Автор книги: Джон Норвич
Жанр: История, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
Это был правильный выбор, поскольку папству отчаянно требовались именно энергия и сила. К тому времени, когда Адриан занял папскую кафедру, Фридрих Барбаросса уже пересек Альпы, начав свою первую итальянскую кампанию. По прибытии в Рим он, разумеется, потребовал бы имперской коронации; но если бы даже он ее получил, было не похоже, что папа найдет в его лице надежного союзника. При своих абсолютистских взглядах Фридрих скорее мог оказаться постоянным источником беспокойства для Святого престола. Отдельное вторжение готовилось от Византии. На юге Сицилия Вильгельма I, возможно, переживала кризисный момент в своем развитии, но внешне оставалась могущественной и процветающей страной. Хуже всего была ситуация в самом Риме. Пользуясь сговорчивостью Евгения и Анастасия, сенат становился все более наглым; усилению его позиций и падению духовного авторитета папы способствовали также поучения некоего монаха из Ломбардии, чье влияние, умело укреплявшееся в последнее десятилетие, теперь сделало его фактически хозяином Рима.
Его звали Арнольд из Брешии. В молодости он учился в Париже – возможно, у Абеляра в Нотр-Даме, – где старательно усвоил принципы новой схоластики, в том числе отказ от прежнего мистического взгляда на проблемы веры в пользу логического рационалистического их постижения. С точки зрения средневекового папства радикальные идеи сами по себе являлись достаточно опасными, но Арнольда вдобавок отличало еще одно крайне нежелательное качество – страстная ненависть к светской власти церкви. Для него государство было и должно было всегда быть высшей властью; светское законодательство, основанное на законах Древнего Рима, он ставил выше канонического права. Папа, по его мнению, должен был отказаться от всей мирской роскоши, от всех своих владений и привилегий и вернуться к бедности и простоте первых Отцов Церкви. Только так может церковь восстановить связь с массами простых и бедных людей, входящих в ее паству. Иоанн Солсберийский писал: «Арнольда часто можно было услышать на Капитолии и в различных народных собраниях. Он открыто обличал кардиналов, утверждая, что их коллегия, зараженная гордостью, лицемерием, скаредностью и пороком, – не церковь Божья, но торжище и воровской притон; а кардиналы заняли место книжников и фарисеев среди христиан. Сам папа является отнюдь не тем, кем он должен быть; он – вовсе не духовный пастырь, а человек из плоти и крови, который утверждает свою власть огнем и мечом, истязатель церквей и угнетатель невинных; он стремится лишь к удовлетворению своих вожделений и опустошает сундуки других людей, чтобы наполнить собственный… Не может быть никакого снисхождения к тому, кто стремится надеть ярмо рабства на Рим, центр империи, источник свободы и владычицу мира».
Естественно, папство приняло вызов. Естественно также, что аббат из Клерво – для него непоколебимые, чуждые всяким сомнениям взгляды Арнольда были анафемными – был призван в качестве защитника. В результате в 1140 г. Арнольда осудили вместе с его бывшим наставником Абеляром и изгнали из Франции. В 1146 г., однако, он появился в Риме; и римский сенат, воспламененный его истовым благочестием и видевший в его воззрениях отражение – уже на уровне религиозной жизни – их собственных республиканских устремлений, принял его с распростертыми объятиями.
Папа Евгений, другой аскет, возможно в тайне симпатизировавший Арнольду, позволил ему вернуться в столицу; и Анастасий, «мирный и сговорчивый старик», как его описывает Шаландон, оставался глух к его громовым речам. Но Адриан был человек другого типа. Когда, заняв Святой престол, он обнаружил, что сторонники Арнольда, по сути, держат его в осаде в соборе Святого Петра и Ватикане, он для начала просто повелел смутьяну покинуть Рим; но, когда, как и следовало ожидать, Арнольд не обратил на этот приказ никакого внимания, а вместо этого натравил своих последователей на почтенного кардинала Гвидо, направлявшегося по Виа– Сакра к Ватикану, в результате чего кардинал получил серьезные раны, папа разыграл свою козырную карту. Впервые за историю христианства Рим оказался отлученным от церкви.
Это был мужественный поступок. Иностранец, занявший папскую кафедру всего несколько недель назад, плохо знавший город и его обуреваемых ксенофобскими настроениями обитателей и практически не имевший поддержки народа, одним указом закрыл все церкви Рима. Совершение любых таинств и церемоний, кроме крещения младенцев и причащения умирающих, было запрещено. Мессы не служились, венчания не совершались, и даже тела умерших не могли быть погребены в освященной земле. В Средние века, когда религия составляла неотъемлемую часть жизни каждого человека, подобная моральная изоляция сказывалась на людях очень тяжело. Кроме того, приближалась Пасха. Никому не хотелось пропустить главный христианский праздник, а перспектива – в отсутствие ежегодного наплыва пилигримов – лишиться одного из главных источников городских доходов выглядела еще безрадостнее. Некоторое время римляне крепились, но в пятницу на Страстной неделе они не выдержали и отправились к Капитолию. Сенаторы поняли, что проиграли. Арнольд и его последователи были изгнаны; отлучение снято; церковные колокола зазвонили; и в воскресенье папа Адриан IV, как положено, отмечал Пасху в Латеранском дворце.
Фридрих Барбаросса тем временем отмечал праздник в Павии и в день Пасхи был коронован древней железной короной Ломбардии. Как это происходило с большинством императоров до него, его неприятно поразили сила республиканских настроений в больших и малых городах северной Италии и решимость горожан порвать старые феодальные обязательства ради гражданской независимости и коммунального самоуправления; и он счел своим долгом – даже ценой задержки в осуществлении собственных планов – устроить очередную демонстрацию имперской мощи. Милан, вечный источник смуты, был для него слишком силен, но его союзница Тортона казалась подходящей жертвой. Маленький город героически противостоял соединенным силам империи, Павии и Монферрата, но, когда после двух месяцев осады колодцы иссохли и жажда заставила жителей сдаться, они дорого заплатили за свой героизм. Хотя их самих пощадили, от города не осталось камня на камне.
После Пасхи, однако, Фридрих более не медлил. Он прошел маршем через Тоскану с такой стремительностью, что римская курия почувствовала за этим возможную угрозу. О судьбе Тортоны знали по всей Италии; обращение Генриха IV с Григорием VII семьдесят лет назад еще не забылось; а некоторые престарелые кардиналы могли сами помнить, как в 1111 г. Генрих V захватил папу Пасхалия II в самом соборе Святого Петра и держал его два месяца в качестве пленника, пока тот не принял его требования. Все слухи о новом короле указывали на то, что он способен на подобные действия. Неудивительно, что курия забеспокоилась.
Адриан поспешно послал двух кардиналов на север, в императорский лагерь. Послы нашли императора в Сан-Квирико, в окрестностях Сиены, и он сердечно их принял. Затем они попросили Фридриха в качестве доказательства его доброй воли помочь им захватить Арнольда из Брешии, который, проскитавшись несколько недель по Кампании, нашел убежище у неких местных баронов. Фридрих с готовностью согласился; радикальные взгляды Арнольда вызывали у него почти такое же неприятие, как у папы, а кроме того, он радовался новой возможности показать свою силу. Он послал войска к замку, где скрывался Арнольд, захватил одного из баронов и держал его как заложника, пока ему не выдали Арнольда. Беглеца передали в распоряжение папы; и воодушевленные этим первым успехом кардиналы приступили к исполнению следующей задачи – подготовке первой решающей встречи Адриана и короля.
Встречу назначили на 9 июня в Кампо-Грассо около Сутри. Начало было достаточно многообещающим. Адриан, сопровождаемый кардиналами и большим эскортом немецких баронов, которых Фридрих послал его приветствовать, торжественно проследовал в императорский лагерь. Но затем все разладилось. По обычаю король должен был взять папскую лошадь под уздцы и придерживать стремя, пока всадник не спешится; он этого не сделал. Одно мгновение Адриан, казалось, колебался. Затем, спешившись самостоятельно, он медленно прошествовал к предназначенному для него трону и сел. Теперь, наконец, Фридрих выступил вперед, поцеловал папе ногу и поднялся, чтобы получить в ответ поцелуй мира; но на сей раз Адриан не исполнил положенного. Король, заявил он, не оказал ему услуги, которую из уважения к апостолам Петру и Павлу его предшественники всегда оказывали верховным понтификам. Пока это упущение не будет исправлено, он не получит поцелуя мира.
Фридрих возразил, что не обязан выступать в роли папского грума; и весь этот и последующий дни спор продолжался. Адриан стоял на своем. Он понимал, что за этим вроде бы небольшим отступлением от протокола в действительности скрывается нечто гораздо более важное – публичное проявление непокорства, изменяющее саму суть отношений между империей и папством. И это его мнение никакие объяснения и доводы не могли изменить. Потом Фридрих неожиданно сдался. Он распорядился, чтобы лагерь перенесли немного южнее, в окрестности города Монтерози; и там утром 11 июня бестактность, допущенная два дня назад, была исправлена. Король вышел навстречу папе, провел его лошадь под уздцы, как сказано в источнике, на расстояние брошенного камня, а затем, крепко держа стремя, помог ему спешиться. Вновь Адриан воссел на трон и ожидал его, поцелуй мира был должным образом дарован, и переговоры начались.
Адриан и Фридрих не доверяли друг другу до конца; но этот инцидент упрочил их взаимное уважение, и последующее обсуждение происходило вполне дружелюбно. Все пункты соглашения, заключенного в Констанце, были подтверждены. Ни одна из сторон не вступит в сепаратные переговоры с Вильгельмом, Мануилом или римским сенатом. Фридрих, со своей стороны, обещал защищать законные интересы папы, а Адриан отлучить от церкви всех врагов империи, которые после трех предупреждений не откажутся от борьбы. Сговорившись таким образом, они вместе направились в Рим.
Папа больше не видел никаких препятствий имперской коронации[76]76
Один хронист (Гельмольд. «Славянская хроника») утверждает, что Фридрих еще из Тосканы направил послов к Адриану и официально потребовал коронации. Папа якобы ответил на это: «Пусть он сначала вернет престолу святого Петра земли Апулии, которые Вильгельм Сицилийский удерживает силой, а затем придет к нам, и мы его коронуем». Это кажется неправдоподобным. Едва ли Адриан оспаривал в то время имперские претензии на Апулию; и определенно он не выдвигал подобных условий при последующих переговорах.
[Закрыть]. С другой стороны, для проведения церемонии требовалось одобрение римлян, а вопрос о том, как Рим примет будущего императора, оставался открытым. Давешние действия Фридриха в отношении Арнольда из Брешии делали исход еще более проблематичным. Но Фридрих и Адриан недолго оставались в сомнениях. На некотором расстоянии от города их встретила депутация, посланная сенатом, чтобы их приветствовать и обговорить условия, на которых римляне их примут.
Епископ Оттон Фрейзингенский, вероятно очевидец, оставил нам дословную запись разговора. Диалог начался с длинной речи главы римской депутации. Хотя никоим образом не враждебная, она была высокопарной и покровительственной; в ней утверждалось, что только благодаря Риму империя Фридриха стала тем, чем она является, потому новый император поступит правильно, если будет соблюдать свои моральные обязательства перед городом – эти обязательства, которые, очевидно, включали твердые гарантии будущей свободы и добровольную уплату пяти тысяч фунтов золотом.
Оратор только вошел во вкус, когда Фридрих прервал его. Говоря, как тонко замечает Оттон, «без подготовки, но не будучи неподготовленным», скромно, но убедительно император заявил, что древние слава и традиции Рима ныне перешли вместе с самой империей к Германии. Он пришел не для того, чтобы получать дары от римлян, но чтобы предъявить свои права на то, что ему принадлежит. Естественно, он будет защищать Рим при необходимости; но он не видит надобности в формальных гарантиях и не намерен их давать. Что касается денежных пожалований, он дает их тогда и там, где захочет.
Спокойная уверенность Фридриха смутила послов. В ответ на вопрос, хотят ли они еще что-нибудь сказать, они сумели только, запинаясь, пробормотать, что должны вернуться в столицу за распоряжениями, и с этим отбыли. Как только они удалились, папа и король устроили спешное совещание. Адриан, уже имевший дело с римским сенатом, не сомневался, что вскоре последуют неприятности. Он посоветовал немедленно отправить отряд воинов, чтобы они в сопровождении кардинала Октавиана из Монтичелли ночью заняли Ватикан и обороняли его от всех возможных покушений. Но, приняв подобные меры, утверждал Адриан, они не обезопасят себя полностью от разных неприятных неожиданностей. Для того чтобы избежать беды, им надо двигаться быстро.
Все это происходило в пятницу 17 июня. Фридрих и папа так спешили, что согласились не ждать ближайшего воскресенья, как они обычно поступали. Вместо этого на закате субботы Фридрих спустился с Монте-Марио и вступил в Ватикан, который его войска уже окружили, через Золотые ворота около собора Святого Петра. Папа, прибывший часом или двумя ранее, ждал его на ступенях базилики. Они вместе вошли внутрь, толпа немецких рыцарей следовала сзади. Адриан сам отслужил мессу; и здесь, на могиле апостола, он повесил Фридриху на пояс меч святого Петра и возложил на его голову императорскую корону.
Кардинал Босо Бейкспир, племянник и биограф Адриана, рассказывает, что в этот момент рыцари, собравшиеся в соборе, разразились такими оглушительными криками, что казалось, небо обрушилось на землю; но у императора не было времени праздновать. Как только церемония завершилась, император с короной на голове и в сопровождении своей огромной свиты поскакал назад в лагерь за стенами. Папа тем временем укрылся в Ватикане и оттуда следил за развитием событий.
Было только девять часов утра; и сенат собрался в Капитолии, чтобы обсудить, как лучше помешать коронации, когда пришла весть, что она уже состоялась. Разгневанные тем, что их перехитрили и обошли, сенаторы призвали горожан к оружию; вскоре огромная толпа собралась на мосту Сан– Анджеело, пытаясь пробиться в Ватикан, а другие, перейдя реку ниже по течению на остров, двигались на север через Трастевере. День становился все жарче. Немцы, уставшие от форсированного ночного марша и волнений последних нескольких часов, хотели отдохнуть – спать и праздновать. Вместо этого они получили приказ готовиться к битве. Разве их император не поклялся этим утром в присутствии их всех защищать Церковь Христову? Теперь ей грозит опасность. Второй раз за день Фридрих вошел в Рим, но теперь он был облачен уже не в коронационные одежды, а в доспехи.
Всю вторую половину дня и вечер шла яростная битва между императором римлян и его подданными; ночь опустилась прежде, чем императорские войска прогнали последних мятежников через мосты. Потери были тяжелыми с обеих сторон. О раненых и убитых немцах у нас нет точных сведений, но Оттон Фрейзингенский сообщает, что около тысячи римлян погибли или утонули в Тибре, а еще шестьсот оказались в плену. Раненых, по его словам, было без счета. Сенат дорого заплатил за свою дерзость.
И все же, если римляне оказались плохими дипломатами, они в конце концов подтвердили свою репутацию храбрых воинов; и нужно добавить, у них были серьезные основания негодовать. Предыдущие императоры, прибывая в Рим для коронации, выказывали хотя бы толику уважения городу и городским институтам – клялись исполнять его законы и формально отдавали решение своей судьбы в руки горожан. Фридрих ничего этого не сделал. Он полностью игнорировал римлян – и совершил это в тот момент, когда коммуна пробудила в них чувство гражданской гордости и сознание того древнего величия, наследниками которого они являлись. И не стоит говорить, что римляне обошлись с императором исключительно бестактно и тем самым сами навлекли на себя беду; едва ли изначальная договоренность Фридриха с папой Адрианом в Сутри предполагала какой-то менее жесткий вариант.
Император тоже дорого заплатил за свою корону. Победив, он не сумел даже войти в древний город, поскольку на рассвете следующего дня выяснилось, что все мосты через Тибр перегорожены, а ворота города забаррикадированы. Ни он, ни его армия не были готовы вести осаду; жаркое итальянское лето, которое в течение полутора столетий последовательно подрывало боевой дух всех вторгавшихся в Италию армий, делало свое дело: малярия и дизентерия уже хозяйничали среди германского войска. Как прочувствованно описывает Оттон, «воздух стал тяжелым от тумана, который поднимался от окрестных болот, а также от пещер и руин, окружавших город; и воздух этот был вреден и ядовит для вдыхавших его смертных». Единственное разумное решение состояло в том, чтобы отступить и – поскольку Ватикан очевидно не являлся более безопасным убежищем для папы – взять Адриана и курию с собой. 19 июня Фридрих свернул лагерь и повел армию в Сабинские холмы. Спустя месяц он выступил назад в Германию, оставив Адриана без всякой поддержки в Тиволи.
Хотя папа после первой встречи старался не ссориться с императором, он вполне оправданно счел себя обиженным. Он с риском для себя провел коронацию, как того желал Фридрих, но мало что получил взамен. Покинув Рим, он всеми силами склонял Фридриха к тому, чтобы придерживаться изначального плана и выступить без промедления против Вильгельма Сицилийского; хотя сам Фридрих, вероятно, желал того же, но больные и уставшие бароны придерживались иного мнения, с готовностью пообещав вернуться в ближайшем будущем с более здоровой и многочисленной немецкой армией, которая поставит и римлян, и сицилийцев на колени. Император оставил папу, изгнанного и одинокого, выбираться как может.
История коронации Фридриха Барбароссы почти рассказана, но еще не завершена, поскольку, помимо коронованного императора и короновавшего его папы, в ней был еще третий участник, который, хотя он не присутствовал в Риме в тот ужасный день, повлиял на ход событий не меньше, чем первые двое. Арнольд из Брешии был одним из первых в череде поражающих воображение народных лидеров, которых Италия рождает время от времени в течение всей своей истории, – фанатиков-гениев, которые благодаря непреодолимой магии своих личностей получают абсолютное и никем не оспариваемое главенство над своими соратниками. Иногда, как это было с Арнольдом или с Савонаролой тремя столетиями позже, речь шла о духовном наставничестве; иногда, как в случае с Кола ди Риенцо, их власть держалась на сознании собственной исторической миссии; а порой, как у Муссолини, она оказывалась в итоге чисто политической. Но имеется нечто общее у всех этих людей. Все они потерпели поражение и поплатились за это жизнью.
Ни один источник не сообщает точных сведений о том, когда и где был казнен Арнольд. Мы знаем только, как он встретил смерть. Осужденный церковным трибуналом за ересь и бунт, он до последнего мгновения сохранял присутствие духа и взошел на эшафот спокойно, без тени страха; когда он преклонил колени для последней исповеди, сами палачи, как мы читаем, не могли сдержать слез. Тем не менее его повесили, затем тело сняли и сожгли. Наконец, чтобы быть полностью уверенными, что прах или могила Арнольда не станут предметом народного культа, его пепел бросили в Тибр.
Для мученика, заблуждавшегося или нет, трудно придумать более подобающие почести.
Глава 10
НАПАДЕНИЕ ГРЕКОВ
Император Мануил часто говорил, что ему не составляет труда побеждать народы Востока, деньгами или силой оружия, но в отношении народов Запада он никогда не достигал подобных успехов, ибо они устрашающе многочисленны, неукротимы в гордости, жестоки по характеру, богаты и вдохновляемы укоренившейся ненавистью к империи.
Никита Хониат. История Мануила Комнина. VII, 1
Ни одна из многих германских армий, которые за прошедшие полтора столетия приходили в южную Италию, чтобы восстановить власть империи на полуострове, не задержалась там больше чем на несколько месяцев. Императоры, которые их вели, вскоре обнаруживали, что, если даже эти пагубные, выпивающие все силы земли формально им принадлежат, они, со своей стороны, никогда не сумеют в них утвердиться. Здесь они всегда будут чужаками, причем нежелательными; и их люди, тащившиеся в своей тяжелой домотканой одежде под знойным апулийским солнцем, больные от непривычной пищи и жестоко страдавшие от насекомых, тучами круживших над их головами, чувствовали то же самое. Все – и предводители, и их воины – равно мечтали о том дне, когда смогут увидеть за спиной нерушимый горный хребет, отделивший их от этой юдоли страданий.
Фридрих Барбаросса являлся исключением. Он был бы искренне рад остаться на юге и помериться силой с Вильгельмом Сицилийским, если бы только он мог взять с собой своих рыцарей; но те упорно хотели вернуться в Германию, и Фридрих понимал, что в попытках диктовать им свою волю не стоит заходить слишком далеко. Вынужденное отступление опечалило и обескуражило его; вероятно, он расстроился еще больше, когда в Анконе – после бессмысленного разрушения Сполето – его встретили три посланца из Константинополя, возглавляемые бывшим правителем Фессалоники Михаилом Палеологом, которые доставили ему богатые подарки от своего властелина и пообещали значительную денежную помощь, если он изменит свои планы. Фридрих некоторое время медлил с ответом: даже на этой стадии стоило предпринять последнюю попытку заразить рыцарей своим энтузиазмом. Но германские бароны достаточно настрадались; и через несколько дней император вынужден был сообщить грекам, что ничего не может поделать.
Палеолог и его товарищи не слишком огорчились. Стратегически Византии было выгодно, чтобы германская армия сражалась вместо нее; дипломатически, однако, ситуация в отсутствие Западной империи существенно упрощалась, тем более что у Мануила теперь появилось много других, более управляемых союзников – мятежных апулийских вассалов короля Вильгельма. Они также возлагали большие надежды на Фридриха и были разочарованы его поспешным отбытием; но они не ощущали никакой особой необходимости хранить ему верность в большей степени, чем кому-то другому. Теперь, когда он их оставил, они были вполне готовы получать поддержку и субсидии из Константинополя.
Весь этот год в Апулии крепло сопротивление новому королю Сицилии. Отчасти причиной тому были надежды на появление Фридриха Барбароссы, видевшегося этаким духом мщения, но еще более важную роль сыграли мужество и твердость нового предводителя – Робера де Бассонвилля, графа Лорителло. Робер являл собой типичный пример недовольного нормандского аристократа. Как близкий родственник короля – он был сыном сестры Рожера II Юдифи, – он считал, что достоин занять самый высокий пост; Гуго Фальканд даже предполагает со своей всегдашней злобой, что Рожер подумывал о том, чтобы сделать его своим преемником вместо Вильгельма. Соответственно, его сильно задели возвышение Майо и упорное стремление эмира не допускать знатных землевладельцев к государственным делам. Тот факт, что Вильгельм, вступая на трон, даровал Роберу далекое графство Лорителло, ничего не изменил, и Робер почти сразу начал возбуждать недовольство среди соседних баронов. Вильгельм, со своей стороны, не питал никаких иллюзий по поводу его лояльности. Уже в начале весны 1155 г. при первом визите в Салерно в качестве короля он отказался принять графа; а по возвращении на Сицилию вскоре после Пасхи послал своему наместнику Асклеттину приказ немедленно арестовать Робера из Лорителло. Робер, однако, бежал в Абруццо, где провел лето, собирая силы, – и там он услышал о прибытии Михаила Палеолога на полуостров.
Они встретились в Виести и сразу договорились объединить свои усилия. Каждый из них мог обеспечить другого тем, чего ему не хватало. У Палеолога имелся флот из десяти кораблей, неограниченные материальные ресурсы и возможность призвать при необходимости подкрепления из-за Адриатики. Робер пользовался поддержкой большинства местных баронов и реально контролировал обширный участок побережья, что было жизненно важно для обеспечения надежных коммуникаций византийской армии. Королевская же армия под командованием Асклетина находилась далеко, за Апеннинами, – бессильная противостоять любой быстрой неожиданной атаке в северной Апулии.
Итак, в конце лета 1155 г. Робер из Лорителло и Михаил Палеолог нанесли удар. Их первой целью стал Бари. До того как Роберт Гвискар взял его в 1071 г., этот город был столицей византийской Италии и последней греческой крепостью на полуострове. Большинство горожан, будучи греками, не слишком любили палермских властителей – особенно с тех пор, как Рожер после последнего апулийского восстания отменил некоторые их древние привилегии, – и благосклонно рассматривали любую возможность освободиться. Группа горожан открыла ворота атакующим; и, хотя сицилийцы храбро сопротивлялись в церкви Святого Николая и старой цитадели, они вскоре вынуждены были сдаться и наблюдать, как барийцы набросились на цитадель – ставшую символом сицилийского господства – и, невзирая на все попытки Палеолога остановить их, сровняли ее с землей.
Весть о падении Бари вкупе с неожиданно распространившимися слухами о смерти короля Вильгельма – он действительно был серьезно болен – подорвала боевой дух прибрежных городов. Трани был взят; затем, невзирая на героические усилия командующего, графа Ришара из Андрии, пал соседний порт Джованаццо. Дальше к югу сопротивление было еще более яростным; Вильгельм Тирский сообщает, что, когда патриарх Иерусалимский, направлявшийся к папе, прибыл той осенью в Отранто, он нашел всю область в таком смятении, что предпочел вновь взойти на корабль и плыть вдоль берега до Анконы. Но греки и мятежники продолжали побеждать, и к началу зимних дождей положение в Апулии стало критическим.
Наконец, в начале сентября королевская армия Асклетина, состоящая из примерно двух тысяч рыцарей и неизвестного, но, по-видимому, значительного количества пехоты, появилась на сцене. К ней присоединился Ришар из Андрии с теми своими людьми, которые остались ему верны, но противник был слишком силен. Едва успев высадиться на берег, войска оказались в окружении в Барлетте. В отчаянной попытке получить подкрепление граф Ришар прорвался сквозь кордон с группой рыцарей и помчался в свою собственную Андрию, преследуемый Робером из Лорителло и Иоанном Дукой, главным заместителем Михаила Палеолога. Они настигли его почти у стен. Зная, что город не готов к осаде, Ришар предпочел дать бой здесь же, на месте. В какой-то момент казалось, что он сумеет одержать победу; ряды греческой армии смешались, и они вместе со своими союзниками отступили в беспорядке. Однако, укрывшись за длинными каменными стенами, которые были (и остаются) неотъемлемой частью ландшафта в этих краях, греки смогли перегруппироваться и продолжить бой; вскоре уже королевские войска обратились в бегство. Самого графа Ришара, сбитого с лошади ударом камня, добил священник из Трани, который, как говорят, вспорол ему живот и выпустил наружу внутренности. Узнав, что их повелитель мертв, горожане Андрии сдались Дуке.
Первая попытка подавить новый бунт закончилась катастрофой. Тем, кто хранил верность королю Вильгельму, будущее представлялось мрачным.
Папу Адриана, наблюдавшего за этими событиями сначала из Тиволи, а затем из Тускула, такой поворот событий радовал. Он не испытывал любви к грекам, но предпочитал их сицилийцам; и ему было бы приятно видеть, как его главный враг Вильгельм, избежавший мести Барбароссы, получит по заслугам. Тремя месяцами ранее направляясь с Фридрихом из Сутри в Рим, папа обещал воздержаться от каких-либо сепаратных переговоров с Византией, но времена изменились; теперь, после того как император не выполнил собственных обязательств, Адриан чувствовал себя свободным действовать так, как он сочтет нужным. Поэтому, получив письмо от Михаила Палеолога, предлагавшего ему военную помощь против короля Сицилии вместе с субсидией в пять тысяч фунтов золотом в обмен на уступку трех прибрежных городов в Апулии, папа заинтересовался. Он ответил, что в его распоряжении есть войска и он готов немедленно включиться в военную кампанию в качестве союзника. 29 сентября 1155 г. Адриан отправился на юг.
Может показаться удивительным, что век спустя после начала великой схизмы между восточной и западной церквями император Византии предлагает себя в качестве покровителя и защитника папе римскому, и папа принимает это предложение. В действительности подобная политика с византийской стороны проводилась еще Иоанном Комнином в 1141 г.; Мануил лишь следовал прежнему курсу и, видя, что обстоятельства тому благоприятствуют, проявлял большую настойчивость. Адриан безусловно осознавал, что в нынешней южноитальянской ситуации открываются возможности, которые могут никогда не повториться. Его также поощряли к такого рода действиям изгнанные апулийские вассалы, которые, увидев реальную перспективу возвращения своих старых фьефов, радостно соглашались признать папу своим законным сюзереном в обмен на поддержку. 9 октября в Сан-Джермано князь Роберт Капуанский, граф Андреа из Рупе-Канино и несколько других нормандских баронов были вновь утверждены в своих правах на прежние владения, и до конца года вся Кампания и большая часть северной Апулии были в руках византийцев или сторонников папы.
Михаил Палеолог, подавив несколько последних очагов сопротивления, мог поздравить себя с неожиданным успехом. Всего за шесть месяцев он восстановил греческую власть на полуострове в тех же пределах, в каких она существовала сто пятьдесят лет назад, до того как нормандцы приступили к сознательному разрушению византийских Фем Лангобардских, в надежде прибрать эти земли к рукам. Вскоре к нему пришла весть, что император, ободренный его быстрым продвижением, высылает полноценную армию, чтобы закрепить достигнутые результаты. В таком случае по прошествии недолгого времени вся южная Италия признает владычество Константинополя. Вильгельм Сицилийский будет сокрушен, его ненавистное королевство исчезнет с лица земли. Папа Адриан, видя, что греки преуспели там, где германцы потерпели поражение, убедится в превосходстве византийской армии и будет соответственно строить свою политику; и тогда великая мечта Комнинов – воссоединение Римской империи под эгидой Константинополя – наконец осуществится.
Излишняя самоуверенность всегда опасна; но немногие беспристрастные наблюдатели в конце 1155 г. видели какое-то будущее за сицилийской монархией. На материке враги короля контролировали все, за исключением Калабрии; а Калабрия, возможно, оставалась лояльной потому, что ее пока не трогали. Она не смогла бы противостоять решительному натиску византийцев; а после падения Калабрии мятежники и их греческие союзники оказались бы всего в миле или двух от Сицилии.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.