Текст книги "Бледно-серая шкура виновного"

В половине пятого, немного поразмышляв, включил радио, связался с портом Майами и через него связался по кредитной карточке с судном Мейера. Связистка сообщила ему, что его вызывают с яхты «Лопнувший клеш».

– Тревис? Слушай, я смотрю, тебе без большого труда удалось ее уговорить. Прием.

– Это импульсивное побуждение, Мейер. Одичавшие и свихнувшиеся ребята отправляются на поиски волшебных приключений. Прием.

– Ты немножко под градусом, старина? Слушай, я о другом говорить не могу при таком удобном для прослушивания способе связи. Передай, что дела идут хорошо. В следующий раз позвони с берега, сообщу новости. Прием.

– Ладно. Не знаю, сколько еще мы проплаваем. Может быть, подержу ее пару недель. Прием.

– Пусть как следует отдохнет, Тревис. Да и тебе не повредит. Развлекись. Лови рыбку, пой песни.

Сразу по окончании разговора возникла реакция. Когда делаешь то, что должен, машина как-то выдерживает нагрузку. Но как только пробьешься, винтики и колесики принимаются дребезжать, скрипеть и идут вразнос. Я ощутил ледяной холод. Ясно – все пропало. Ей от этого никогда не оправиться. Что-то будет кровоточить в голове, и все кончится. Может быть, кто-то видел, как он поднимался на борт или как выводил яхту. В руке разливалась боль. Якорь выскочил из песка, и мы начали дрейфовать.

Я опять пошел вниз, посмотрел на нее, прошел в капитанскую каюту, сбросил халат, лег в огромную постель, жалея, что слишком стар, не могу заснуть, наплакавшись и обессилев от слез…

* * *

Я услыхал, что она окликает меня по имени, задолго до того, как позволил себя разбудить. Она сидела на краю постели лицом ко мне. На ней был короткий пляжный халат и нечто вроде тюрбана из светло-голубого полотенца. Стояла ночь. Из-за ее спины шел свет.

– Трев! Трев!

– М-м-м… Как твоя голова, Джанин?

– Все в порядке. В полном порядке. Ты тяжело ранен? Она обнажила мое плечо, осмотрела повязку.

– Просто царапина.

– Да ладно тебе. Плохо?

– Похоже, не слишком.

– Я хочу посмотреть.

– Дай мне встать. Я не собирался так долго спать.

– Так вставай. Я сейчас.

Она вернулась с полотенцем, с набором первой помощи и тазиком горячей воды. Я перевернулся на правый бок. Она зашла с другой стороны кровати, разложила полотенце и прочее, сняла повязку.

Я слышал, как она охнула, и спросил:

– Что, так плохо?

– Я… По-моему, просто кажется хуже, чем на самом деле. Постараюсь не причинить тебе боли. И занялась делом, очень осторожно.

– Тревис!

– Да, Джан.

– Он ведь хотел убить нас обоих, правда?

– Возможно.

– Я знаю. Он так смотрел на меня, после того… Когда ты пришел меня освободить, я думала, это он вернулся.

– Он доставил тебе кучу неприятностей?

– Пожалуй. Посадил на цепь, снова ударил по голове, очень-очень легко, но все сразу далеко уплыло, и я не могла ни двигаться, ни говорить, ни видеть. Только чувствовала… что он делает… руками. Как бы… выяснял, что такое женщина. Как только мне удалось шевельнуться, я отшвырнула его руки. А он посмотрел на меня, покраснел, вроде как улыбнулся, пожал плечами, и мне стало ясно, он знает, что я ни о чем никогда никому не смогу рассказать. Я знала, он вернется… а это был ты. А потом точно знала, он убьет тебя, как убил Таша, и… и знала, что сама могу его убить. Знала, он меня не остановит. И вот… я это сделала.

– Не совсем, дорогая. Я сам обо всем позаботился.

– Не старайся меня успокоить и оградить. Я его видела. Дотронулась до него, перевернула, чтобы убедиться. А когда ударила, даже почувствовала под руками какую-то пустоту… когда у него голова проломилась. Я совсем не горжусь и не радуюсь, ничего подобного. Но могу с этим жить… Вот. Кажется, теперь даже лучше, чем было, Тревис.

– Спасибо, – сказал я и перевернулся на спину. Она унесла тазик, полотенце и инструменты.

Вернулась, встала в ногах постели, спросила:

– Что нам теперь делать?

– Я звонил Мейеру, пока ты была без сознания.

– И все ему рассказал?

– Нет. Сказал, еще немного поплаваем.

– Как?

– Пока оба не исцелимся настолько, чтоб люди не задавали вопросов. Если вернемся, придется сделать заявление. Всем захочется получить больше места на первых страницах, сделать побольше снимков. Что хорошего для тебя и детей?

– Ничего.

– Или для родных Фредди?

– Они вполне могут думать, будто он где-то живет на свете.

– И я не могу допустить такой скандальной огласки, Джан. Не могу стать известным в обществе. Потому что тогда потеряю работу. Не хочу привлекать к себе большой интерес властей. Он отчасти уже возник, но я с этим могу справиться. Поэтому глубоко похороним его и ничего не расскажем. Ни слова, Джан. Никому, ни одной душе. Сможешь?

Лицо ее было спокойным, глаза задумчивыми. В морской ночи явственно ощущалось присутствие на борту смерти. Любителю бить по головам жестоко изменила удача. Никогда ему не добраться до островов Каикос. В подсознании у него гнездилось что-то дурное, извращенное, смешанное с темнотой, с беспомощностью, с сексуальным насилием. Под воздействием стресса дурное зашевелилось, задвигалось, стало выплывать на поверхность, но жизнь его кончилась, прежде чем оно вышло из-под контроля.

– А если ты как следует не поправишься? – спросила она. – Если придется искать врача?

– А у нас есть легенда. Мы стреляли по пивным банкам из пистолета тридцать восьмого калибра. Банка вылетела неожиданно. Пистолет выпал из рук и выстрелил, упав на палубу.

– А… кто-нибудь, кроме нас, знает, что он был на борту?

– Вряд ли. Она кивнула:

– Все будет в полном порядке, Тревис. Я смогу. Я встал, вышел на палубу и обнаружил, что совсем позабыл о сигнальных огнях. Мы были далеко в стороне от любого курса небольших судов, а темный корабль в ночи взывает к расследованию. Я вернул яхте легальный статус. Мы шли отлично. Ночь была мягкой, звезды затянуты легким туманом. На севере виднелось гигантское сияние Майами.

Я долго стоял наверху. Когда спустился вниз, она казалась спящей, свернувшись в клубочек на желтом диване в салоне. Посмотрел на нее, понадеявшись, что ей хватит выдержки помочь однорукому мужчине в жутких хлопотах. Под глазами у нее залегли темные круги. Я выключил маленький ночник и побрел в темноте знакомым путем к капитанской каюте.

Я в действительности не знал, выдержит ли она, справится ли, до следующего утра, когда сидел на краю свежезастланной постели, глядя, как она изогнутой иглой для парусов с толстой ниткой зашивает Фредди в его морской саван. Она промыла и заново перевязала мою рану. Я привязал к ногам помощника шерифа запасной якорь, сунул ему за спину его пистолет, наручники, черную кожаную фуражку.

Она вытащила остаток нитки, отмотала с катушки новую, срезала, послюнила, прежде чем вдевать в иголку, и бросила на меня быстрый взгляд. Этот ровный и мрачный взгляд напомнил мне о старых легендах про воинов, которые страшились, что их возьмут в плен живыми и отдадут женщинам.

В конце дня она выдернула со дна якорь, я подвел к этому месту «Флеш», поднял якорь на борт. Мы пошли в сторону, поскрипывая и покачиваясь на волнах. Я поставил автопилот на такую скорость, чтобы просто идти по морю, и мы вместе втащили тюк на боковую палубу. Она взяла книгу, наклонила ее, ловя свет заходящего солнца, прочитала слова, которые мы сочли уместными в данной ситуации.

Отложила книгу, и мы двумя ее руками и одной моей подняли окоченевшее тело. Она удерживала его на поручнях, я наклонился, схватил парусину у ног, сбросил в море. Оно утонуло сразу. А потом я встал к штурвалу и направился к бую, отмечавшему вход в Бискейнский залив.

Глава 17

Как только она осознала необходимость дождаться выздоровления во избежание лишних расспросов, на нее снизошло необычное умиротворение. Подолгу молчала и, по моим догадкам, теперь, зная о том, что и как произошло, отчасти покончила с этим, отчасти начала принимать смерть Таша.

Начала хорошо есть, загорать в солнечные часы, кожа быстро покрылась загаром; стала долго и глубоко спать, набирать вес, костлявое лицо округлилось, пополнели бедра, как ни странно, выглядела стройнее.

Я звонил Мейеру. Подолгу держал руку свободной, а не на перевязи, пока не начинали болеть мышцы.

Джанин позвонила Конни, вернувшейся из поездки с детьми, и та согласилась, что продолжение плавания пойдет Джан на пользу. Поговорила с каждым из мальчиков. Они чувствовали себя прекрасно. Скучали по ней. И она по ним тоже.

В среду, в последний день января, Мейер избавил ее от последних акций «Флетчера» по хорошей цене, а при следующей беседе вечером в понедельник – я звонил с Исламорады – с нескрываемой радостью объявил, что в полдень «Флетчер» взлетел До сорока шести долларов за акцию и через пятнадцать минут биржа приостановила торги, намереваясь полностью расследовать слухи о возможной фальсификации сведений о доходах, об игре спекулятивного синдиката на повышение и о том, что руководство компании тихонько избавилось от всей своей собственности по искусственно вздутым ценам. На Уолл-стрит поговаривают, что это повторение дела «Уэстека», и болтают о сильной причастности к повышению стоимости спекулянта из Флориды по имени Гэри Санто.

– Если эти бумаги когда-нибудь снова допустят на биржу, – добавил Мейер, – они пойдут при открытии приблизительно по шесть долларов, и даже это превышает реальную цену за акцию.

На следующее утро «Флеш» пришвартовался в порту Исламорада, и после завтрака Джан в последний раз обработала мою рану. Входное отверстие превратилось в розовое, хорошо заметное на фоне загара пятно величиной с пятицентовую монету. Джан тщательно осмотрела выходное отверстие, коснулась его рукой, измеряя температуру, и сказала:

– Последний след пропадет через несколько дней. Если бы мы зашили рану, шрама почти не было бы видно… Так, чепуха, словно кто-то нечаянно ткнул тебя острой палкой.

– Вчера я весь день ходил без перевязи. И мог бы секунд пятнадцать держать в вытянутой руке самый маленький кузнечный молот. И буду ходить в рубашке до тех пор, пока новый шрам не побелеет, сравнявшись со старыми.

– Твою шкуру задорого не продашь, – заметила она. – Может, найдутся три-четыре лоскута, из которых получится неплохой абажурчик, остальное придется выбросить.

– Наверно, я просто привержен к несчастным случаям. А вы уже прошли инспекцию, леди. Зачесывай волосы таким манером, и все будет отлично.

– Понимаешь, эту забавную яхту ужасно качало, я чуть не упала и содрала добрый кусок скальпа о какую-то острую штуковину.

– Можем отправляться назад, чтобы Мейер помог тебе сосчитать деньги.

* * *

Позже в тот день она спустилась вниз, вернулась с двумя откупоренными бутылками «Туборга», села ко мне поближе.

– Нечто вроде объявления, Тревис Макги. Может, не будет другой возможности поговорить. Хочу объявить тебя милым, чудаковатым и церемонным типом. В общем, ты мне не слишком нравился до смерти Таша, я не понимала, за что он тебя любит, а теперь, кажется, понимаю.

– Расскажи-ка. Вдруг пригодится.

– Перспектива остаться наедине с тобой ужасала меня. Я считала тебя утешителем маленьких вдовушек. Жизнь продолжается и так далее, разреши, я верну тебя к жизни, моя дорогая. Женщина всегда знает, что мужчина находит ее физически привлекательной, и я льстила себе такой мыслью.

– И правильно делала.

– Ждала неких логических доводов хронического жеребца, в том числе «Таш одобрил бы это» и, в конце концов, «для здоровья полезно». А ты был таким сдержанным, ласковым и деликатным. Спасибо.

– Пожалуйста.

– Может, я и сама справилась бы, подавила бы некий импульс самоуничтожения. Не знаю. Не знаю, однолюбка я или нет. По-моему, что-то вроде того. Может быть, эта моя сторона – интимная – снова когда-нибудь оживет. Так или иначе, меня радует, что ты не заставил меня делать выбор. Физически мне гораздо лучше, чем прежде. Лучше с нервами. Но я все еще половина личности. И чертовски одинокая… А мир стал совсем… плоским. – Она наклонилась, поцеловала меня за ухом. – Спасибо, милый, что не попытался стать Божьим даром для сироты.

– Буду рад видеть тебя На борту в любое время. Ты отлично здесь смотришься.

Она усмехнулась кривой горькой усмешкой, глаза увлажнились. Взяла меня за руку, крепко сжала. Мы были детьми в брошенном сарае, вокруг грохотала сильнейшая буря, и ради успокоения мы держались за руки. Ее бурей был Таш, моей – может быть, Пусс.

В следующую среду, в Валентинов день, в самый полдень явился Мейер, нарушив мои планы вырезать кусок нотилекса, искусно имитирующий выгоревшее на солнце тиковое дерево, и постелить на палубе.

– Итак, я пришел и принес вам «валентинку»[39]39
  «Валентинка» – открытка с любовным посланием, которые рассылают в день святого Валентина (14 февраля).


[Закрыть], – объявил он.

– Мейер, иногда ты ведешь себя точь-в-точь как Порки, причем я при этом чувствую себя Пого[40]40
  Поросенок Порки – персонаж короткометражных мультфильмов; опоссум Пого – персонаж комиксов, «разумное, терпеливое, сердечное, наивное, дружелюбное существо».


[Закрыть].

– Читай.

Я отложил нож, которым резал винил, раскрыл открытку. Самодельная. Нарисовано сердце, пронзенное стрелой, на конце которой болтался символ доллара. И следующее послание:

"Розы алые, фиалки голубые. Искренние, бескорыстные усилия ради убитой горем вдовы старого друга не останутся без награды».

Внутри сложенной открытки лежал его личный чек на двадцать пять тысяч долларов, выписанный на мое имя.

– Это что за чертовщина?

– Ничего себе благодарность! Было больно смотреть, как ты утрачиваешь профессиональный статус, Макги. Как становишься мягким и сентиментальным. Поэтому я с помощью своего личного счета ввел нас в игру с «Флетчером», отлично поработал, вышел и разделил прибыль ровно пополам. Это чек. Заплати налоги. Немножечко поживи. Пусть на сей раз отставка продлится подольше. Можем собрать компанию, поплавать на этом безнравственном плавучем судне, сожалея о сказанных навеселе глупостях. У нас был контракт на спасательные работы, дурак. Гонорар относительно невелик, но справедлив.

– А ты сравнительно велик, но тоже справедлив.

– И я так думаю. Где чек? В кармане? Так быстро? Хорошо. – Он взглянул на часы. – Я веду леди на ленч. Смотри, чтобы палуба была красивой и аккуратной, капитан.

И он ушел, напевая.

Не прошло и четырех минут, как наполовину знакомый голос окликнул:

– Мистер Макги?

Я отвлекся от весьма сложной укладки винила в углу возле люка и увидел троицу, выстроившуюся на причале и взиравшую на меня без особой приветливости и энтузиазма. Гэри Санто слева, Мэри Смит в ярко-оранжевом мини и детской шляпке посередине. Справа незнакомец среднего роста, сутулый, худой, бледный, болезненный, с физиономией умирающей с голоду моли, в очках в массивной черной оправе и с кейсом в руке.

– Как жизнь, Гэри, старина? – осведомился я. – Мисс Мэри…

– А это мистер Д. С Спартен, один из моих адвокатов. Можно подняться на борт?

– Ну, конечно. Прошу.

Я провел их в салон. Обмена рукопожатиями не последовало. Я извинился, вышел, смыл с рук грязь, сбросил пропотевшую футболку, вытер мокрым полотенцем грудь, шею, плечи, надел свежую белую спортивную рубашку и вернулся к ним.

– Кофе, друзья? Выпьете чего-нибудь?

– Нет, спасибо, – отказался Санто. Заговорил Спартен голосом говорящего компьютера с легким гулом в динамиках:

– Было бы разумным присутствие вашего адвоката, если вы сможете быстро его пригласить.

– К чему мне адвокаты? Меня кто-то преследует?

– Бросьте эти чертовы выкрутасы! – вмешался Санто; лицо его слегка припухло, пошло пятнами, словно массажисты в последнее время не слишком хорошо работали.

– Прошу вас, мистер Санто, – одернул его Спартен. – Мистер Макги, мы столкнулись с ситуацией, которая может вылиться в весьма тщательное расследование роли мистера Санто в спекуляциях с акциями «Флетчер индастрис». Вполне может возникнуть необходимость в свидетельстве о вашей причастности к предложению этой… м-м-м… возможности помещения капитала вниманию мистера Санто.

– Почему?

– Кажется, существует неявное мнение, будто мистер Санто знал о сомнительном положении «Флетчер индастрис», в связи с чем его убедили сыграть на повышение, потом на понижение, каковой план был прерван приостановкой торгов собственностью компании «Флетчер». Для демонстрации благих намерений мистера Санто нам придется затребовать через суд сведения о ваших сделках, показав, что вы заняли позицию по акциям «Флетчера», потом пришли к мистеру Санто, возбудили его интерес, и после исследования текущего положения компании мистер Санто активно принялся совершать сделки.

Я покачал головой:

– Вы, мистер Спартен, чего-то не поняли. Я никогда не покупал ни одной акции «Флетчера». У меня нет вообще ни одной акции. И никогда не было.

– Брось, приятель, – грубо рявкнул Санто. – Советую сознаться, что ты хорошенько попользовался «Флетчером». Лучше покажи, как нагрел на нем руки.

– Никогда в жизни не держал ни одной акции! Спартен омрачился, полез в кейс, вытащил пачку ксероксных копий фальшивых отчетов о маржинальных сделках через Шаттса, Гейлора, Стиса и остальную компанию.

– Вот, мистер Макги. Вам, безусловно, известно, что суд может затребовать ваши бухгалтерские счета из брокерской конторы.

Я взглянул и протянул обратно:

– Я бы сказал, довольно сумбурный набор брокеров, друзья. Если позволите высказать предположение, я бы сказал, это копии какой-то липы, или попросту у меня есть тезка. Даже не знаю, о чем это вы тут толкуете.

– Но мисс Смит готова засвидетельствовать вашу с ней беседу и получение от вас оригиналов, с которых изготовлены копии. Вы действительно будете отрицать, что приходили в офис мистера Санто и разговаривали на эту тему с мисс Смит?

– Приходил, конечно. Встреча не была назначена, и я с большим трудом добился беседы хоть с кем-нибудь, даже с этой симпатичной крошкой-охранницей. Думаю, наш разговор был записан, просто на случай, знаете, для справки. Но не думаю, чтобы вы предъявили подобную запись. Даже если решитесь, ее придется предъявлять целиком, а не отдельными кусками.

– Запись действительно есть, – сказал Спартен. – И мы можем доказать, что беседа предшествовала проявлению мистером Санто заинтересованности в акциях «Флетчер».

– Спартен, – перебил Гэри Санто, – по-моему, этот сукин сын чересчур умный. По-моему, он на кого-то работает. По-моему, он меня подставил.

– Иногда я работаю на людей, – подтвердил я, – только не слишком долго. Мэри, помнишь наш длинный разговор про участок Гэри в округе Шавана, которым он владеет под прикрытием «Саутвей лэндс инкорпорейтед»?

– Что? – опешила она. – Не было ничего подобного.

– Ты ведь, милочка, подтвердила слух, будто «Саутвей» собирается продать его «Кэлитрону» за хорошие деньги, если парень по имени Ла Франс сможет собрать остальные участки.

– Что вы пытаетесь мне приписать?

– Боже! Может, я ненароком проговорился и навлек на тебя неприятности?.. Наверно, мы говорили об этом не в офисе, а в другом месте, попозже, моя дорогая.

– Мы об этом никогда не говорили! Я покачал головой:

– Но ведь ты мне рассказала, как до тебя добрался Бэннон, ты выпивала с ним в аэропорту, он тебе сообщил, что его прижали, и ему нужна помощь Санто, а ты решила не беспокоить подобными мелочами мистера Санто, которому нечего тратить время на незначительного субъекта, случайно оказавшегося на дороге.

Она закусила зубками губу точно так, как при разговоре с Ташем.

– Помнишь, милочка? – продолжал я. – Ты сказала, что, кажется, мистер Санто обмолвился, как в пентхаусе отеля в Атланте Ла Франс старался уговорить его купить собственность Бэннона, а он ответил, мол, это проблема Ла Франса, и он ее решать не собирается. Это было в тот вечер, когда ты дала мне карт-бланш от Санто.

Я успел вовремя. Санто вскочил, ринулся, замахнулся, чтобы влепить пощечину, которая выбила бы ей зубы. Я перехватил его руку, заломил за спину, дернул вниз. Санто рухнул на желтый диван с такой силой, что голова запрокинулась, а потом очутился на ковре на четвереньках.

– Минуточку, джентльмены! Минутку! – взмолился Спартен.

Санто встряхнул закружившейся головой. Я вздернул его за шиворот, посадил на диван, встал перед ним и сказал:

– Время забав кончилось, Гэри, малыш. Крошка не проронила ни слова, будь я проклят. Она верная и энергичная, но ей так и не удалось подобраться ко мне поближе. Я об этом позаботился. Таш Бэннон был чертовски хорошим другом. Ты нажал на него чужими руками и придавил к земле. Потом вышло несколько осечек, они перестарались и убили его.

Он смотрел на меня во все глаза, слушал очень внимательно.

– Я раздавил Ла Франса. Раздавил бы тебя, если бы придумал способ. Но ты слишком крупный и слишком размашистый. Могу только немножко ужалить.

– Немножко? – с удивлением переспросил он. – Немножко? Ты начисто лишил меня спекулятивного капитала, приятель. Выставил меня в таком свете, что стоит мне взяться за любой новый выпуск акций, и он никогда с места не стронется. Немножко ужалить! Черт возьми, я ведь мог не соглашаться на твою аферу! И все это из-за какого-то… твоего мелкого гнусного друга?

Я наклонился, хлестнул его по щеке, другим ударом вернул голову в прежнее положение, предупредил:

– Не забывай о хороших манерах, – и отодвинулся, позволяя ему встать с дивана.

Он не стал подниматься. Вытащил белоснежный носовой платок, промокнул краешек рта, разглядел капельку крови.

Я повернулся к Спартену:

– Объясните ему, в каком он окажется положении, если выяснится, что у меня никогда не было ни одной акции «Флетчера».

– Ну… в таком случае будет исключен единственно возможный способ облегчить сложившуюся ситуацию.

Я опять посмотрел на Санто, разглядев под напомаженной лощеной внешностью серый налет. Совсем легкий. Не такой, как у Ла Франса. Но он был заметен, наряду с явственным признаком признания своего поражения. Он еще раз промокнул рот и встал.

– Пойдемте, Спартен. – Остановился перед креслом Мэри Смит, мешая ей встать. – Ты уволена, глупая сука!

– Но вы же слышали, он сказал, я не сделала…

– Ты не сделала то, за что получила надбавку. Должна была подобраться поближе, выуживать любую мелочь. Могла спасти меня от ловушки, где я потерял столько, что хватило бы купить пять тысяч таких, как ты, до конца жизни. И поэтому стала слишком дорогой. Я велю собрать в офисе барахло и забросить к тебе на квартиру. Чек пришлю по почте. Меня стошнит, если еще раз тебя увижу.

– Гэри, вы даже не представляете, как это чувство взаимно. Он опять замахнулся.

– Кхм, – кашлянул я.

Опустив руку, Санто быстро ушел. Спартен поспешил за ним, бросив на меня единственный отчаянный взгляд. Она сгорбилась в кресле и устало выдохнула:

– У-ух! Мне рассказывали, что выпадают подобные дни. – Глянула на меня через изумрудные линзы. – Большое спасибо, Макги.

– Я не хотел, чтобы все вышло именно так, Мэри Смит.

– Но похоже, все вышло именно так. Во многих отношениях это была очень-очень милая работа, приятель. Иногда весьма гнусная. Знаешь, я даже не представляла, с какой радостью посмотрю, как великого Гэри Санто валяют в грязи. Забавно. За три года он трижды давал мне по морде. Тогда я сказала себе: еще разок, братец, и все. И что же, ушла бы? Не знаю. Но начинаю думать, что да.

– Пришлет он какого-нибудь накачанного лоботряса, который отучит меня от нехороших поступков?

Она, чуть нахмурясь, взглянула на меня, наклонив голову.

– Я бы сказала, нет. То есть если бы ты, по его мнению, абсолютно один это провернул, по-моему, мог бы прислать. Но, подумав как следует, он не поверит, будто такой тип, как ты, мог настолько беспросветно его одурачить. Сочтет тебя крайним и, думаю, вполне может оставить в покое. Вдобавок ему о многом надо поразмыслить.

– Ты тоже считаешь меня крайним?

– Склонна несколько усомниться. Не угостишь ли безработную девушку выпивкой, а потом и обедом? Знаешь, я особенной печали не испытываю. А у тебя тут неплохо, Макги. В прошлый раз, глядя со стороны, я бы этого не сказала.

– Чистый бурбон с водой без льда?

– Точно.

Когда я готовил напитки, раздался сигнал почтальона, который сунул почту под уголок мата на палубе. Я вручил Мэри бокал, принес почту, перебрал обычную белиберду и увидел авиаконверт из Чикаго, надписанный крупным круглым почерком Пусс.

– Извинишь ненадолго, пока я прочту?

– Конечно. Посижу тут, подумаю о своем будущем.

"Милый, дорогой старичок, я как-то сказала, что все тебе напишу, так и делаю, даже питаю призрачную надежду на твою способность читать между слов. Фамилия правильная, я на этот счет соврала. А город – нет, и Чикаго тоже. И развода не было. Я очень нежно любила Пола и до сих пор люблю. Тебя тоже, но чуточку по-другому. Ох, этот поганый Мейер с его поганым законом! Найди симпатичную девочку, пусть поцелует старого урода и сообщит, что он был совершенно прав. Видишь ли, мой дорогой, примерно за полгода до нашей встречи на пляже, когда мне в ступню воткнулась живая подушечка для иголок, из моей головы вырезали маленькое чудище размером, наверно, почти с английский каштан, с тремя толстыми лапками, как у паука, – у половинки паука. Люди в белых халатах копались в этой голове, стараясь найти каждый кусочек чудища, ибо оно оказалось весьма ядовитым. И вот… волосы отросли, я избавилась от сумятицы в мыслях, четко все вспомнила, приперла одного старого друга к стенке его кабинета, и он сдался, ибо достаточно долго меня знает и соображает, что я весьма плотно набита опилками. Вероятность его догадки – один к пятидесяти. Лечения не существует. Просто гуляй, почаще проверяйся, пускай в глаза яркий свет, стой, дотрагиваясь кончиком пальца до кончика носа с закрытыми глазами. Вот какая чепуха. А перья рисуют на маленьком мониторе электронные графики. Я могу с этим смириться, милый, жизнь ведь такая неопределенная, а я годами находила себе неплохое занятие. Но не могу примириться с жизнью в ожидании. Милый Пол сентиментален, как немец, и мы ежеминутно помнили о дьявольской бомбе с часовым механизмом. Жизнь стала похожа на похороны, слишком много друзей разузнали об этом, и каждый старался быть дьявольски милым и понимающим на долгой прощальной вечеринке. Я пришла к мысли всех их одурачить, раз уж мне не повезло. И в конце концов объявила Полу, что, если это и есть конец моей жизни, он становится жутко мрачным, с чрезмерным количеством скрипичной музыки, тогда как я веселая и не желаю, чтоб люди на меня смотрели полными слез глазами. Поэтому получила деньги под облигации, предназначенные для учебы детей, которых у меня никогда не было, и отправилась на охоту, и нашла тебя. Не слишком ли я настырно лезла в койку? Не слишком ли жадно старалась прожить каждый день? Милый, я из породы кузнечиков, и ты тоже. Благослови тебя Бог, каждый день я десятки раз забывала прислушиваться к происходящему в рыжей голове. Радуйся, что веселил и ублажал рыжеволосую леди в то время… Ей это нравилось. И ты нравился. Нам хорошо было вместе, и это не означало измены Полу! Он очень упорный и стойкий. Можешь представить себя, дорогой, женатым на чудесной Джанин, которая знает о твоей смертельной болезни? Она до сумасшествия нянчилась бы с тобой, пока ты не сбежал бы, как я сбежала. Но все время присутствовало поганое ощущение, что уж слишком мне хорошо. Я постоянно твердила себе: черт возьми, девочка, ты это заслужила. А потом волосатый Мейер процитировал свой проклятый закон о том, что трудней всего сделать именно то, что следует. Догадываюсь, ты, наверно, недоумевал на мой счет, а может быть, и ненавидел меня немножко. Я должна была убежать от тебя именно в тот момент и именно таким образом, иначе вообще не ушла бы. Знаешь, милый, у умирающих тоже есть особая обязанность – не проявлять чрезмерного эгоизма. Я лишила Пола возможности быть со мной, потому что ему только это и нужно… только этого он от меня ждал, и я забывала, что надо уйти, надолго, дав ему побольше времени, чтобы он хоть прошел через самое худшее. Он совсем не стал дознаваться. Не знаю, думает он или нет о присутствии на сцене другого мужчины. Вы понравились бы друг другу. В любом случае, представительницы женского пола – вечные свахи, и я написала длиннейшее в своей жизни письмо Джанин, полное девичьей болтовни, рассуждений о жизни и смерти. Надеюсь, ввела ее в заблуждение, сплетя целый короб вранья насчет Странных Каникул Пусс Киллиан, сообщив имя и адрес Пола с разрешением рассказать, какой я была и что происходило между неизвестными ему людьми. Интрига хитрая. Он химик-экспериментатор и, может быть, самый добрый из всех живущих на свете людей. Так или иначе, на прошлой неделе зрачок левого глаза вдруг увеличился вдвое, меня проверили и обследовали, улыбаясь стеклянными улыбками. Пишу по дороге в то место, где должны снова открыть дверцу и еще разок заглянуть. Могут снова закрыть и плюнуть: черт с ним. Могут влезть и, сами того не желая, ускорить мое путешествие. Могут превратить меня в овощ, могут вернуть к жизни еще на какое-то время, долгое или короткое. Только, судя по разговорам вокруг… Понимаешь теперь? Я боюсь. Я, конечно, боюсь. Отсюда начинается настоящая чернота, и надолго. Но не чувствую ни сожаления, ни раскаяния, потому что сбежала тогда, когда следовало сбежать, а Мейер вернул меня в нужный момент. Не грусти – если мне удалось повзрослеть, то и ты тоже должен попробовать. Сделай так, дорогой мой Трев. Найди себе девчонку-кузнечика, погрузи на борт «плимут», провизию и иди, веселись, загорай, плавай по красивым заливам. У нее должен быть хороший аппетит, не должно быть намерения навсегда остаться, кувыркайся с ней нежно, от всей души, но почаще – когда она спит, а ты нет, когда ты обнимаешь ее, когда вы засыпаете, лежа друг с другом, как чайные ложечки, когда она утыкается головой под твой жуткий подбородок, – считай, будто это…

любившая тебя Пусс».

– Что-то случилось? – раздался голос. Я поднял глаза на Мэри Смит, понял, что она спрашивает не в первый раз.

– Нет. Просто письмо от старого друга.

– У тебя странный вид.

– Должно быть… потому, что старый друг решил простить старый долг.

Я встал, взял бутылку, наполнил ее бокал. Она подняла его и произнесла тост:

– За неоплаченный отпуск. Боже, какая была замечательная работа! Какая сладкая и роскошная жизнь, милый. Но знаешь, порой сигналит инстинкт. По-моему, у Санто начинаются и другие проблемы. По-моему, он собирается покрепче натянуть вожжи, чтобы удержаться, и задохнется, утратит стиль, а через пару лет про него, как про многих других, скажут: «Вы только посмотрите, во что он превратился».

В письме Пусс сказано: «Отсюда начинается настоящая чернота, и надолго».

Я чувствовал, как у меня упало сердце. Покатилось вниз и теперь там останется.

Я смотрел на Мэри Смит, словно никогда ее раньше не видел. Она сидела с тайной удовлетворенной улыбкой, думая о своих пожеланиях Гэри Санто. Пила из бокала маленькими стрекозиными глотками. Край юбки доходил до середины бедер. Роскошные ноги с медовым загаром закинуты одна на другую. Ранний дневной свет, лившийся в иллюминаторы, падал на блестящие темно-каштановые волосы. Таинственные ресницы скрывали живую пластиковую зелень, уголки пухлых губ изогнулись в сокровенной полуулыбке. Поднялась, прошлась, разглядывая этикетки пластинок на полке возле проигрывателя, спросила: