Текст книги "Срединная Англия"

Джонатан Коу
Срединная Англия

Middle England by Jonathan Coe

Copyright © 2018 by Jonathan Coe

All rights reserved

Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения владельца авторских прав.

Книга издана с любезного согласия автора и при содействии литературного агентства PEAKE ASSOCIATES

Перевод этой книги выполнен с учетом переводческих решений, принятых в изданиях романов Джонатана Коу “Клуб Ракалий” (М.: Фантом Пресс, 2008, пер. Сергея Ильина) и “Круг замкнулся” (М.: Фантом Пресс, 2009, пер. Елены Полецкой).

© Шаши Мартынова, перевод, 2018

© Андрей Бондаренко, оформление, 2018

© “Фантом Пресс”, издание, 2019

* * *

Дженин, Матильде и Мэделин

Веселая Англия

В последние десятилетия века “британское” как самоопределение предполагает нечто новое… Оно теперь вмещает в себя новоприбывших из-за рубежа и людей вроде меня, которым эта вместительность и рыхлость видится притягательной. Возник гражданский национализм, что двигался вперед, мягко петляя, словно древняя река, чья опасная мощь иссякла гораздо выше по течению.

Иэн Джек[1]1
  Иэн Джек (р. 1945) – британский журналист и писатель, редактор “Индепендент он санди” и литературного журнала “Гранта”, ныне постоянно пишет для “Гардиан”. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть], “Гардиан”, 22 октября 2016 года

1

Апрель 2010-го

Похороны завершились. Поминки начали выдыхаться. Бенджамин решил, что пора уходить.

– Пап? – проговорил он. – Поеду-ка я.

– Хорошо, – отозвался Колин. – Я с тобой.

Они направились к двери и ухитрились сбежать безо всяких прощаний. На деревенской улице было безлюдно, тихо на позднем солнце.

– Нельзя вот так уходить, – сказал Бенджамин, обернувшись и с сомнением глянув на паб.

– Почему? Я поговорил со всеми, с кем хотел. Давай, веди к машине.

Бенджамин позволил отцу взять себя за предплечье. Так отец крепче держался на ногах. С невыразимой медлительностью они зашаркали по улице к стоянке при пабе.

– Не хочу домой, – сказал Колин. – Не могу все это без нее. Вези меня к себе.

– Конечно, – проговорил Бенджамин, хотя сердце у него ёкнуло. Грёза, какую он себе обещал, – одиночество, созерцание, стакан холодного сидра за старым кованым столом, бормотание реки, бурлившей своим вечным путем, – исчезла, вихрем умчала в вечернее небо. Да и пусть. Сегодня у него долг перед отцом. – На ночь останешься?

– Да, останусь, – ответил Колин, но “спасибо” не сказал. Последнее время благодарил он редко.

* * *

Машин было много, и к Бенджамину домой они добирались почти полтора часа. Ехали через самую сердцевину Средней Англии, более-менее вдоль реки Северн, мимо городков Бриджнорт, Эвли, Куотт, Мач-Уэнлок и Крессидж, спокойная незапоминающаяся поездка, где знаки препинания – лишь автозаправки, пабы и садоводческие магазины, а коричневые указатели на достопримечательности манят скучающих путников к более удаленным искушениям – к заповедникам дикой природы, домам Национального треста[2]2
  Национальный трест (осн. в 1895) – британская организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест, финансируется за счет частных пожертвований и небольших государственных ассигнований.


[Закрыть] и дендрариям. Въезд в любой населенный пункт отмечался не только табличкой с названием, но и мерцающим напоминанием скорости, с которой Бенджамин ехал, и советом ее сбавить.

– Кошмар какой-то – эти ловушки для лихачей, согласен? – сказал Колин. – Мерзавцам только дай снять с тебя денег, на каждом шагу.

– По-моему, эти штуки все же предотвращают аварии, – сказал Бенджамин.

Отец скептически хмыкнул.

Бенджамин включил приемник, настроенный, как обычно, на “Радио Три”. Повезло: медленная часть фортепианного трио Форе[3]3
  Габриель Форе (1845–1924) – французский композитор, органист, педагог, дирижер.


[Закрыть]. Меланхолический, непритязательный силуэт мелодии не только показался уместным аккомпанементом воспоминаниям о матери, какими полнились сегодня его мысли (и, предположительно, мысли Колина), но и словно бы повторял в звуке мягкие изгибы дороги и даже приглушенную зелень пейзажа, в котором музыка вела их. То, что она была узнаваемо французской, не имело значения: ощущалась общность, единый дух. Бенджамину в такой музыке было совершенно как дома.

– Уверни этот тарарам, а? – сказал Колин. – Новости, что ли, нельзя послушать?

Бенджамин дождался, пока доиграют последние тридцать или сорок секунд той части, после чего переключился на “Радио Четыре”. Шла программа “После полудня”, и Бенджамин с отцом мгновенно погрузились в привычный мир гладиаторских боев интервьюера и политика. Через неделю всеобщие выборы. Колин будет голосовать за консерваторов, как на всех британских выборах с 1950 года, а Бенджамин, как обычно, не мог определиться – помимо того, что решил не голосовать вообще. Что бы ни услышали они по радио в ближайшие семь дней – разницы никакой. Сегодняшняя главная новость, судя по всему, сводилась к тому, что премьер-министра Гордона Брауна[4]4
  Джеймз Гордон Браун (р. 1951) – британский политик шотландского происхождения, лейборист, 74-й премьер-министр Великобритании (2007–2010).


[Закрыть], борющегося за переизбрание, поймали на том, что он ляпнул о какой-то потенциальной стороннице как о “скажем так, фанатичке”, и пресса выжимала из этого все возможное.

– Премьер-министр показал свой звериный оскал, – злорадно говорил парламентарий-консерватор. – Любой человек, выражающий закономерное беспокойство, – попросту фанатик, по его мнению. Вот почему у нас в этой стране не может быть серьезной дискуссии об иммиграции.

– Но разве господин Кэмерон, ваш собственный лидер, не в той же мере обеспокоен…

Не извиняясь, Бенджамин выключил радио. Некоторое время они ехали молча.

– Политиков она не выносила на дух, – проговорил Колин, выводя подземную нить неких размышлений на поверхность, и не было нужды пояснять, кто эта “она”. Говорил он негромко, в голосе лишь сожаление и подавленные чувства. – Считала, что все они одинаковая дрянь. Все на руку нечисты до единого. Мухлюют со своими расходами, не показывают барышей, прячут по полудюжине делишек на стороне…

Бенджамин кивал, а сам вспоминал, что как раз Колин, а не его покойная жена места себе не находил из-за продажности политиков. На такую тему, одну из немногих, этот обычно немногословный человек делался общительным; может, пусть бы и сейчас было так – лишь бы не расстраивался от мыслей болезненнее. Но этому Бенджамин противился. Сегодня они прощались с его матерью, и он не желал осквернять это святое таинство очередной отцовой тирадой.

– Мне всегда нравилось в маме, впрочем, – сказал Бенджамин, чтобы увести разговор в сторону, – что она никогда не говорила об этом озлобленно. В смысле, даже если что-то осуждала, она не сердилась, а, что ли… огорчалась.

– Да, нежная она была душа, – согласился Колин. – Одна из лучших. – Большего не произнес, но через несколько секунд достал из кармана брюк на вид грязный носовой платок и вытер им глаза, медленно, тщательно.

– Непривычно тебе будет, – сказал Бенджамин, – одному. Но, знаю, ты справишься. Уверен в этом.

Колин уставился в пустоту.

– Пятьдесят пять лет мы были вместе…

– Понимаю, пап. Тяжко. Но Лоис будет рядом, часто. И я тоже недалеко. Не очень далеко.

Ехали дальше.

* * *

Бенджамин жил на перестроенной мельнице у реки Северн, на задворках деревни к северо-востоку от Шрусбери. Подъехать к дому можно было по однорядной дороге, затененной деревьями, живые изгороди густо разрослись по обеим сторонам. Бенджамин перебрался в это до нелепого удаленное и уединенное место в начале года, приобретение дома удалось благодаря продаже трехкомнатной квартиры в Белсайз-Парке, остались средства и на то, чтобы поддерживать скромный образ жизни еще несколько лет. Для холостяка дом слишком велик, но когда Бенджамин его покупал, одинок он не был. В доме имелось четыре спальни, две гостиные, столовая, просторная открытая кухня, оборудованная плитой “Ага”[5]5
  A(ktiebolaget) Ga(sackumulator) – фирменное название чугунной кухонной плиты компании “Глинуэд груп сервисез”; производилась в Швеции с 1922 г., в Британии – с 1929-го, обрела большую популярность у англичан из верхушки среднего класса.


[Закрыть], и кабинет, где обширные окна со свинцовыми переплетами смотрели на реку. Пока Бенджамин был здесь чрезвычайно счастлив и тем самым развеивал прежние подозрения друзей и родни, что это его решение – ужасная ошибка.

В доме было полно коварных углов и крутых узких лестниц. Совершенно неподходящее место для его восьмидесятидвухлетнего отца. Тем не менее Бенджамин с некоторым трудом сумел вывести его из машины, вверх по лестнице в гостиную, еще выше – пусть и короче, но с хитрым поворотом вправо – на кухню, через заднюю дверь, а затем вниз по металлической лесенке на террасу. Нашел отцу подушку, налил из банки светлого пива и уже собрался усесться и завести какую-нибудь натужную беседу у воды, как услыхал, что к парадной двери подкатил автомобиль.

– Кого черт принес?

Колин, ничего не услышав, глянул на сына растерянно.

Бенджамин вскочил и поспешил в гостиную. Открыл окно, выглянул во дворик и увидел перед дверью в дом Лоис и ее дочку Софи – того и гляди постучат.

– Вы что тут делаете? – спросил он.

– Мы тебе уже час названиваем, – сказала сестра. – Ты зачем свой чертов телефон выключил?

– Я его выключил, потому что не хотел, чтобы он зазвонил посреди похорон, – ответил Бенджамин.

– Мы все за тебя изволновались.

– Ну и зря. Я в порядке.

– Чего ты вот так сбежал?

– Захотелось уже убраться.

– Где отец?

– Здесь, со мной.

– Сказал бы нам, что ли.

– Не подумал.

– Попрощался хоть с кем-то?

– Нет.

– Даже с Дугом?

– Нет.

– Он аж из Лондона приехал.

– Напишу ему СМС.

Лоис вздохнула. Брат иногда бесил ее.

– Ну так что, ты нас впусти и чаю налей, по крайней мере.

– Ладно.

Он провел их через дом на террасу к Колину, а сам остался на кухне заварить чай и налить Софи белого вина. Вынес напитки на подносе, ступая по лестнице осторожно, и заморгал, когда вечернее солнце ударило в глаза.

– Приятно тут, Бен, – сказала Лоис.

– Небось отлично для твоего писательства, – сказала Софи. – Я бы тут часами сидела, слушала реку и работала.

– Я тебе говорил, – сказал Бенджамин, – можешь приезжать когда вздумается. Доделаешь свою диссертацию – оглянуться не успеешь.

Софи улыбнулась.

– Уже. Закончила на прошлой неделе.

– Ух ты. Поздравляю.

– Она так и не поняла, что ты в этом месте нашел, – проговорил Колин. – И я не понимаю до сих пор. Дыра.

Бенджамин впитал это замечание и не счел его достойным ответа – даже если бы ему удалось такой ответ измыслить.

– Ну что ж, – сказал он и наконец уселся с усталым тихим вздохом удовлетворения. Только собрался отхлебнуть чаю, как услышал, что к дому опять подъехала машина. – Да что ж за черт…

Он вновь глянул в окно гостиной вниз, на двор, и на сей раз увидел там машину Дуга; сам же Дуг доставал ноутбук в чехле с заднего сиденья, выставив зад в открытую дверцу. Затем выпрямился, и Бенджамин обнаружил, что из такого положения открывается вид на то, чего он прежде не замечал, – Дугову плешь. У Дуга на макушке ширилась откровенная лысина. От этого у Бенджамина случился приступ злорадного, сопернического удовлетворения. Тут Дуг увидел его и закричал:

– Почему у тебя мобильник выключен?

Не ответив, Бенджамин спустился открыть входную дверь.

– Привет, – сказал он. – Лоис и Софи только что приехали.

– Ты чего уехал, не попрощавшись?

– Как в завязке “Хоббита”. Нежданные гости[6]6
  Название первой главы повести английского писателя Дж. Р. Р. Толкина “Хоббит, или Туда и обратно” (1937), пер. Н. Рахмановой.


[Закрыть].

Дуг легонько отпихнул его.

– Ладно, Бильбо, – сказал он. – Ты меня впустить собираешься?

Взбежал по лестнице, бросив Бенджамина изумляться, и двинулся прямиком в кухню. В этом доме Дуг был всего раз, но, казалось, запомнил, что тут где. Когда Бенджамин его нагнал, Дуг уже достал из чехла ноутбук, устроился за кухонным столом и жал на клавиши.

– Какой у тебя пароль от вай-фая? – спросил он.

– Не знаю. Надо глянуть на роутере.

– Давай тогда побыстрее, а? – Бенджамин удалился в гостиную с этой задачей, Дуг крикнул ему в спину: – Тост удался, кстати.

– Спасибо.

– Ну, не тост, а надгробная речь – или как оно там называется. Много у кого на глаза слезы навернулись, да.

– Ну, в этом и был смысл, наверное.

– Даже Пола, кажется, тронуло.

Бенджамин переписывал пароль, но при упоминании имени брата замер. Через мгновение медленно вернулся в кухню и положил клочок бумаги рядом с ноутбуком Дуга.

– Хватило же ему наглости заявиться сегодня.

– Похороны его матери, Бен. У него есть право присутствовать.

Бенджамин промолчал, взял полотенце и принялся протирать чашки.

– Ты с ним поговорил? – спросил Дуг.

– Я не разговариваю с ним уже шесть лет. С чего сейчас начинать?

– Ну, он все равно уже улетел. Обратно в Токио. Рейс из Хитроу в…

Бенджамин развернулся кругом. Лицо у него порозовело.

– Дуг, мне насрать. Не хочу о нем слышать, ладно?

– Хорошо. Как скажешь. – Пристыженный Дуг вернулся к клавиатуре.

– Кстати, спасибо, что сегодня приехал, – проговорил Бенджамин в попытке примирения. – Я ценю, правда. Отца это очень тронуло.

– Паршивый ты день для этого выбрал, – пробурчал Дуг, не отрывая взгляда от экрана. – Месяц я таскался за Гордоном и его разъездной кампанией. Что произошло в это время? Бля, да всё. Сегодня пошел черт по бочкам, а меня там даже близко нет. Застрял в крематории где-то в Реддиче… – Пальцы цокали, он, казалось, не сознавал резкости собственных слов. – А теперь подавай им тысячу слов к семи вечера, а известно мне лишь то, что я слышал в машине по радио.

Бенджамин бестолково поболтался миг-другой за плечом у Дуга, а затем сказал:

– Ладно, ты тут занимайся.

Ответа не последовало, и Бенджамин направился прочь, но не успел дойти до террасы, как Дуг сказал, не отвлекаясь от своего дела:

– Ничего, если я на ночь останусь?

Оторопев от вопроса, Бенджамин помедлил, а затем кивнул.

– Само собой.

* * *

Никто из гостей, сидевших на террасе в тот вечер, и не узнал бы, поскольку Бенджамин нипочем бы не поделился с ними правдой, но он приобрел этот дом, чтобы воплотить некую фантазию. Много лет назад, в мае 1979-го, в канун, как и сейчас, судьбоносных всеобщих выборов в Британии, Бенджамин сидел в пабе под названием “Виноградная лоза” на Пэрэдайз-плейс в Бирмингеме и грезил о будущем. Воображал, что Сисили Бойд, девушка, в которую он влюблен, останется его возлюбленной и десятилетия спустя, и когда они поженятся и подберутся к своим шестидесяти, а дети покинут отчий дом, они вдвоем поселятся на перестроенной мельнице в Шропшире, где Бенджамин будет сочинять музыку, а Сисили – писать стихи, вечерами же они станут устраивать великолепные обеды для всех друзей. Такие ужины будем закатывать, что люди их на всю жизнь запомнят, говорил он себе. Такие вечера переживут люди в нашем доме, что этими воспоминаниями станут дорожить. Конечно, все сложилось не совсем так. С того дня он не видел Сисили много лет. Но наконец они вновь нашли друг друга и вместе прожили в Лондоне несколько лет, оказавшихся… ну, несчастными, если честно, потому что Сисили очень хворала и жить с ней было мучительно, и тут, в отчаянной попытке осуществить ту грёзу, в болезненном усилии оживить прошлое воплощением былого видения будущего, Бенджамин предложил продать их квартиру, на часть вырученных денег купить этот дом, а на оставшиеся отправить Сисили на полгода в Западную Австралию, где, по слухам, жил врач, разработавший дорогое, но чудодейственное средство от рассеянного склероза. И вот через три месяца, когда дом уже был куплен и Бенджамин начал его обустраивать и ремонтировать, Сисили прислала из Австралии электронное письмо с новостями – хорошей и плохой: хорошая состояла в том, что ее состояние и впрямь улучшилось необычайно, а плохая – что она влюбилась в того врача и в Англию не вернется. Бенджамин же, к своему великому изумлению, налил себе здоровенный стакан виски, выпил, хохотал минут двадцать как псих-самоубийца, после чего продолжил красить защитную рейку вдоль стены и с тех пор о Сисили не очень-то и думал. Вот так и получилось, что он теперь жил в громадном перестроенном здании мельницы в Шропшире сам по себе, в свои пятьдесят, и сознавал, к своему молчаливому изумлению, что никогда прежде не был так счастлив.

Тому, что Лоис и Софи были в тот вечер рядом, Бенджамин порадовался, пусть сестра и бросилась искать его из злости. Он понимал, что отцовы капризы – всего лишь маска для его меланхолии, и в меланхолию отец станет погружаться с каждым часом все глубже. Бенджамин мог полагаться на Лоис и Софи в том, что благодаря им удастся держать равновесие – равновесие между горем от ухода Шейлы (всего через полтора месяца после диагностирования рака печени) и попытками повспоминать из жизни семьи что-нибудь повеселее: истории редких, но незабываемых званых обедов, в 1970-е устраивавшихся с бухты-барахты, с едой, напитками и нарядами, какие сейчас в голове не укладывались; неудачный отпуск в Северном Уэльсе – тоскливое блеяние овец в полях и дождь, барабанивший без передышки по крыше трейлера; более авантюрный отпуск в 1980-е – поездка Колина и Шейлы в Данию, в гости к старым друзьям, вместе с младенцем Софи, обожаемой единственной внучкой. Софи говорила о бабушкиной доброте, о том, как бабушка всегда помнила, что́ ты больше всего любишь из ее стряпни, всегда тобой интересовалась, помнила, как зовут твоих друзей, и задавала правильные вопросы о них, – и такой она была вплоть до самого конца, но тут у Колина опять сделался потерянный и несчастный вид, а потому Бенджамин хлопнул в ладоши и сказал:

– Так, кто хочет пасты? – И отправился в кухню варить пенне (непременно пенне, поскольку ни с чем, что нужно накручивать на вилку, отец не справлялся), подогрел самодельную аррабьяту (времени упражняться в готовке ему в те дни хватало), а когда вынес еду на террасу – вечер как раз сделался прохладнее, и солнце начало садиться, – попытался уговорить отца на приличную порцию, больше полплошки хотя бы, но выгреб чуть-чуть, поскольку Колин сказал, что ему много, однако подсыпал обратно, когда показалось, что слишком мало, а затем спросил: – Теперь годится? – И попробовал поднять настроение, добавив: – Ни пенне больше, ни пенне меньше. – Шутку эту он счел особенно подходящей, раз один из любимых отцовых писателей – Джеффри Арчер[7]7
  Парафраз названия романа британского писателя и политика Джеффри Арчера (р. 1940) “Ни пенсом больше, ни пенсом меньше” (1976, пер. Ю. Бондаренко).


[Закрыть], но Колин, кажется, не уловил юмора, и тут Дуг добавил, что единственное число от “пенне” будет как-то по-другому, а? – “пенна” или что-то в этом роде, – и все, в общем, насмарку, ужинали в итоге молча, слушали реку, как та скользит мимо, свист ветра в деревьях и причмокивание Колина, управлявшегося с пастой.

– Я его уложу, – прошептала Лоис около девяти, после того как отец принял два виски и уже клевал носом в кресле. Ей на это потребовалось полчаса, Дуг же тем временем вернулся в кухню отсмотреть, какие правки внес в статью его редактор, а Бенджамин потолковал с Софи о ее диссертации, посвященной живописному изображению европейских писателей с чернокожими предками в XIX веке, – в этой теме Бенджамин разбирался так себе.

Когда вернулась Лоис, вид у нее был мрачный.

– Он совсем расклеился, – проговорила она. – Легко с ним теперь не будет.

– А чего ты от него сегодня ожидала? – спросил Бенджамин. – Чтобы он колесом ходил?

– Да понятно все. Но они прожили вместе пятьдесят пять лет, Бен. Он сам для себя все это время ничего не делал. За полвека ни разу еду себе не приготовил.

Бенджамин понимал, что́ у нее на уме. Что он как мужчина уж наверняка найдет способ увернуться от задачи ухаживать за их отцом.

– Я буду его навещать, – с нажимом произнес он, – дважды в неделю, а то и чаще, может. Буду ему готовить. Возить его по магазинам.

– Обнадеживает. Спасибо. Я тоже постараюсь, как сумею.

– Ну вот видишь. Как-нибудь справимся. Конечно… – продолжая эту фразу, он отдавал себе отчет, что ступает по тонкому льду, – легче было б, если бы ты оставалась в Бирмингеме подольше.

Лоис промолчала.

– С мужем, – добавил он для полной ясности.

Лоис раздраженно отхлебнула холодного кофе.

– Работа у меня в Йорке, ты помнишь, да?

– Конечно. Значит, ты могла бы приезжать каждые выходные. А не… сколько там, раз в трое-четверо выходных?

– Мы с Крисом жили так много лет, и нас это очень устраивает. Правда, Соф?

Ее дочь, вместо того чтобы встать на материну сторону, произнесла лишь:

– По-моему, это странно.

– Мило. Вот спасибо. Не всем парам нравится жить друг у дружки за пазухой. Я что-то не замечала, как ты со своим нынешним парнем рвешься съехаться.

– Потому что мы расстались.

– Что? Когда?

– Три дня назад. – Софи встала. – Давай, мам, нам уже пора домой. Тебе, может, и не хочется, а я бы поболтала с папой перед сном. По дороге все тебе расскажу.

Бенджамин вышел вместе с ними во двор, поцеловал сестру и надолго обнял племянницу.

– Отличные новости про диссертацию, – сказал он. – А вот про парня не очень.

– Переживу, – отозвалась Софи с вялой улыбкой.

– Давай ключи, – сказала Лоис. – Ты три стакана вина выпила.

– Нет, не пила я, – возразила Софи, но ключи тем не менее вернула.

– Ты все равно слишком быстро водишь, – заметила Лоис. – На пути сюда это нам видеокамера скорости мигала, совершенно точно.

– Да вряд ли, мам, просто блик на чьем-то ветровом.

– Как бы то ни было. – Лоис повернулась к брату. – Думаю, мама бы нами гордилась. Прекрасная получилась речь. Красиво у тебя со словами выходит.

– Мне положено. Я их достаточно понаписал.

Она еще раз его поцеловала.

– Ну, я считаю, ты лучший непубликуемый писатель в стране. Несравненный.

Еще одно объятие, они хлопнули дверцами, и, пока автомобиль осторожно сдавал задом вдоль подъездной аллеи, Бенджамин махал свету фар.

* * *

Было все еще довольно тепло, в самый раз, чтобы окно в гостиной оставить открытым. Бенджамину очень нравилось, когда погода позволяла, сидеть в одиночестве, иногда впотьмах, слушать звуки ночи, клич ушастой совы, вой хищной лисы, а над всем этим бормотание – вневременное, неумолчное – реки Северн (тут она была еще новичком в Англии, перебравшись через границу с Уэльсом всего в нескольких милях выше по течению). Сегодня, впрочем, все было иначе: компанию Бенджамину составлял Дуг, хотя ни тот ни другой завязывать беседу не торопились. Дружили они почти сорок лет и мало чего не знали друг о друге. Бенджамину, по крайней мере, хватало просто сидеть по разные стороны от камина со стаканами “Лафройга”, и пусть бы чувства, взбаламученные днем, постепенно оседали и утихали в молчании.

И все же в конце концов именно он нарушил тишину.

– Доволен статьей? – спросил он.

Ответ Дуга оказался неожиданно небрежным.

– Да сойдет, мне кажется, – проговорил он. – Я последнее время чувствую себя жуликом, по чести сказать. – У Бенджамина сделался удивленный вид, и Дуг тогда выпрямился и взялся объяснять: – Я искренне считаю, что мы на перепутье, понимаешь? Лейбористам конец. Прям так я и думаю. Люди сейчас ужас как обозлены, и никто не понимает, что с этим делать. В последние несколько дней я это слышал в предвыборной гонке у Гордона. Люди видят этих ребят из Сити, которые практически раздавили экономику два года назад, без всяких последствий, никто из них не загремел в тюрьму, а теперь опять стригут купоны, нам же, всем остальным, полагается затягивать пояса. Зарплаты заморожены. У людей нет гарантий занятости, нет пенсионных планов, им не по карману съездить в отпуск всей семьей или автомобиль починить. Несколько лет назад они себя считали зажиточными. А теперь – бедняками.

Дуг все больше оживлялся. Бенджамин знал, до чего Дугу нравится вот так разговаривать, он даже теперь, двадцать пять лет проработав журналистом, ни от чего так не заводился, как от болтовни о британской политике. Бенджамин не понимал этого воодушевления, но знал, как ему подыграть.

– А я думал, что все ненавидят как раз тори, – прилежно проговорил он, – из-за того скандала с растратами. С требованиями ипотеки на второй дом и всяким подобным…

– Народ обе партии в этом винит. И это хуже всего. Все стали такими циниками. “Да все они хороши…” Вот потому-то оно все время было на грани – до сегодняшнего дня.

– Думаешь, что-то изменится? Просто ошибка. Застали врасплох.

– Нынче многого и не надо. Вот такое все взрывоопасное.

– Значит, самое время для таких, как ты. Столько всего, о чем можно писать.

– Да, но я… оторван от всего этого, понимаешь? От озлобленности этой, от тягот. Не чувствую я их. Я всего лишь зритель. Сижу в этом чертовом… коконе. Живу в доме в Челси, он стоит миллионы. Семья моей жены владеет половиной ближних графств[8]8
  Графства, прилегающие к Лондону (Мидлсекс, Эссекс, Кент, Суррей; иногда к ближним графствам относят Хартфордшир и Суссекс).


[Закрыть]. Я понятия не имею, о чем толкую. И это видно по тому, что я пишу. Еще б не видно было.

– Как у вас с Франческой дела, кстати? – спросил Бенджамин; он когда-то завидовал Дугу из-за его богатой красивой жены, а теперь уже не завидовал никому и ни в чем.

– Вообще-то довольно паршиво, – сказал Дуг, угрюмо вперяясь в пространство. – Последнее время по разным спальням. Классно, что у нас их так много.

– А что дети про это думают? Заметили?

– Что замечает Рэнулф, сказать трудно. Меня-то – уж точно нет. По уши в “Майнкрафте”, некогда с отцом поговорить. А Корри…

Бенджамин не впервые обращал внимание, что Дуг никогда не называет дочь ее полным именем – Кориандр. Дуг это имя (выбор жены) терпеть не мог даже сильнее, чем невезучая двенадцатилетняя носительница имени. И сама она никогда и ни в какую не откликалась ни на что, кроме Корри. Употребление ее полного имени обычно приводило к стеклянному взгляду и молчанию, словно обращались к какому-то незримому постороннему.

– Ну, – продолжил Дуг, – возможно, все еще есть надежда. У меня такое чувство, что она начинает ненавидеть меня, Фран и все, что мы собой олицетворяем, а это было бы прекрасно. Я изо всех сил это поддерживаю. – Подлив себе виски, он добавил: – Пару недель назад я свозил ее на старый Лонгбриджский завод. Рассказал о дедушке и о том, чем он тут занимался. Попробовал объяснить, что такое “цеховой староста”. Сурово это, доложу я тебе, – пытаться втолковать девочке из частной школы в Челси политику профсоюзов 1970-х. И боже ты мой, почти ничего от старого места не осталось.

– Знаю, – сказал Бенджамин. – Мы с отцом иногда ездим глянуть.

От мысли о том, что много лет назад их отцы были по разные стороны великого водораздела в британской промышленности, оба улыбнулись, каждый погрузился в свои воспоминания, и Дуга они привели к вопросу:

– А ты как? Выглядишь хорошо, должен сказать. Жизнь внутри картины Джона Констебла[9]9
  Джон Констебл (1776–1837) – английский художник-романтик, особенно известен идиллическими пейзажами Саффолка, своей малой родины.


[Закрыть], очевидно, тебе на пользу.

– Ну, это мы еще поглядим. Пока рановато судить.

– Но вся эта история с Сисили… ты действительно справляешься?

– Конечно. Более чем. – Он подался вперед. – Дуг, я на тридцать с лишним лет увяз в романтической одержимости. А теперь ее больше нет. Я свободен. Можешь себе представить, до чего это хорошо?

– Разумеется, однако что ты собираешься с этой свободой делать? Не сидеть же тебе тут весь день за готовкой соуса к пасте и сочинением стихов про коров?

– Не знаю… За отцом предстоит усиленно приглядывать. Видимо, на мою долю придется немало.

– Тебе скоро наскучит кататься в Реднэл и обратно.

– Что ж… может, он сюда переберется.

– Ты бы действительно этого хотел? – спросил Дуг, а когда Бенджамин не ответил, обратил внимание, что стакан у друга вновь опустел, с трудом встал и сказал: – По-моему, пора укладываться. Завтра старт спозаранку, к девяти надо быть в Лондоне.

– Ладно, Дуг. Знаешь, куда идти, да? Думаю, я еще посижу. Пусть оно как-то… уляжется, понимаешь.

– Понимаю. Тяжко это, когда кто-то из родителей помирает. Потом даже хуже делается, чем сейчас. – Положил Бенджамину руку на плечо и прочувствованно выговорил: – Спокойной ночи, дружище. Ты сегодня был молодцом.

– Спасибо, – сказал Бенджамин. Ненадолго сжал Дугу руку, хотя добавить вот это “дружище” у него не получилось. Никогда не получалось.

Оставшись в гостиной в одиночестве, он налил себе еще выпить и перебрался на широкий деревянный подоконник в эркере. Открыл окно пошире, дал прохладному воздуху обнять себя. Колесо мельницы уже много десятилетий не работало, и река, непобеспокоенная, неукрощенная, текла мимо ровно, без бурления и суеты, в постоянной ряби благодушного настроения. Взошла луна, и Бенджамин видел, как мечутся на фоне лучистого серого неба летучие мыши. Размышления, которые он весь день пытался отогнать – о действительности материной смерти, о муках ее последних недель, – сдерживать больше не получалось.

На ум пришла музыка, и Бенджамин знал, что ее надо послушать. Песня. Он подошел к полке, где в переносную колонку был воткнут его айпод, вынул машинку и принялся перелистывать список исполнителей. Кажется, последними он слушал “Экс-ти-си”. Прокрутил Уилсона Пикетта, Вона Уильямса, “Ван-дер-Грааф Дженерейтор”, Стравинского, Стива Суоллоу, “Стили Дэн”, “Стэкридж” и “Софт Машин”[10]10
  “XTC” (1972–2006) – британская арт-рок– и постпанк-группа. Уилсон Пикетт (1941–2006) – афроамериканский ритм-энд-блюзовый музыкант, мастер соул– и фанк-вокала 1960-х. Рейф Вон Уильямс (1872–1958) – английский композитор, автор опер, балетов, камерной музыки, светских и религиозных вокальных произведений; находился под сильным влиянием музыки эпохи Тюдоров и английского фолка, его работа обеспечила британской музыке отрыв от главенствовавшего в европейской музыке немецкого стиля XIX в. “Van der Graaf Generator” (с 1967) – британская прогрессив-рок-группа. Стив Суоллоу (р. 1940) – американский джазовый басист и композитор. “Steely Dan” (1972–1981, 1993 – н. вр.) – американская софт-, джаз-, яхт-роковая группа. “Stackridge” (1969–1976, 1999–2015) – британская фолк-, прогрессив-, психоделик-рок-группа. “Soft Machine” (с 1966) – британская джаз-, прогрессив-, психоделик-рок-группа.


[Закрыть] и наконец нашел то, что искал, – Шёрли Коллинз, фолк-певицу из Сассекса, чьи записи Бенджамин начал собирать еще в 1980-е. Ему нравилась вся ее музыка, но была одна песня, которая в последние несколько недель приобрела для него особое значение. Бенджамин выбрал ее, нажал на “плей” и, добравшись до эркера, сев и уставившись на залитую луной реку, услышал, как сильный, суровый голос Коллинз, без аккомпанемента, напитанный отзвуками, струится из колонок и наполняет комнату едва ли не самой жуткой и печальной английской народной песней из всех когда-либо сочиненных.

 
Старой Англии след уж простыл,
Сотни фунтов, прощайте навек,
Если б кончился мир, пока молод я был,
Своих горестей я бы избег.
 

Бенджамин закрыл глаза и отхлебнул из стакана. Ну и денек выдался – на воспоминания, воссоединения, трудные разговоры. На похороны приехала его бывшая жена Эмили с двумя маленькими детьми и мужем Эндрю. Из Японии примчался брат Пол, с которым Бенджамин прервал дипломатические отношения – даже взглядами встретиться с ним не смог себя заставить, ни во время траурной речи, ни потом на поминках. Явились дяди и тети, забытые друзья и дальние родственники. Был и Филип Чейз, самый преданный друг по школе “Кинг-Уильямс”, – и неожиданный Дуг, и даже электронная открытка от Сисили из Австралии прилетела, а это гораздо больше того, что от нее ожидал Бенджамин. Но самое главное, приехала и стояла с ним рядом Лоис, – Лоис, чья приверженность брату была безгранична, чьи глаза тускнели от печали всякий раз, когда ей казалось, что на нее никто не смотрит, Лоис, чей двадцативосьмилетний брак оставался для Бенджамина загадкой, чей муж, опекавший ее весь день, удостаивался хорошо если случайного взгляда…

 
Было время, бренди и ром
Я пивал, каких мало кто пьет,
Нынче рад родниковой воде,
Что из города в город течет.
 

Мелодия вела Бенджамина назад, назад в последние две недели жизни его матери, когда она уже не могла говорить, когда сидела, обложенная подушками, в старой спальне, а он оставался с ней часы напролет, поначалу разговаривая, пытаясь поддержать монолог, но постепенно осознал, что эта задача ему не по силам, а потому решил собрать музыкальный плейлист и ставил его на воспроизведение в случайном порядке, и за все время, что осталось им вместе, – весь остаток ее жизни – Бенджамин разговаривал с ней лишь иногда, а в основном сидел на краю кровати, держал ее за руку, и они слушали Равеля и Вона Уильямса, Финзи[11]11
  Джералд Рафаэл Финзи (1901–1956) – британский композитор, наиболее известен своими хоралами, но писал и оркестровую музыку.


[Закрыть] и Баха, самую успокаивающую музыку, какая только шла ему на ум, он так хотел, чтобы все завершилось для нее нотой красоты, в плейлисте было более пятисот композиций, и вот эта не всплывала долго, едва ли не до последнего дня…