Текст книги "Космос. Иллюстрированная история астрономии и космологии"

КОРЕЯ И ЯПОНИЯ

В древней японской мифологии главную роль играет богиня Солнца Аматэрасу. Ее брат, бог Луны Цукиеми, не столь значителен по положению, если не принимать во внимание нескольких историй о появлении японского архипелага, который обязан своим рождением союзу Солнца и Луны. Звезды, по всей видимости, занимают еще менее влиятельное положение. Сохранились ранние свидетельства о празднествах, посвященных отдельным звездам, но эта идея, скорее всего, пришла из Китая: письменные упоминания об этом начинают увеличиваться в числе со времени укоренения буддизма, пришедшего из Китая в VI в. н. э. Это культурное вторжение немедленно вызывает в Японии споры об отношениях между старыми японскими богами и богами буддийского пантеона. Наиболее разительные параллели наблюдались между японской богиней Солнца и солнечным мифом, связанным непосредственно с Буддой. В результате появилось представление о Будде Вайрочане (Лучезарном), которое продолжало использоваться в японских богослужениях вплоть до XIX в., когда его запретили.

Корея была, во многих отношениях, перевалочным пунктом китайской астрономии на ее пути в Японию. Случай, хорошо иллюстрирующий характер стихийного дрейфа идей через Азию, завершившийся морским путешествием в Японию, берет начало в VIII в., когда на службу в национальную обсерваторию Тан поступили специалисты, представлявшие как минимум три индийские школы. В VII и VIII вв. два индийских астронома – Цюйтань Ло и Гаутама Сиддхартха – сумели дослужиться до поста директора Управления астрономии Китая. В 729 г. ввели в употребление новый календарь – «Даянь ли», разработанный И Синем. Спустя три года индийский астроном Цюйтань Чжуань, полагавший, что его ученое мнение также должно приниматься в расчет, организовал при дворе диспут по поводу точности календаря. Он обвинил автора календаря в незаконных и к тому же ошибочных заимствованиях из индийских источников. Таким образом, устроили конкурс между тремя календарями – индийским (Наваграха, известным в Китае как «Цзючжи ли»), а также старой и новой версиями китайского календаря. В ходе конкурса было доказано, что лучшим является «Даянь ли». Поэтому индийский «Цзючжи ли» не оказал почти никакого влияния на официальную китайскую практику, однако, несмотря на это, он был принят в Корее и утвердился там на довольно долгое время. Он также, до известной степени, повлиял на корейскую математику, поскольку включал в себя тригонометрические таблицы и руководства по их использованию – предмет, в котором индийские астрономы были хорошо подкованы.

После заметной эмиграции из Кореи и Китая в VI, VII и VIII вв. в Японию, там, вслед за астрономией, учредили многие другие технические и научные профессии. До первого знакомства с европейской наукой (1543) японская наука о небе основывалась почти целиком на китайской и корейской традиции. В 607 г., во время правления в Китае династии Суй (581–618), японский император отправил в Китай послов; вернувшись, они рассказали о роли, которую играла астрономия в дворцовой жизни. В течение всего следующего столетия корейские специалисты часто приглашались для обучения своему мастерству в Японию, и по мере того как укоренялись китайские представления о мире, в китайскую модель стали внедряться новые институциональные стандарты. Подобно китайскому Управлению астрономии, японскому «Совету Инь-Ян» вменялось в обязанности заниматься астрологией, осуществлять инь-ян-прогнозирование и изготавливать календари, важные с точки зрения упорядочивания дворцовых церемоний. Нужно признать, что по степени привлечения аналитических навыков последний комплекс задач требовал наибольшей затраты сил и что на шкале человеческой мудрости, принятой в Китае, астрология и алхимия всегда ценились выше всего остального. Даже в период правления клана Токугавы (1600–1867), когда система конфуцианских ценностей сделала японский сёгунат (военное правительство) более восприимчивым к тому, чтобы начать придавать высокое значение математическим аспектам астрономии, наследственные семейства инь-ян-предсказателей продолжали занимать более высокие ступени в социальной иерархии. Это не предвещало ничего хорошего для развития астрономической теории.

До того как военный класс захватил власть, японское правительство было монополизировано наследственной придворной аристократией, которая в конечном счете полностью разрушила бюрократические структуры, заимствованные у Китая, и, таким образом, утвердила свои претензии на абсолютную власть. Наследственная система мало способствовала интеллектуальному прогрессу, и ответственность за астрологию и составление календарей находилась в ведении главным образом двух семейств – рода Абе и рода Камо. Это никак не поощряло развитие научных стандартов, и даже рутинная математическая техника, лежащая в основе составления календаря – довольно простая для любого подготовленного астронома, – стала трактоваться как в высшей степени заумная и сакральная. Однако это компенсировалось одним преимуществом: уберегло календарь от постоянных пересмотров, осуществляемых в Китае веками. В Японии гораздо больший интерес проявляли в отношении благоприятных или неблагоприятных дней, чем в отношении астрономических достоинств календаря. Японцы не изготавливали и не использовали инструменты, сравнимые по качеству с теми, что применялись китайскими астрономами, а в некоторые периоды за частное использование инструментов для измерения времени налагались даже тяжелые правовые взыскания. И все же, по мере того как снижались государственные стандарты, в процедуру составления календаря стали прокрадываться слабые элементы состязательности. Появилось большое количество неавторизованных сельскохозяйственных календарей, а буддийская школа Сукуё до бросила вызов и стала соперничать с дворцовыми вычислителями в вопросах предсказания затмений. В этом можно было увидеть проблеск надежды на будущее дисциплины, но конкуренция не дала почти никаких результатов. Астрономическое знание, будучи почти полностью зависимым от устаревших китайских источников, продолжало постепенно угасать, пока обе культуры не вошли в соприкосновение с новыми видами деятельности, благодаря мощнейшему влиянию, оказанному на них европейской традицией в XVI в.

МИССИЯ ИЕЗУИТОВ В ЯПОНИИ

Иезуиты, или члены Общества Иисуса, представляли орден, основанный Игнатием Лойолой. Будучи обращенным в веру во время лечения ранения, полученного в бою, он собрал вокруг себя нескольких товарищей и создал религиозный орден, получивший в 1540 г. одобрение папы Павла III. По стилю организации орден многое заимствовал от жесткой дисциплины военного образца, но значительное число его членов вскоре стали считать себя интеллектуальной элитой. Они практически сразу открыли миссионерскую деятельность во всех частях света, и первым значительным предприятием такого рода стало путешествие Франсуа Ксавье в Индию и Японию (1541–1552). Следующим шагом стало основание крупной католической миссии в Макао – на острове, находящемся неподалеку от юго-восточного побережья Китая, колонизированном португальцами. Эта миссия также была инициирована орденом иезуитов и, после ряда неудач в реализации апостольских намерений, обрела поддержку благодаря имеющимся у миссионеров астрономическим навыкам. И в Японии, и в Китае работа миссионеров имела громадный долговременной эффект, несмотря на то что в 1600–1640 гг. каждого миссионера, прибывавшего в Японию, либо казнили, либо высылали; такая же участь постигла миссионеров, прибывших в Китай в 1665 г. После 1638 г. из всех иностранцев на территории Японии позволялось находиться только китайцам и голландцам; им предписывалось оставаться в городе Нагасаки и заниматься только торговыми делами. Тем не менее приставленные к ним государственные переводчики имели возможность читать западную литературу, и через их посредство западные учения медленно, извилистыми путями просачивались в японскую культуру.

Ксавье высадился в Японии в 1549 г. Несмотря на возникшие вначале языковые сложности, его проповеди в итоге нашли отклик у многих японцев. Он обнаружил в них горячую склонность к изучению космических явлений, таких как планетные движения и расчет затмений, особенно когда они осознали превосходство западных методов над теми, что были получены ими из Китая. Астрономия зачастую становилась средством обращения представителей высших классов в христианскую веру. По мере обращения элит низшие слои общества, подчиняясь освященным веками обычаям, массово следовали их примеру.

Уже в 1552 г. Ксавье стал обучать японцев, рассказывая им о сферичности Земли и других воззрениях Аристотеля. Прекрасную иллюстрацию того, как сами японцы воспринимали эти идеи, можно найти в подробных комментариях к западному трактату, опубликованных около 1650 г. конфуцианским врачом Мукаем Генсё (его книга «Кэнкон Бэсэцу» представляет собой собрание комментариев к космологическому труду, написанному Криштованом Феррейрой). Он сопоставлял взгляды «тех, кто пишет вертикально и ест с помощью палочек» и «тех, кто пишет горизонтально и ест голыми руками». Уроженцы Запада, как он полагал, изобретательны в решении технических вопросов, имеющих отношение к видимым явлениям и практической пользе, но слабы в метафизике, особенно в понимании того, что есть рай и что есть ад. Идеям индусов он придавал только духовное значение, считая во всем остальном их фантастичными и невразумительными. В отношение китайских и японских традиций он остался верен неоконфуцианству, не утратив своего восхищения перед этим учением. Однако, судя по всему, вне зависимости от того, насколько это противоречило его здравому смыслу, и он сам, и другие местные комментаторы научились у западных проповедников многому как поверхностному, так и полезному, в том числе астрономии.

Первым государственным астрономом в японском сёгуне был автор, хорошо разбирающийся в математической астрономии, – Сибукава Харуми, осуществивший первую масштабную национальную реформу японского календаря. Он использовал главным образом китайский календарь «Шоуши ли» (1282), но со ссылками на два других календаря, один из которых составлен китайскими иезуитами – «Ши-сэнь» (1644). Он не проводил новых наблюдений, но обладал достаточной квалификацией для того, чтобы адаптировать календарь к долготе Японии. После долгих дебатов его календарь «Дзёкё» был принят в 1684 г., и Япония наконец обрела то, что могла по праву считать только своим. Будучи во многих отношениях традиционным, этот календарь тем не менее включал в себя несколько оригинальных технических приемов, и когда его представляли на заседании Королевского общества в Лондоне, некоторые его аспекты квалифицировали как весьма небезынтересные, например – методику интерполяции.

Человеком, еще в большей степени ответственным за внедрение в японскую астрономию европейских моделей, был Асада Горю (1734–1799; это его последний псевдоним, а настоящее имя – Аубэ Ясуаки). Являясь членом семейства конфуцианской гражданской администрации в правлении феодального поместья Кицуки, он имел доступ к китайским и иезуито-китайским трудам и заработал неплохую репутацию, когда его предвычисления солнечного затмения 1763 г. оказались гораздо ближе к истине, чем официальные государственные предсказания. Занимая должность медика при феодале, отказавшем ему в просьбе заниматься любимым делом – астрономией, он сбежал в Осаку и, чтобы прокормить себя, стал практикующим врачом в среде обеспеченного купеческого сословия. Кроме того, он учил астрономии, и его школа, использовав новые инструменты (многие из них, включая телескоп, он изготовил самостоятельно), начала сбор новых данных. Их точность оказалась абсолютно беспрецедентной в японской науке того времени. В опубликованной теории планетного движения, основанной главным образом на давно устаревшей системе Тихо Браге, приведены новые параметры, которые Асада и его ученики вывели самостоятельно.

Многие из его учеников – выходцы из класса самураев. Другие феодалы, и даже сам сёгунат, предлагали создать ему максимально благоприятные условия для работы, но неприятные воспоминания о раннем дезертирстве принудили его отклонить все предложения. В последующие годы он участвовал в хорошо налаженном движении по переводу голландских научных работ на японский язык. Он способствовал созданию синтезированной астрономии, что весьма необычно, поскольку она представляла собой смесь теорий из разных эпох с элементами, взятыми из учений Ньютона, Кеплера, Коперника и Птолемея, без каких либо замечаний по поводу хронологической очередности их открытий. Он был алгебраистом по духу и никогда не признавал в полной мере преимущества, предоставляемые геометрическими моделями. Он так и не смог овладеть теорией гравитации Ньютона. Но анализируя имеющиеся у него европейские данные, он разработал некоторое количество полезных технических приемов и способствовал изобретению формулы, позволяющей довольно точно рассчитывать продолжительность тропического года.

Последним великим японским астрономом, работавшим в традиционном стиле и разделявшим стремление Асада поменять направление развития этой науки, был Сибукава Кагесуки (1787–1856). К этому времени от влияния иезуитов почти не осталось следа, но связи с иностранцами могли иметь неприятные последствия для человека, брата которого казнили за помощь, оказанную им одному немецкому путешественнику в нелегальном вывозе из страны запрещенных материалов. Работая в Управлении астрономии, Сибукава имел возможность знакомиться со всей доступной ему зарубежной литературой. Его настойчивые попытки внести поправки в неточные данные, бывшие в ходу в то время (большинство из них сфабриковали астрономы, не испытывавшие потребности в достоверном отображении реальности), достойны драматического пера. В итоге он посвятил свои дни решению технических вопросов. Он понял, что его соотечественники в скором времени сами смогут ознакомиться с доктринами Коперника и Ньютона, и тоже постарался подготовить почву для этого, хотя и без особых симпатий к итоговым выводам этих теорий. «Давайте сначала расплавим математические методы западной науки, а затем отольем их заново в своих традиционных формах», – писал он, используя одну китайскую поговорку.

ИЕЗУИТСКАЯ МИССИЯ В КИТАЕ

Маттео Риччи родился в 1552 г. в городе Мачерата в Италии в семье фармацевта. Риччи вступил в орден иезуитов и изучал астрономию (в числе прочих предметов) в Римской коллегии. Из преподавателей колледжа наибольшее влияние на него оказал Кристоф Клавий, друг Галилео Галилея и один из наиболее уважаемых европейских астрономов того времени, не разделявший тем не менее идею Коперника о центральном положении Солнца во Вселенной. В 1577 г. Риччи покинул Рим с иезуитской миссией и, отправившись морем из Лиссабона, достиг сначала Гоа, а затем Макао, прибыв туда в 1582 г. В 1583 г. он добрался до Китая и присоединился к другому иезуитскому астроному Микеле Руджери. Риччи поселился в Чао-Чин в провинции Гуандун, но много путешествовал. Основав несколько миссий в разных частях империи, он, наконец, поселился в Биджине (впоследствии – Пекин) в 1601 г., пользуясь покровительством императора Ваньли. Он пребывал там вплоть до своей смерти в 1610 г.

Завоевав доверие в официальных китайских кругах своим умением разбираться в календарных вычислениях, Риччи и его соратники опубликовали тщательно подобранный сборник европейских материалов, которые аккуратно выбирались таким образом, чтобы продемонстрировать несостоятельность противоречивших им китайских наработок. Это совсем не сложно сделать в области астрономии. Труды Риччи, написанные на китайском языке, посвящены преимущественно теологии и этике, но помимо этого он перевел и издал сокращенный вариант сочинения Клавия об астролябии, календаре, сферической тригонометрии и общих математических вопросах, включая первые шесть книг геометрии Евклида. В этом ему помогал его ученик Сюй Гуанци. Они опубликовали несколько изданий огромной карты мира (179×69 сантиметров), дав китайцам первое представление о взаимном расположении земель и морей на большей части земного шара. В числе прочих полезных астрономических методик, которым учили иезуиты, была новая европейская алгебра, а позже – логарифмы и счетно-логарифмическая линейка для облегчения расчетов.

Нет нужды говорить о том, что влияние, произведенное всей этой деятельностью, оказалось весьма значительным и радикально поменяло направление развития китайской науки, которая практически не эволюционировала до начала правления династии Мин и раннего периода династии Цин. Однако в своих письмах, отправляемых на родину, иезуиты рисовали китайскую науку в радужном цвете. Они создали у европейцев впечатление, будто им удалось открыть великую астрономическую культуру. Что могло произвести на них такое сильное впечатление? Среди прочего они обнаружили в Китае богатый источник потенциально полезной астрономической информации, относящейся к далекому прошлому, которая сама по себе привлекала (и продолжает привлекать) внимание скорее с чисто астрономической, а не исторической точки зрения. Словом, обмены шли в обоих направлениях. Первый телескоп, достигший Китая, привез Иоганн Шрек (отец Теренций) в 1618 г. и передал императору в 1634 г. Шрек был талантливым ученым, состоял в переписке с Галилеем и Кеплером. Это произошло как раз в то время, когда иезуиты начали составлять капитальное изложение современного научного знания (как традиционного, так и западного) – проект, обладавший как научной, так и исторической ценностью, продолжавший успешно реализовываться и в XVIII в.

Судьба иезуитов в Китае резко изменилась в результате политических перемен. Если в начале 1600‐х гг. они находили некоторое сочувствие при дворе Мин, то впоследствии сила их убеждений, похоже, стала иссякать, поскольку в течение следующих двух поколений им удалось обратить в свою веру не более двух или трех высших государственных чиновников. Они стали испытывать трудности с публикацией трудов, содержащих западные воззрения. Обстоятельства резко изменились около 1644 г., когда маньчжурские оккупанты вторглись в пределы Великой стены, смели́ старое правление и основали династию Цин. В этой ситуации иезуиты воспользовались возможностью стать полезными своим новым хозяевам благодаря главным образом двум профессиональным навыкам: умению отливать пушки и осуществлять календарные реформы. Новая китайская династия нуждалась в новом календаре, чтобы, в соответствии с бытующими верованиями, подчеркнуть собственную значимость. Не успела еще захватническая армия войти в Биджин, а новый режим уже назначил главой Директората астрономии европейца. Предполагалось, что этот новый человек – Ж. Адам Шалль фон Белль – обеспечит новый двор традиционными астрологическими услугами, однако он настоял на использовании находящимся в его подчинении местным персоналом – китайцами и мусульманами – только западных методов.

Автократическое правление Адама Шалля длилось до 1665 г., когда его многочисленные местные враги, объединившись, успешно выступили против его астрономических и религиозных убеждений. Некоторых членов иезуитской миссии казнили, других – выслали, и христианская церковь на какое-то время закрылась. Шалль умер в 1666 г., но спустя три года его сменил другой иезуит, фламандский священник с более компромиссной позицией – Фердинанд Вербист, прибывший в Китай в 1669 г. Он получил образование в соответствии со строгими канонами ордена иезуитов. Вербиста определил на миссионерскую службу его предшественник в Китае Шалль, в течение восьми лет преподававший в иезуитском коллеже в Генте и имевший возможность оценить математические и астрономические способности Вербиста. Эти западные ученые обладали не только профессиональными навыками, но и феноменальной энергией. Например, Шалль к моменту своей смерти в 1666 г. работал вместе с двенадцатью китайскими помощниками над масштабным переводческим проектом, начатым в 1631 г. Совместно с Теренцием (Иоганном Шреком) и Джакомо Ро, Шалль перевел наиболее значимые разделы из ста пятидесяти западных книг; и Вербист с той же одержимостью продолжил этот китайский проект.

После разгона ордена иезуитов Вербист постарался войти в доверие к императору Канси и заслужить его покровительство. Он начал убеждать молодого правителя, что его местные астрономы не обладают достаточной компетенцией. Таким образом он надеялся склонить императора вернуть Директорат под управление иезуитов. Канси, правивший с 1661 по 1722 г., второй император многолетней династии Цин, настолько пленился астрономией Вербиста, что сам занялся ее глубоким изучением и понудил к этому своих придворных. Императорская обсерватория, основанная в 1279 г., стояла в запустении, и Вербист инициировал проект по ее обновлению, который был более или менее завершен к 1673 г. Он обладал исключительными дипломатическими способностями; внушительные сборники, содержащие его астрономическую переписку, опубликованы на латинском, португальском, испанском, русском, французском и голландском языках. Наиболее важные из его петиций императору, дошедшие до наших дней, составляют более тысячи страниц текста, написанного по-китайски.

В этом контексте наибольший интерес представляет календарь (учитывая его чрезвычайную политическую значимость в Китае). При китайском дворе существовало несколько соперничающих фракций, имевших разное представление об этом предмете; была даже группа, отстаивавшая технические приемы, используемые в мусульманском календаре. Похоже, что вопросы космологического характера интересовали китайцев значительно меньше, чем их европейских современников. Интересно наблюдать, как во второй половине XVII в. в научных трактатах иезуитов, если брать их в совокупности (в качестве примера здесь можно сослаться на Афанасия Кирхера), обычно рассматривалось большое количество различных систем мира, а окончательный выбор как бы предоставлялся читателю. Здесь можно встретить геоцентрические модели «Платона» и Птолемея; геогелиоцентрические модели, приписываемые «египтянам» или Марциану Капелле, а также Тихо Браге (всеобщему любимцу иезуитов) и Джованни Баттиста Риччоли; и, наконец, идеологически небезопасные гелиоцентрические модели Аристарха и Коперника. В основе планетной астрономии иезуитов в Китае лежала модель Тихо Браге – с центром в Земле, но в то же время использующая многие преимущества ранней коперниканской системы. (Достоинства и той и другой модели будут снова затронуты в главе 12.) Астрономические инструменты, упомянутые в сочинениях Вербиста, также походили на инструменты Тихо – надежные, но далеко не самые передовые с точки зрения астрономических исследований 1670‐х гг. Иезуиты принесли с собой систему Тихо не только в Азию, но также в Испанию и Южную Америку, где в некоторых регионах она продолжала безраздельно господствовать в течение двух последующих столетий.

Вербист написал на латыни весьма влиятельное сочинение «Astronomia Europaea» («Европейская астрономия»), законченное до 1680 г., но вышедшее в свет только в 1687 г., когда его напечатали в Диллингене (Германия). Несмотря на название, эта работа воспроизводила серии наблюдений, произведенных в Китае в 1668 и 1669 гг., уже опубликованные на китайском языке. В книге содержалось изображение заново оборудованной Императорской обсерватории в Биджине со множеством прекрасных инструментов, изготовленных для нее по инструкциям Вербиста. По конструкции инструменты напоминали те, которыми пользовался Тихо Браге (ил. 78). Одной из очевидных целей книги было стремление продемонстрировать превосходство европейских учений и технологий над китайскими аналогами и желание рекрутировать молодых и технически подготовленных священников на миссионерскую службу. Технология изготовления инструментов, теория календаря, оптика, гномоника, пневматика, музыка, искусство измерения времени и, например, метеорология имели непосредственное отношение к фундаментальной астрономии. Знакомство с этими предметами давало скрытый повод гордиться тем фактом, что они – европейцы в Китае – умели отливать превосходные пушки, изготавливать часы, автоматические орга́ны и телескопы, владели техникой перспективного изображения и т. д., причем делали это в лучших европейских традициях. Как и большинство других произведений иезуитов, эта книга разжигала аппетит многих западных ученых в отношении лучшего владения астрономией, столь же экстравагантной, сколь и почтенно-патриархальной. Однако все это имело и другие последствия, о которых иезуиты даже не догадывались, поскольку были скованы отрицанием католической церковью представлений о гелиоцентрическом и потенциально безграничном мире. Есть какая-то ирония в том, что другие европейские ученые пропагандировали идею безграничности пространства как раз тогда, когда иезуиты пытались отвратить китайцев от учения Сюань, согласно которому тела плавают в бесконечном пространстве. В общем и целом это несоответствие и правда являлось настолько разительным, что бо́льшая часть китайской космологии осталась незамеченной, и исторически мыслящие европейцы не придавали ей почти никакого значения еще долго после исхода иезуитов из Китая.

78

Императорская обсерватория, расположенная на восточной стене Биджина с инструментами, изготовленными по инструкциям Фердинанда Вербиста. Копия рисунка из «Astronomia Europaea» Вербиста (1687), изготовленная в 1794 г.

79

Бронзовая армиллярная сфера, построенная в Биджине под руководством иезуитов в 1744 г.

Попытка иезуитских миссий превратить Китай в христианское государство провалилась, но они продолжали руководить китайской астрономической практикой, оставаясь при этом на уровне знания XVI в. Например, армиллярная сфера, построенная для Императорской обсерватории в 1744 г., представляет собой великолепный, отлитый из бронзы экземпляр, однако точность этого инструмента вряд ли поразила бы европейских астрономов, даже тех из них, кто жил столетием раньше (ил. 79). Интеллектуальный контроль иезуитов над китайской астрономией продолжался до 1790 г., иначе говоря, он сохранялся даже после 1773 г., когда в Европе начались гонения на орден иезуитов. (После изгнания из многих европейских католических стран орден был восстановлен властью Ватикана в 1814 г.) Мы уже видели, насколько враждебно относились японцы к западным ученым в ранние времена. Однако западные книги достигли не только отдаленных районов Китая, но также и Японии. Они попадали в Японию в основном в китайских переводах, особенно после снятия строгих запретов во время правления восьмого сёгуна Ёсимунэ в 1720 г. Это стало одним из многих скрытых последствий долгого периода миссионерской деятельности иезуитов на Дальнем Востоке.