Текст книги "Мистерия убийства"

– Да, – подтвердил я, чувствуя, как в груди что-то оборвалось. Такое чувство возникает, когда летишь на самолете и вдруг проваливаешься в воздушную яму. – Они исчезли.

* * *

Когда мы спустились к арене, я увидел костлявого парня в некогда красной, а теперь совершенно выцветшей футболке «Адидас». Парень сгребал конский навоз.

Он вежливо ответил на все вопросы Шоффлера.

– Аллен Бэбкок, – произнес парень с английским акцентом. – А, двойное Л, Е, и Н. Я здесь главный конюх. Забочусь о лошадях и все такое, – показал он на навоз. – Сегодня моя очередь заниматься грязной работой. А в чем, собственно, дело?

– Мы ищем двух пропавших мальчиков. Близнецов.

– Ваши дети? – взглянул на меня Бэбкок.

– Шестилетние белокурые ребятишки, – кивнул я. – Вы их, случайно, не видели?

– К сожалению, не видел, – покачал головой Бэбкок. – Во всяком случае, недавно. А если вы имеете в виду более раннее время, то я крайне редко появляюсь на людях. Несколько зрителей, правда, вышли через ворота для выезда рыцарей – но совсем немного. Близнецов среди них не было. Во всяком случае, сегодня. Я бы запомнил.

– Ворота для выезда. Так, значит, во время представления вы находитесь около них? – спросил Шоффлер.

– Хотите взглянуть?

Следом за Бэбкоком мы прошли через всю арену к паре ворот из длинных металлических труб, которые вели в два деревянных загона.

– Через одни ворота они въезжают, через другие выезжают, – пояснил Бэбкок. – Бывает, кони упрямятся, когда им не нравится экстравагантная сбруя, которую их заставляют носить во время представления. Поэтому я и торчу здесь, удерживая лошадей и помогая рыцарям забраться в седло. В доспехах – тот еще трюк.

– Что происходит потом? Вы увозите лошадей на трейлере до следующего дня или до очередного уик-энда?

– Нет-нет. Мы остаемся здесь, сзади.

– Где именно? – спросил Шоффлер.

Мы подошли следом за Бэбкоком к шестифутовой изгороди.

– Но это же забор, окружающий всю территорию ярмарки, разве не так? – удивился Шоффлер.

– Верно, – ответил конюх, отпирая висячий замок и распахивая створки.

Когда, выйдя из ворот, мы оказались за территорией на открытом пространстве, я запаниковал. Перед нами лежал весь мир. Если Кевина и Шона нет на ярмарке, они могли быть где угодно.

– Лошади и сбруя находятся здесь, – кивнул Бэбкок в сторону дощатого амбара. – Рабочие остаются в трейлере, – показал он на большой автоприцеп. – Рыцари – ведь они, как и цирковые наездники, настоящие артисты – живут на территории вместе со всеми другими. Здесь обитаем лишь я и Джимми, чтобы присматривать за лошадьми.

За амбаром находилась небольшая площадка с жидкой оградой, а за ней густой лес. Цикады просто исходили стрекотом.

Рядом с амбаром к столбу был привязан мощный черный конь. Невысокий смуглый человек, подняв массивное копыто животного, выковыривал металлическим прутом забившуюся в подкову грязь.

Бэбкок сказал, что смуглого человека зовут Джимми Гутьерос. Перебросившись с Джимми парой слов, Шоффлер занес в свой блокнот его имя и телефон.

– Не возражаете, если мы заглянем в амбар... и в ваш трейлер? – спросил детектив.

– Боюсь, у нас там небольшой беспорядок, – ответил Бэбкок, – но, конечно, пожалуйста.

Когда мы, пройдя через ограду, направлялись к арене, я увидел у металлических ворот крошечную белую кроссовку «Найк» с голубой эмблемой фирмы.

При виде кроссовки я замер, похолодев. Шоффлер и Бэбкок уже прошли через ворота и шагали по арене, когда детектив вдруг заметил, что меня с ними нет.

– Мистер Каллахан...

Я махнул рукой, будучи не в силах выдавить хотя бы слово и не отрывая взгляда от кроссовки. Она стояла в грязи, стояла ровно, словно кто-то просто вынул из нее ногу. Хотя я видел, что шнурок завязан.

– Похоже на кроссовку Кевина, – сказал я.

– Что?

– Вот здесь. Посмотрите... – Я показал на крошечную кроссовку со следами грязи на шнурке. – Мой сын Кевин носил точно такие.

Вид обуви в грязи с завязанными шнурками напомнил о тех моментах – довольно частых, – когда мне приходилось видеть ботинки отдельно от ног их владельцев. Связанные парой и болтающиеся на проволоке. Одиноко стоящие на обочине дороги. Выброшенные в мусорный бак. Одинокая обувь, пусть даже выставленная у дверей номера гостиницы или стоящая в обувной мастерской, всегда казалась мне зрелищем печальным, если не сказать зловещим.

И эта кроссовка – неужели она была на Кевине? – являлась ужасным знаком – доказательством поспешности и насилия. Я дернулся вперед, чтобы поднять кроссовку, но Шоффлер остановил меня, положив свою лапу мне на грудь.

– Секунду! – неожиданно резко бросил детектив. – Не прикасайтесь!

* * *

Через десять минут появился Кристиансен, и дело кончилось тем, что кроссовка получила персональную ограду из небольших оранжевых пирамид, применяемых копами при дорожных происшествиях, и желтой полицейской ленты. Кристиансен остался ждать специалистов по обработке вещественных доказательств. Словосочетание вещественные доказательства тревожило меня почти так же сильно, как вид самой кроссовки. Аллен Бэбкок клялся, что не видел «теннисной туфли» – так на британский лад он называл кроссовку.

– Откуда вы знаете, что обувь принадлежит Кевину? – спросил Шоффлер, когда мы шли к выходу. – Ведь парни близнецы.

– Но одеваются по-разному, – ответил я.

– Ах да. Я забыл.

* * *

– Ну а теперь начнем с самого начала. С того момента, когда вы пришли, – сказал Шоффлер. – Кстати, когда это было? И как выглядел контролер на входе?

– Здесь должна быть квитанция, – заметил я, вынимая из заднего кармана брюк бумажник.

И тут я вспомнил, как днем решил было, что потерял бумажник. Что-то в этом инциденте меня тревожило, однако я снова о нем забыл, когда нашел квиток.

– Два восемнадцать, – прочитал я оттиск.

Детектив снова извлек свой блокнот и, не поднимая глаз, спросил:

– А как выглядел человек за кассой?

Его вопросы начали меня раздражать. У меня пропали дети, а коп ведет себя так, словно меня проверяет. Тем не менее я ответил:

– Лет тридцать. Брови выщипаны чуть ли не полностью.

У меня в памяти всплыл женский голос: «Один лорд и два сквайра, не так ли? На королевскую визу Ее Величества». Два сквайра...

Шоффлер смотрел на бумажник.

– А у вас, случайно, нет с собой их фотографии?

– Есть.

Шоффлер задумчиво почесал бровь и пояснил:

– Я перешлю ее с одним из детективов в участок. Таким образом мы выиграем время. Размножим фото, чтобы направить его в местные правоохранительные органы и средства массовой информации.

Я, конечно, знал, что полиция захочет получить снимки близнецов, но официальная просьба подействовала на меня угнетающе.

– Снимку почти год, – сказал я, извлекая сделанное в студии фото из прозрачного пластикового кармашка. Прежде чем передать фотографию детективу, я бросил на нее короткий взгляд.

На снимке оба сына были одеты в одинаковые, голубые в полоску футболки, что для них было крайне необычно. Возможно, Лиз сумела убедить их так одеться, поскольку дети терпеть этого не могли. У парней было мало одинаковых комплектов, и все их подарила внукам теща. Мы с Лиз всегда позволяли мальчишкам выбирать, что носить (в рамках разумного, естественно), и они никогда не стремились быть похожими. За исключением тех случаев, когда, решив повеселиться, затевали «игру в близняшек». Родителей, само собой, обмануть не могли, но остальных водили за нос без труда.

Несмотря на одинаковую одежду, я знал, кто есть кто на этой фотографии. Оказавшись перед камерой, Шон не мог изобразить «улыбку» или придать лицу выражение, требуемое фотографом. Сколько бы Лиз пи объясняла, что искаженное лицо – это не улыбка, он всем своим видом демонстрировал обратное. Каждый снимок, для которого он позировал, начиная с трехлетнего возраста и по сию пору, передавал его личное представление об улыбке. Это была, скорее, невеселая гримаса. Шон широко растягивал губы, обнажая зубы, словно орангутанг.

Фотография была последней каплей. Казалось, мою грудь до отказа заполнили битым стеклом. Я вручил снимок детективу, преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, словно, делая это, я отдавал ему во власть своих сыновей.

– Вы говорили, что они не одеваются одинаково, – заметил Шоффлер.

– Так и есть, – ответил я. – В основном...

– Хм...

* * *

Через полчаса после обхода ярмарки, в ходе которого я уточнял события дня, Шоффлер, похоже, удовлетворил свое любопытство. Он выключил и сунул в карман диктофон, достал радиотелефон, отошел на несколько шагов и, отвернувшись от меня, произнес несколько слов в трубку. Я тем не менее слышал, что он сказал: детектив вызывал всю команду в здание администрации.

Я находился словно в тумане, впадая то в недоумение, то в панику. Я не верил в происходящее, но уже через миг твердо знал, что Шон и Кевин пропали, и ужас ледяной рукой сжимал мое сердце.

– Думаю, пока светло, – сказал Шоффлер в трубку, – нам стоит расширить зону поисков и осмотреть лес.

Глава 5

Я так и не заметил, когда розово-персиковый закат угас за горизонтом и наступила ночь. Поразительно яркий серп луны словно котенок пристроился в уголке чернильно-черного, усыпанного звездами неба. Я достал сотовый телефон и, наверное, в десятый раз соединился с домашним автоответчиком.

Со времени последнего звонка ничего не изменилось. Никаких сообщений.

Шоффлер не позволил мне присоединиться к поисковой команде. Все давали мне один и тот же совет: «Надо ждать, так будет лучше». У меня пропали дети, а мне предлагали сидеть и молча переносить собственное несчастье.

Однако роль зрителя в тот момент, когда механизм борьбы с катастрофой вступает в действие, показалась мне на удивление знакомой. Дело в том, что в кратких промежутках между новостями и сериалами о преступном мире на Земле происходят настоящие катастрофы, и мы постоянно смотрим такого рода кошмары в реальном времени. Характер кошмара не имеет значения – важно лишь то, что он подается во всех своих отвратительных деталях, в сопровождении терзающей душу музыки. Уж мне ли этого не знать.

Со своего места на скамье я слышал, как Шоффлер отдает распоряжения:

– Начинайте с пересечения триста первой дороги и Шейд-Вэлли-роуд. Затем запустите птичку в квадрат девятнадцать, чтобы прочесать территорию ярмарки...

Вначале эти слова не имели для меня никакого смысла. Но затем запустить, птичка и прочесать попали в моем мозгу в нужную лексическую зону, и я сообразил, что речь идет о вертолете.

– Если парни в лесу, – услышал я голос Кристиансена, – то с вертушки их не увидать.

* * *

Когда прибыл еще один полицейский автомобиль с багажником, полным мощных фонарей, и четырьмя полицейскими графства Кэррол на борту (еще несколько машин были в пути), Шоффлер приступил к формированию поисковых команд.

Откуда-то появилась еда. Пицца «Папа Джон», банки пепси-колы, большие алюминиевые термосы с кофе и высоченные башни пластиковых стаканчиков. Кто-то приколол к стене топографическую карту и нанес на нее разметку в виде квадратов. Первая поисковая команда отправилась в путь под хриплый гомон работающих раций. За ней почти сразу пошла и вторая. Когда третья группа, состоящая из четырех мужчин и двух женщин, собралась у карты, чтобы получить у Шоффлера квадрат поиска, я встал рядом с ними:

– Я тоже иду.

Шоффлер не знал, как поступить.

– Если мы их найдем, – сказал он, – то нельзя исключать...

Конец фразы повис в воздухе, но я прочитал его мысль: Если мы их найдем, то нельзя исключать, что они мертвы. Я молча кивнул.

Шоффлер открыл было рот, чтобы предложить мне остаться, но затем, видимо, передумав, махнул рукой и бросил:

– Давайте, черт побери...

* * *

Мы двигались через густой лес неровной линией, держась друг от друга на расстоянии двух вытянутых рук, или примерно шести футов. Предписанная дистанция то увеличивалась, то сжималась в зависимости от местности. Мощные фонари бросали в ночь длинные, четко очерченные снопы света. Лучи их по мере удаления становились все менее заметными и в конце концов растворялись в непроницаемой мгле. Фонари шарили в темных зарослях подлеска, выхватывая из мрака кусты шиповника, большие, покрытые мхом валуны, морщинистую кору деревьев, листья и ветви, блестящие полоски ручьев и огоньки испуганных глаз каких-то зверушек. Лучи взлетали в небо, когда поисковики перебирались через камни и упавшие деревья. Время от времени в лесу раздавалась неуместно радостная мелодия мобильного телефона, и кто-то явно смущенно говорил на ходу с супругой или друзьями.

Поисковая группа, словно многоголовый монстр, продиралась через лес, производя чудовищный шум. Все непрерывно кричали: «Кевин! Шон!» Но главную лепту в какофонию звуков вносил проносящийся над нашими головами вертолет. Машина методично описывала круги над территорией ярмарки, и шум ее винтов временами был настолько мощным, что наши крики в нем просто тонули. На фоне этого рева голоса, зовущие Кевина и Шона, звучали как глас вопиющего в пустыне.

Мы продирались через заросли, карабкались на возвышения и проваливались в рвы и канавы. Нас душили лозы дикого винограда и царапали шипы ежевики, достигавшей в этих местах изрядной высоты. Как предупреждал Шоффлер, путь был очень трудным. То и дело раздавался крик боли, слышались проклятия. Через четверть часа поисков мои ноги и руки были сплошь исцарапаны терновником, а по лицу текли струйки крови.

Портативное радио руководителя нашей группы время от времени хрипло передавало сообщения Шоффлера. Мы останавливались и слушали до тех пор, пока не становилось ясно, что к пропавшим мальчикам информация отношения не имеет. Когда это случалось, мое сердце выскакивало из груди, а в кровь поступал мощный выброс адреналина. Я разрывался между надеждой и ужасом.

Поисковая группа останавливалась каждые пять минут, когда над ней парил вертолет. Зависая над нами, он бросал вниз сноп ярчайшего света, превращавшего ночь в день. Затем кто-то произносил: «Пошли», и мы вновь начинали продираться сквозь густую листву и кричать осипшими голосами.

Я впал в какой-то транс, сосредоточив все внимание на луче своего фонаря. Методично, словно автомат, я водил фонарем из стороны в сторону, освещая каждый дюйм своей зоны. Луч выхватывал из тьмы обломившуюся крупную ветку или кучу листьев, и мне каждый раз казалось, что я вижу ногу, руку, кроссовку или даже голову.

Ведь они такие крошечные. Когда я смотрел на близнецов, спящих в своих кроватках, они казались мне такими беспомощными и маленькими, что я бывал потрясен. И если мертвых детей закидали листвой – пусть даже не очень старательно, – их легко не заметить.

Чтобы лучше видеть, я постоянно моргал. И гнал из головы подлую мыслишку: закидали листьями. Но эта ужасная картина постоянно возникала перед моим мысленным взором. Я невольно думал о кроссовке, валяющейся в грязи рядом с металлическими воротами. О кроссовке Кевина, отделенной от остального мира полицейским барьером и одиноко ожидающей появления спецов по сбору и обработке доказательств.

Группа «К-9», квадрат поиска, специалист по сбору вещдоков – эти слова мне хотелось забыть навсегда.

Когда Шоффлер дал приказ вернуться «на базу», члены поисковой группы единодушно потребовали продлить время.

– Мы не сдадимся, – гаркнул в микрофон руководитель нашей группы по имени Расти, – и идем дальше, Шофф!

Но ему пришлось капитулировать. Шоффлер, пробиваясь через сильные помехи, сообщил, что нашего возвращения ждет другая смена поисковиков, а утомление грозит ошибками и для успеха поисков требуется свежий взгляд.

– Кроме того, – сказал детектив, – мне хотелось бы кое-что обсудить с мистером Каллаханом.

* * *

В комнате царил хаос. Помещение превратилось в настоящую закусочную. Пол был усыпан пластмассовыми стаканчиками, повсюду валялись пустые бутылки и коробки из-под пиццы. Беспорядочная груда одежды и обуви почти полностью скрывала под собой стол находок. На полу громоздились горы разнообразных средств связи, оранжевых пирамидок дорожной полиции, жилетов с нашитой на них отражательной лентой и пачек зелено-оливковых одеял в прозрачных целлофановых пакетах.

Я ждал обещанной беседы, но ощущал себя настолько опустошенным, что не было ни сил, ни желания вникать в ее содержание или цель. О том, что мальчиков обнаружили, речи быть не могло (вторая поисковая команда готовилась двинуться в путь), а любая иная тема меня абсолютно не интересовала.

Шоффлер обнял меня за плечи своей огромной ручищей и велел отправляться домой. Я отверг эту идею, но детектив напомнил мне о двух обстоятельствах.

– Мы не можем считать факт похищения доказанным, – начал он. – Конечно, у нас имеется кроссовка, но, – пожал он плечами, – вы не можете ее опознать однозначно.

– Я уверен, что это обувь Кевина.

– Вы считаете, что это его кроссовка, поскольку он носил похожие.

– Но он находился у турнирной арены.

– Вам известно, сколько ребятишек появляется здесь каждый уик-энд? – покачал головой Шоффлер. – Кто знает, сколько времени пробыла там кроссовка? Ведь это распространенный тип обуви, – добавил он, переминаясь с ноги на ногу. – Кроме того, даже если это и похищение, преступники не станут общаться с вашим автоответчиком, они захотят поговорить с вами лично. Что скажете?

Я согласно кивнул.

– Мы станем прослушивать ваш телефон сразу, как только вы окажетесь дома. В противном случае вам придется заполнить несколько документов и передать их техникам вместе с ключами. Одним словом, целая морока. Если же вы будете на месте, то прослушивание начнется уже через пару часов.

– О'кей.

Он склонил голову набок, немного пожевал губами и добавил:

– И второе, поиск невозможно хранить в тайне, когда в нем задействовано столько народу, а над местом происшествия кружит вертолет. Сообщение об этом очень скоро появится в ночных новостях – в какой форме, сказать не берусь, – а затем и в утренней сводке. – Он покачал головой и добавил: – Что последует за этим, вы и сами знаете...

– Конечно, – согласился я.

Шоффлер был, конечно, прав. Мне и самому следовало подумать об этом. После недавней серии получивших громкую огласку похищений родители буквально стояли на ушах. В Калифорнии шел суд по обвинению в похищении и убийстве пятилетней девочки. В этой атмосфере очередное исчезновение ребенка приобретало общенациональное звучание и становилось сенсацией.

С точки зрения журналистской братии исчезновение Кевина и Шона было поистине золотой жилой. Пара фотогеничных близнецов исчезает в разгар рыцарского турнира... Дамы в нарядах елизаветинских времен, мужчины в коротких камзолах. Это станет не просто новостью... суперсенсацией.

– Но это только к лучшему, – продолжал Шоффлер. – Пора призвать на помощь как можно больше людей. И средства массовой информации сделают это за нас, сообщив о пропаже детей всей стране.

Он замолчал, ожидая реакции на свои слова. Я видел ход его мыслей, но не понимал, куда он клонит.

– Ведь вы, наверное, не хотите, чтобы ваши близкие узнали об этом событии из телевизионных новостей или звонка назойливого репортера?

Великий Боже! Лиз! Я должен сказать Лиз.

– Думаю, вам следует поехать домой.

Я, не отрываясь, смотрел в пол. Лиз.

– Крис поедет с вами, – кивнул Шоффлер в сторону Кристиансена.

– Со мной все будет в порядке, – ответил я.

Шоффлер считал, что мне не следует оставаться в одиночестве, но в обществе Кристиансена было еще хуже.

Детектив, проигнорировав мои слова, кивнул напарнику и повел нас к воротам.

– Неужели ты ухитрился напустить слюней в аппарат? – спросил Шоффлер, увидев, что Кристиансен вытащил из футляра сотовый телефон и открыл крышку.

– Готовлюсь, – ответил полицейский.

За воротами ярмарки царили тишина и покой. Откуда-то издали доносился шорох уличного движения. Стрекотали цикады. Вертолет к тому времени улетел на дозаправку. На миг мне показалось, что я слышу крики поисковой команды, но шорох листвы под легким ветром поглотил этот звук.

Когда мы миновали небольшое скопление машин с внешней стороны ворот, Шоффлер сказал, подавив зевоту:

– Мы сделаем все, что в наших силах.

Он протянул мне на прощание руку. Затем, легонько похлопав коллегу по плечу, детектив вернулся на территорию ярмарки.

Перед нами лежало темное и теперь совершенно пустое поле для парковки. Лишь в его дальнем конце угадывалось еще более темное пятно моего джипа. Кристиансен шел рядом и говорил:

– ...пару лет назад я работал по делу о похищении детей. Детишек нашли во Флориде, на заднем дворе дома дружка безутешной мамочки.

По дороге к машине мысль о том, что Шоффлер отправил со мной копа из сочувствия к убитому горем папаше, сменилась иным, гораздо более мрачным соображением.

– Знаете, – продолжал бубнить Кристиансен, пока я рылся в кармане в поисках ключей, – говорят, что в девяти случаях из десяти в похищении детей замешаны те, кто их хорошо знает. В девяти случаях из десяти это бывают их родители.

Итак, коп приставлен ко мне в качестве стража, а я являюсь главным подозреваемым.

Когда я нажал кнопку дистанционного управления, дверные замки щелкнули, а ближний свет фар рассеял тьму.

Я замер, держась за ручку двери, не в силах заставить себя влезть в машину. Отправиться домой без мальчишек... В этом было нечто противоестественное. Словно сигнал поражения и капитуляции, и мне казалось, что я предал своих детей.

– Может, хотите, чтобы за баранку сел я? – спросил полицейский.

В этот миг я ощутил новый прилив надежды и поспешно влез в автомобиль. Мне казалось, что мы зря теряем время.

– Стало быть, не хотите видеть меня своим шофером, – резюмировал Кристиансен, занимая пассажирское место. – Что ж, не хотите, как хотите.

К тому времени, когда я, врубив дальний свет, съехал с заросшей травой парковки на гравийную дорогу, у меня в голове уже созрел сценарий этой истории со счастливым концом. Мальчики могли потерять ориентировку и, пытаясь отыскать свою охапку сена, повернули не в ту сторону. Когда турнир закончился, публика двинулась к выходу, начался общий хаос, и толпа унесла их с собой.

Не найдя меня, продолжал я фантазировать, свернув на асфальт скоростной дороги, мальчики, возможно, кого-то встретили – соседей, старых знакомых, которых не видели с тех пор, как Лиз увезла их в Мэн. И эти люди отвезли ребят домой.

А может, это Лиз?.. Лиз следила за детьми от самого Мэна. Ей обязательно хотелось доказать, что я плохой отец, и она выжидала момент, когда папа и сыновья на время разлучатся... Ну, если и не сама Лиз, то какой-то нанятый ею человек...

Я проигрывал в уме разные варианты, разрываясь между надеждой и страхом. В глубине подсознания я понимал, что все мои умозрительные построения не выдерживают никакой критики. Все оптимистические предположения рухнут в один миг, решись я реально оценить ситуацию.

Оказавшись на шоссе, я вдруг ощутил совершенно иррациональное желание вернуться домой как можно скорее. Мне казалось, что, едва я окажусь дома, все образуется само собой. Это называется «тяга к домашнему очагу». Там вся наша семья должна быть в безопасности. Дети, естественно, тоже. В голове крутилась безумная мысль, что парни уже дома и с нетерпением ждут моего возвращения.

– Может, стоит слегка притормозить? – спросил коп.

Я бросил взгляд на спидометр. Мы гнали со скоростью восемьдесят миль в час.

– Давайте потише. Это дорога... – Голос полисмена звучал как комариный писк.

Я сбросил скорость до семидесяти пяти, и в этот момент зазвонил мой сотовый телефон. Я ударил по тормозам, выруливая на засыпанную гравием обочину.

– Боже мой! – вскрикнул коп, когда я полез за телефоном.

Наконец мне удалось прижать проклятый прибор к уху:

– Алло! Алло!

– Кто это? – спросил Кристиансен, но я его практически не слышал.

– Алло! Алло!– вопил я в трубку.

Связь здесь была ни при чем. Никаких помех. Просто на другом конце молчали. Тишина.

– Сэр! Скажите кто?.. – сунулся коп, но я знаком велел ему заткнуться.

Я не разъединялся, поскольку в трубке слышались какие-то звуки. Я слышал дыхание. Кто-то дышал в телефон.

– Кто это? – спросил я, стараясь контролировать голос. – Кто говорит?

Молчание.

А затем в моей груди запылал огонь надежды. Я услышал голос Кевина – дрожащий и неуверенный:

– Папа?!