Текст книги "Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130–1194"

Глава 6
ВРАГИ КОРОЛЕВСТВА

Мы захватили укрепления, башни и дворцы тех знатных людей города, которые, вместе с папой и сицилийцами, собирались сопротивляться установлению Вашей власти… Мы умоляем Вас прибыть безотлагательно… Папа доверил свой посох, кольцо, далматик, митру и сандалии сицилийцам… а сицилийцы дали ему много денег, чтобы он причинял вред Вам и Римской империи, которая милостью Божьей отдана в Ваши руки.

Письмо Конрада Тогенштауфена императору Иоанну II Комнину[39]39
  Процитировано Оттоном Фрейзингенским в «Деяниях Фридриха I, императора».


[Закрыть]

24 сентября 1143 г. папа Иннокентий II умер в Риме. Его похоронили в Латеране, в том самом порфировом саркофаге, где некогда покоились останки императора Адриана; но после разрушительного пожара в начале XIV в. его прах перенесли в церковь Святой Марии в Трастевере, которую он сам восстановил перед самой смертью. Там Иннокентий увековечил себя на большой мозаике в апсиде; он смотрит на нас из конхи, держа в руках свою церковь, со странно тоскливым выражением в печальных усталых глазах.

Длительная борьба с Анаклетом обошлась Иннокентию дорого; за восемь лет скитания он претерпел гораздо больше тягот, чем его соперник, удобно устроившийся в Риме. Даже его союзники вели двойную игру. Лотарь, как только прошла коронация, практически перестал обращать на него внимание, Генрих Гордый вообще его не замечал, Бернар Клервоский оставался его верным соратником, но вольно или невольно при любой возможности перехватывал инициативу. Его конечная победа стала возможна только благодаря смерти Анаклета и почти сразу же была сведена на нет разговором в Галуччо. Он воспринял это унижение со всем смирением, на какое был способен, – дойдя даже до мысли приписать случившееся вмешательству Божественного Провидения, стремившемуся к установлению мира, – и заключил соглашение с королем Сицилии; но его терпение не принесло желанных плодов. В течение следующего года Рожер – привыкший в годы раскола делать что пожелает, поскольку Анаклет никогда не отваживался с ним спорить, – нагло создавал новые епархии, назначал новых епископов, запрещал папским посланцам въезжать в королевство без его согласия и не разрешал латинским клирикам, жившим в его владениях, являться в Рим по призыву папы. Одновременно два его сына тревожили южные границы папского государства, а их отец не пытался их остановить.

Но и это было не все. В самом конце жизни бедный Иннокентий столкнулся с еще более серьезными проблемами практически у себя дома. В течение века стремление к республиканскому самоуправлению набирало силу в городах Италии. В самом Риме папы и старая аристократия делали все возможное, чтобы спасти город от общей заразы; но последняя схизма ослабила их власть. Иннокентий никогда не пользовался особой популярностью; выходец из Трастевере, он, в отличие от Анаклета, не мог считаться первосортным римляном, и о нем было известно, что он вовсе не так щедр. Узнав, что Иннокентий заключил сепаратный мир с врагом, римляне воспользовались случаем, чтобы отвергнуть светскую власть папы, возродить древний сенат в Капитолии и провозгласить республику. Иннокентий сопротивлялся, как мог, но он был стар – вероятно, ему перевалило далеко за семьдесят – и потрясение оказалось для него слишком тяжелым. Через несколько недель он умер.

На второй день после его смерти состоялись выборы, которые, хотя и проходили в спешке из-за ситуации в столице, оказались первыми спокойными выборами папы за последние восемьдесят два года. К несчастью, новый папа был немногим моложе своего предшественника и в равной степени не способен справиться с проблемами, которые достались ему в наследство. Он принял имя Целестин II; на самом деле это был тот самый Гвидо из Кастелло, который вместе со святым Бернаром защищал интересы Иннокентия в Салерно шестью годами раньше; и на него, в отличие от Бернара, личное знакомство с королем не произвело никакого впечатления. Соглашение в Миньяно неприятно изумило и напугало его, и, взойдя на престол святого Петра, он отказался признать договор. Рожер в его глазах по– прежнему оставался узурпатором и тираном.

Это была неразумная позиция, и папа дожил – и весьма скоро – до того времени, когда он горько о ней пожалел. Канцлером Рожера и фактически вице-королем на континенте являлся тот самый Роберт из Селби, который отличился при осаде Салерно Лотарем. С тех пор он приобретал все больший вес и известность. Иоанн Солсберийский, английский ученый и дипломат, пишет о своем соотечественнике, что он «был способным организатором, имел талант к управлению; не будучи широко образованным, он, тем не менее, отличался необыкновенной проницательностью, в готовности вести речи превосходил большинство обитателей провинции, а в красноречии не уступал им. Его все боялись, поскольку он имел влияние на государя, и уважали за изящество его жизни, казавшееся особенно замечательным в тех краях, поскольку лангобарды славятся как самые бережливые, чтобы не сказать – скупые среди людей, а он жил в поразительной роскоши, проявляя любовь к великолепию, характерную для его народа, ибо он был англичанин»[40]40
  Policraticus. VII. Гл. 19. У Иоанна был собственный, можно подозревать, печальный опыт знакомства с гостеприимством Роберта. В письме, написанном примерно в то время настоятелю Ла-Селле, он сетует, что наместник заставлял его пить «до беспамятства и с ущербом для моего здоровья» (Письмо 85).


[Закрыть].

Скаредные люди склонны видеть в стремлении жить на широкую ногу признак слабости или лени. Едва ли, однако, лангобарды южной Италии когда-либо питали подобные опасные иллюзии по поводу Роберта из Селби. Как только был объявлено новое решение папы, войско сицилийцев атаковало папский город Беневенто. Горожане, застигнутые врасплох, естественно, протестовали, заявляя, что привилегии, дарованные им по королевскому указу, нарушены. Роберт, как наместник короля, прибыл в город, пришел во дворец и потребовал, чтобы ему показали документ, о котором идет речь. Беневентцы дали ему грамоту. Больше они никогда ее не видели. В гневе они отправили своего архиепископа жаловаться папе, но тот, едва оказался за городскими воротами, попал в плен. Когда вести об этих событиях просочились в Рим, папа понял, что зашел слишком далеко. Не имея собственной настоящей армии и находясь под все возрастающим давлением римской коммуны, он не видел иного выбора, кроме как сдаться. Вскоре, смирив свою гордость, он отправил Ценция Франджиипани и кардинала Октавиана из Святой Цецилии в Палермо, чтобы обсудить условия.

Хотелось бы знать больше о Роберте из Селби[41]41
  К статье о нем в «Словаре национальных биографий» следует относиться с осторожностью; некоторые существенные детали в ней неточны, особенно в том, что касается хронологии.


[Закрыть]. Но нам известна, помимо уже рассказанных, только одна история. Три кампанских клирика пытались получить вакантную епископскую кафедру в Авелле. Каждый из них, опять же согласно Иоанну Солсберийскому, тайно предложил канцлеру большую сумму денег; Роберт вроде бы не возражал, но упорно торговался, пока не согласился по очереди с тремя претендентами о достойной цене.

«Официально и с соблюдением всех формальностей назначили день выборов. Но, когда в условленный день собрались архиепископы, епископы и многие почтенные люди, канцлер изложил притязания соперников, описал все, что происходило, и объявил, что теперь готов поступить, как сочтут нужным епископы. Они осудили всех троих бесчестных претендентов и избрали по всем законам, рукоположили и утвердили епископом некоего бедного монаха, вовсе не знавшего всего этого дела. Других же заставили выплатить предложенные ими взятки, до последнего фартинга»[42]42
  Policraticus. VII, 19.


[Закрыть].

Из обоих этих рассказов ясно, что административные методы Роберта были столь же необычными, как и его образ жизни. Он обладал более жизнерадостным и открытым характером, чем его властелин, однако у них, кажется, находилось много общего, и нетрудно понять, почему король восхищался этим англичанином и доверял ему. Для обоих цели были важнее, чем средства. Их целями являлись прежде всего власть закона, порядок и спокойствие; мир в континентальной части королевства в течение этих лет и молчание хронистов – лучшие свидетельства того, как успешно, во многом благодаря Роберту из Селби, они достигались.

Два представителя папы, пытавшиеся вести переговоры с Роджером в Палермо, чувствовали себя не слишком уверенно с самого начала. Они, наверное, окончательно пришли в замешательство, когда в середине марта 1114 г. король лично сообщил им, что папа Целестин умер и его преемником стал кардинал Джерардо из Болоньи – с этих пор именовавшийся Луцием II – скромный человек и, судя по всему, один из личных друзей Рожера[43]43
  Здесь возникает некая проблема. Ромуальд из Салерно сообщает, что король обрадовался, узнав новость, поскольку Луций был его «compater et amicus». Если, как утверждают Шаландон и Бернардини – хотя я не нашел подтверждений этому в источниках, – речь идет о Джерардо, правителе Беневентино и стороннике Иннокентия в период схизмы, который был одним из представителей папы-изгнанника на трибунале в Салерно, его дружбу с Рожеером трудно объяснить. Если понимать слово «compater» в его обычном значении «крестный отец», все еще более запутывается. Манн предполагает, что новый папа являлся крестным отцом одного из детей Рожера, но это в равной степени неправдоподобно. Пока была жива королева Эльвира, он, вероятно, находился в Риме или оставался в качестве папского легата в Германии. Эльвира умерла в 1135 г.; и король женился второй раз только в 1149 г.; маловероятно, что он просил высокопоставленного прелата быть крестным одного из своих незаконных детей. Высказывалось предположение, что Рожер и Джерардо вместе были крестными отцами на каких-то крестинах в Салерно, но чьих? Герцог Рожер Апулийский не был женат до 1140 г.


[Закрыть]. Поскольку их миссия закончилась со смертью Целестина, двум папским посланцам осталось только со всем возможным достоинством вернуться в Рим; но они привезли Луцию предложение короля встретиться в ближайшее время.

Встреча состоялась в июне в Чепрано и самым несчастным образом провалилась. После двух недель неудачных переговоров участники расстались, преисполненные разочарования и горечи. Дружба, на которую они так рассчитывали, на этом закончилась. Это была серьезная ошибка папы. Если бы он и его представители проявили больше реализма и гибкости, они могли бы заключить союз с нормандцами и тем самым повысить свои шансы в борьбе с римской коммуной. Вместо этого, обретя нового врага, они поощрили старого на выдвижение еще более наглых требований. «Сенаторы» теперь начали настаивать, чтобы папа уступил все свои мирские права и в городе, и вне его и обеспечивал себя, как первые Отцы Церкви, за счет десятины и пожертвований. Одновременно молодые нормандские принцы, вместо того чтобы поспешить ему на помощь, возобновили при поддержке Роберта из Селби свои набеги и проникли далеко в глубь папских территорий.

Спустя несколько недель после отбытия из Чепрано Луций вынужден был искать мира; и в октябре – хотя только после того, как его сын Альфонсо погиб в стычке, – Рожер неохотно согласился на семилетнее перемирие. Но это произошло слишком поздно. В конце 1144 г. ситуация в Риме накалилась до предела; в разных частях города происходили столкновения между республиканцами и папистами. В январе 1145 г. папа пишет Петру Клюнийскому, что он не смог проехать из Латерана в монастырь Святого Саввы на Авентине для рукоположения нового настоятеля. Затем, в начале февраля, ощутив, что его прижали к стене, папа решил сам нанести удар. Поддерживаемый своими союзниками Франджипани – которым он предоставил цирк Максима в качестве крепости, – Луций лично возглавил атаку на Капитолий. Это было героическое деяние, но оно окончилось несчастьем. Камень, брошенный одним из защитников, попал папе в голову; смертельно раненный, он был переправлен Франджипани в старый монастырь Святого Андрея, основанный Григорием Великим, и здесь 15 февраля умер.

Пятнадцать лет назад, почти день в день, папа Гонорий II испустил последний вздох в этом же монастыре. Его смерть и события, которые за ней последовали, привели к возникновению Сицилийского королевства, но они имели ужасные последствия для Рима. И эту кашу еще предстояло расхлебывать.

Если не считать неохотной ратификации мирного договора, заключенного его сыновьями в предшествующем октябре, Рожер не сделал ничего, чтобы помочь своему старому другу – если папа Луций таковым действительно являлся – в его бедствиях. На первый взгляд это равнодушие кажется малопривлекательным на фоне поступков прежних нормандских предводителей – в частности, Роберта Гвискара, чей памятный марш на Рим с двадцатью тысячами сторонников в 1084 г. спас Григория VII в столь же критической ситуации, хотя по ходу дела большая часть города была разрушена. Однако Гвискар отвечал на призыв о помощи от своего законного сюзерена, от которого он формально получил все свои права и титулы в Чепрано за четыре года до того. Рожер отправлялся в Чепрано на предложенную им встречу с искренней надеждой – и, возможно, тайным ожиданием, – что папа подтвердит его права. Его притязания не выходили за рамки того, что уже даровал ему Иннокентий, но Луций отказал. Рожер ничего не получал из рук папы и не давал в ответ никаких клятв. Папа больше не мог требовать от него исполнения обязательств.

Более того, когда Гвискар спасал Григория из замка Сан– Анджело, он не просто исполнял долг вассала; в этом была политическая необходимость. Предоставив папу его судьбе, он фактически открывал императору путь на юг. На сей раз врагами папы являлись римляне, борьба затрагивала исключительно город и его ближайшие окрестности. Имперская угроза по-прежнему существовала, но пока оставалась чисто гипотетической. У преемника Лотаря, Конрада Гогенштауфена, были свои заботы. Его избрание королем Германии в обход притязаний Генриха Баварского вновь разожгло давнее соперничество между двумя домами – ту нескончаемую борьбу Вельфов против Гогенштауфенов, гвельфов против гибеллинов, из-за которой Германия и Италия в ближайшие столетия не раз оказывались залиты кровью. Даже теперь, через семь лет после восшествия на трон, Конраду стоило больших усилий на нем удерживаться.

Это не означает, что Италия его не интересовала. Имперская коронация могла укрепить его политические позиции, как она укрепила позиции Лотаря до него; а за Римом лежал Палермо, являвший собой еще более соблазнительную цель. Мысли об этом сицилийском разбойнике, который, невзирая на постоянные попытки его изгнать, в течение пятнадцати лет претендовал на господство над огромной частью имперской территории, вызывала привычную досаду; кроме того, Конрад знал очень хорошо, что смутьяны Вельфы не смогли бы вести борьбу столько лет, не получай они огромных субсидий от прислужников Рожера – об этом факте ему регулярно напоминала жалкая горстка изгнанников из южной Италии, ошивавшихся при его дворе, в которую входили, среди прочих, Роберт Капуанский, граф Рожеер из Ариано и брат Райнульфа Ришар. Конрад не простил папе Иннокентию малодушного (как ему казалось) предательства в Миньяно, а святому Бернару – примирения с Сицилией; и с момента своего восшествия на престол он мечтал о карательной экспедиции на юг. Она должна была быть более масштабной, чем поход Лотаря, лучше организована и лучше снабжена, с морскими силами, способными продолжать войну за Мессинским проливом, если понадобится, – предприятие столь грандиозное, что всех сил и ресурсов Конрада не хватило бы на подготовку, даже если бы ситуация на его родине это позволяла. К счастью, он имел под рукой союзника.

Византийская империя также претендовала на южную Италию; в действительности в Бари еще могли найтись старики, которые хранили смутные воспоминания о тех героических днях, на заре их жизни, когда в ответ на вызов Роберта Гвискара и его могучей армии их сограждане держались во имя своего императора почти три года. С тех самых пор возвращение итальянских провинций стало одной из важнейших тем в честолюбивых мечтаниях греков. Мы помним, что еще в 1135 г. император Иоанн Комнин предоставил Лотарю финансовую помощь для подготовки похода против короля Сицилии; возможно, значительная часть расходов на последующую экспедицию была оплачена византийским золотом. Экспедиция провалилась, но Иоанн не собирался отказываться от своих намерений.

Ситуация со временем только ухудшилась. У кузена Рожера Боэмунда Антиохийского, погибшего в 1130 г., остался единственный ребенок – двухлетняя дочь Констанция; и Рожер стал претендовать на трон как старший из ныне живущих членов семьи Отвиль. Пятью годами позже он попытался похитить нареченного мужа маленькой принцессы, Раймонда из Пуатье, когда тот проезжал через южную Италию, по дороге в Антиохию, где он должен был встретиться со своей невестой; Раймонд сумел спастись, только выдав себя сначала за пилигрима, а затем – за слугу богатого купца. В 1138 г. король дошел до того, что задержал патриарха Радульфа Антиохийского, направлявшегося в Рим. Патриарха, явное косоглазие которого отнюдь не портило его прекрасных манер, вскоре отпустили, а на обратном пути Рожер обошелся с ним совсем по-другому, радушно принял его в Палермо и даже дал ему эскорт из сицилийских кораблей. В особенности по контрасту с давешними событиями подобное гостеприимство казалось несколько преувеличенным, но, если Рожер действительно собирался захватить власть в Антиохии, патриарх был ценным союзником. Иоанн Комнин, который изначально не доверял ни тому ни другому, стал еще более подозрительным.

В течение последующих нескольких лет послы сновали между Германией и Константинополем, поскольку два императора начали всерьез разрабатывать планы союза против общего врага. Затем весной 1143 г. Иоанн отправился на охоту в горы Киликии и по несчастной случайности поцарапал кожу между четвертым пальцем и мизинцем правой руки отравленной стрелой. Вначале он не обратил внимания на эту ранку, но в последующие дни заражение проникло во всю руку, так что она, по словам хрониста, современника событий, стала толщиной с ногу у бедра. Императорские лекари посоветовали ампутацию, но Иоанн им не поверил и отказался; примерно неделю спустя он умер от заражения крови. Его младший сын Мануил, который ему наследовал, был поначалу гораздо больше расположен к королю Сицилии и даже подумывал о брачном союзе; но переговоры ни к чему не привели, отношения между двумя властителями становились все хуже и в итоге прервались совсем, а сицилийские посланцы оказались в темнице в Константинополе.

Возможно, с некоторым облегчением Мануил обратил взоры к Западной империи. У его отца незадолго до смерти возникла идея другого брачного союза – на этот раз самого Мануила и свояченицы Конрада Берты из Зульцбаха, – и в 1142 г. предполагаемая невеста прибыла с визитом в Константинополь.

Первая реакция Мануила на подобное предложение была прохладной, а его знакомство с немецкой принцессой не разожгло в нем пыла; так или иначе, небольшие волнения, которыми сопровождалось его вступление на престол, и краткое заигрывание с Сицилией привели к тому, что все эти приготовления не получили дальнейшего развития. Но в конце 1144 г. Мануил вернулся к этой мысли. Конрад со своей стороны проявил воодушевление. Такой брак, писал он, будет залогом «постоянного союза и прочной дружбы»; сам он станет «другом друзей императора и врагом его врагов» – он не называл имен, но Мануилу было нетрудно заполнить пробел – и при малейшем покушении на права Мануила он лично придет на помощь, имея за собой всю мощь Германии.

Итак, соглашение состоялось. Берта, которая жила последние четыре года в забвении в Константинополе, вновь появилась на публике, сменила свое грубое франкское имя на более благозвучное греческое – Ирина, а в январе 1146 г. вышла замуж за императора. Он мог бы стать для нее прекрасным мужем. Молодой, талантливый, прославившийся своей красотой, он отличался веселым нравом и очарованием, особенно заметными по сравнению с принципиальной суровостью его отца. Находился ли он во дворце Блакерны или в охотничьих домиках, где Мануил проводил много времени, любой предлог годился для празднования; а визит чужеземных правителей – особенно с Запада – был поводом для длительных и изысканных торжеств. В отличие от старшего поколения византийцев Мануил постоянно общался с франками из латинских королевств в Палестине и искренне восхищался их порядками и обычаями. Он устраивал в Константинополе рыцарские турниры и, будучи превосходным наездником, сам принимал в них участие, чем, наверное, шокировал многих из своих более старомодных подданных. Но Мануил не был легкомысленным. Когда он участвовал в военных действиях, вся его внешняя фривольность исчезала, он проявил себя блестящим воином, неутомимым и решительным. «На войне, – пишет Гиббон, – он словно бы не ведал о мирной жизни, в мирные дни – казался неспособным к войне». Умелый дипломат, он также обладал воображением и твердостью прирожденного государственного деятеля. И все же, при всем этом, он оставался типичным византийским мыслителем, который больше всего любил теологические споры самого умозрительного свойства; а его искусство как врача признал, как мы вскоре увидим, сам Конрад Гогенштауфен.

Но Берта ему никогда особенно не нравилась. Как объясняет греческий историк Никита Хониат: «Его жена, принцесса из Германии, больше заботилась об украшении своей души, а не своего тела; отвергая пудру и краску и предоставив пустым женщинам все украшения, созданные человеческими руками, она признавала только серьезную красоту, которая происходит от блеска добродетели. Поэтому императора, который был очень молод, она не привлекала и он не хранил ей верности, как ему подобало; тем не менее он воздавал ей большие почести, предоставил самый высокий трон, многочисленную свиту и все, что вызывало уважение и благоговение у народа. Он также вступил в позорную связь со своей племянницей, что оставило пятно на его репутации»[44]44
  История императора Мануила Комнина. I, II.


[Закрыть].

Не зря король Рожер создал за долгие годы мощную сеть соглядатаев и прислужников в чужеземных странах, что сделало его самым осведомленным правителем в западном мире. Ему постоянно сообщали обо всех событиях, происходивших в Германии и Константинополе – и, по всей вероятности, в других местах, – и он следил за ними со все возрастающим интересом. Ему хватило бед со старым Лотарем, а теперь у него оказалось два врага вместо одного, оба славились умением и храбростью в бою, и оба находились в расцвете сил. Конраду было пятьдесят три – всего на два года больше, чем самому Рожеру, а Мануилу – двадцать с небольшим. Следовало иметь в виду также византийский флот и возможность прямого нападения на Сицилию. Если это произойдет, может ли он положиться на верность своих греческих подданных?

Рожер давно видел подобную опасность. Для того чтобы ее избежать, он много лет посылал крупные суммы Вельфам в Германии, зная, что лучший способ отвлечь Конрада от военных авантюр в чужих землях – это обеспечить ему достаточно хлопот в его собственных. Другой частью плана являлся брачный союз с Византией. Обе меры не сработали. У него больше не осталось дипломатического оружия, с помощью которого он мог бы удержать двух решительных императоров от воплощения их намерений. Война казалась неизбежной, победа, по крайней мере, маловероятной.

Он не мог знать в конце 1146 г., что спасение его уже явилось ранее – и этим спасением стало, как ни странно, величайшее несчастье христианского мира и другое, еще большее бедствие, к которому оно привело. Первым было падение Эдессы. Другим – Второй крестовый поход.