все это мы видели миллион раз. Итак, Шоффлер хотел выжать из меня информацию.

Оператор выдавил немного геля на электроды и приладил их к моей коже. Гель оказался страшно холодным.

Да и сам оператор, похоже, источал арктический холод, когда равнодушно разъяснял мне ход предстоящей процедуры. После бесконечной проверки оборудования он начал задавать мне вопросы из заранее подготовленного списка.

Самые простые звучали так: «Вас зовут Алекс?», «Вы живете в Северной Дакоте?», «На вас голубая рубашка?» Он задавал их столь же ровно, что и вопросы по существу дела. «Это вы убили Кевина и Шона?» «Вам известно, где сейчас находятся Кевин и Шон?»

Между вопросами то и дело возникали продолжительные паузы, во время которых оператор регулировал аппарат и делал заметки. Я поймал себя на том, что, отвечая, задерживаю дыхание. Я старался дышать ровно, но ничего не мог с собой поделать.

– Это не играет никакой роли, – улыбнулся оператор, заметив мои потуги.

На этом все закончилось. Мне вручили запечатанную в фольгу салфетку, чтобы стереть с рук остатки геля, я опустил рукав рубашки и приготовился сесть в полицейский автомобиль и отправиться домой.

Но уехать мне не удалось. В кабинете в сопровождении молодого афроамериканца возник Шоффлер. Он представил мне своего спутника – парня звали Прайс, – и мы втроем отправились в стеклянную клетушку молодого детектива. На мониторе его компьютера между водорослями лавировала какая-то тропическая рыбка. Единственную непрозрачную стену кабинетика украшала по меньшей мере дюжина фотографий маленького смеющегося мальчика.

– Скажите, Алекс, – начал Шоффлер, – вы не могли бы повторить свой рассказ еще раз с самого начала? Я хотел бы, чтобы детектив Прайс услышал все из ваших уст. Он выделен мне в помощь.

Я в ответ лишь пожал плечами. Смысла я в этом не видел, но почему бы и не рассказать?

– Пожалуйста.

– Дело в том, что детектив Прайс получил специальную подготовку по... по технике ведения допросов и обладает особым талантом проникать в тайники памяти. Надеюсь, вы вспомните какие-то факты, которые помогут нам найти ваших детей.

– Дадите какой-то ключ, – произнес приятным баритоном Прайс. – Только этого мы и хотим.

Вся их болтовня была чистым дерьмом, и мы трое прекрасно это понимали. Шоффлер надеялся найти противоречия в моей версии событий. Это означало, что он все еще сомневается...

– Все, что вам угодно, – сказал я.

За стеклом кабинета возникла массивная женщина с огромными круглыми серьгами в ушах.

– Привет, Джейсон! Рей, мне нужна твоя подпись. – Дама поманила Шоффлера пальчиком с ярко-красным ногтем. – Не пожалуешь ко мне, как однажды сказал паук мухе?

Шоффлер оторвался от фотографии на стене кабинета.

– Замечательный мальчишка, – разочарованно вздохнул он и добавил: – Прости, Джеф, но меня зовут.

– А как насчет билета? – спросил я.

– Какого?

– Билета на ярмарку. Я вам его показывал. И кажется, даже отдал.

– Да.

– На нем указано время прихода. Один взрослый и двое детей.

Детектив покачал головой с таким выражением, словно хотел сказать: «Опомнись, Алекс». Но вслух он произнес:

– Алекс, неужели вы не видите, что вашему билету грош цена? Вы могли купить билет на одного взрослого и тридцать ребятишек... Вы понимаете, что я хочу сказать?

К своему немалому изумлению, я вдруг смутился.

* * *

Акустика.

Лиз и я с рюкзаками за плечами выглядели заправскими туристами. В Лондоне мы отправились в собор Святого Павла и поднялись на «Галерею шепота» под куполом храма. В путеводителе упоминалась сия аномалия. Составители утверждали, что если повернуться лицом к стене и произнести что-то тихим голосом, то этот шепот можно будет услышать на противоположной стороне галереи, если на его пути не окажется никаких препятствий. Лиз настояла на эксперименте, и мы, заняв позиции на противоположных сторонах огромного купола, выждали, пока на галерее между нами не осталось ни одного человека. Я до сих пор помню, какое потрясение испытал, когда в моих ушах прозвучал ее голос.