Текст книги "Космос. Иллюстрированная история астрономии и космологии"

АБУ МАШАР

Абу Машар (787–886) родился или в Балхе (провинция Хурасан), или неподалеку от него, и хотя в итоге он поступил на службу к Аббасидам в Багдаде – покорителям его народа – интеллектуально он продолжал числить себя иранцем, принадлежавшим к шиитской секте. Когда ему исполнилось 47 лет, знаменитый неоплатоник ал-Кинди убедил его в необходимости изучить математику, чтобы научиться понимать философию, после чего интерес Машара обратился к астрологии. Известность, приобретенная им благодаря занятию этим предметом, была весьма велика. В некоторых кругах до сих пор можно обнаружить его последователей. В каком-то смысле приходится лишь сожалеть о том, что этот человек получил образование на перекрестье столь многих непохожих друг на друга традиций – греческой, индийской, иранской и сирийской, наряду со всеми их разветвлениями, – и что он понимал столь много языков. Когда он пытался создать некое обобщенное представление обо всем этом, то, к сожалению, широта и разбросанность исходного материала не оставила надежды получить хоть какое-то подобие согласованности. Это типичный недостаток большинства, если не всех практикующих астрологов. Тем не менее его философское восприятие отличалось оригинальностью, а попытки использовать труды сторонников Аристотеля и Платона для обоснования астрологических воззрений легли в основу многих дискуссий, развернувшихся впоследствии в исламском и христианском мирах. По какой-то причине его не вполне аутентичная трактовка Аристотеля достигла Европы до того, как туда попало большинство оригинальных аристотелевских работ.

Ранее изученная Абу Машаром религиозная экзегеза научила его разбираться в календарях и хронологии, и нет ничего удивительного в том, что позже он стал отстаивать идею, согласно которой научное знание было передано человеку в несовершенном виде, и поскольку оно имеет божественное происхождение, то истинное представление о нем можно получить только из откровения. Написав свой «Зидж ал-Хазарат», он попытался обрести это утраченное знание в области астрономии. В указанном зидже использовались индийские параметры и средние движения планет (выраженные в югах), но в рамках модели Птолемея. Это могло служить вполне явным свидетельством прогрессирующего снижения качества знания; и все же как предполагалось, этот зидж написан на основе манускрипта, сгоревшего в Исфахане еще до библейского потопа.

Свидетельством исторического подхода Абу Машара к науке с очевидностью служит одна его концепция, позже нашедшая отклик у многих как восточных, так и западных авторов. Его идея заключалась в том, что человеческие институты, такие как религиозные секты или светские образования (наподобие властителей халифата), претерпевают взлеты и падения в соответствии с последовательностью определенных типов соединений Сатурна, Юпитера и Марса. Эта доктрина внушала надежду тем, кто мечтал о возрождении Ирана, а в более поздние века – сеяла тревогу в душах тех, кто ожидал конца света или прихода Антихриста.

Исламские астрономы, обладавшие более тонким вкусом, сурово критиковали Абу Машара. Одним из них был величайший астроном ал-Бируни, и знаковым симптомом действительных мотиваций «астрономов» более поздних времен является крайне малое наличие сохранившихся работ Бируни, тогда как копии сочинений Абу Машара обнаруживаются в несметном количестве.

АЛ-ХОРЕЗМИ

Другим крайне влиятельным астрономом, трудившимся под патронатом халифов Багдада, был ал-Хорезми (ум. не позже 850 г.), прославившийся своим зиджем, представлявшим собой смесь в высшей степени разнородных элементов индуистской, персидской и эллинистической теорий. Фундаментальной эрой этого зиджа – исходной датой, от которой велись вычисления, – была эра Йездигерда (или Яздигерда), и в его основе лежал персидский календарь. Позже зидж переработал мусульманский астроном ал-Маджрити из Кордовы (Испания). Он не без оснований приурочил фундаментальную эру к исламской Хиджре и пересчитал таблицы, приведя их к своему меридиану. Сопутствующая этому цепочка интеллектуальных изменений весьма примечательна (ранее мы уже частично затрагивали эту тему, но извилистый путь указанного сочинения через половину земного шара заслуживает того, чтобы рассмотреть его отдельно). Сначала доптолемеевская эллинистическая астрономия проложила себе дорогу в Индию и в итоге именно оттуда попала в трактаты, написанные на пахлави в Сасанидском Иране. Там она несколько раз пересматривалась и, наконец, обрела каноническую форму в версии Сасанидского царя Йездигерда III. После этого итоговый пахлавийский трактат перевели на арабский язык, он получил название «Зидж аш-Шах». Через посредников (возможно, в их числе находился ал-Фазари; мы ранее упоминали о нем как о переводчике одного индийского сочинения) он попал к ал-Хорезми, который составил на его основе свои таблицы. Затем эти таблицы, снискавшие себе славу не столько качеством, сколько оказанным ими влиянием, прошли долгий путь вдоль берегов Средиземного моря, пока не достигли Ал-Андалуса (мусульманской Испании). И даже тогда это длительное путешествие знаний, уже давно вышедших из употребления, было далеко от завершения. В начале XII в. одна из версий этих таблиц достигла Англии вместе с Аделяром Батским. До сих пор не выяснено – работал ли Аделяр в Испании или нет, но достоверно известно, что он отдавал явное предпочтение исключительно версии ал-Маджрити, которая на самом деле, скорее всего, являлась одной из переработок оригинального текста. И хотя зидж ал-Хорезми – самый древний арабский астрономический трактат, дошедший до нас в более или менее полном виде, сейчас мы можем судить о нем только по латинскому переводу, сделанному Аделяром.

Сегодня мы можем легко обнаружить следы индуизма в параметрах, лежащих в основе этих таблиц, даже не прибегая к систематическому рассмотрению всех этапов этого долгого путешествия. Какие-то из них, очевидно, были взяты из персидского источника, переведенного как «Зидж аш-Шах». Многие процедурные правила, разъяснение которых содержалось в канонах (например, метод «деления уравнения»), также имели индийское происхождение. Есть довольно веские основания полагать, что ал-Хорезми использовал в своих работах модель экванта, и это привело некоторых исследователей к предположению: эквант изобрели еще до Птолемея. Однако остается определенная вероятность того, что представление о нем пришло вместе с птолемеевыми источниками, никак не связанными с индийским материалом. Я упоминал об этой исторической проблеме ранее (см. с. 257).

Зидж ал-Хорезми отнюдь не избежал критики. Первым, кто обратил внимание на его недостатки, был его знаменитый младший современник ал-Фергани (этот факт отметил ал-Бируни). Однако даже если отголоски этих негативных отзывов и достигли Испании, то в очень ослабленном виде, поскольку зидж ал-Хорезми получил в высшей степени восторженный прием. Испания стала стартовой площадкой его невероятно успешной карьеры в Европе. Одним из самых удивительных доказательств жизнестойкости ал-Хорезми является продолжение использования его зиджа в Самарии до XVIII в., а в Каире – вплоть до XIX в. Этот факт документально зафиксирован в свитках, сохранившихся в иудейской Генизе.

Ал-Хорезми написал серьезную работу по алгебре, и, насколько можно судить, слово «алгоритм» на самом деле является производным от его имени; но кроме того, он написал едва ли не самый ранний из дошедших до нас трактатов по применению астролябии в арабо-исламской традиции. Сегодня мы знаем это благодаря единственной сохранившейся копии этого манускрипта.

АЛ-БАТТАНИ

В IX в. «Альмагест» и «Подручные таблицы» стали доступны в арабском переводе, и общее качество астрономической работы значительно улучшилось, поскольку было признано превосходство системы Птолемея. В течение двух столетий после смерти ал-Хорезми мир познакомился с работами пяти великих исламских астрономов: ал-Баттани, ас-Суфи, Абу-л-Вафы, Ибн Юниса и ал-Бируни. Они отнюдь не являлись выходцами из единственного центра интеллектуальной деятельности и работали в таких далеко отстоящих друг от друга регионах, как ар-Ракка, Багдад, Каир и Афганистан. В то время исламский мир начинал распадаться на несколько независимых государств по схеме, которую мы кратко охарактеризовали в начале этой главы.

Ар-Ракка располагался на левом берегу Евфрата, в северной части современной Сирии. Иными словами, хотя ал-Баттани (ок. 858–929) был мусульманином, он являлся уроженцем региона, примыкавшего к Харрану, где еще практиковалась астральная религия при весьма толерантном отношении к ней мусульманских правителей. Поколением ранее приверженцем этой религии стал Сабит ибн Корра.

Именно здесь ал-Баттани составил свой зидж (это, возможно, не самое удачное название для столь капитального сочинения), основанный исключительно на гораздо более развитых методиках Птолемея. Несмотря на всеобщую известность, до наших дней дошел только один арабо-язычный экземпляр этого манускрипта. В середине XII в. этот текст перевели на латинский язык, а затем на испанский и древнееврейский с привязкой уже к иерусалимскому меридиану.

Начиная с Птолемея и вплоть до конца VIII в. лишь считанное число астрономов отдавали себе отчет в том, что их наука нуждается в проведении наблюдений для проверки используемых теорий. В предисловии к своему зиджу ал-Баттани ясно дает понять: он по меньшей мере усвоил эту заповедь, скрыто присутствующую в «Альмагесте», и устанавливает нечто вроде моды на наблюдения. Безусловно, он был не первым, кто осознал насущную потребность в такого рода деятельности. Так, во время правления ал-Мамуна (ум. в 833) некая группа астрономов составила новый зидж, основанный на оригинальных наблюдениях, проведенных в Багдаде и Дамаске, и назвала его «Зидж ал-Мумтахан» («Проверенный зидж»). (На Западе он стал известен под именем «Tabulae probatae» – «Выверенные таблицы».) Во время правления той же династии Аббасидов Хабаш ал-Хасиб (ум. в 862) воспользовался многочисленными наблюдениями планетных положений, а также солнечных и лунных затмений, проведенными в указанных выше пунктах и своем родном городе Самарре. Мы увидим еще много примеров деятельности такого рода, существенной для поддержания астрономии в работоспособном состоянии.

Зидж ал-Баттани был написан в свежем и обновленном стиле, без раболепного повторения изложенного в более ранних работах, и с проявлением особого внимания к последним достижениям, таким как вновь полученное значение угла наклона эклиптики (23;35° вместо неточного 23;51,20° у Птолемея), новое направление апогея Солнца и новые формулы сферической тригонометрии. Он включал краткую характеристику используемых инструментов – солнечных часов с сезонной шкалой измерения времени, нового типа армиллярной сферы, стенного квадранта (то есть квадранта, неподвижно закрепленного на стене) и трикветрума (астрономического инструмента Птолемея, состоявшего из трех шарнирно-соединенных стержней). Его подробно составленные таблицы тоже несли в себе много новых, хотя и не столь явно выраженных сведений; и в то же время некоторые из его объяснений теории планетного движения сделаны на скорую руку и даже содержали ошибки. Но нам следует проявить снисходительность, поскольку, скорее всего, они являлись не более чем свидетельством спешки талантливого астронома.

Он не был первым, кто получил новое значение для угла наклона эклиптики: столетием ранее астрономы ал-Мамуна вывели для этого параметра значение 23;31°, а некоторые другие считали его равным 23;33°. Не был он и первооткрывателем изменений в направлении солнечного апогея. Как стало известно сегодня, еще до него Сабит ибн Корра (или, что тоже возможно, Бану Муса, два состоятельных брата) по счастливой случайности получил несколько лучшее значение для этой величины. Работу ал-Баттани отличало педантичное описание примененных им новых методов, позволяющее читателю оценить качество результатов с учетом точности проводимых наблюдений. В этом отношении она была в целом удачна, и поэтому при получении нового значения эксцентриситета солнечной орбиты (2;04,45 частей – примерно на 3% выше истинного значения для того времени) он значительно улучшил не в меру завышенное значение, приводимое у Птолемея. Кроме того, он ввел существенные уточнения для значений скорости прецессии и продолжительности тропического года.

В определенных кругах средневековой Европы этот зидж пользовался особым влиянием. В середине XII в. его перевел Роберт Честерский – человек, прославившийся первым переводом Корана на латинский язык. Другой вариант перевода зиджа, имеющийся в настоящее время только в одном экземпляре, примерно в это же время сделал Платон Тивольский. Древнееврейские таблицы Авраама бар Хийи представляют собой переработку таблиц ал-Баттани. Кроме того, в XIII в., во время правления Альфонсо X, некий анонимный уроженец Кастилии перевел каноны ал-Баттани. Перечисленные труды, немного отличавшиеся друг от друга по содержанию, не имели широкого хождения, но астрономы, которые, как ал-Бируни, выказывали особое почтение именно этому зиджу, зачастую являлись астрономами высшего ранга. К их числу принадлежали такие ученые, как Авраам ибн Эзра, Ричард Уоллингфордский, Леви бен Гершом, Региомонтан, Пурбах и Коперник. Это было истинным свидетельством высочайшего признания.

ЧЕТЫРЕ АСТРОНОМА И ЧЕТЫРЕ АСПЕКТА ИСЛАМСКОЙ АСТРОНОМИИ

Если кому-то нужны дополнительные доказательства того, что астрономия рассматриваемого времени вновь задышала полной грудью, то они с очевидностью следуют из появления беспрецедентного числа астрономов с достойной и неувядаемой славой. Рассмотрим четырех человек, относящихся к этому классу, чьи работы являются хорошей иллюстрацией некоторых аспектов нашей темы: ас-Суфи (903–986), Абу-л-Вафу (940 – 997 или 998), Ибн Юниса (ум. в 1009) и Ибн ал-Хайсама (965 – ок. 1040).

Ас-Суфи и Абу-л-Вафа были современниками и оба какое-то время работали в Багдаде, хотя обладали очень разными заслугами. Достижения Абу-л-Вафы носили главным образом математический характер. У нас нет возможности должным образом оценить их на страницах этой книги, но, если прибегнуть к упрощению, то можно сказать, что он ослабил зависимость астрономов от теоремы Менелая (теоремы, выполнявшей функцию математической «рабочей лошадки», раз за разом используемой в «Альмагесте» Птолемея и работах его последователей) и ввел в употребление некоторое количество собственных теорем. Однако, к сожалению, только самые разборчивые читатели обратили внимание на осуществленные им преобразования, и репутация, которую он в итоге приобрел, складывалась через вторые и третьи руки.

Достижения ас-Суфи легче поддаются детализации. В своем сочинении «Книга неподвижных звезд» он взял на себя миссию объединения звездного каталога Птолемея с арабской традицией обозначения звезд и относившейся к ним терминологией, а также предпринял шаги к обозначению точных границ между созвездиями. Изображения созвездий, сделанные в соответствии с его каталогом, вскоре стали каноническими, в том числе и в Европе, хотя набор их регулярно пополнялся. (На ил. 84 показаны примеры восточной и западной традиций изображения созвездий, взятых из исходного перечня Птолемея. Культурные различия не размыли структурного сходства фигур; главные несовпадения относятся, скорее, к стилистическим особенностям их оформления.) Таким образом, ко времени написания Иоганном Байером его «Уранометрии» (1603) в Европе уже ввели в оборот латинизированные арабские наименования звезд, изменить которые было уже никому не под силу. Байер и не пытался делать этого, и хотя с того времени внесли немало терминологических изменений, множество употребляемых сегодня названий звезд имеют косвенное отношение к трактату ас-Суфи.

Ибн Юнис обладал совсем другими талантами. Несмотря на то что он имел завидную репутацию известного поэта и, вероятно, увлекался астрологией, его астрономическая работа во многих отношениях близка к современным стандартам. В молодости он пережил захват Египта Фатимидами и служил двум халифам этой династии, выполняя для них астрономические наблюдения в 977–1003 гг. Свой зидж он посвятил второму из них – ал-Хакиму. Этот зидж отличался наличием отчетов о большом количестве наблюдений, многие из которых позаимствованы у предыдущих наблюдателей. В его распоряжении, как полагают, имелись каирские инструменты. Они обладали очень большими размерами, например кольца армиллярной сферы были столь велики, что сквозь них можно было проехать, сидя верхом на лошади, а астролябия достигала трех локтей в поперечнике, хотя оба эти свидетельства нельзя считать безукоризненно достоверными. Одно несомненно: многие параметры, используемые в его зидже и полученные на основе наблюдений (об их проведении он упоминал очень туманно), значительно превосходили по точности выведенные его предшественниками. Широко цитировалось значение, полученное им для угла наклона эклиптики (23;35°), хотя его установил задолго до него ал-Баттани. В XIX в. Саймон Ньюком использовал некоторые из его отчетов о затмениях для определения векового ускорения Луны.

84

Изображения четырех созвездий из «Книги неподвижных звезд» – труда, написанного в X в. мусульманским астрономом ас-Суфи, рукопись которого была восстановлена в Санкт-Петербурге (сверху). Рядом изображены те же самые созвездия, взятые из латинского манускрипта XIV в., хранящегося в настоящее время в Брюсселе (снизу). Слева направо: Геркулес, Кассиопея, Близнецы и Корабль Арго.

Как и многие другие исламские астрономы, Ибн Юнис затратил много времени на разрешение далеко непростой проблемы сферической тригонометрии, связанной с определением киблы (направления на Мекку) по высоте Солнца. Древнейшие последователи Мухаммада знали, что когда он был в Медине, которая находится севернее Мекки, то молился, обратившись лицом к югу. Поэтому правоверным предписывалось совершать молитву, обратившись в направлении Мекки; точнее – Каабы, святилища, расположенного рядом с Заповедной мечетью в Мекке. Безусловно, на больших расстояниях это различие не имело существенного значения, но каким образом, в таком случае, правоверные определяли направление на Мекку? Исламские ученые-законники давали на этот вопрос весьма расплывчатый ответ: молящийся должен обратиться лицом в направлении, соответствующем углу Каабы, ориентированному на его регион. (Еще до появления ислама четыре угла Каабы были увязаны с четырьмя географическими регионами: Сирией, Ираком, Йеменом и Западом.) Кааба, в угол которой вмонтирован камень метеоритного происхождения (установление этого факта, несомненно, вызвало неподдельный интерес), обладала долгой домусульманской историей, предшествовавшей появлению ислама, и была тесно связана с наблюдениями неба в соответствии с порядками, заведенными у многих доисторических народностей. Она, как принято считать, ориентирована таким образом, что ее юго-западная сторона обращена к заходу Солнца в день зимнего солнцестояния, северо-восточная сторона – к восходу Солнца в день летнего солнцестояния, юго-восточная сторона – к точке восхода Канопуса, а северо-западная сторона – к точке захода рукояти созвездия Плуг. Эта визирная система (весьма несовершенная, если, конечно, она действительно задумывалась так, как здесь описано) сильно менялась в ходе последующей истории, неоднократно подвергаясь сносу и восстановлению. Время от времени к этим перестройкам привлекались в качестве консультантов мусульманские астрономы; однако сам вопрос обладал местным значением и решить его было значительно проще, чем установить правильное направление совершения молитвы или заложить мечеть в каком-либо удаленном месте.

В решении указанной теоретической проблемы киблы Ибн Юнис следовал прочно укоренившейся математической традиции. Первоначально задача заключалась в том, чтобы графически воспроизвести направления киблы для каждого города мусульманского мира. Для этого разработали новые технические приемы картографической проекции с использованием инструментов, специально предназначенных для этих целей. Их первое использование восходит, по самой скромной оценке, к IX в., когда их применил в Багдаде Хабаш ал-Хасиб, но за несколько столетий, прошедших с того времени, они должны были значительно усовершенствоваться. Ибн Юнис нашел другой способ применения астрономии к пользе соблюдения мусульманских ритуалов. Он составил таблицу, в которой устанавливалась зависимость между часами пяти дневных молитв и суточным движением Солнца. Эту сложную задачу пришлось решать в два приема, поскольку помимо преодоления чисто астрономических проблем требовалось принять во внимание тот факт, что часы молитв искони определялись по длине тени с использованием безыскусных бытовых средств и по правилам, применимым далеко не везде. К тому же нуждалось в учете такое атмосферное явление, как сумерки, по поводу которых у каждого наблюдателя существовало собственное мнение. Ибн Юнис приложил максимум усилий для разработки точной науки определения времени совершения молитв, включив в нее подробнейшие расчеты, где принималась во внимание в том числе рефракция солнечных лучей на горизонте. Полученное им значение угла между наблюдаемым и «истинным» (уровнем) горизонта – сорок минут дуги – является, пожалуй, самой ранней из письменных оценок этой величины.

В довершение всего Ибн Юнис составил таблицы, основанные на параметрах «Зиджа Хакими», в которых привел новый способ расчета «уравнений» Солнца и Луны, упростив на одно действие вычисление долготы Луны.

Ибн Юнис умер в 1009 г. Согласно преданию, будучи в полном здравии, он заранее объявил о своей смерти, сказав, что умрет через семь дней. Он уладил все свои дела, заперся на замок и декламировал Коран по памяти, пока не расстался с жизнью в назначенный день. Никогда еще вера в астрологию не являла себя в такой глубокой и завершенной форме.

Халиф ал-Хаким был патроном не только Ибн Юниса, но и Ибн ал-Хайсама, одного из величайших средневековых ученых. (На Западе его знали как Альхазена, по второй части его полного имени.) Судя по всему, ал-Хайсам прибыл в Египет из Басры (Ирак). Его наиболее выдающимся вкладом в науку стал трактат по оптике, которому выпало оказаться гораздо более влиятельным на Западе, чем в исламском мире. (Его авторитет продержался вплоть до XVII в.) Однако, помимо этого, он написал множество небольших работ по астрономии, посвященных в основном решению узких технических проблем, зачастую затрагивавших вопросы, связанные с оптикой. Пара его астрономических работ заслуживает особого внимания, поскольку она дает нам понять, что предметом астрономии того времени были не только отвлеченные математические конструкции. В своем сочинении «Сомнения относительно Птолемея» Ибн ал-Хайсам приводит обзор всего «Альмагеста», «Планетных гипотез» и даже части «Оптики». Эта работа содержит массу ошибочных истолкований, однако ее общий смысл более важен, чем трактовка конкретных деталей. В ней излагаются возражения против абстрактного подхода к астрономии, избранного Птолемеем, особенно в «Альмагесте», который, по мнению Ибн ал-Хайсама, противоречит исходным физическим принципам самого Птолемея. Бедный Птолемей оказался в безвыходной ситуации, поскольку, когда Ибн ал-Хайсам перешел к «Планетным гипотезам», где Птолемей применял в основном физический подход, он стал сетовать на то, что эта работа не принимает в расчет некоторые весьма значимые математические характеристики планетных моделей, изложенных в «Альмагесте». Как же, в таком случае, Птолемей мог быть уверен в понимании истинного устройства системы мира?

Еще до «Сомнений относительно Птолемея» Ибн ал-Хайсам написал книгу «О форме мира», в которой тоже выразил критическое отношение к идеям Птолемея, но содержание книги представляло собой нечто среднее между высокоинтеллектуальным математическим трактатом и популярной, чисто описательной астрономией. Эта книга была широко известна в арабских странах, и особый интерес представляет то, как она попала на Запад. В XIII в. ее перевели на кастильский язык, вскоре после этого ее переложили с кастильского на латынь, а на исходе того же столетия – с арабского оригинала на древнееврейский. Еще один древнееврейский перевод сделан в 1322 г., а в XVI в. на латынь перевели более ранний древнееврейский текст. Благодаря такому многообразию разноязычных переводов она стала крайне популярна на Западе и являлась, по сути, единственной цельной астрономической работой Ибн ал-Хайсама, имевшей хождение в средневековой Европе. Она отвечала скорее чаяниям натурфилософов, чем нуждам астрономов, но нельзя забывать о том, что натурфилософия обладала более высоким статусом в средневековом западном университетском мире.

Как и в более поздних «Сомнениях», «Альмагест» представлен в этой ранней работе как разновидность отвлеченной геометрии; его воображаемые геометрические точки, линии и круги с трудом совмещаются с объяснениями движений реальных небесных объектов. Такие теории, полагал он уже тогда, нуждаются в установлении более тесных связей с физической реальностью. (Когда Ибн ал-Хайсам писал свою «Форму», он, вполне возможно, еще не был знаком с «Планетными гипотезами», за исключением косвенных упоминаний, поскольку использовал совсем другой набор понятий – абсолютно другой язык – и несколько иные концепции.) Он утверждал, что теоретические положения, посредством которых это может быть достигнуто, имеют вполне традиционный характер: во Вселенной не должно существовать пустого пространства; небесные тела должны двигаться с одинаковой и постоянной скоростью по правильным кругам; природным телам полагается иметь только одно естественное движение; и каждому движению, представленному в «Альмагесте», должно соответствовать единственное сферическое тело. Эти идеи нашли отражение в критических замечаниях, высказываемых в адрес Птолемея в Европе XIV в.

Позже Ибн ал-Хайсам проделал более тщательную работу по устранению трудностей, с которыми он столкнулся при разработке задуманной им обширной физической программы. В одном из его утраченных сочинений, о котором мы знаем из другой его работы, написанной на арабском языке, где он защищает свой не дошедший до нас труд, ал-Хайсам предстает в образе конструктивного критика «Планетных гипотез». В нем он показывает, что серьезной проблемой для какого бы то ни было физического объяснения птолемеевых планетарных моделей является следующее: поскольку эпицикл обращается не вокруг оси круга деферента, а скорее вокруг точки экванта, то движение вокруг оси главной планетной сферы никогда не будет равномерным, а это с очевидностью нарушает общепринятый физический («философский») принцип естественного характера небесных движений. Он нуждался в новой модели, которая должна была заменить старую, и сумел найти нечто, отдаленно напоминающее модель Евдокса.

Как мы уже видели, в птолемеевой теории планетных долгот, представленной в «Альмагесте», эпициклы расположены под углом к плоскости эклиптики. Если следовать изложенным выше физическим принципам, то каждому эпициклу должна была соответствовать единственная сфера. Видоизменяя физическую модель, приведенную в «Планетных гипотезах» Птолемея, с помощью геоцентрических оболочек, внутри которых находятся эксцентры, экванты и эпициклы, Ибн ал-Хайсам находит способ физического обоснования наклона эпициклов.

Он размещает полюса сферы эпицикла на некотором расстоянии от самой дальней и самой близкой точек эпицикла (апогея и перигея), полагая его равным максимальному отклонению диаметра соответствующего эпицикла, и придает сфере вращательное движение, эквивалентное вращению диаметра эпицикла в «Альмагесте». Сфера эпицикла, безусловно, должна была двигаться по кругу главной планетной сферы (деферента), но Ибн ал-Хайсам предложил добавить еще одну сферу, которую следовало расположить между главной сферой и эпициклом и придать ей то же движение, что и первой, но направленное в противоположную сторону. В итоге суммарное движение очень напоминало гомоцентрическую теорию Евдокса. Не углубляясь в рассмотрение деталей этой схемы, мы можем сказать, что при наблюдении с Земли граничная точка диаметра вращающегося эпицикла будет в этом случае вычерчивать гиппопеду – фигуру в виде восьмерки, которая, в свою очередь, будет описывать круг на небе; это, предположительно, позволит произвести расчет планетного движения по долготе.

Ибн ал-Хайсам написал много подобных сочинений – не столько для улучшения предсказательных возможностей ортодоксальной теории, сколько для создания у своей аудитории впечатления, будто он сумел постичь истинную физическую форму Вселенной, а Птолемей – нет. Весьма показательны в этом смысле его возражения против лунной теории Птолемея. Для начала он выдвинул утверждение, что сумел обнаружить только две модели, в равной степени пригодные для построения лунной теории, а затем развенчал их коротким замечанием о невозможности представить себе физическое тело, которое обладало бы свойствами, удовлетворяющими какой-либо из этих моделей. Как ни странно, он ни единым словом не обмолвился об огромных амплитудах изменения расстояния до Луны в теории Птолемея – об аспекте, вопиющим образом свидетельствовавшем о неприменимости его лунной модели.

Развенчивающие физические аргументы, напоминающие по характеру возражения Ибн ал-Хайсама, получили широкое хождение на Западе, но, поначалу, они не вызывали у астрономов никакой обратной реакции. Однако, если говорить о восточном исламе, то в XIII в. великий Насир ад-Дин ат-Туси, воодушевившись трудами Ибн ал-Хайсама, выступил с дальнейшей критикой Птолемея и предложил альтернативную теорию планетного движения.