Текст книги "Мистерия убийства"

– Им следует стать вегетарианцами.

– Верно. Но эта чрезмерная чувствительность – явление сравнительно новое. Было время – и не очень давно, – когда зрители обожали наблюдать, как дикие звери рвут в клочья друг друга или людей. На нашем Западе или в старой доброй Англии исключительной популярностью пользовались публичные казни. Зрители являлись на экзекуции с утра пораньше, чтобы занять лучшие места. Во времена Гудини большим успехом пользовался трюк под названием «Палингенезис», что, как известно, означает «регенерация». На рекламных постерах изображался человек злодейского вида с гигантским мечом в руках, а распространяемые в день представления листовки возвещали: «Человек будет разрублен на куски. Приходите сегодня! Приходите все!» Во время шоу человека усыпляли хлороформом, а затем якобы расчленяли и окровавленные части тела разбрасывались по сцене. Во всяком случае, публика видела это собственными глазами. Затем все части тела тщательно собирали и накрывали ковром. Иллюзионист взмахивал волшебным жезлом, выкрикивал чудодейственное заклинание – и пожалуйста, собранный из кусков мертвец вскакивал на ноги целым и невредимым.

Я вдруг ощутил, как к горлу подступила тошнота.

– И это далеко не единственное представление подобного рода. Трюки с расчленением уходят корнями в далекое прошлое. В Индии, например, колдуны отрезали языки у детей. Уличные маги и до сей поры разрывают на части птиц и разрезают змей, чтобы затем вернуть их в первозданное состояние. Они демонстрируют толпе зевак кровь и даже обмакивают в нее камни. После этого птица – чаще это бывают именно птицы, поскольку стоят они дешевле, а трюк с ними выглядит эффектнее – возрождается к жизни. Колдуны продают намоченные в крови камни как полные жизненной силы амулеты.

– Постойте. Вы хотите сказать, что камни погружаются в настоящую кровь?!

– Конечно. Только не в трюке с детскими языками, естественно. Что касается птиц, то – безусловно. Вы располагаете временем?

В ответ я лишь молча кивнул.

– Я считаю, что трюки с воскрешением уходят в глубь веков. Ведь расчленение и последующее восстановление целостности есть не что иное, как борьба жизни и смерти. А искусство иллюзии родилось вовсе не как развлечение. Маги древности имели очень высокий статус в обществе. В настоящее время получила признание теория, что предтечами сегодняшних иллюзионистов были вчерашние жрецы и шаманы.

– Неужели?

– Религия и магия всегда шагали рука об руку. Это происходит потому, что магия (как и теперешний иллюзионизм) заполняет пространство между естественным и сверхъестественным, между жизнью и смертью, между реальностью и иллюзией. А религиозные деятели, как я подозреваю, всегда пользовались хитроумными приспособлениями и разного рода трюками, чтобы привлечь внимание верующих и усилить свое влияние. В этом невозможно сомневаться. Да что говорить, если на древних папирусах есть рисунки, из которых следует, что двери древнеегипетских храмов открывались перед изумленными прихожанами при помощи скрытых от глаз гидравлических машин.

– Сезам, откройся?

– Вот именно, – фыркнул он. – Имеются веские доказательства того, что в Древней Греции Дельфийский оракул вещал при помощи переговорных труб, за которыми стояли жрецы. После этого не приходится удивляться, что статуи в христианских храмах начинают плакать или кровоточить. Даже некоторые употребляемые иллюзионистами слова имеют религиозные корни.

– Какие именно?

– Понятие абракадабра, например, позаимствовано из иудейской каббалы. Каббала – мистический текст... говорящий некоторым образом... о власти слова.

– Не может быть. Выходит, этот набор букв что-то означает?

– Безусловно. А что вы скажете о словосочетании «фокус-покус»? Некоторые ученые считают, что это широко распространенное выражение есть не что иное, как искаженная форма фразы: «Hoc est meum corpus».

Поймав мой непонимающий взгляд, Карл улыбнулся и спросил:

– С латынью у нас совсем плохо?

Я утвердительно кивнул.

– Ну хорошо. Я не знаю, насколько вы религиозны, и вовсе не хочу вас шокировать, но ученые считают, что принятое в среде иллюзионистов словосочетание «фокус-покус» напрямую восходит к христианскому святому причастию. «Hoc est meum corpus» в переводе с латыни означает: «Сие есть тело Мое».

– Не может быть!

– Иисуса из Назарета в первые годы христианской церкви совершенно открыто называли магом или, если хотите, иллюзионистом. Все его чудеса – с хлебами и рыбами, с вином и водой и даже воскрешение Лазаря – сильно смахивали на стандартные трюки уличных фокусников того времени. Имеются римские фрески второго века, на которых изображен Иисус с волшебным жезлом в руках.

– Даже не знаю, что на это сказать.

– Дело в том, что современная магия имеет очень глубокие, иногда вызывающие изумление корни. И действительно, если бы вы не знали, что во время шоу иллюзионист умело вами манипулирует, вы бы наверняка решили, что являетесь свидетелем чуда.

– Думаю, вы правы.

– Вы слышали что-нибудь о спиритуалистах двадцатых годов прошлого века?

– Я читал о них. Мадам Блаватская и другие.

– Совершенно верно. Планшетки с алфавитом, сеансы, таинственная обстановка и все такое прочее. Да, в то время существовал громадный интерес к контактам «с потусторонним миром». Гудини стал отчаянно бороться со спиритуалистами после того, как дух его мамы заговорил не на идиш, а по-английски, то есть на языке, который родительница совершенно не знала. Генри обвинял спиритуалистов в том, что они пытаются спекулировать на горе отчаявшихся людей и получают за свои дешевые, третьесортные фокусы слишком большие деньги. Он всеми силами пытался показать, что подавляющая часть кажущихся сверхъестественными проявлений на самом деле являются заурядными фокусами, успех которых объясняется тем, что участники сеанса сидят, взявшись за руки, в затемненной комнате.

– И насколько он преуспел в своем крестовом походе? – спросил я.

– Честно говоря, не очень. Гудини не принял во внимание ту простую истину, что люди хотели верить и поэтому верили.

– Я и понятия не имел о том, что иллюзионизм и сценическая магия так связаны с религией.

– О да. Они связаны, и очень тесно. А перед вами сидит прямой потомок и наследник верховного жреца, но, увы, уже расстрига, – произнес он с улыбкой.

– Значит, вы считаете, что человек, которого я ищу – если он, конечно, иллюзионист, – должен быть знаком с историей магии?

– Да, я думаю, что он изучал историю магического искусства. И это находит подтверждение в расчленении девушки. Существует фокус – но, мне кажется, я вам о нем уже говорил, прежде чем отвлекся на рассуждения о связи сценической магии с религией. Я вам сказал о фокусе с птичками?

– Да. Их разрывали на части.

– Верно. И, как я сказал, в Индии бродячие иллюзионисты до сей поры демонстрируют эти трюки. Я раскрою вам небольшой секрет. В нашем ремесле существует старинное приспособление, именуемое «магическая чаша», или «горшок», если хотите. «Чаша» может иметь любую форму, но в ней обязательно предусмотрено потайное отделение, чтобы спрятать нужный предмет. В самом начале представления фокусник открывает одно из отделений, ну... допустим, ящика... и оттуда появляется птица. Она трепещет крыльями и все такое прочее. Немного поиграв с птахой, фокусник разрывает ее на две части.

– Действительно разрывает?

– Ну, может, разрезает, – пожал плечами Карл. – Птицей в любом случае приходится пожертвовать. Для этого трюка обычно используется белая голубка, если уличный фокусник может себе позволить ее приобрести. Белая голубка хороша потому, что кровь на фоне светлых перьев смотрится гораздо эффектнее. Представителей публики призывают потрогать мертвую птицу, запустить персты в раны, фигурально выражаясь.

– А затем? – У меня закружилась голова, а по телу пополз холодок, словно мне грозила смертельная опасность.

– А затем фокусник закрывает ящик и пускает шляпу по зрителям, умоляя при этом мобилизовать все умственные и духовные силы, чтобы помочь ему совершить чудо воскрешения. Пара неудачных попыток усиливает напряженность, а тайный помощник подтрунивает над ним из толпы. Фокусник демонстрирует высшую степень концентрации, выкрикивает несколько магических слов и... пожалуйста!

– Пожалуйста?

– Иллюзионист открывает потайное отделение своего ящика, и из него выпархивает веселая птаха.

Гримаса ужаса исказила мое лицо, но Кавано интерпретировал это по-своему, решив, что я просто его не понял.

– Все очень просто, – сказал он. – Совсем как в случае с девушками, убитыми в Красных скалах. Одну из них принесли в жертву, а другую продемонстрировали живой и здоровой. И это, кстати, вторая причина, почему в фокусе используются белые голубки. Они все выглядят одинаково. С точки зрения публики, все белые голубки идентичны. Можно даже сказать, что все они близнецы.

На мои плечи вдруг обрушилась страшная тяжесть. Мне казалось, что я стою на пути товарного поезда, но не могу сдвинуться с места. Все они – близнецы. Все они – близнецы.

– С вами все в порядке? – наклонился ко мне Кавано.

Глава 27

Пару дней я посещал магические шоу все более и более низкого пошиба, где демонстрировал портреты Дудочника. Я расспрашивал работающих здесь девушек. Знали ли они сестер Габлер? Встречали ли Дудочника? Не проходили ли они три года назад просмотр и прослушивание для участия в представлении иллюзиониста? Картины убийства в ходе магического шоу оставляли девиц совершенно равнодушными, а рассматривая изображения Дудочника, они думали совсем об иных вещах. О сигарете, дружке или сломавшемся ногте.

Днем я сидел на телефоне, обзванивая всех торговцев инструментами и генераторами и умоляя проверить, кому они продали циркулярную пилу и передвижной генератор незадолго до убийства близнецов Габлер.

– Три года назад? – переспросил меня один из торговцев. – Так это же целая вечность. Половина лавочек с того времени уже прекратила свое существование.

Даже после того, как я называл себя, собеседники встречали мои просьбы с поразительным равнодушием и отказывались помогать, ссылаясь на занятость. Некоторые без всяких объяснений грубо обрывали, а иные говорили, что, будь я копом, они бы помогли мне, а коль это не так, то... «извини, парень». При этом они ссылались на «коммерческую тайну», плохой учет или свои обязательства перед клиентом.

В публичной библиотеке Лас-Вегаса я проверил свою электронную почту и прослушал устные сообщения. Шоффлер все еще обретался во Франции, и я позвонил Петрич. Она выслушала рассказ о моих открытиях, задала уточняющие вопросы и обещала, что полиция обязательно разошлет изображения Дудочника во все ассоциации иллюзионистов и в театральные агентства, имеющие отношение к сценической магии. Но по тону я чувствовал, что либо мои аргументы ее не убедили, либо мое дело оказалось в самом конце списка.

– Почему вы ограничиваетесь чисто символическими действиями? – спросил я.

– Побойтесь Бога, Алекс. Вы ко мне несправедливы. Я делаю именно то, что следует делать в подобных обстоятельствах, – уверила она и со вздохом добавила: – Я просто не знаю, что еще можно предпринять. Вы-то сами каких действий от меня ждете?

– Проявлений энтузиазма.

– Послушайте, – очередной вздох, – на мне висит дело об убийстве четырех человек. В Северном парке вырезали целую семью. В Лас-Вегасе, возможно, подобное событие вовсе не сенсация, но здесь поднялся страшный шум. Их прикончили в собственных постелях, и я по уши сижу в этом расследовании.

Настала моя очередь глубоко вздохнуть.

– Это... это ужасно.

– Поверьте, Алекс, я принимаю вашу магическую версию. Принимаю и обещаю сделать все, что в моих силах.

Я еще раз связался с Тамми Ягодой, Риггинсом и «Голубым попугаем».

– Не пришло ли вам в голову чего-нибудь новенького? – спрашивал я. Оказалось, не пришло.

Я позвонил Пабло Морено, объяснил, почему интересуюсь делом Габлер, и сказал, что считаю убийцей иллюзиониста. Морено меня вежливо выслушал и обещал заняться этой версией на следующей неделе, после того как закончит дежурство.

Затем я... Но собственно, на этом все и закончилось. Я верил, что напал на след и узнал нечто очень важное о Дудочнике, но что делать дальше, не представлял.

* * *

По прошествии некоторого времени я вдруг с удивлением обнаружил, что нахожусь в казино, оглушенный какофоническим шумом игральных автоматов, музыки, веселой болтовни и смеха. Красивые улыбающиеся женщины в легком намеке на одежду поочередно приносили мне пиво. Я постоял рядом со столом, за которым шла игра в кости. Мое внимание привлекла яркая рыжеволосая девица по имени Мэри. Девушка играла с таким восторженным рвением, что я страшно огорчился, когда она вдруг стала проигрывать. Понаблюдав за ней еще немного, я перекочевал к игровым автоматам.

После ряда неудачных попыток я уловил ритм игры. Я опускал монету, тянул рычаг и ждал, когда остановится барабан и символы займут свои места. Я испытал настоящее потрясение, когда маленький зеленый гном на экране вдруг щелкнул каблуками, подмигнул и, покопавшись в горшке с золотом, направил звонкий каскад монет в лоток моей машины.

Я снова и снова опускал монету в слот, тянул за ручку и наблюдал за тем, как крутится барабан.

Не желаю ли я еще пива? Почему бы и нет?

Затем я направился к весьма удобно расположенному банкомату, попросив стоящего рядом игрока последить за моей машиной.

Монета. Рукоятка. Монета. Рукоятка. И так без конца.

Еще одно пиво.

Ощутив, что мой организм переполнился жидкостью, я переключился на более компактный напиток. А именно виски.

Затем снова отправился на свидание с банкоматом. Машина выдала мне сведения об остатке средств на текущий момент. Сколько? 920 баксов?

Девятьсот двадцать долларов. Я сказал себе, что это совсем немного, что я почти разорен, надо спрятать наличные в карман и валить из казино, пока я не оказался в минусе. Однако внутренний голос старался зря. Я его не слушал.

Умом я понимал, что пьян, но опьянения не чувствовал. Я смотрел на зеленого гнома, ощущая необыкновенную ясность в голове и ожидая, когда он исполнит свой веселый танец, подмигнет и склонится к своему горшку, чтобы снова осыпать меня золотом.

В какой-то момент у меня в руках оказались три пластиковые трубки с монетами, но я продолжал питать ими машину, борясь с усталостью, болью в спине и чувством вины. Я, как автомат, опускал монеты в слот до тех пор, пока у меня не осталась одна-единственная. Последняя.

К выигрышу я уже не стремился. Мне казалось, что я не только хочу, но просто обязан проиграть. Взяв за основу постулат «Везет в картах – не везет в любви», я родил всеобъемлющую формулировку: «Не везет в игре – повезет в жизни».

Чтобы вернуть сыновей, я обязан проиграть свой последний четвертак.

Когда я опускал монету в холодную металлическую щель, она была теплой и казалась почти живой. Я потянул за металлическую рукоятку и дождался остановки барабана. И тогда это произошло. На экране выстроились в линию один... два... три трилистника. Гном исполнил свой ирландский танец, подмигнул, склонился к горшку с золотом и осыпал меня каскадом монет. На сей раз звенящий поток казался бесконечным. На экране мерцала надпись: ПОБЕДИТЕЛЬ! ПОБЕДИТЕЛЬ! ПОБЕДИТЕЛЬ! Затем машина проблеяла краткий вариант песни «Когда улыбаются ирландские глазки». Небольшая группа зевак наблюдала за тем, как из ее чрева сыплется и сыплется мой выигрыш.

* * *

Я был исполнен решимости проиграть все деньги. Дело оказалось нелегким, и я не знал, сколько времени на это ушло. В казино почти нет часов, в залах отсутствует дневное освещение, чтобы игроки не могли узнать, какое на дворе время суток. В конце концов я проиграл свой последний доллар какой-то весьма мерзкого вида свинье. Свинья на экране рухнула в лужу грязи, а над ней вспыхнула надпись: ИГРА ЗАКОНЧЕНА.

* * *

Похмелье было таким тяжелым, что ноги отказывались мне служить, а глаза не желали фокусироваться на нужных предметах. Я вышел из «Тропиканы» и сразу окунулся в невыносимую жару. А по дороге в аэропорт «Маккарран» меня едва не убило склоняющееся к горизонту солнце. Идиотски веселые мелодии игральных автоматов аэропорта так подействовали на мою психику, что я попытался перейти на рысь. Но попытка не удалась. В моей голове вдруг что-то забулькало, в ушах раздался звон, а череп где-то за глазницами пронзила острая боль. Я забился в более или менее темный угол и заставил себя выпить бутылку воды.

Рейс, по счастью, был поздним, и в Вашингтон я прибыл на рассвете. Путь до дома меня немного успокоил. Почти родные памятники, знакомая до мельчайших деталей дорога. Яркие цветы, зеленые деревья и трава после пребывания в пустыне казались мне джунглями. По ровной глади реки легко скользили гребные лодки.

В доме царил застойный дух нежилого помещения. Чтобы избавиться от этого неприятного запаха, Лиз после нашего возвращения из отпуска всегда зажигала свечи. Я решил было ей позвонить, но тут же передумал. Что я могу сказать? Теперь, когда я оказался дома, связь между сестрами Габлер и моими мальчишками уже не казалась мне столь явной.

Убийство близнецов. Я провел несколько часов за компьютером, выясняя, что по этому поводу сообщают различные поисковые системы.

Кроме сестер Габлер, убили еще всего лишь одну пару близнецов. Насколько я помнил из своих ранних исследований, это случилось в Южной Калифорнии и фамилия мальчиков была Рамирес. Звали их Вильсон и Хулио. Я не слишком внимательно изучал дело, несмотря на то что жертвам было по семь лет и они являлись однояйцевыми близнецами. Убийца мальчиков мертв.

Но Шоффлер всегда советовал не торопиться с выводами, а Голли Гольдштейн заметил, что некоторые факты или предположения никогда не попадают в полицейские протоколы – и тем более в средства массовой информации. В частности, никогда и нигде не фигурировала догадка Барри Чизуорта, что Клара Габлер была разделана надвое при помощи циркулярной пилы.

Нельзя исключать, что в деле близнецов Рамирес был и другой подозреваемый, которого полиция не могла арестовать из-за недостатка улик. И вот теперь этот гипотетический тип снова принялся за дело.

Итак, я вернулся к убийству мальчиков Рамирес. Убийцу звали Чарли Вермильон. Из полицейского доклада следовало, что его освободили из «Судебно-медицинского учреждения Серного порта» примерно за две недели до пропажи близнецов. Словосочетание «судебно-медицинское учреждение» мне ничего не говорило, хотя слово «освободили» по сути своей предусматривало какого-то рода принудительное задержание.

Я навел справки, и «судебно-медицинское учреждение» в данном случае оказалось заведением для преступников, у которых поехала крыша. Населенный пункт Серный порт находился в Луизиане.

Из статьи в местной газете «Пикайун таймс» я узнал, что Вермильона арестовали в результате анонимного телефонного звонка. Он был схвачен в полуразвалившейся лачуге неподалеку от Биг-Шура. Трупы мальчиков обнаружили там же. Одно тело нашли в холодильнике. Ребенку нанесли несколько десятков колотых ран. Затем тело разделали на части, тщательно упаковали в пластиковые мешки и поместили в рефрижератор. Вермильон, судя по всему, отваривал и съедал куски. Тело второго ребенка было подвешено за ноги в колодце глубиной пятьдесят футов.

После ареста Вермильон покончил с собой в полицейской, машине, раскусив зашитую в воротник рубашки капсулу с цианистым калием. Дело, таким образом, было закрыто.

Через десять минут я уже говорил с детективом Харви Моррисом, который вел это дело в Биг-Шуре.

– Работы, честно говоря, оказалось немного, – сказал Моррис. – Мы получили сигнал и тут же отправились в указанное информатором место. Там мы нашли старину Чарли и набитый останками холодильник. Он сдался без сопротивления. Парень был в полном замешательстве и все время толковал о том, что ему пора домой. Пока мы закрывали доступ к месту преступления, он сидел в машине. А едва двинулись в участок, как этот сукин сын захрипел так, словно его душат. Я решил, что у него инфаркт или что-то в этом роде. Рожа покраснела. А если быть точным, приобрела вишневый цвет. Затем начались судороги. Мы вызвали «скорую помощь», проделали искусственное дыхание рот в рот, но... он загнулся.

– А когда вы поняли, что он отравился?

– Не сразу. Только на следующий день. Понимаете, мы не видели, чтобы он что-то глотал. Я думал, у него случился удар. Но медэксперт предположил, что это цианистый калий, и вскрытие подтвердило догадку. Затем ребята нашли остатки ампулы и клейкую ленту на внутренней стороне воротника рубашки. Похоже, он был готов к тому, чтобы отбыть в иной мир.

– Хм...

– Если подходить к делу строго формально, я не имел права допустить самоубийства. Да, это было ужасно. Но ужасно только для меня, поскольку случилось во время моего дежурства. Было расследование. Меня отправили в административный отпуск, поливая при этом всяким дерьмом. Но если хотите знать мое мнение, то я вам его изложу. Думаю, что, убив себя, Чарли Вермильон совершил лучший поступок в своей жизни.

– И что же?..

Но Моррис, оказывается, еще не закончил.

– Парень был психом, не так ли? Власти Луизианы не хотели выпускать его из дурдома, но какой-то сопливый правозащитник вынудил их сделать это. Он отправился в суд, и вот получите...

– Новое заявление о невменяемости?

– Именно. И его снова запихнули бы в психушку. В нашу психушку на сей раз. И что сказали бы на это мистер и миссис Рамирес? Были бы они довольны подобным исходом? Конечно, нет. Парень сожрал их ребенка. И прежде чем разделать его на куски, раз двадцать проткнул ножом. Они – я хочу сказать, медики – как бы... собрали то, что осталось от тела. Сложили все части вместе. Судя по всему, мальчонку протыкали длинным острым лезвием, прокалывали насквозь через грудь и спину и с одного бока в другой. Я хочу сказать, что из мальчика сделали подушку для иголок, если можно так выразиться. И предстань Вермильон перед судом, маме и папе пришлось бы выслушивать весь этот кошмар! – Моррис даже фыркнул от возмущения.

Он замолк, и из трубки до меня донесся тяжелый вздох.

– Меня обвиняли в том, что я, если бы захотел, мог остановить парня. Но он же был в наручниках! Он дотянулся до ампулы ртом. Когда вы кого-то впопыхах обыскиваете, то не смотрите под воротник рубашки.

– Может, в участке яд бы нашли?

– Это точно. Здесь мы все могли найти, поскольку при регистрации переодеваем задержанных в казенные комбинезоны. Итак, что вы хотели у меня спросить?

– Меня интересует причина смерти.

– Технически – острая сердечная недостаточность.

– Нет. Я имею в виду близнецов Рамирес.

– Ничего неожиданного. Тот, которого нашли в холодильнике, умер от потери крови. Все эти колотые раны, вы понимаете... Для этого даже есть особый термин.

– Обескровливание.

– Точно.

– А второй мальчик? Тот, который висел в колодце?

– Мы решили, что его поместили туда для лучшей сохранности. Так иногда поступают с мясными тушами. В колодце было прохладно, а в холодильнике Вермильона не осталось места.

– Мальчик был мертв?

– Мертвее не бывает. Был мертв уже пару дней. Не думаю, что он умер в страданиях. Его просто застрелили. Выстрел в голову. Один выстрел из револьвера тридцать восьмого калибра.

Совсем как сестры Габлер.

Одна расчленена, другая убита выстрелом в голову.

– А вы интересовались информатором? Тем, кто направил вас в хижину Вермильона?

– Да, конечно. Мы пытались выяснить. Но Вермильон только что вышел из психушки и путешествовал, если можно так выразиться, по чужой территории. Ни друзей, ни знакомых, которых можно было бы допросить. Мы решили, что звонил какой-нибудь бродяга. Его попутчик.

– Пожалуй, вы правы.

Я поблагодарил Морриса, который, в свою очередь, пригласил меня звонить «в любое время».

Но детектив был не прав. Более того, он глубоко заблуждался.

Тот, кто убил близнецов Рамирес, убил и сестер Габлер, и это был вовсе не Чарли Вермильон. Это не мог быть Вермильон, поскольку ко времени смерти сестричек он уже умер.

Таким образом, убийца близнецов Рамирес был тем самым монстром, который похитил мальчиков Сандлинг и увел моих ребятишек.