Текст книги "Творение. История искусства с самого начала"

Юстиниан держит в руке золотую корзину, чтобы раздавать хлеб во время христианского обряда евхаристии, а расположенная напротив него императрица Феодора держит золотой потир с вином. Кажется, что они сами присутствуют на церковном обряде, но в действительности императорская семья никогда не посещала Равенну. Эти образы транслируют императорскую власть в их отсутствие. На Феодоре надето расшитое золотом пурпурное одеяние и усыпанная драгоценными камнями диадема. Слуга приподнимает занавес, показывая богато украшенный фонтан, а одна из царских приближенных воздевает руку лишь для того, чтобы продемонстрировать надетые на ней драгоценный браслет и кольцо. Этот богатый спектакль призван произвести впечатление на провинциальный город и напомнить тем, кто еще не забыл годы, когда Равенна была столицей остготского государства, павшего в 540 году, за семь лет до освящения церкви Сан-Витале, что их время безвозвратно ушло.

В апсиде Сан-Витале Христос показан в образе императора, облаченного в пурпурные одежды, восседающего на сфере и протягивающего корону святому Виталию. Как и на более ранних изображениях времен Юния Басса, Иисус представлен безбородым, большеглазым, темноволосым римлянином, который беззаботно держит корону и свиток с заветом, – этот образ не имеет ничего общего с образами Христа последующих веков. Хотя ко времени Юстиниана христианское искусство во многом уже оторвалось от своих римских корней, узнаваемый облик Иисуса и Девы Марии еще окончательно не сложился. На резном изображении из слоновой кости, созданном в Константинополе в середине VI века, Христос показан бородатым, с широким сплюснутым носом, «боксерскими» ушами и меланхолическим взглядом, как у греческого речного бога; а Дева Мария – пухленькая и довольная собой римская матрона с курчавым римским мальчиком на руках. С точки зрения будущих поколений, они выглядят скорее пародийно.

Богородица на троне в окружении святого Феодора Тирона, святого Георгия и ангелов. Конец VI – начало VII в. Энкаустика, дерево. 68,9 × 47,9 см

Однако в течение столетия всё изменилось. Мозаики и живописные изображения Христа и Девы Марии обрели новый и определенно неримский духовный смысл. Самые ранние из этих картин, или икон (от греческого слова «эйкон» – «образ»), дошедшие до нас, хранились в монастыре Святой Екатерины, среди красных песков пустыни у подножия горы Синай в Египте. На одной из небольших живописных панелей изображены тесно сгрудившиеся фигуры – Мадонна с Младенцем и охраняющие ее святые: святой Феодор Тирон и, вероятно, святой Георгий, – а позади два ангела с благоговейным трепетом взирают, как рука Господня проливает свет на эту сцену. Святые с легкой улыбкой смотрят прямо на нас. Взгляды Марии и Младенца задумчиво устремлены в сторону, лица выражают тайное знание. Синайская икона выглядит одновременно и старой, и новой. Любопытные ангелы своими живыми реакциями еще напоминают греческих танцоров, но Мадонна и святые исполнены уже иного смысла – знания о христианстве и ревностном обете спасения.

Эти новые образы стали мощными символами откровения христианской веры. Наполненные магической энергией живописные изображения поднимали над головой и несли во время процессий, как римские императорские штандарты, или вывешивали на стены города, чтобы отпугнуть врагов. На них стали молиться, веря, что они способны исцелить от болезни, принести удачу или обеспечить небесное покровительство. Некоторые из них буквально считались возникшими по волшебству. Так называемые нерукотворные образы (ахиропииты), как предполагалось, просто появлялись из ниоткуда и были наделены теми же магическими свойствами, что и мощи святых – кости, волосы или целиком отрезанная нетленная рука, – которым поклонялись, вероятно, как физическим символам духовного присутствия.

Самым известным из этих чудодейственных образов был образ Иисуса из Назарета – Спас Нерукотворный, или Мандилион (слово, обозначавшее особый тип ткани в Византии) из Эдессы. По легенде, он был послан царю Авгарю, правителю Эдессы (на территории нынешней Турции), когда царь обратился к Иисусу, попросив приехать и вылечить его от недуга. Вместо этого ученик Христа Фаддей привез от Иисуса посылку с чудотворным образом. Говорят, образ позднее защитил Эдессу от нападения персов, но впоследствии был утерян, после того как крестоносцы увезли его в Париж, что только усиливает интерес к легенде [13]. Со времен жизни Христа, как считалось, сохранились и другие подобные изображения, например, образ, возникший после того, как святая Вероника отерла пот с лица Иисуса, когда тот поднимался на Голгофу: он известен как Плат Вероники (причем ее имя происходит от латинского vera icona, то есть «истинный образ»).

Чудотворные иконы, защищавшие города и исцелявшие царей, были мощным средством распространения христианства, а также почвой для вымыслов и легенд. И всё же вскоре это привело к обратной реакции: не является ли такое увлечение образами, которое приписывает им сверхъестественные свойства, уходом от истинного богопочитания и веры? Не являются ли в таком случае поборники этих чудес отступниками от истинной веры, как сказано об этом в самой Библии (как мы знаем, книги очень скудной на визуальные образы)? Подобные аргументы постепенно накапливались, вызывали всё большее недовольство и, наконец, привели к решительным действиям: в течение VIII и IX веков многие живописные и скульптурные религиозные изображения разбивались и уничтожались. Это была первая волна христианского иконоборчества.

С точки зрения иконоборцев (а в 726 году иконоборчество стало официальной политикой Византии), все изображения были ложными идолами, искажающими христианское учение. Изобразить Христа значило отвергнуть его истинную, божественную неизобразимую сущность. Иконоборчество, по сути, стало возрождением ветхозаветного запрета на «всякое изображение», объясняемое ревностью Бога к поклонению «другим» кумирам. Кроме того, на него оказало влияние и недоверие к образам со стороны другой религии – одним из постулатов ислама является запрет на любое фигуративное изображение.

Ислам был великой силой, возникшей на юге Аравии и к середине VII века завоевавшей Египет и Сирию. В 717 году, всего за десять лет до первого всплеска иконоборчества, арабские войска безуспешно осаждали сам Константинополь. Византийская столица устояла, однако силу ислама было уже невозможно игнорировать [14]. Церковь в это время разрывали внутренние противоречия. Даже в самом соборе Святой Софии рабочие по приказам иконоборцев сдирали мозаичные изображения Христа и его апостолов со стен и заменяли простыми крестами и другими символами, исключавшими «идолов».

Защитники христианских изображений – иконопочитатели – рассматривали их как окна, открывающие людям божественное послание, а не как реальные воплощения Христа. Это движение возглавил араб-христианин из Сирии Иоанн Дамаскин, который, сидя в монастырской келье с видом на Мертвое море, написал «Три защитительных слова против порицающих святые иконы». Поскольку Христос сам был образом Бога, писал Иоанн Дамаскин, значит, дозволительны и христианские образы как «напоминания» о природе Бога и о христианских притчах. Образ может быть подобен своему предмету, однако между ними всегда есть различие: изображение человека «не живет, не размышляет, не издает звука, не чувствует, не приводит в движение членов» [15].Тварные образы и видимая красота необходимы, чтобы указать путь к постижению скрытой божественной истины. Довод о том, что священный образ не обязательно должен иметь божественное или чудесное происхождение, но может быть созданием человеческих рук, стал новым шагом в развитии идеи «искусства», которая будет задавать тон в западном мире в последующие столетия. И сама сила образа, и его ограниченность должны рассматриваться как следствие рукотворности творения, а не как данные свыше.

Всего через 30 лет после того, как иконоборчество стало официальной политикой Церкви, и после многочисленных случаев бессмысленного уничтожения икон и гонений, в 787 году от этой политики наконец отказались благодаря Ирине Афинской, которая на тот момент была регентшей, а впоследствии – единоличной правительницей Византийской империи [16]. Однако, несмотря на то что Ирина боролась за присутствие икон в монастырях и церквах, она не смогла остановить вторую волну иконоборчества, которая пришла примерно через 30 лет и впоследствии тоже была отменена, на сей раз при императрице Феодоре, супруге императора Феофила, сочувствовавшего иконоборчеству. Только после смерти своего супруга в 843 году Феодора смогла отказаться от его жестокой и разрушительной политики, раз и навсегда обуздав деструктивное буйство иконоборцев. Таким образом, в поворотный момент на защиту икон встали две могущественные женщины, прекрасно осознававшие и свою власть, и ее границы. Помимо того, легенда гласит, что первое же деяние иконоборцев – снятие изображения Христа с главного въезда в Константинополь, ворот Халки, было встречено негодованием огромной толпы разгневанных женщин [17].

Лимбургская ставротека. Внутренняя часть с реликвией (слева), верхняя часть (справа). 968–985. Дерево, золото, серебро, эмаль, драгоценные камни, жемчужины. 48 × 35 см

Столетия, последовавшие за восстановлением при Феодоре икон и изобразительных ремесел (с середины IX до середины XIII века, так называемый средневизантийский период), стали золотым веком для константинопольских мастерских. Вновь вспыхнувший интерес к старым римским изображениям сочетался с еще более изощренными техниками создания роскошных предметов для Церкви и империи. Сверкающие смальтовые мозаики раннехристианских художников нашли свой отклик в небольших изящных предметах, драгоценных украшениях и ларцах для хранения реликвий – реликвариев, созданных в технике перегородчатой эмали. В ячейки из тончайших золотых лент на золотой пластине-основе засыпали эмалевый порошок, который плавился при высокой температуре. Одно из самых замечательных изделий в этой технике – ставротека (реликварий, предназначенный для хранения фрагментов деревянного креста, на котором был распят Иисус: слово происходит от греческого «ставрос» – «крест» и «теке» – «коробка, вместилище»), созданная в Константинополе и кропотливо украшенная образами Христа, Девы Марии, святых и ангелов. Труд мастера и дороговизна работы только подчеркивали чудотворную силу находящихся внутри реликвий, в том числе фрагментов ткани, которой был спеленат Иисус-младенец, и савана, в который он был завернут в гробу. Драгоценные камни, золото и тонкая ручная работа в представлении византийцев являлись достойными эквивалентами этих великих духовных предметов, устанавливая прямую связь между великолепием императорского двора и славой христианской церкви.

Давид сочиняет псалмы в присутствии Мелодии. Миниатюра «Парижской псалтыри». X в. Темпера, сусальное золото, пергамент. 20, 3 × 18 см (размер изображения)

Отказ от иконоборчества также привел к новой волне увлечения богато иллюминированными манускриптами – рукописными книгами. Одним из самых поразительных примеров такого рода стала Псалтирь (книга псалмов), созданная в Константинополе в конце X века, вероятно, в правление императора Константина VII Багрянородного [18]. Страницы этой Парижской псалтири (названной по ее нынешнему месту хранения) украшены сценами из жизни царя Давида, царя-поэта, столь любимого византийскими императорами. Красочная миниатюра Давида – сочиняющего псалмы и похожего на Орфея, который зачаровывает зверей (овец, коз и собаку) своей лирой, – и сопровождающей его фигуры Мелодии представляет собой жизнерадостный ответ всем тем, кто желал уничтожить любые образы. Фон изображения с атмосферными голубыми горами вдали напоминает классический пейзаж, похожий на те, что мы видели на стенах римских вилл времен Адриана. Как и в случае с серебряными блюдами, изготовленными для императора Ираклия четырьмя столетиями ранее, Парижская псалтирь – будучи произведением аристократического искусства, созданным для императора, – включает в себя сцены из жизни идеального правителя, царя-поэта, способного своей творческой силой повелевать даже природой [19]. Парижская псалтирь – это хвалебный гимн византийскому владыке.

Это был золотой век не только для константинопольских мастерских, но и для политических успехов империи, время расширения и консолидации, когда вновь возвращались территории, утраченные в период иконоборческих раздоров. Слава Византии на пике ее могущества распространялась и на соседние страны. Христианство вместе с его системой образов пошло на север, достигнув славянских народов Балканских стран, включая Болгарию и Сербию, а также восточных славян Киевской Руси (которая охватывала части нынешних России, Беларуси и Украины) и западных нормандских королевств Сицилии и Южной Италии [20].

Самый незаурядный отклик константинопольский стиль нашел в северных странах в конце X века, после обращения в христианство восточнославянских народов. Христианство было признано официальной религией Киевской Руси князем Владимиром (чьи послы были так восхищены убранством собора Святой Софии), который укрепил связи с Константинополем, женившись на Анне, сестре византийского императора Василия.

Одним из наиболее почитаемых образов, пришедших на Русь из Византии, стало небольшое изображение Богородицы с Младенцем XII века, исполненное необычайной нежности: эта икона хранилась в городе Владимире и поэтому называется «Богоматерь Владимирская» (Владимирская икона Божией Матери). Для владимирских иконописцев она стала иконографическим типом, названным «Умиление»: голова матери печально и заботливо склоняется к сыну. В ней воплотился совершенно не римский дух человеческого сочувствия, одухотворенного знания, который когда-то, сотни лет назад, впервые появился на синайских иконах и неустанно копировался художниками.

Вслед за этой иконой-талисманом на Русь потянулись греческие иконописцы, они медленно продвигались на север, попутно создавая в церквах большие стенные росписи и получая за это вознаграждение. Один из таких странствующих иконописцев, Феофан, приобрел известность, выполняя росписи, которые выглядели как смальтовые мозаики из константинопольских храмов. Эффект мозаичных бликов создавали короткие мазки: в конце концов, носить с собой краски было намного легче, чем перемещать целый мозаичный цех. Феофан Грек прославился образом Христа Вседержителя в куполе церкви Спаса Преображения в Новгороде, еще одном великом городе Руси.

И всё же наивысшего расцвета византийский иконописный стиль достиг в работах ученика Феофана, Андрея Рублева, монаха, который бо́льшую часть своих работ создал в окрестностях Москвы и умер там же, в Андрониковом монастыре, в 1430 году. С его именем связывают список с Владимирской иконы Божией Матери, заменивший оригинал, когда икону увезли в Москву, однако переданная художником глубина и широта человеческой души, страдание и надежда на спасение выводят его творение далеко за пределы византийской традиции. Изображения архангела Михаила, святого Павла и Христа, написанные им для иконостаса, были обнаружены в Успенском соборе в Звенигороде и, вполне возможно, были созданы там же. Христос Андрея Рублева, сбросивший с себя последние черты заимствованной римской властности, смотрит прямо на нас с человеческим достоинством и состраданием. Его прямой взгляд – отголосок самых ранних религиозных изображений, настенной живописи баптистерия и синагоги Дура-Европос с их прямодушным призывом к верующим. Этот сердечный призыв обрел похожее выражение в религиозных образах по всему миру – образы Рублева ближе к изображениям Будды, чем к официальным римским портретам и их византийским наследникам.

Андрей Рублев. Спас, из деисусного чина (деталь). Начало XV века. Темпера, дерево. 158 × 105,5 см. Третьяковская галерея, Москва

В то время как Андрей Рублев менял облик христианской живописи на славянском севере, сам Константинополь приходил в упадок. За двести лет до этого его уже захватывали крестоносцы, и многие сокровища города были разграблены, так что и столетие спустя один из императоров жаловался, что в сокровищнице ничего не осталось, «кроме воздуха, пыли и, так сказать, эпикуровых атомов» [21]. Вдобавок постоянно присутствовала угроза со стороны Османской империи на востоке. К 1453 году, когда турки-османы наконец взяли град Константина, византийская культура уже была широко рассеяна по разным странам, распространившись вместе с православным христианством в Болгарии, Сербии и на Руси. За некоторыми заметными исключениями, в частности, это касается фресок и мозаик церкви монастыря Хора в Константинополе, энергия Византии оказалась перенесена за ее пределы.

Начиная со своего первого робкого появления в катакомбах Рима и баптистерия в сирийской пустыне образы христианства прошли долгий путь. Они распространились не только на славянский север, но и дальше на запад, к суровым берегам Ирландии и Англии, и на юг, вглубь Африки, в Египет, через Сахару к побережью Гвинеи и через Нубию в Эфиопию. Казалось, они стали неизмеримо далеки от своих древнеримских истоков; и всё же одна из величайших трансформаций христианской системы образов, совершавшаяся в городах и селениях Апеннинского полуострова, основывалась именно на возвращении к римским и греческим корням, на «возрождении» античности (как это будет названо значительно позже) и на новой вере в природу и видимый мир.

[1] Grabar A. Christian Iconography: A Study of Its Origins. London, 1969. P. 6.

[2] Gutmann J. The Dura Europos synagogue paintings: the state of research // The Synagogue in Late Antiquity / ed. L. I. Levine. Philadelphia, PA, 1987. P. 61–72.

[3] Второзаконие, 5.

[4] Elsner J. Jewish art // Imagining the Divine: Art and the Rise of World Religions. Exh. cat., Ashmolean Museum, Oxford / eds. J. Elsner et.al. Oxford, 2018. P. 69.

[6] Евсевий. Жизнь Константина / пер. СПб. Духовной академии, пересмотрен и исправлен В. Серповой. M., 1988.

[7] Krautheimer R. The Constantinian basilica // Dumbarton Oaks Papers. Vol. 21. 1967. P. 115–140.

[9] Прокопий Кесарийский. О постройках. I–1 / пер. С. Кондратьева. М., 1939. С. 209.

[10] Mango C., Ševčenko I. Remains of the church of St. Polyeuktos at Constantinople // Dumbarton Oaks Papers. Vol. 15, 1961. P. 243–247.

[11] Harrison M. A Temple for Byzantium: The Discovery and Excavation of Anicia Juliana’s Palace-Church in Istanbul. Austin, TX, 1989.

[12] Повесть временных лет. По Лаврентьевскому списку 1377 года / пер. Д. Лихачева. СПб., 2012. С. 74.

[13] Kitzinger E. The cult of images in the age before Iconoclasm // Dumbarton Oaks Papers, 8. 1954. P. 83–105; Nicolotti A. From the Mandylion of Edessa to the Shroud of Turin: The Metamorphosis and Manipulation of a Legend. Leiden, 2014.

[14] King G. R. D. Islam, Iconoclasm, and the declaration of doctrine // Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London. Vol. 48. No. 2. 1985. P. 267–277.

[15] Иоанн Дамаскин. Три слова в защиту иконопочитания / пер. А. Бронзова. СПб., 2001; Runciman S. Byzantine Style and Civilisation. Harmondsworth, 1975. P. 83–84.

[16] Runciman S. The empress Eirene the Athenian // Medieval Woman / ed. D. Baker. Oxford, 1978. P. 101–118.

[17] Cormack R. Women and icons, and women in icons // Women, Men and Eunuchs: Gender in Byzantium / ed. L. James. London, 1997. P. 24–51.

[18] Buchthal H. The Miniatures of the Paris Psalter. London, 1938; Weitzmann K. Der Pariser Psalter MS. Gr. 139 und die mittelbyzantinische Renaissance // Jahrbuch für Kunstwissenschaft, 6. 1929. P. 178–194.

[19] Maguire H. Style and ideology in Byzantine imperial art // Gesta. Vol. 28. No. 2. 1989. P. 219.

[20] Evans H. C. Christian neighbours // The Glory of Byzantium. Art and Culture of the Middle Byzantine Era A.D. 843–1261. Exh. cat., Metropolitan Museum of Art, New York / eds. H. C. Evans, W. D. Wixom. New York, 1997. P. 273–278.

[21] Никифор Григора. История ромеев / пер. Р. Яшунского. Т. 2. XV–11. СПб., 2014–2016.

Глава 9
Имя пророка

В 762 году халиф династии Аббасидов Аль-Мансур заложил основание нового города на западном берегу реки Тигр. Названный Мадинат ас-Салам (впоследствии Багдад), в плане он представлял собой идеальную окружность и был выстроен из кирпичей, каждый из которых весил почти 90 килограммов. Величественные железные ворота с четырех сторон света, от которых отходили дороги в отдаленные города империи, были настолько тяжелыми, что для их открывания и закрывания требовалась небольшая армия. Аль-Мансур желал, чтобы его столица превосходила величием и сасанидский дворец в Ктесифоне с его гигантской кирпичной аркой, и древний город Вавилон, руины которых лежали неподалеку. В центре Багдада в эпоху Аль-Мансура находился дворец халифа, известный как дворец Золотых ворот – величественное, богато украшенное здание с тронным залом идеально кубической формы, увенчанное зеленым куполом (прозванным «короной Багдада»); этот купол возвышался на фоне голубого неба над всеми минаретами и башнями окружавшей его цитадели, а на его вершине была фигура всадника с копьем, вращающаяся на ветру: говорят, всадник показывал направление, откуда приближались враги Аль-Мансура.

Аббасиды были второй великой династией исламских правителей в арабских странах. Они шли по стопам Омейядов, которые начали строительство новой, исламской веры в могущественной империи к югу от империй римлян и персов. Изгнание в 622 году пророка Мухаммада и его последователей из Мекки, города иссохших камней, что находится в Западной Аравии, в 320 километрах севернее оазисного поселения Ясриб (позднее ставший Мединой) – так называемая хиджра (что по-арабски означает «переселение»), – стало точкой отсчета исламского календаря. В результате завоеваний, которые арабы вели под знаменами джихада («борьба за веру», впоследствии стала именоваться «священной войной») после смерти пророка Мухаммада, они взяли византийские города в Сирии и Палестине, включая Иерусалим и Антиохию, а вскоре после этого покорили Персидскую империю, положив тем самым конец правлению Сасанидов. Исламская империя на пике своего расцвета являлась огромным сплавом культур и языков, она простиралась от аль-Андалуса (так назывался Пиренейский полуостров при мусульманском правлении) на западе до провинции Ифрикия (Северная Африка), покрывала бо́льшую часть Западной Азии и заканчивалась в долине Инда на востоке.

Подобно тому как первые христиане заимствовали образы у Римской империи, приспосабливая их под себя, так же ислам смотрел на Византию и Персию, адаптируя их образы к требованиям своей новой веры.

Одно из самых ранних заимствований стало и наиболее наглядным. Через несколько лет после завоевания мусульманским арабским войском священного города Иерусалима по приказу омейядского халифа Абд аль-Малика там была построена мечеть, ознаменовавшая победу ислама над христианством и иудаизмом, ведь обе эти религии считали Иерусалим священным городом. Мечеть Купол Скалы была выстроена на широкой каменной террасе, где когда-то стоял Храм Соломона, разрушенный вавилонянами, затем римлянами. Из оставшихся камней, предположительно, и был сложен фундамент для мечети. Это было древнее священное и оккультное место: оно считалось местом рождения Адама и местом (скалой), куда привел своего сына Авраам, чтобы принести в жертву Богу. Мусульмане же почитают его как место, откуда Пророк совершил свое ночное путешествие на небеса, поэтому вокруг этого широкого и плоского каменистого выступа Абд аль-Малик и возвел свою купольную мечеть [1].

Купол Скалы. 690. Иерусалим

От византийской церковной архитектуры Купол Скалы заимствует купольную, центрическую структуру, окруженную восьмиугольной колоннадой, как в Великой церкви – «золотом октагоне», построенном Константином в Антиохии, – а также богатое мозаичное убранство интерьера. Находясь внутри, можно вспомнить базилику Сан-Витале в Равенне, также обильно украшенную мозаикой, или христианский мавзолей святой Констанции в Риме. Однако, в отличие от византийских церквей, наполненных образами императоров, святых и мучеников, в Куполе Скалы нет ни одного изображения человека или животного. Сине-золотыми плитками мозаики выложены длинные цитаты из Корана, а на других многокрасочных мозаичных панно зеленым по золоту и перламутру вьются листья аканта, пальмы, лианы и завитки, изображены фрукты – гранаты, вишни и виноград, переплетенные с вазами, драгоценностями, коронами, подвесками и тиарами [2]. Надпись, идущая вдоль внутренней стены Купола Скалы, провозглашает главные постулаты ислама: Бог един; Мухаммад – пророк Его; Иисус – пророк и посланник (но не Бог); ислам – высшее исполнение иудаистских и христианских традиций. «Ваш Бог – Бог Единственный. Нет божества, кроме Него, Милостивого, Милосердного. Мухаммад – Его Раб и Его Посланник» [3].

Мечеть халифа Абд аль-Малика на многие столетия определила облик исламских изображений. Как и в буддизме, образы передавались через символы, они не показывали человека, и в основном это были слова.

Исламское ограничение изобразительности обычно связывается не с Кораном, который просто предупреждает против поклонения идолам, а с хадисами – изречениями и рассказами о деяниях пророка Мухаммада. Впрочем, и там нет полного запрета изображений или призыва к массовому иконоборчеству. Изображения по-прежнему имели хождение в мирском обиходе арабских мусульман, в украшении дворцов и несвященных предметов. Одно из преданий гласит, что пророк Мухаммад не хотел видеть в своем доме в Медине изображения на занавесках, однако не возражал, когда занавески обрезали и сделали из них диванные подушки – то есть то, на чем сидят, а следовательно, предмет менее заметный, чем занавески на стенах.

Страница из «Корана Усмана». VIII в. Чернила, пергамент. 58, 5 × 71,5 см

Запрет предметного изображения также был одной из черт, отличающей ислам от христианства и буддизма, чтобы не оставалось сомнений в том, что ислам – совершенно другая вера. С точки зрения ислама образы Христа и Будды были признаками отсталой культуры, более низкой ступени развития. Откровение Бога через пророка Мухаммада не нуждалось в таких грубых и наглядных инструментах, как портреты людей. В исламе воля Господа была выражена исключительно словами Корана, благодаря чему возникла традиция, опиравшаяся большей частью на надписи и каллиграфию [4]. Так, через письменность, арабский язык постепенно стал языком новой империи.

Рукописные издания Корана были не только книгами для чтения, но и, подобно европейским иллюминированным манускриптам, весьма престижными объектами обладания. Их ценность зависела от типа пергамента, переплета и использованных чернил, но главное – от качества каллиграфии. Сначала использовали нерегулярное письмо хиджази, по названию одного из регионов Аравии, но вскоре появился более стилизованный и регулярный стиль – куфический, которым сделана надпись в Куполе Скалы. Буквы стали более четкими и обрели определенные очертания, которые как будто продолжают течение строчки, делая зримой распевную интонацию священного слова. Как и в иудейской Торе, единственными украшениями Корана были нефигуративные знаки, помогавшие чтению, и отдельные декоративные элементы, разбавляющие монотонность текста. На странице одного из самых ранних дошедших до нас Коранов, созданного примерно в 800 году и известного как Коран Усмана, или Самаркандский Коран (по месту, где он впервые был найден учеными), наглядно видна сильная стилизованность куфического начертания – широкие линии чернил на пергаменте, проникнутые религиозным пылом и вдохновением писца.

Такие Кораны отправлялись в новообращенные деревни и города исламской империи, связывая их с обширным арабским миром и его новой столицей, Багдадом. Космополитизм ислама проявился уже в ранний период Омейядского халифата, в частности, в светских дворцовых зданиях, которые омейядские принцы строили в Сирии, Палестине и Иордании – сельскохозяйственных районах, бывших ранее под контролем Византии. Стенные росписи в купальнях крепости Кусейр-Амра (начало VIII века) в Иордании изображают купающихся людей – коронованных правителей, охотников и обнаженных женщин, создавая атмосферу, напоминающую скорее о римской вилле [5]. Однако в другом из пустынных дворцов – Каср аль-Мшатта, – построенном примерно тогда же, в начале IX века, украшения в основном чисто орнаментальные. По обеим сторонам от главных ворот Аль-Мшатта тянется широкая полоса резного орнамента, покрывающая всю нижнюю часть стены, где изображена череда треугольников с множеством вплетенных в них вьющихся стеблей и стилизованных животных, и даже человеческих фигур. Римский архитектурный декор, например, резьба, которой украшен Алтарь Мира, тоже состоял из растительных мотивов, покрывающих всю поверхность и изображающих пышно вьющиеся стебли и листья винограда, однако исламские растительные орнаменты выглядят более симметричными и геометризованными, вызывая ассоциации с регулярным парком, который может продолжаться до бесконечности, попутно адаптируясь и трансформируясь. В то время как римские здания нередко обозначают границы и пороги (вспомним триумфальные арки), исламской архитектуре свойственно стремиться к бесконечной, безграничной экспансии.

Фасад Каср аль-Мшатта, Иордания. Около 743. Известняк. Высота узора 290 см

Это относится как к композиции в целом, так и к стилю отдельных деталей. Мечеть, построенная в городе Кордова в южной части региона аль-Андалус, прославилась лесом колонн, которые были взяты от прежних зданий, стоявших на этом участке: это создало ощущение бесконечно расширяющегося пространства, сравнимого с гигантскими размерами собора Святой Софии или Ападаной в Персеполисе [6]. Колонны подпирают собой двойные арки в форме подковы, составленные из красных и белых кирпичей (клиновидной формы), создавая тем самым похожий на лабиринт замысловатый интерьер, основанный на бесконечно повторяющихся элементах – колоннах и арках. Халифы Кордовы принадлежали к династии Омейядов, они были изгнаны из Сирии, и их архитектура проникнута тоской по их родной стране. На бесконечном повторении и расширении основан и новый тип арки, так называемой многолопастной, когда основной изгиб складывается из малых арок, подразумевая, что такое деление может быть продолжено до бесконечности.