Электронная библиотека » Джон Норвич » » онлайн чтение - страница 25


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 07:23


Автор книги: Джон Норвич


Жанр: История, Наука и Образование


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Глава 19
БЛИСТАТЕЛЬНАЯ ТЕНЬ

Вы, благородные матроны,

Самые блистательные девицы,

Некогда полные радости,

Ныне время слез:

Разоренное лежит королевство,

Разорванное на части и в смятении,

Открытое врагам,

Приближающимся со всех сторон,

Причина для рыданий

И сожалений

Всего народа…

Вильгельм, король,

Ушел, не умер,

Прославлен он был

И принес мир,

Его жизнь была угодна

Богу и людям.

Плач по Вильгельму, цитируемый Ришаром из Сан Джермано

В начале августа 1185 г., пока его еще не разбитая армия сражалась у стен Фессалоник, Вильгельм Сицилийский сопровождал свою тетю Констанцию через море в Салерно – на первом этапе ее путешествия к будущему супругу, а 28-го того же месяца, через четыре дня после того, как Фессалоники пали, Констанция была поручена заботам посланцев Фридриха Барбароссы, ожидавших в Риети. Затем, сопровождаемая караваном из пяти сотен вьючных лошадей и мулов, нагруженных приданым, подобающим будущей императрице, которая являлась также богатейшей наследницей Европы, Констанция не спеша проследовала в Милан.

Свадьба должна была состояться в древней столице Ломбардии по требованию самих миланцев. Для них имя невесты несло в себе особый смысл, поскольку именно в Констанце всего два года назад Фридрих признал права ломбардских городов на самоуправление. Какой более подходящий шаг мог совершить император, чтобы подвести черту под их длительным противостоянием, нежели выбрать самый большой из ломбардских городов, чтобы справить там свадьбу своего сына?

За двадцать три года до того император взял Милан и сровнял его с землей. Теперь он вернулся, чтобы увидеть гордый новый город, поднявшийся на руинах старого. Только собор еще не был отстроен; но, к счастью, императорские войска пощадили самую прекрасную и почитаемую из городских церквей – базилику Святого Аброзия IV в.[149]149
  Церковь Святого Аброзия по сей день цела и остается красивейшим зданием в Милане. Она основана святым Амвросием в 386 г. и, невзирая на множество последующих реконструкций – особенно после бомбежки в августе 1943 г., выглядит почти так же, как в день свадьбы Констанции. Не пропустите маленькую часовню Святого Виктора V в., украшенную мозаикой, пристроенную к юго-восточному углу церкви Святого Аброзия.


[Закрыть]
В ней давно не служили, а в последние годы ее использовали как амбар, но теперь базилику спешно подновили, и перед ее высоким алтарем 27 января 1186 г. Генрих и Констанция были объявлены мужем и женой. За этой церемонией сразу же последовала вторая, во время которой патриарх Акилеи короновал новобрачных железной короной Ломбардии.

Невесты всегда оказываются благодатным предметом для разговоров и сплетен – королевские и императорские в особенности. Но немногие так занимали воображение своих подданных, как Констанция. В ней не виделось ничего особенно романтического: высокая, русоволосая и, согласно по крайней мере одному источнику, красивая[150]150
  Годфрид из Витербо.


[Закрыть]
, она была на одиннадцать лет старше мужа; ей исполнился тридцать один год – по стандартам того времени, женщина средних лет. Однако людей занимали ее богатство, ее высокое положение и более всего ее прежняя одинокая жизнь. Вскоре возникли слухи, что она приняла монашеский обет в юности и покинула монастырь, только когда интересы государственные не оставили за ней другого выбора. С течением времени эта версия находила все больше сторонников, спустя столетие Данте даже предоставил Констанции место в раю – хотя, конечно, на низшем небе[151]151
С ее чела, как и со мной то было,Сорвали тень священных покрывал.Когда ее вернула миру сила,В обиду ей и оскорбив алтарь, —Она покровов сердца не сложила.То свет Констанцы, столь великий встарь,Кем от второго вихря, к свевской славе,Рожден был третий вихрь, последний царь.Аанте. Рай. III, 113–120 (Пер. М. Лозинского)

[Закрыть]
.

Но что бы ни думали о браке Констанции ее новые подданные, для папства это было великое несчастье. Уже со времен Роберта Гвискара, с того момента, когда нормандцы на юге выказали себя силой, с которой следует считаться, мысль о любом сближении – не говоря о союзе – между двумя могучими соседями папского государства стала кошмаром пап. Теперь, когда ломбардские города получили независимость, перспектива оказаться в окружении вырисовывалась не столь отчетливо; но эти города признавали императора своим сюзереном, а их отношения с Римом были натянутыми, и они при желании могли бы стать дополнительной силой в общем наступлении на папские владения. В таком случае папство, которое даже в дни союза с Сицилией держалось с трудом, оказалось бы раздавлено как орех.

Престарелый папа Люций умер[152]152
  Он умер в Вероне и был похоронен в кафедральном соборе. В 1897 г. во время урагана часть апсиды обрушилась на его могилу. Надгробие XVI в. разбилось, и обнажилась изначальная плита с рельефным портретом папы и изящной, но бессмысленной надписью, которую не стоит здесь приводить. Теперь она встроена в стену маленькой церкви Святой Агаты.


[Закрыть]
. Его преемник Урбан III, видя, что делать нечего, смирился с неизбежным и даже послал на церемонию в Милан своего представителя. Ему, однако, ничего не сказали о коронации, весть о которой привела его в ярость.

Коронация сына при жизни отца, с точки зрения папы, являлась опасным прецедентом, поскольку любое усиление наследных принципов в передаче императорской власти ослабляло влияние папства. Более того, коронацию ломбардской короной по традиции проводил архиепископ Миланский – этот пост сам Урбан занимал до своего избрания папой, и официально он его не оставлял.

Патриарх был отлучен за свою самонадеянность, и с этого момента, по словам современника событий, Арнольда из Любека, «между императором и папой вспыхнула ссора, и большая смута началась в церкви Божьей». После того как Фридрих вернулся в Германию, оставив Италию на милость своего сына, ситуация стала еще хуже. Вскоре выяснилось, что Генрих не понимает никаких доводов, кроме силы. Началась открытая война; король Ломбардии однажды дошел до того, что отрезал нос высокопоставленному папскому чиновнику. Через десять лет после заключения Венецианского договора в Венеции вновь возникла взрывоопасная ситуация; терпение папы истощилось, и над императором снова нависла угроза отлучения.

Он избежал этого, но не в результате собственных усилий или великодушия Урбана, но благодаря Саладину. В середине октября 1187 г., когда булла об отлучении уже лежала на столе папы, в Ватикан прибыли генуэзские послы с известием о падении Иерусалима. Урбан был стар и болен, и удар оказался слишком жесток. 20 октября в Ферраре он умер от разрыва сердца.


Как всегда, западный мир воспринял печальные вести о событиях за морем с искренней грустью, но лишь тогда, когда они стали свершившимся фактом. Для большинства европейцев государства крестоносцев существовали на Востоке где-то за границами реальности; чужеродные привилегированные аванпосты христианского мира, где суровость перемежалась с сибаритской роскошью, где сладкая жизнь и опасность шли рука об руку; они были величественны в своем роде, но воспринимались скорее как место действия рыцарских романов и трубадурских песен, нежели как арена для унылой и негероической борьбы, которая так надоела всем дома. Даже тем, кто располагал подробными сведениями, трудно было следить за хитросплетениями левантийской политики; имена, по большей части, звучали странно, новости, когда доходили, оказывались безнадежно искаженными и устаревшими. Лишь когда гром грянул по-настоящему, люди со смешанными восклицаниями гнева и ужаса схватились за мечи.

Нечто подобное произошло сорок лет назад, когда весть о падении Эдессы и пламенные речи святого Бернара всколыхнули всю Европу и вызвали к жизни нелепое и безнадежное предприятие, каковым был Второй крестовый поход. Теперь ситуация повторилась. С точки зрения любого беспристрастного наблюдателя, европейского или левантинского, следившего за развитием событий в последние пятнадцать лет, взятие Иерусалима являлось неизбежным результатом всего происходящего. С одной стороны, Саладин, гениальный мусульманский вождь, поклявшийся возвратить Святой город своей религии, сосредоточивал в своих руках все большую силу, с другой – в трех оставшихся франкских городах – Иерусалиме, Триполи и Антиохии – при владычестве посредственностей шла непрекращающаяся борьба за власть. В Иерусалиме ситуация осложнялась тем, что одновременно с возвышением Саладина их собственный король Балдуин IV медленно умирал от проказы. Он взошел на трон в 1174 г., в возрасте тринадцати лет и уже больной, через одиннадцать лет он умер. Неудивительно, что он не оставил потомства. В момент, когда для спасения королевства требовалось мудрое и твердое правление, корона Иерусалима была возложена на голову племянника Балдуина, мальчика восьми лет.

Смерть этого короля-ребенка Балдуина V в следующем году могла бы оказаться благом, но представившаяся возможность найти настоящего предводителя не была использована, и трон перешел к отчиму Балдуина V Ги из Лузиньяна, слабому, ворчливому субъекту, не раз доказавшему свою полную бездарность и вполне заслужившему то презрение, которое он вызывал у большинства соотечественников. Иерусалим находился, таким образом, на грани гражданской войны, когда в мае 1187 г. Саладин объявил давно ожидавшийся джихад и перешел через Иордан на франкскую территорию. При том что христиан возглавлял жалкий Ги, их поражение было предрешено. 3 июля он повел огромную армию через Галилейские горы к Тиверии, где Саладин вел осаду крепости. После долгого дневного марша в самое знойное время года христианам пришлось разбить лагерь на безводном плато; на следующий день, измученные жаждой и полубезумные от жары, под маленькой двуглавой горой, известной как Рога Хэттина, они были окружены мусульманской армией и изрублены в куски.

Теперь сарацинам оставалось только захватывать христианские крепости поодиночке. Тиверия пала через день после битвы у Хэттина, за ней последовала Акра; Наблус, другие христианские форты вскоре сдались один за другим. Защитники Иерусалима героически сопротивлялись двенадцать дней, но 2 октября, когда мусульмане пробили стены, они поняли, что конец близок. Их предводитель Балиан из Ибелина – король Ги попал в плен во время сражения у Хэттина – лично пошел к Саладину обсудить условия сдачи.

Саладин, который знал Балиана и относился к нему с уважением, не был ни кровожаден, ни мстителен и после переговоров согласился, чтобы каждый христианин в Иерусалиме получил позволение выкупить себя, внеся соответствующую плату. Из двадцати тысяч бедняков, у которых не нашлось нужной суммы, семь тысяч были выкуплены христианскими властями. В тот же день завоеватель вошел в город, и впервые за восемьдесят восемь лет в годовщину дня, когда Мухаммед во сне перенесся из Иерусалима в рай, зеленые исламские знамена развевались у храма Господня – на том месте, где это произошло, – и правоверные могли с благоговением взирать на священный отпечаток Его стопы.

В городе, однако, сохранялся порядок: ни убийств, ни кровопролития, ни грабежей. Тринадцать тысяч бедняков, которые не были выкуплены, оставались в Иерусалиме, но брат и заместитель Саладина аль-Адиль попросил тысячу из них как вознаграждение за свою службу и немедленно отпустил на свободу. Еще семьсот пленников отдали патриарху и пятьсот – Балиану из Ибелина; затем Саладин освободил всех стариков, всех мужей, чьи жены были выкуплены, и, наконец, всех вдов и детей. В итоге лишь горстка христиан оказалась в рабстве. Не в первый раз Саладин проявлял великодушие, которым он прославился и на Востоке, и на Западе, но никогда прежде он не выказывал такую щедрость[153]153
  За четыре года до того он взял в осаду замок Керак во время свадьбы его наследника, Хэмфри Торонского, с принцессой Изабеллой Иерусалимской, и тщательно выяснил, в какой башне расположены покои новобрачных, после чего повелел, чтобы ее не трогали.


[Закрыть]
. Его мягкость тем более замечательна, что он помнил ужасные события 1099 г., когда победоносные франки отметили свое вступление в город убийством всех мусульман в пределах городских стен и сожжением всех евреев в главной синагоге. Христиане, со своей стороны, тоже этого не забыли, и контраст, безусловно, поражал и задевал их. Саладин был их злейшим врагом, но явил им пример рыцарского поведения, повлиявший на весь ход Третьего крестового похода, пример, который стоял перед их глазами все последующие месяцы.

Новый папа Григорий VIII не терял времени даром и призвал христианский мир к Крестовому походу; из государей Европы Вильгельм Сицилийский откликнулся первым. Падение Иерусалима глубоко поразило и огорчило его, он облачился в мешковину и удалился от всех на четыре дня. Затем он отправил Маргарита в Палестину, а сам занялся составлением посланий к другим правителям, убеждая их бросить все силы и средства на подготовку нового Крестового похода, как и он сам собирался поступить.

Наивно предполагать, что Вильгельм при этом руководствовался чисто идеалистическими мотивами. Он был благочестив, но не настолько, чтобы не увидеть в происходящем новую возможность претворить в жизнь свою давнюю мечту об экспансии на Восток. Помимо всего прочего, подобные прецеденты имелись в его собственном роду. В Первом крестовом походе сын Гвискара Боэмунд приобрел княжество Антиохийское, его собственный дед Рожер укрепил собственную репутацию – и, кстати, сильно разбогател – после Второго, не двигаясь из Палермо. Мог ли Вильгельм не использовать Третий с такой же выгодой для себя? Пришло время занять подобающее место в политике Запада. В письмах к другим государям Вильгельм подчеркивал преимущества морского пути в Левант по сравнению с долгим сухопутным путешествием через Балканы и коварные перевалы Анатолии. Он также предлагал Генриху II Английскому, Филиппу Августу, королю Франции и императору Фридриху Барбароссе сделать остановку на Сицилии и обещал предоставить им дополнительные подкрепления и припасы, если они примут его приглашение.

Позиции Вильгельма в европейской дипломатии были очень сильны. Из монархов он один уже отправил войско на битву. Его адмирал Маргарит, имея под своим началом всего шестьдесят кораблей и примерно две сотни рыцарей, в течение 1188–1189 гг. являлся фактически единственной силой, организованно сопротивлявшейся сарацинам; он постоянно патрулировал берега, и благодаря его великолепно отлаженной разведке эти меры оказывались эффективнее, чем можно было ожидать при войске такого размера. Вновь и вновь корабли Саладина подходили к порту, находившемуся еще в руках христиан, обнаруживали, что Маргарит опередил их. В июле 1188 г. весть о прибытии адмирала из Триполи заставила Саладина снять осаду замка Крак де Шевалье и отказаться от намерений атаковать город. Нечто подобное произошло в Маркабе и Латакии, а затем в Тире. Неудивительно, что за эти два года решительный молодой адмирал, известный в народе как новый Нептун, стал легендой в христианском мире. Он прославился бы еще больше, проявил бы свои полководческие таланты в полной мере, если бы сицилийцы сумели собрать могучую армию, о которой мечтал их король. Но внезапно его надежды на славу крестоносца рухнули. 18 ноября 1189 г. Вильгельм II умер в Палермо в возрасте тридцати шести лет.

Из всех Отвилей, правивших на Сицилии, Вильгельм Добрый – самая расплывчатая фигура. Нам ничего не известно об обстоятельствах его смерти, кроме того, что она, по– видимому, была ненасильственной – в рукописи «Хроники Петра» из Эболи есть изображение короля, окруженного докторами и придворными, мирно умирающего в постели; и о его недолгой жизни мы знаем не больше. За тридцать шесть лет мы всего несколько раз встречаемся с ним лицом к лицу. Первый раз – в день его коронации, когда Фальканд описывает, как он скакал по улицам Палермо ясным утром в сиянии молодости и красоты; второй раз – еще более бегло – во время его венчания. В остальном мы оказываемся в области легенд, догадок и слухов. Иногда трудно вспомнить, что он правил Сицилией восемнадцать лет, а трон занимал почти четверть века; перед нами возникает лишь туманная мерцающая тень, пробегающая по страницам истории и тут же исчезающая.

И все же о Вильгельме горевали больше, чем о любом другом из европейских государей, и не только в пределах его королевства. Среди франков за морем он уже приобрел – благодаря Маргариту – известность, которой давно желал; и его смерть расценивалась как новое бедствие. На Сицилии и в южной Италии его оплакивали повсеместно и искренне. Люди не столько боялись будущего – хотя многие из них тревожились и не без причин, сколько сожалели о прошлом, о мире и спокойствии, которые отметили царствование Вильгельма, но не могли его пережить. Как пишет архиепископ из Реджо в своем послании:

«В нашей стране человек мог приклонить голову под деревьями или под открытым небом, зная, что он в такой же безопасности, как в собственной кровати дома; леса, и реки, и залитые солнцем луга были столь же гостеприимны, как окруженные стенами города, и королевская щедрость изливалась на всех, великодушно непрерывно».

Но надо отметить, что он употребляет прошедшее время.

Речи и панегирики, надгробные песни и плачи, не говоря об огромном количестве легенд, возникших вокруг Вильгельма Доброго и позволивших ему жить восемь веков в сицилийском фольклоре, более подошли бы Карлу Великому или Альфреду, нежели последнему и самому слабому из законных потомков Рожера. Немногие правители пользовались столь завидной репутацией, и ни один из них, безусловно, не обладал ею настолько незаслуженно. Реорганизация государственной системы после изгнания Стефана дю Перша предоставила больше свободы и власти феодальной аристократии, и некоторые ее представители, такие как Робер из Лорителло или Танкред из Лечче, смогли реализовать свои амбиции в служении королю, а не в борьбе с ним. Но реально мир в королевстве после совершеннолетия Вильгельма обеспечивали не его мудрость или таланты государственного деятеля, а то неприятие, которое вызывали у потенциальных бунтовщиков непрекращающиеся распри прошедших лет. История их страны с самого начала являла собой непрерывную череду бунтов и мятежей, и люди внезапно спросили себя: а что получали мятежники от своих предприятий? Лишь немногие избежали смерти или увечий или тюремной камеры. Так не лучше ли принять власть Отвилей как реальность и постараться наполнить собственные сокровищницы и сундуки, пока для этого есть все условия? Внезапно мятежный дух иссяк, но заслуги Вильгельма в этом нет.

Притом многое можно поставить ему в вину. Его царствование не способствовало усилению страны, вместо этого оно ознаменовалось возвратом к самой безответственной и опасной внешней политике – захвату земель без учета политических последствий этого шага. Тот факт, что все такого рода попытки Вильгельма закончились провалами и он каждый раз опустошал государственную казну ради предприятий, которые не приносили ему ничего, кроме позора и унижений, едва ли может служить извинением. Нельзя также утверждать, что он просто вернулся к традициям Роберта Гвискара. Роберт был авантюристом, который в общем хаосе сумел добыть себе земли, где он и его потомки могли править. Вильгельм был помазанным владыкой влиятельного и процветающего государства и имел моральные обязательства перед подданными и другими правителями. Возможно, он вызывал бы больше симпатий, если бы, подобно Гвискару, участвовал в этих эскападах, но он никогда не покидал острова. Предоставив другим неблагодарное занятие удовлетворять амбиции властелина, он удалялся в свой гарем или предавался другим удовольствиям в ожидании результатов[154]154
  Два дворца, предназначенные для королевских увеселений, сохранились и заслуживают посещения. Первый и более интересный – Куба. Расположенный на живописном озере в королевском парке – он позже сделался конюшней неаполитанской армии и теперь стоит среди мрачных казарм под № 94 Корсо Калатафими.
  Эта благородная постройка находится в печальном небрежении, стены изуродованы раскрашенными стойками, так что трудно поверить, что в ней происходит действие одной из новелл Боккаччо (День 5, № 6). Неподалеку расположен другой, меньший павильон Кубула. Аркада на восточном фасаде Неапольской виллы отмечает место, где находились останки третьего – Куба Сопрано.


[Закрыть]
.

Уже за эти деяния Вильгельма следует осуждать, но ими дело не ограничивается. На нем лежит ответственность за самое разрушительное решение за всю сицилийскую эпопею – согласие на брак Констанции. Он знал, что, если он умрет бездетным, трон наследует она, и был женат к тому времени достаточно долго, чтобы понять, что Иоанна с большой вероятностью не сумеет принести ему сына. Правда, он мог прогнать ее и взять другую жену, но где гарантии, что его новый брак оказался бы успешнее первого? Судьба королевства была связана с Констанцией, и, отдавая ее Генриху Гогенштауфену, Вильгельм подписал смертный приговор нормандской Сицилии.

В отношении монархов даже больше, чем в отношении их подданных, справедлива поговорка: «Красив тот, кто поступает красиво». Молодости, красоты и благочестия недостаточно, чтобы быть хорошим властителем, а перечень деяний последнего законного короля из династии Отвилей не слишком впечатляет. Кроме строительства Монреале – который он воздвиг как памятник самому себе в той же мере, как дар своему Богу, – за ним числится одно реальное достижение: поспешно отправив помощь Леванту в самом начале Третьего крестового похода, он сумел, благодаря талантам Маргарита из Бриндизи, на время сохранить Триполи и Тир для христианского мира. В остальном он вел себя как безответственный, тщеславный стяжатель, лишенный даже зачатков государственного мышления, и, вполне возможно, трус в глубине души. Его прозвище еще более незаслуженно, чем прозвище его отца. Вильгельм Злой был не так зол, Вильгельм Добрый был много, много хуже. А для тех, кто видит связь между безгрешной жизнью и нетленностью тела после смерти, это суждение нашло мрачное подтверждение, когда в 1811 г. два саркофага были открыты. Тело Вильгельма Злого сохранилось практически полностью, от Вильгельма Доброго остались только череп, коллекция костей, покрытая шелковым саваном, и локон рыжеватых волос.

Глава 20
ТРИ КОРОЛЯ

Узрите, обезьяна коронована.

Петр из Эболи

Незадолго до того как принцесса Констанция покинула земли своего будущего королевства, ее племянник созвал своих главных вассалов в Трое и заставил их присягнуть ей на верность, как своей наследнице и возможной преемнице. Но даже Вильгельм не был настолько глуп, чтобы вообразить, что она, вступая на трон, не встретит противодействия. Как бы ни считал он сам, факт оставался фактом – большинство его подданных видели в Западной империи давнего и злейшего врага. В южной Италии, на которую империя всегда претендовала, немногие могли вспомнить точно, сколько раз за прошедшие два столетия один император за другим являлись на полуостров, чтобы потребовать поборов, но в каждом городе, селении ходили свои истории о жестокостях императорских армий. На Сицилии, не испытавшей вторжений, определяющим чувством был не столько страх, сколько презрение – надменное презрение высокоцивилизованного и интеллектуально развитого сообщества к единственной европейской культуре, которую оно не знало и не понимало. Такое отношение, по-видимому, возникает уже в правление короля Рожера[155]155
  Он привечал всех чужестранцев, за исключением людей из королевства Германии, которых он не хотел видеть своими подданными, поскольку он не доверял этому народу и терпеть не мог их варварских обычаев» (Иоанн Солсберийский. История понтификатов. Гл. XXXII).


[Закрыть]
, а сорока годами позже Гуго Фальканд пишет Петру, церковному казначею Палермо, что сицилийские дети пугались «грубого резкого звучания этого варварского языка».

Нельзя сказать, что Констанция осталась совсем без сторонников. Уолтер из Милля, например, поддерживал ее брак с самого начала, а кроме непокорных баронов на континенте было множество фаталистов, которые, если и осуждали идею брачного союза с империей поначалу, теперь приняли случившееся как свершившийся факт. Поскольку ничто не может помешать Генриху явиться на Сицилию и претендовать на трон жены, рассуждали эти люди, лучше пусть он придет с миром и дружбой, нежели с войной и гневом. Но в эти первые дни легитимистская партия была мала, ее предводителю Уолтеру из Милля оставалось жить всего несколько месяцев, и она значительно уступала по могуществу и влиянию двум другим фракциям, возникшим еще до официального объявления о смерти Вильгельма и резко оппозиционных по отношению к Констанции. Одни выдвигали в качестве наследника трона Рожера, графа Андрии, другие предпочитали Танкреда из Лечче. Оба кандидата обладали важными достоинствами. По отдельности и вместе (они сражались бок о бок против имперских сил в 1176 г. и одержали впечатляющую, хотя и в целом не значащую победу) они имели за плечами большой опыт военных кампаний. Танкред командовал сицилийским флотом в двух главных заграничных экспедициях Вильгельма; хотя обе они окончились неудачно, его лично никто не обвинял. Рожер также отличился на дипломатическом поприще в качестве одного из главных участников переговоров в Венеции. Он был теперь главным камергером королевства – должность весьма почетная и уважаемая.

Но если претензии графа из Андрии на королевскую кровь представлялись по меньшей мере неубедительными[156]156
  Ла Лумия утверждает, что он был правнуком Дрого де Отвиля и, соответственно, троюродным братом короля, но я не нашел этому подтверждений, и вся генеалогия выглядит весьма сомнительно.


[Закрыть]
, права Танкреда никто не мог оспорить: он являлся побочным сыном герцога Рожера Апулийского от Эммы, дочери графа Ашарда из Лечче. Танкред был мал ростом и уродлив. Петр из Эболи, ненавидевший его, называл Танкреда в стихах «несчастным эмбрионом» и «отвратительным монстром» и изображал его в сопроводительных иллюстрациях как обезьяну.

Но как многие низкорослые люди, Танкред отличался цепким умом, решительностью и настойчивостью, его юношеская нелояльность к Вильгельму I забылась, и он недавно был назначен главным констеблем и верховным юстициарием Апулии. Кроме того, его поддерживал Маттео из Аджелло. Маттео теперь состарился, страдал от подагры[157]157
  Которую, как утверждает в злобе Петр из Эболи, он лечил, купая ноги в крови зарезанных детей.


[Закрыть]
и давно подумывал об отставке; он даже записался в качестве послушника в василианский монастырь Спасителя в Мессине. Но любовь к власти была в нем слишком сильна, он и Уолтер из Милля, несмотря на взаимное отвращение, оставались, по выражению Ришара из Сан-Джермано, «двумя прочнейшими столпами королевства». Теперь один из этих столпов явно рушился, но Маттео держался непоколебимо, как всегда. Истинный сицилийский патриот, он не скрывал своего отвращения к браку с Гогенштауфеном и, не успело тело короля Вильгельма остыть, бросил свою энергию, свой политический опыт и свои значительные финансовые ресурсы на то, чтобы возвести на трон Танкреда.

Борьба была тяжелой и жестокой. Бароны и их прихлебатели в большинстве своем поддерживали Рожера из Андрии, горожане и простолюдины предпочитали Танкреда. Обе стороны немедленно включились в драку, и один раз соперничающие группировки сражались на улицах Палермо. Но Маттео знал о некоторых неприятных отклонениях в личной жизни графа Андрии и использовал свои знания как оружие. Он также легко заручился поддержкой папы Климента III, который, как рассудил Маттео, хватался за любую возможность, чтобы предотвратить сближение двух своих могущественных соседей.

В результате в первые недели 1190 г. Танкред из Лечче получил корону Сицилии из рук архиепископа Уолтера из Милля, который, как казалось, смирился, по крайней мере на время, с подобным развитием событий. Первым делом Танкред назначил Маттео из Аджелло канцлером королевства – этот пост оставался вакантным с момента изгнания Стефана дю Перша. Он знал, что это доставит старику ни с чем не сравнимое удовольствие и укрепит его союз с новым королем: поддержка Маттео еще могла потребоваться в будущем. Предстояла отчаянная борьба, в которой должна была решиться судьба королевства.


Как ни странно, но первая опасность новой власти исходила не от побежденных соперничающих группировок. Внезапно обнаружилась еще более зловещая трещина, угрожавшая целостности королевства, – растущий антагонизм между мусульманским и христианским населением. Сразу после прихода Танкреда к власти религиозный конфликт возник в столице. Его инициаторами, судя по всему, были христиане, которые воспользовались беспорядком, последовавшим за смертью Вильгельма, чтобы напасть на арабский квартал Палермо. В последовавшей стычке некоторое количество мусульман погибло, а многие другие, опасаясь резни, бежали в горы. Там они сумели захватить несколько замков, куда к ним постепенно стекались их единоверцы. Вскоре Танкред обнаружил, что королевству грозит мусульманский мятеж.

Отношения между двумя общинами, естественно, ухудшились из-за вестей о падении Иерусалима и последующих приготовлений к Крестовому походу, но истинные причины бунта коренились в прошлом Сицилии. За полвека непрекращающийся поток христиан-переселенцев из Северной и Западной Европы, несопоставимый по масштабам с притоком греков или мусульман, опасно усилил латинский элемент в сицилийском населении за счет других. Результатом этого явилась растущая религиозная нетерпимость. Со времени антимусульманских выступлений, которыми сопровождался заговор против Вильгельма Дурного в 1161 г., ситуация неуклонно ухудшалась. Вот что сообщал Ибн Джубаир из Палермо в конце 1184 г.:

«Мусульмане этого города сохраняют свою веру. Они содержат в порядке большую часть мечетей и идут к молитве по призыву муэдзина… Они не собираются на пятничную службу с тех пор, как хутба[158]158
  Х у т б а – проповедь, произносимая по пятницам во время полуденной молитвы.


[Закрыть]
запрещена. Только по праздникам ее можно читать с молитвой за аббасидских калифов. У них есть кади, к которому они обращаются с судебными делами, и главная мечеть, где они собираются в священный месяц (рамадан)… Но вообще мусульмане не общаются со своими сородичами, находящимися под покровительством неверных, и не перестают тревожиться за свое добро, своих женщин и детей».

В королевском дворце, где служили почти исключительно мусульмане, совершать исламские обряды дозволялось только приватно. Ибн Джубаир рассказывает о беседе в Мессине с одним из главных придворных евнухов:

«Он сначала оглядел приемную, а потом ради безопасности отпустил тех слуг, которым он не доверял… «Вы можете открыто исповедовать вашу веру, – объяснил он, – но нам приходится скрываться и, опасаясь за свои жизни, поклоняться Богу и проводить службы втайне. Мы находимся под властью неверных, готовых затянуть петли на наших шеях».

Оставляя в стороне чисто религиозные моменты, в конце века сицилийские христиане воспринимали своих сограждан– мусульман примерно так же, как британские сахибы относились к индусам во времена владычества раджей:

«Их король Вильгельм… полностью доверяет мусульманам – из которых все или почти все скрывают свою веру, но твердо исполняют Божественный закон. Он поручает им наиболее важные дела, даже главный королевский повар – мусульманин; и еще он держит при себе отряд черных мусульманских рабов под командой одного из них. Должностных лиц и казначеев назначает из числа своих пажей, которых у него великое множество и которые именуются его придворными. Они создают ощущение царственного великолепия благодаря своим роскошным одеяниям и прекрасным чистокровным лошадям, которых нет ни у кого, кроме королевских приближенных и слуг».

Таким образом, на памяти одного поколения сицилийские мусульмане превратились из всеми уважаемой, образованной и компетентной группы населения в худшем случае в лакеев, а в лучшем – в привилегированных носителей местного колорита. Мусульманские женщины создавали моду, которой христианки с готовностью следовали; Ибн Джубаир замечает с удивлением, как на Рождество 1184 г. они «все были в платьях из расшитого золотом шелка, закутаны в элегантные плащи, укрыты цветными вуалями и обуты в позолоченные туфли… Они украсили себя полностью на манер мусульманских женщин драгоценностями, хной на пальцах и духами». Сам король мог читать и писать по-арабски и говорить восточные комплименты своим мусульманским служанкам и сожительницам[159]159
  «Одна из диковин, о которых рассказал Яхья ибн Фитья, вышивальщик, расшивающий золотом королевские одежды, состоит в том, что франкские христианские женщины, попадая во дворец, принимали ислам под влиянием служанок-мусульманок. От короля все это скрывали» (Ибн Джубаир).


[Закрыть]
. Однако все это было бесконечно далеко от тех принципов, которым следовали два Рожера. Их наследники предали прежние принципы забвению, возможно неосознанно, просто покорившись неизбежному ходу вещей, но это имело самые роковые последствия. И не случайно, что окончательный разрыв межконфессиональных связей, на которых строилась нормандская Сицилия, совпал с угасанием самого королевства.


Первый год царствования оказался особенно тяжелым для короля Танкреда. Мусульманское восстание набирало силу – один хронист оценивает число участников в сто тысяч, – и, хотя он не позволил ему перекинуться с запада острова на другие области, порядок был восстановлен только к концу 1190 г. Тем временем на материке враги Танкреда собирались. Приверженцы Рожера из Андрии, в число которых входили почти все крупные бароны Апулии и Кампании, были оскорблены избранием Танкреда и не собирались признавать его своим законным сувереном. В этом они объединялись с легитимистами, которые изначально поддерживали Констанцию и Генриха, и фаталистами – эта последняя группа теперь быстро роста, поскольку распространились слухи о том, что Генрих готовится к походу. Весной большая часть полуострова взбунтовалась. Рожер из Андрии собрал под свои знамена всех недовольных, а в мае маленькая германская армия под командованием Генриха из Калдена пересекла границу около Риети и направилась к Адриатическому побережью Апулии.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации