Текст книги "Мистерия убийства"

Глава 36

Мы должны были встретиться с Максом Мальдонадо в заведении, именуемом «Поешь у Прюдо». Этот, как оказалось, первоклассный ресторан находился в очень милом городке Новая Иберия всего в нескольких милях от Морган-Сити. Мэтр проводил нас к столику у окна, и сидевший там седовласый человек при нашем приближении поднялся со стула. Это и был Мальдонадо – «юнец семидесяти пяти годов», как он назвал себя позже. Связанная с возрастом худоба – ярким примером которой являлся мой отец – в этом случае, как мне казалось, лишь способствовала нацеленной энергии.

– Пинки, детка! – воскликнул Макс, с энтузиазмом тряся руку детектива. – Даже подумать страшно, как долго мы с тобой не виделись!

Пинки представил меня журналисту.

– Счастлив познакомиться, страшно счастлив, – сказал тот и добавил: – А этот скромный паренек, – он показал на сидевшего слева от него черноволосого человека азиатского вида, – и есть Сэм Харами.

Харами в знак приветствия приподнял свой стакан.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросила официантка.

– Очень хотим, – ответил Пинки и попросил принести бурбон со льдом, а я заказал себе бочкового пива.

– Итак... Байрон Бодро, – произнес Мальдонадо. – Помнишь, Сэм, как этот сукин сын вышел из психушки?

Харами в ответ молча кивнул.

– Должен признаться, – продолжил журналист, – когда его выпустили, мы все затаили дыхание. Все время оглядывались, проверяя, что у нас за спиной.

– Этот парень нагонял на меня страх, – сказал Харами на смеси южного диалекта и дальневосточного говора. Типичный акцент обитающего на юге Соединенных Штатов японца. – А меня нелегко испугать.

– Как только его выпустили из заведения, он прямиком двинулся в Морган-Сити, что нас очень встревожило, – заявил Мальдонадо. – Но надолго там не задержался. Провел неделю с этим колдуном, и все. С тех пор о нем ни слуху ни духу.

Мы заказали ужин, и этот процесс занял не менее пятнадцати минут, поскольку Мальдонадо живо интересовался ингредиентами и способами готовки.

– С ним можно свихнуться, – заметил Сэм Харами. – Он хуже девицы, выбирающей себе подвенечный наряд.

В конце концов я смог высказать то, что целиком занимало мои мысли:

– Прошу вас, расскажите о Бодро все, что может помочь мне его найти. Все, что вам известно.

– Не уверен, что смогу вам помочь в розыске, – произнес Харами. – И что же вы хотите от меня услышать?

– Рассказывайте все подряд, – посоветовал Пинки, отпив немного виски. – Что вам о нем известно, кроме отравления папочки? Хотя последнее нас очень интересует. Одним словом, выкладывайте все. Заранее никогда не знаешь, какие сведения могут оказаться полезными.

– Он ничем не проявлял себя во время моего дежурства, – сказал Мальдонадо, – за исключением того дня, когда произошел случай со щенком. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, – ответил я, – нам об этом рассказали в кемпинге.

– Все, о чем я слышал, произошло уже после смерти Клода, – продолжат Мальдонадо, – так что полностью доверять этим слухам нельзя. Ведь если вы покажете людям детскую фотографию Адольфа Гитлера или Джеффри Дамера, то большинство из них глубокомысленно кивнут и скажут: «Да, старина Джефф всегда был парнем со странностями...» Но случай со щенком превратил парнишку в настоящего парию.

– Охотно верю, – заметил Пинки.

– Вот после этого события я и взял его на заметку. Люди вспомнили обстоятельства, при которых утонул его брат, и у них снова возникли разного рода вопросы. Ты помнишь это, Сэм?

– В то время, Макс, меня здесь еще не было, – ответил Харами, вскинув брови. – Я прибыл сюда в восемьдесят шестом сразу после университета. Поэтому знаю о Байроне лишь то, что произошло после смерти его отца.

– Ах да, верно, – согласился Мальдонадо. – Итак, следующим заметным событием после убийства щенка была смерть Мэри. Ее убил рак яичников.

– Да, мы слышали, что она умерла.

– Верно. Байрону тогда было пятнадцать. Мэри была замечательной женщиной. Некоторые считали, что после ее смерти у него окончательно съехала крыша. Ведь она молилась на своего сына. Так или иначе, но Мэри умерла, а примерно через год Клод получил травму. На нефтяной платформе случилась авария, парень так сильно повредил позвоночник, что ему пришлось несколько месяцев провести в инвалидном кресле. Байрон должен был «заботиться» о Клоде после выписки из больницы. – Журналист изобразил рукой в воздухе вопросительный знак.

– Гримаса судьбы, – заметил Харами.

– Можно сказать, что сынок позаботился об отце по полной программе, – добавил Мальдонадо.

Официантка подала соус и устрицы, и за столом на некоторое время воцарилась тишина. Спустя несколько минут Мальдонадо вернулся к рассказу.

– Так на чем я остановился? – спросил он.

– Клод оказался в инвалидном кресле, и Байрон должен был о нем заботиться.

– Точно! Тем временем старина Клод постепенно поправлялся после операции. Спондилез, кажется? – вопросительно взглянул на Харами журналист.

– Верно, – ответил врач.

– А однажды без всякой видимой причины ему вдруг стало плохо. Он в этот момент сидел в кресле-каталке перед ящиком и в компании своего приятеля Бутса смотрел автомобильные гонки.

– В тот день я дежурил в приемном покое «скорой помощи» в Новой Иберии, – вмешался Харами. – Я тогда был интерном в больнице. Мой английский и сейчас далек от совершенства, а в то время он вообще никуда не годился. – Врач скорбно покачал головой. – Клод, когда его доставили в госпиталь, уже почти не мог говорить.

– Ну и положеньице, – улыбнулся Мальдонадо. – Он не мог говорить, и ты не мог говорить.

– Но с ним был его приятель по фамилии Бутс, – продолжал Харами. – Вот этот самый Бутс и поведал мне, как все произошло. Они следили за гонками, подкрепляясь пивом. «Выпили море», – сказал Бутс. Все шло тихо-мирно, и вдруг Клод говорит приятелю, что комната... как это... – Харами покрутил рукой над головой, – кружится?

– Вращается, Сэм, – подсказал Мальдонадо.

– Да, верно. Вращается. Клод почувствовал головокружение, а затем вдруг начал кричать, что у него немеет во рту и болит живот. Бутс тут же позвонил девятьсот одиннадцать.

– Они прибыли в кратчайшее время! – заметил Макс. – Наверняка это был рекорд. Несмотря на пробки и светофоры, карета «скорой» прибыла в госпиталь мгновенно.

– Верно. Это произошло очень быстро. В противном случае Клод был бы объявлен «мертвым по прибытии», а я бы никогда не сообразил, что с ним произошло. Но, так или иначе, его доставили в больницу, и я никак не мог понять, что он хочет сказать, потому что к этому времени он был способен лишь невнятно бормотать. Но фельдшер, медсестра и Бутс смогли мне кое-что перевести и рассказали, как все происходило. Вначале у Клода началось головокружение. Затем онемели губы и язык. Бутс рассказал, что некоторое время Клод ощущал себя страшно счастливым, а затем впал в грусть. Бутс сказал буквально следующее: «Казалось, док, что на его голову опустилась грозовая туча». В карете «скорой помощи» у него началась рвота. А в приемном покое он пробормотал, что его тело деревенеет с каждой минутой все больше и больше.

Явилась официантка с основным блюдом. Тарелки стояли на предплечье ее согнутой в локте руки, и она раздала их нам так, словно сдала карты.

– Да, здесь умеют готовить тушеного лангуста, – вздохнул Мальдонадо и углубился в свою тарелку.

Харами не сразу приступил к своей каракатице по-лаосски.

– Я – уроженец Японии, – сказал он, – и пациент по имени Клод Бодро, – шлепнул он ладонью по лбу, – заставил мой разум помутиться.

Я не понимал, куда он клонит и какое отношение имеет Клод Бодро к его японскому происхождению. Пинки бросил на меня недоуменный взгляд.

– Я смотрел на пациента, – продолжал Харами, – и твердил себе: этого просто не может быть. Я снова перебрал все симптомы. Боли в области живота. Парестезия. Афония. Эйфория. Депрессия. Паралич...

– Простите, – прервал я его, – что такое парестезия?

– Парестезия... это когда у вас по коже «бегают мурашки». Афония – утрата речи.

– Итак, у него были эти симптомы... – сказал я.

– Да. Потом он перестал двигаться, ему стало трудно дышать. Говорить он и вовсе не мог. Я прибегнул к интубации, велел промыть желудок и предписал внутривенные вливания. Мы дали ему активированный уголь.

– Док понял, что парня отравили.

– Но ничего не помогло, – взволнованно продолжил Харами. – Через два часа Клод умер.

– И доктор на свидетельстве о смерти начертал: «Остановка дыхания. Отравление ядом фугу».

– Фугу?! – изумился Пинки. – Вы принимаете эту отраву, поедая одну из ваших рыб?

– В Японии, – добавил я.

Харами кивнул и отхватил кусок каракатицы.

– В этом – вся загвоздка! – возликовал Мальдонадо. – Позже я написал статью на эту тему. Понимаете, подобного рода смерть постигает лишь японских гурманов. Сумасшедшие! Играют в игру, которую смело можно назвать кулинарной русской рулеткой.

– Верно, – согласился Харами.

– Смертельный риск обостряет вкус, поэтому каждый год примерно пятьдесят японских едоков утыкаются физиономией в тарелку, сраженные насмерть изумительно вкусным сашими. Рыба-собака, или по-иному фугу, слывет весьма дорогим деликатесом. Ее единственным, но довольно серьезным недостатком является яд, который содержится в ее коже, печени.

– Ваша жизнь полностью зависит от искусства шеф-повара, – вставил Харами, – и иногда случается...

– Достаточно крошечного кусочка этих запретных органов, чтобы вы отправились в иной мир.

– Тетродотоксин, – вздохнул Харами.

– Приемный покой, куда доставила Клода карета «скорой», находится в Луизиане, – сказал Мальдонадо. – Большинство наших врачей не смогли бы поставить правильный диагноз. А Сэм в своих выводах не сомневался.

– У человека по имени Клод Бодро проявились все симптомы в их классическом виде. Я знал, что не ошибаюсь. Я не изменил мнения и после того, как вскрытие не обнаружило в желудке покойного следов рыбы-собаки. Там вообще не оказалось никаких морепродуктов.

– В брюхе Клода нашли лишь немного чипсов, – пояснил Мальдонадо, – и пиво. В заключении патологоанатома было сказано, что Сэм ошибся.

– Я был уверен в своей правоте, – сказал Хамадо. – Начальство хотело, чтобы я изменил запись в свидетельстве о смерти, но назвать причину смерти Клода Бодро мои оппоненты не смогли.

– Им пришлось провести анализ, – снова перехватил инициативу Мальдонадо, – хотя бы для того, чтобы заткнуть Сэму рот. И каково же было их удивление, когда оказалось, что кровеносная система Клода перенасыщена тетродотоксином.

– Но в желудке яда не оказалось, – вставил я.

– Полиция пребывала в полном недоумении, – продолжал Мальдонадо. – Как можно отравиться рыбой фугу, не съев рыбу? Копы стали спрашивать, существуют ли иные, кроме фугу, источники яда?

– Я не знал ответа, – сказал Харами, – и судмедэксперт направил запрос в Атланту, в Центр по контролю и профилактике заболеваний. Вскоре оттуда пришел ответ. Оказалось, что калифорнийский тритон и восточная саламандра также являются источниками тетродотоксина.

– Но что из этого следовало? – вновь принял эстафету Мальдонадо. – Ведь Клод Бодро не принимал в пищу ни тритонов, ни саламандр. Он съел лишь немного чипсов. Как же яд попал в его кровь? К этому времени патологоанатом был заинтригован не менее сидящего с нами Сэма. Исследования продолжились. Возник вопрос, не получил ли он отраву через легкие?

Исключать этого было нельзя, и тут выяснилось, что порошок тетродотоксина используется в некоторых ритуалах вуду. Адепты культа называют этот порошок «прахом зомби».

– Мы решили, что напали на след, – сказал Харами. – Медэксперт извлек останки усопшего и провел необходимые анализы. Однако в носовой полости Бодро и в дыхательных путях следов токсина не оказалось. Настоящая головоломка! Мы провели еще один хроматографический анализ, целиком сосредоточившись на кровеносной системе. И на этот раз, – энергично кивнул Харами, – мы нашли ответ. В крови Бодро, помимо тетродотоксина, обнаружились следы диметилсульфоксида и латекса. Мы только руками развели, – закончил он с улыбкой.

Мы с Пинки вопросительно посмотрели друг на друга.

– ДМСО – сильнейший растворитель, – пояснил Мальдонадо. – Байрон растворил в нем тетродотоксин и намазал этим дьявольским составом шины кресла-каталки своего папочки. Когда старина Клод перемещался из комнаты в комнату, смертельный коктейль из яда фугу и диметилсульфоксида перемещался прямым ходом с шин в его кровеносную систему.

– Трансдермальная система доставки, – заметил Харами.

– Точно так действует и никотиновый пластырь, – подсказал Пинки.

– Вычислить, что это мог сделать только Байрон, не составило никакого труда, – произнес Мальдонадо. – Все знали, что он постоянно ошивался на кладбище с колдуном вуду. У него и получил яд. А ДМСО он заказал по какому-то толстенному каталогу. Парень даже не пытался замести следы. Этого и не требовалось. Ему не повезло. Не повезло чудовищно. Если бы карета «скорой помощи» не прибыла в рекордно короткое время. Если бы в приемном покое дежурил любой другой доктор штата Луизиана... Если бы его интерес к вуду не был так широко известен... – закончил Мальдонадо, воздев руки.

– Гусь изжарился, – засмеялся Харами. – И зажарил его я. Именно поэтому я так нервничал, когда его отпустили. Ну разве можно было выпускать подобного человека? Человека, который убил своего отца так хитро и так изуверски. Такие люди никогда не становятся лучше. И вот что мы теперь видим... – Он обратил на меня сострадательный взгляд: – Я вам очень сочувствую. Надеюсь, вы найдете своих сыновей. Когда они пропали?

– Тридцать первого мая.

– Надеюсь, что вы их найдете, – повторил он и отвел глаза в сторону.

Мне стало ясно, что особых надежд на счастливый исход Сэм не питает.

Глава 37

Когда мы катили назад в Морган-Сити, «путевой консьерж» Пинки подал голос. Водителю не нужно было поднимать трубку, поскольку связь шла через аудиосистему «БМВ».

– Пинки слушает.

– Мистер Штрайбер?

– Это ты, Иез, моя прекрасная леди из Плакемина?

– C'est moi.

– У меня в машине Алекс Каллахан, поэтому, прошу тебя, воздержись от непристойностей.

– Привет, мистер Каллахан. Вообще-то я звоню из-за вас.

– Привет, Иезавель. В чем дело?

– Мистер Штрайбер попросил меня найти судебное решение об освобождении Байрона Бодро. Сделать этого я, естественно, не смогла, поскольку решение вознеслось вместе с пламенем в небеса, когда сгорел суд. Но я нашла нечто такое, что лишь самую малость уступает по значению этому решению.

– Что же это?

– Не что, а кто. Медицинская сестра, работавшая в психиатрической лечебнице все восемь лет, пока там был Байрон. Знает о нем буквально все.

– Иезавель, ты просто чудо!

– Точно. Но, честно говоря, это было совсем не сложно, – ответила Иезавель. – Я просто спросила папу, тот спросил у своей подружки, а та – у своего визажиста. В конце концов я добралась до этой личности.

– Кто она? У тебя есть номер ее телефона?

– Дело в том, что женщина боится Байрона и просила меня не называть ее имени. Я ей обещала.

– Иезавель...

– Имени я не скажу, так что можешь не пускаться в уговоры. Хороший репортер не раскрывает свои источники. В наших местах никто не станет с вами говорить, если вы кого-нибудь когда-нибудь сдали.

– Но ты же не репортер, Иез.

– Но буду им. А сейчас я тренируюсь. Выкладывайте, вас интересует, что я откопала, или нет? Если нет, скажите сразу, ибо я намерена смотреть «Секс в большом городе». Начало через десять минут.

– Мы очень хотим это узнать, – заторопился я.

– Но вы должны мне заплатить, даже если источник информации останется для вас неизвестным. У меня на поиски ушло добрых три часа.

– Согласен, – ответил я.

– Заметано. Впрочем, постойте. Насколько безопасно вести разговор по телефону?

– Но ты же сказала, что не собираешься раскрывать свой источник.

– Верно. Значит, о'кей. Находясь в Серном порту, Байрон был чем-то вроде трудовой пчелки. – Ее голос заметно изменился: похоже, она читала свои записи. – Во-первых, он окончил школу и получил аттестат. Ему было восемнадцать лет. Ведь он бросил учебу, не так ли? Шесть лет спустя он получил диплом бакалавра по психологии. Учеба, само собой, была заочной. Двумя годами позже он получил степень магистра, написав работу «Молитва и эффект плацебо». В лечебнице он вел класс Библии. Байрон имел целую кучу разных хобби, и врачи, руководившие трудовой терапией, ставили его в пример. Одним из его хобби было оригами. Если вы не знаете, что это такое, то я вам скажу. Это изготовление из бумаги разных зверушек. Кроме того, он учился на фокусника, хотя мисс Ма... хм... мой источник утверждает, что Байрон знал кучу карточных фокусов и других трюков еще до того, как попал в психушку. Судя по всему, он просто проводил многие часы, упражняясь в своем умении.

Байрон учил искусству магии и других пациентов. Врачи позволяли ему устраивать шоу. На представления приходил и персонал больницы, а иногда приглашали гостей со стороны. Это говорит о том, каким хорошим фокусником он был. Профессиональный уровень, сказал мой источник. Все были согласны в том, говорит мой источник, что с колодой карт Байрон обращался ничуть не хуже, чем сам... сейчас найду, я потеряла нужную строку... чем сам Рикки Джей. Кто такой Рикки Джей? – спросила она после недолгой паузы. – Никогда о нем не слышала.

– Это иллюзионист, – ответил я. – Очень известный.

– Боюсь, что это не укладывается в мою культурную матрицу, – вздохнула Иезавель и сразу добавила: – Я имею в виду разных магов и иллюзионистов. Но как бы то ни было, – продолжила девушка, – у Байрона была куча разных хобби, и, кроме этого, он дьявольски много читал. Поскольку он учился заочно, ему через библиотеку городского университета Нового Орлеана присылали книги. Книг было такое множество, что мой источник не запомнил, что именно читал Байрон. Но прекрасно помнит, что он увлекался магией, историей и религией. И конечно, психологией, которая оставалась его основным предметом.

– Понятно.

– Он начал подавать ходатайства об освобождении чуть ли не в первый год пребывания в психушке, но до девяносто четвертого года никакого толку от этого не было. Лишь в девяносто четвертом году комиссия по освобождению впервые рассмотрела его дело, хотя Байрон был образцовым, можно сказать, идеальным пациентом, получая ученые степени и все такое прочее. Несмотря на то что он убил своего отца, сообщает мой источник, копились горы и горы материалов о страданиях Байрона, которые он претерпел от рук папочки, будучи ребенком. Никто в это, конечно, не верил, но все же...

– Этот человек умер, а члены комиссии просто не могли отмахнуться от подобных заявлений, – заметил Пинки.

– Верно. Поэтому, когда в девяносто пятом году снова встал вопрос об освобождении, в комиссии уже не было единства. А когда один из членов комиссии вышел в отставку или помер – мой источник точно не помнит, – ситуация изменилась, и в девяносто шестом комиссия решила, что Байрон нормален или по меньшей мере нормален настолько, чтобы не быть угрозой для себя или общества. Одним словом, настало время вернуть его в мир.

– Что же их заставило изменить первоначальную точку зрения?

– Время, – ответила Иезавель. – Что же еще? Во-первых, он сидел действительно долго. Во-вторых, существовали заявления, что Байрон в детстве претерпел страдания от рук Клода. Не забывайте, что в то время люди все еще покупались на подобную ерунду. В-третьих, преступления он совершил, будучи несовершеннолетним. И он ведь так хорошо учился... Комиссия решила, что убийство отца было результатом... хмм... сейчас... «временного помешательства» и Байрон Бодро вряд ли когда-нибудь повторит подобный поступок.

– Байрон с кем-то подружился в этом заведении? – поинтересовался я.

– Так и знала, что вы это спросите, – сказала Иезавель.

– И?..

– Вас интересует Чарли Вермильон, не так ли? Вы хотите знать, кто был самым близким другом Байрона? Отвечаю. Байрон проводил очень много времени в обществе Чарли. Начнем с того, что Чарли посещал Библейскую школу. А это была не просто школа, как говорит мой источник, а очень тесное сообщество. Крепко сбитая группа. Байрон, помимо всего прочего, выступал для своих учеников в качестве домашнего адвоката. И не только для них, надо сказать. Помогал им составлять ходатайства, сводил с профессиональными юристами. Я не додумалась спросить, кто входил в эту тесную группу. Вы хотите это узнать?

– Да, было бы неплохо, если бы ты смогла это выяснить, – ответил я.

– Связь все время прерывается, – пожаловалась Иезавель. – Да, кстати, а где вы сейчас?

– Неподалеку от Хуома.

– Ничего не слышно. А теперь я мчусь к подружке смотреть ящик. Звоните завтра, – закончила она и бросила трубку.

– Хм-м... – протянул Пинки. – Эта юная леди – настоящий динамит. Надо сказать, благодаря Максу, его другу Сэму и Иезавель мы сумели узнать довольно много.

– Да.

– Вполне вероятно, что список слушателей Библейской школы откроет для нас новые возможности.

– Не исключено.

– Вы как-то подозрительно притихли. Может, размышляете о своем ночном походе к этому колдуну? Если так, партнер, то ничего глупее придумать невозможно.

Мы проехали мимо автозаправочной станции, где торговали произведениями искусства в стиле «суперреализма». От фотографий эти рисунки на стекле отличались лишь тем, что все, даже самые мельчайшие детали изображения находились в фокусе, а краски были чрезмерно яркими. Леса, птички и голубые горные потоки. Неотъемлемой деталью многих рисунков был звездно-полосатый флаг, а на некоторых присутствовал даже один из символов Америки – белоголовый орлан. Каждый из рисунков на стекле имел свой источник света, и все они ярко сияли, привлекая массу самых разных летающих насекомых. Пара женщин внимательно изучала один из рисунков, а продавец – мужчина в шортах и майке-безрукавке, сидя на складном стуле, безмятежно потягивал сигарету.

Некоторое время мы катили в приятном молчании. Затем Пинки врубил аудиосистему. Послушав с минуту станцию французской музыки «Босолей», он вырубил звук и сказал:

– Одно дело, презрев опасность, отправиться к колдуну в дневное время, и совсем другое – провести ночь на болоте в лачуге этого безгубого раздолбая. Ведь вам известно о парне лишь то, что он был единственным другом старины Байрона и, не побоюсь этого слова, поставщиком яда, с помощью которого сыночек отправил на тот свет своего папашу.

Я предпочел промолчать.

– В таком случае я отправляюсь вместе с вами.

– Думаю, что этого делать не стоит. Если я не вернусь, вы сможете...

– Что? Позвонить в полицию? Боже, Алекс! Умоляю, одумайся!

– Мне почему-то кажется, что Даймент представляет, где можно найти Байрона.

– И ты полагаешь, что он поделится своими знаниями?

– Возможно. Пока ничего определенного сказать нельзя. Но у меня такое ощущение, что он сможет мне помочь.

– У меня подобного ощущения нет и в помине. А эти люди, кашляющие в соседней комнате? А что стоят все эти дурацкие, перевязанные бечевкой амулеты? Брр... Они меня до полусмерти напугали. И ты хочешь побывать там в полночь?! Отдать себя в его руки? Брр... Вспомни о щенке! Почему ему следует доверять? Может, я чего-нибудь не понимаю? Если это так, объясни. Что в этом человеке вызывает у тебя доверие, партнер?

– Я понимаю твою озабоченность...

– Ну и каким образом ты намерен оттуда выбраться? – со вздохом произнес Пинки. – Ты хоть помнишь, как туда доехать?

– Я думал о... такси и надеялся, что ты нарисуешь мне схему маршрута.

– Я начерчу тебе схему. Но забудь о такси. Я одолжу машину.

– Я не могу взять автомобиль. А чем займешься ты?

– Отправлюсь спать. Утром позавтракаю в «Холидей-инн». Затем почитаю газету. Если ты не позвонишь к полудню или около того, я забью тревогу. Назовем эту схему дополнительной страховкой.

– Не понимаю...

– Все проще простого. Машину найти легче, чем человека, тем более что она оборудована навигационной системой. Наша полиция, как мне кажется, не сразу бросится на поиски потерявшегося в болотах парня из Вашингтона, – покосился он на меня. – Наши полицейские, во всяком случае, некоторые из них, относятся к человеческой жизни без особого почтения. Совсем другое дело – транспортное средство ценой в шестьдесят тысяч баксов. Пропажа столь ценного для общества предмета, как ты понимаешь, требует немедленных действий. Не так ли?