Текст книги "История работорговли. Странствия невольничьих кораблей в Антлантике"

Глава 10
КАПИТАН КРОУ, ПОСЛЕДНИЙ РАБОТОРГОВЕЦ ИЗ ЛИВЕРПУЛЯ

Английская работорговля была запрещена парламентским Актом от 1 мая 1807 года. В течение многих лет Ливерпуль являлся крупным центром торговли африканскими рабами, и, когда она уже подходила к концу, Генри Кларк, владелец корабля «Амелия Китти», водоизмещением триста тонн и с восемнадцатью орудиями на борту, отправил его в последний рейс как раз перед принятием вышеназванного закона. Капитан корабля – Хью Кроу, уроженец острова Мэн, – занимался торговлей с Гвинеей шестнадцать лет и в последующие годы много писал об этом. По его мнению, «торговля неграми дозволена, как неизбежное зло, Провидением, которое управляет всем, и что она не должна упраздняться на потеху глупости или фантазиям группы людей, которые знают немного или ничего по этому вопросу». Он полагал, что филантроп-лицемер посредством отмены рабства стал косвенно ответственным за гибель тысяч рабов, поскольку они вытеснили торговлю на корабли других стран, где проявлены жестокость и пренебрежение к человеческой жизни, «к которым англичане никогда бы не прибегли».

До 27 июля «Амелия Китти» еще не отправилась к побережью Африки, но документы на ее выход, оформленные до 1 мая, позволили завершить ее оснащение. Страховую же премию представители компании назначили по цене пятнадцать гиней за сто гиней, что было на пять гиней ниже обычного. Экипаж корабля состоял почти из шестидесяти человек, но, пока шли через пролив Святого Георга, четыре лучших члена команды, несмотря на их охранные грамоты, были насильно завербованы фрегатом его величества «Принцесса Шарлотта». Корабль имел каперское свидетельство и во время вояжа преследовал и брал на абордаж несколько судов, но не присваивал никаких трофеев.

Корабль капитана Кроу прибыл к Бонни после морского перехода в семь недель. Его сразу же посетил вождь Холидей, который живо интересовался, верно ли, что «Амелия Китти» является последним судном, прибывшим в Бонни за неграми. Кроу в своих мемуарах[28]28
  Мемуары покойного капитана X. Кроу из Ливерпуля… с описанием западного побережья Африки. Лондон, 1830.


[Закрыть] приводит любопытный рассказ о том, как проходили эти продолжительные переговоры. Отношение вождя к отмене работорговли было выражено следующим образом.

«Кроу, – заметил он, – мы давно знаем друг друга, я знаю, что ты говоришь мне правду. Все капитаны приходили на реку и говорили: вождь и важные лица, торговля прекращается, и, если это правда, что делать? Ты знаешь, что у меня много жен, страна в тревоге, у нас также много детей, некоторые могут быть мошенниками, в то же время мы видели и плохих белых людей на некоторых кораблях. Мы слышали, что многие белые люди стали мошенниками. Но Бог дал вам умную книгу и большой корабль – затем вы послали много плохих людей в другую страну, и мы слышали: вы повесили много людей и много людей погибло из-за вашей войны. Но Бог сделал нас черными, и у нас нет умной книги. Мы не можем построить корабль и послать больше плохих людей в другие страны. У нас есть закон. Положим, некоторые из наших детей становятся плохими, а мы не можем продать их, тогда нам приходится убивать их. Положим, торговля прекратится, нам придется убить очень много детей таким образом. Но мы надеемся, что торговля не прекратится, потому что все колдуны нам так говорят, они говорят, что нельзя противиться Господу Всемогущему».

Кроу решил, что замечания вождя не лишены смысла и проницательности.

У Бонни в ожидании рабов стояли десять – двенадцать судов, и капитан Кроу был вынужден, в свою очередь, оставаться там продолжительное время. В этот период ожидания команду поразили злокачественная лихорадка и дизентерия. Видимо, болезни вызвали некоторые товары на борту, возвращенные на корабль после прошлого рейса, когда команда сильно болела. Испорченные товары выбросили за борт, но хвори задержали закупку рабов. Когда корабль стоял на якоре, начались ужасные штормы, но стоило ему поднять якоря, и его чуть было не выбросило на берег.

Со временем добрали необходимое количество рабов, и судно в последний раз отправилось из Бонни с «таким великолепным грузом чернокожих туземцев, какой никогда не вывозился из Африки». Однако заболевания не спешили покинуть корабль, несмотря на усилия двух судовых врачей. Между тем белые и черные умирали с пугающей быстротой. Капитан Кроу сделал остановку у острова Сент-Томас в Гвинейском заливе, чтобы набрать новых людей. Едва больные выздоровели и корабль возобновил рейс, после короткого пребывания в открытом море болезни начались снова и поразили как белых, так и черных. Умер старший помощник, и капитан стал опасаться катастрофы. Ведь если бы что-нибудь с ним случилось, на борту не осталось бы ни одного человека, кто смог бы управлять кораблем. Обстановку усугубило то, что примерно в это время в трюме возник пожар. Капитан рассказывал:

«Однажды в полдень, когда мы были в десяти – двенадцати сотнях миль от берега и двигались со скоростью семь-восемь узлов, подняли тревогу в связи с пожаром в кормовом трюме. В это время я был в каюте и, выбежав на палубу, увидел двух молодых матросов во фланельках, горящих на спинах. В то же время я заметил густые клубы дыма, поднимавшиеся снизу. Оглядевшись, увидел, как люди бегут к корме и рассаживаются в лодках, чтобы покинуть судно. В этот критический момент я сохранил присутствие духа и громко крикнул: «Похоже, парни, вы собираетесь бросить меня в момент, когда ваш долг состоит в том, чтобы помогать мне». Заметив их нерешительность, я добавил: «За мной, парни, и мы спасем корабль». Эти слова произвели желанный эффект, поскольку люди собрались вместе и бросились мне на помощь. Чтобы показать им личный пример, я первым ринулся вниз, поскольку думал о бедных туземцах, положившихся на мое попечение. Их нельзя было спасти в лодках, поэтому я решил во что бы то ни стало не дать им разбежаться, потушить огонь или погибнуть в борьбе с пожаром.

Спустившись вниз, мы обнаружили, что огонь бушует у левого борта, и, так как всей команде было известно, что в пороховом погребе хранилось сорок пять баррелей пороха (всего в трех футах от огня), с моей стороны потребовалось максимальное напряжение сил, чтобы мобилизовать их на тушение быстро разрастающегося пламени. Вначале, когда я увидел размеры пожарища и подумал о его близости к пороху, меня охватило отчаяние, но усилием воли я подавил малодушие и сосредоточился лишь на активной работе, не думая о нависшей опасности. Мы колебались только мгновение, решая, что делать дальше. К счастью, наши запасные паруса лежали под рукой. Мы развернули их и с чрезвычайным проворством набросили на пламя. Это дало нам возможность выиграть время для пуска мощного потока воды через люк. В течение десяти – пятнадцати минут, с помощью Всемогущего Господа, мы покончили с пламенем… Я выяснил, что авария была вызвана небрежением и беспечностью двух молодых матросов, которых я видел с горящей одеждой на спинах. Из-за недостатка офицеров им поручили набрать рома из запасной бочки. Не зная об опасности, которой подвергают себя и корабль, они спустились с горящей свечой, искра от которой подожгла спирт.

«Может, небезынтересно узнать, чем кормили негров. Мы часто покупали у местных туземцев значительное количество сушеных креветок, чтобы варить суп. Из них получалось великолепное блюдо, если смешать их с мукой и пальмовым маслом, добавив перец и соль. Такое месиво любили как белые, так и черные. Помимо ямса мы давали туземцам для разнообразия великолепный лущеный горох и рис, приготовленные вместе. Все это давали каждому негру с изрядным количеством супа. В другие дни суп смешивался с очищенным ямсом, тонко порезанным и сваренным с долей толченого крекера. Больных мы кормили острыми супами и густыми похлебками, приготовленными вместе с бараниной, козлятиной, дичью и т. д. К ним мы добавляли саго и горох, замешивая все на портвейне и сахаре. Я, таким образом, особо останавливаюсь на описании ингредиентов, входивших в пищу черных, чтобы показать, какое постоянное внимание им оказывалось в этом отношении. Также заботились и об их личных удобствах: по выходе на палубу около восьми часов утра им предоставлялась вода для умывания, раствор лимонного сока для полоскания рта, полотенца для вытирания, жевательные палочки для чистки зубов – как правило, обломки молодых веточек обычного лимона или цедра сладкого лимонного дерева, наружный слой которого гладкий, зеленый и приятно пахнет. Они берутся за утолщение трубчатого стержня, а конец прожевывают. Белое прекрасное древесное волокно вскоре образует щетку, которой, когда водишь ею вверх-вниз, можно хорошо чистить зубы. Эти палочки придают дыханию приятный аромат и продаются небольшими связками за пустяковую цену на рынках Вест-Индии. Глоток бренди полагался каждому мужчине, выдавались чистые ложки. Завтракали рабы около девяти часов, около одиннадцати, если день был хорошим, они купались и, после того как насухо вытерлись, могли использовать пальмовое масло и любимые косметические средства. Далее, мужчинам выдавались курительные трубки и табак, среди женщин распределялись бусы и другие атрибуты для их развлечения. После этого позволялось танцевать и гулять по палубе для их бодрости духа. Около полудня им выдавали хлеб с кокосом. Третий прием пищи проходил около трех часов, а после того, как внизу все вычищалось и приводилось в порядок, туземцев, как правило, отсылали вниз в четыре-пять часов вечера. Я всегда прилагал много усилий, чтобы обеспечить людям на борту здоровье и удобство посредством правильной диеты, режима, физических упражнений и чистоты, ибо считал, что успех нашего вояжа зависел главным образом от содержания корабля в чистоте и порядке, что было всегда моим хобби».

Такие идеальные и гуманные отношения на борту невольничьего корабля ни в коем случае не были общепринятыми, как будет показано во многих местах настоящей книги.

По мере приближения «Амелии Китти» к Вест-Индии эпидемия на борту корабля пошла на спад, но ко времени прибытия в Кингстон после восьминедельного перехода от Сент-Томаса умерли два врача, а в течение всего вояжа умерло 80 человек, из которых 30 были белыми. Капитан Кроу обнаружил, что смертность на борту его корабля оказалась вдвое меньше, чем на других кораблях в бухте, где стояли на якоре 16 невольничьих кораблей, некоторые из которых – уже несколько месяцев. Их живой товар оставался нераспроданным из-за перенасыщенности рынка, а рабы и члены экипажей умирали ежедневно. Товар Кроу, однако, был в лучшем состоянии, чем у других, поэтому ему удалось продать его с прибылью и вернуться в Ливерпуль, где он ушел в отставку с приличным состоянием.

Капитан Кроу в молодости потерял правый глаз и был хорошо известен повсюду под кличкой Помни Свой Глаз, Кроу. Первый рейс к побережью Гвинеи он совершил на борту невольничьего корабля «Принц» в 1790 году. Его брат, Уильям, тоже занимался работорговлей и был старшим помощником на «Отелло», когда ночью на якорной стоянке в Бонни на корабле возник пожар. Огонь разросся, вызвав гибель нескольких белых человек и около ста двадцати чернокожих туземцев, включая брата вождя Пеппля.

В октябре 1796 года Хью Кроу отправился из Ливерпуля на борту невольничьего корабля «Джеймс» в качестве помощника капитана. Судно приняло в Бонни груз негров, выбрало якорь и проделал почти пять лиг, когда в условиях половины отлива село на мель и с водой в трюме на уровне шесть футов было перенесено через песчаную косу приливом, став на якорь на достаточной глубине. Капитан отправился в лодке за помощью в Бонни, оставив Кроу командовать кораблем, на борту которого содержалось четыре сотни черных. Дав указание задействовать насосы, Хью вместе с плотником спустился в трюм, обнаружил течь и заткнул ее бараньими тушами. Постепенно судно вынесло на берег реки Бонни, а рабов переправили на другие суда.

Через сутки или более на борт поднялась толпа негров и стала грабить корабль. Кроу, оставленный охранять корабль, уложил свои вещи на бимсы и, обеспечив себя множеством шестифунтовых зарядов для самозащиты, стойко отражал все попытки сбить его с позиции, пока не появился вождь Пеппль и не приказал своим людям удалиться. Это спасло Кроу, который потом совершил переход в Кингстон и оттуда добрался до Ливерпуля.

Глава 11
ВОСПОМИНАНИЯ РАБОТОРГОВЦА

«Я никогда не видел отца[29]29
  Нижеследующий рассказ заимствован из «Откровений работорговца: из автобиографии капитана Ричарда Дрейка, торговца африканскими рабами в течение пятидесяти лет – с 1807 по 1857 год» (Нью-Йорк, 1860).


[Закрыть]. Он был моряком, помощником капитана на каботажном судне. Отец пропал без вести через четыре месяца после женитьбы на моей матери – дочери прядильщика одной из хлопковых фабрик Стокфорда в Англии. Помню только ее и комнату, полную странных людей, красный кожаный ящик и мужчину рядом с ним, который говорил громким голосом. Затем гнетущая прогулка под дождем к полю, где несколько человек только что закончили рыть яму в земле. Затем я жил в работном доме Стокфорда, пока однажды не пришел хозяин со смуглолицым чужаком и не сказал: «Смотри внимательно, парень, и ты увидишь своего дядю!» Я «вгляделся внимательно» и увидел мужчину около тридцати лет, небрежно одетого в матросскую форму и широкополую шляпу из пальмовых листьев, в ушах – золотые серьги, из кармашка свешивается брелок от массивных золотых часов. Этот персонаж, выглядевший сановито, поговорил со мной по-доброму, дал мне несколько монет в полпенса, сказал, чтобы я не терял бодрости духа и старался держаться как мужчина. Затем он ушел с хозяином, мистером Крампом. Он больше не появлялся в работном доме, но мне сказали, что он оставил мне немного денег у смотрителей прихода и обещал заботиться обо мне, пока я не вырасту.

Однажды, когда мне исполнилось двенадцать лет, пришел вызов явиться к смотрителям, троим тучным, румяным мужчинам в напудренных париках. Они сидели за покрытым зеленой скатертью столом, на котором перед ними лежали табакерки. После того как хозяин привел меня, грубо держа за руку, в их жуткое присутствие, самый старый из них сказал: «Филип Дрейк, тебе хотелось бы поехать к твоему дяде?» – «Конечно», – с радостью произнес я. Через несколько дней я быстро собрался на заре, чтобы ехать десять миль к морскому порту, откуда судно-угольщик отправлялось к побережью Уэльса на перехват покинувшего Холихед ирландского корабля с эмигрантами. На мне были новые кожаные грубые башмаки, вельветовые бриджи, шляпа из натуральной кожи. Я нес связку одежды в старом спиталфилдском платке. Глубоко в кармане лежало письмо, внушительность которому придавала печать из зеленого воска. Оно было адресовано «Морису Хальтеру, Бостон, США», где мне предстояло жить.

В холодное моросящее утро я пробирался вдоль влажного борта угольной баржи. На палубе, заполненной дрожащими мужчинами, женщинами и детьми моего возраста, меня толкали матросы, а поворот грузовой стрелы сбросил бы меня за борт, если бы я не смог отползти под укрытие позади штабеля перевязанных ящиков и бельевых корзин. Мое коричневое пальтишко промокло от дождя, а качка шлюпа вызвала у меня морскую болезнь задолго до того, как мы увидели свет маяка Англси и легли в дрейф у видавшего виды пакетбота с подветренной стороны от побережья Ирландии. Бот направлялся в Бостон Соединенных Штатов. Море штормило, вызывая суматоху и трудности в разгрузке углевоза. Но наконец это было сделано, и я с сорока другими английскими пауперами оказался в толпе около четырехсот ирландских эмигрантов на палубе корабля «Полли» из Уотерфорда под командой капитана Херринга.

С этого дня я испытал много трудностей и плохих рейсов, но мое первое знакомство с океаном на борту «Полли» стало незабываемым событием. Как ребенок, я не понимал, на каких условиях меня содержат, и в течение двух дней был совершенно лишен внимания кого-либо. Я заполз в темный угол у переборки и свернулся калачиком, положив голову на свой узелок. Корабельная качка вернула мою морскую болезнь, я испытывал напряжение и глотал воздух, полагая, что могу умереть в любой момент. Утром я не мог двигаться. Меня окружали эмигранты, некоторые из них неподвижно лежали, страдали от морской болезни, другие разговаривали, смеялись или спорили. Женщины готовили еду, старики курили трубки, а воздух был спертым и удушливым. Со всех сторон слышались ругань и стоны. После второго утра пути я потерял сознание и вскоре стал лихорадочно бредить. Если бы не помощь семьи бедняков, чья постель располагалась рядом с моим укромным уголком у переборки, на одного английского сироту стало бы меньше.

Пакетбот «Полли» из Уотерфорда, должно быть, был столь же плох, как любой невольничий корабль, который когда-либо совершал «промежуточный переход» с задраенными люками. Он имел двести две тонны водоизмещения и четыреста пятьдесят с лишним палубных пассажиров. Им было так тесно в межпалубном помещении, что духота становилась невыносимой, и, если бы группе больных приказали подняться вверх по сходням, один-два из них непременно бы умерли от первого же вдоха свежего воздуха. Палуба стала заразной до того, как мы прошли и середину пути, потому что ложа эмигрантов не чистились и целые семьи барахтались в ядовитой грязи. Тела мужчин и женщин, а также их рваная одежда были покрыты коростой и пропитаны нечистотами. Вскоре распространились сыпной тиф и дизентерия, за которыми последовал пугающий рост смертности.

Команда «Полли» по отбытии из Ирландии состояла всего из десяти человек. Четверо умерли от дизентерии до того, как мы прошли полпути через Атлантику. Однажды, когда я, побродив по палубе, сел на свернутую цепь близ кабестана, насчитал тридцать трупов, которые утром вынесли на палубу и выбросили за борт. Большинство тел были женского пола, с длинными, спутавшимися поверх грязных платьев волосами.

С течением времени стала убавляться провизия. Пищу выдавали очень скупо, пока дизентерия не сократила число пассажиров, и тогда еды стало достаточно. Она состояла из овсяной каши и испорченного риса. Однако порция воды становилась скуднее с каждым днем. Из-за скверной погоды «Полли» сбился с пути к жарким широтам, и, когда мы заметили первый свет маяка у мыса Энн, из всех пассажиров оставалось только сто восемьдесят шесть, некоторые из которых умерли перед высадкой.

«Полли» достиг Бостона в апреле 1802 года. Его пассажиров высадили на карантин на один из островов бухты. Я оставался там до тех пор, пока однажды не появился старичок небольшого роста, в пальтишке табачного цвета и порыжевшей шляпе, который интересовался Томми Дрисколлом. Во время рейса Томми упал за борт, и его нельзя было спасти. После того как старичок узнал об этом, мы подружились, и он взял меня к себе домой в Сан-Курт близ Энн-стрит, теперь Норт-стрит, на северной окраине Бостона.

Тадеуш Муни был аптекарем, а в его аптеке меня научили толочь снадобья в большой ступе и бегать с поручениями моего нового хозяина. Что касается распечатанного письма Морису Хальтеру, то доктор Муни долго наводил о нем справки, но безрезультатно. Видимо, никто ничего не знал о мистере Хальтере.

Через два года, когда одним сентябрьским полуднем я проходил таверну «Луна», известный исходный рубеж для почтовых карет Восточного побережья, то заметил человека, сидевшего в одном из больших эркеров уличного дома. Что-то знакомое мелькнуло в его смуглом лице, светящихся глазах и золотых серьгах. Вдруг меня осенило: это, должно быть, мой дядя. И именно то, что капитан Ричард Виллинг не был Морисом Хальтером, объясняло неудачу поисков, которые проводились. После долгого разговора, в ходе которого капитан задал много вопросов о том, что я знаю о книгах, цифрах и даже коммерции, мне было сказано, что я должен отправиться с ним в следующий рейс. Корабль находился тогда в Нью-Йорке.

Почти в сумерках мы отошли от судна, стоявшего на якоре в Саунде близ Нью-Рошели. Надвигался шторм, но наш бриг настойчиво двигался в южном направлении и вскоре вышел в открытое море.

На следующее утро капитан сказал: «Хочу, чтобы ты понял, что на борту корабля у тебя нет дяди. Я командир для всех на борту. Ты будешь помогать судовому врачу, станешь его помощником, и старайся держать рот на замке. Если будешь выполнять свои обязанности, между нами не будет ссор; если нет, то берегись, парень!»

Команда состояла из тридцати человек, включая капитана, помощников и врача по имени Максвелл. Это был шотландец тридцати лет, коренастый и плотный, с лицом тронутым оспинами, с желтыми, желчными глазами. Благодаря опыту, приобретенному в аптеке доктора Муни, я ориентировался в склянках и коробках не хуже доктора Максвелла. Мы оба спали в койках на палубе, посреди корабля, где стоял сундук с лекарствами и медицинским оборудованием, столовались с помощниками капитана. Сам капитан Виллинг принимал пищу в своей каюте.

Бриг был стройным судном с острыми обводами, водоизмещением триста тонн, быстроходным. Он назывался «Каролина», был хорошо защищен наличием порохового погреба, полного боеприпасов, десятком карронад, поскольку шла война и моря кишели французскими крейсерами. После урагана у побережья Бразилии, когда был перекручен бушприт и снесена фок-мачта, бриг стал на якорь в чудесной бухте Рио. Здесь производили ремонт, и вся команда занималась погрузкой цветной хлопковой ткани, бочонков пороха и рома, побрякушек, табака и других товаров, необходимых для торгового судна. Врач распорядился о пополнении запасов каломеля, серы, перуанской хины и других лекарственных средств. Однажды утром мы выбрали якорь и взяли курс на африканское побережье.

22 августа 1805 года «Каролина» бросила якорь у торговой фактории в устье реки Вольты, которая впадает в Бенинский залив между Золотым Берегом и территорией Дагомеи. Здесь была зафрахтована шхуна, и капитан Биллинг двинулся вверх по реке. Вдоль берегов виднелись туземцы, работавшие на своих кукурузных полях, в траве паслись стада скота, а ближе к вечеру негры в каноэ привезли молоко и обменяли на безделушки. На следующий день показались рисовые поля с десятками каналов, пересекающих их в разных направлениях. 29 августа шхуна стала на якорь перед Мале, поселением с примерно тремя тысячами жителей, в центре которого располагался рынок. Его хижины образовывали полукруг на холмистой стороне, обращенной к реке. Здесь капитан Биллинг организовал экспедицию в горы Конт, высившиеся к северо-востоку, для торговли на золотых рудниках. В то время шла война между верховным вождем ашанти, который правил в Мале, и Дагомеей. Многих пленников отправляли или вниз по реке для продажи в рабство, или в горы мыть золото.

Мы отправились с длинной процессией черных торговцев и воинов – охранников для белых людей. Покинув поселение, мы вскоре углубились в густые джунгли. Командиром воинов ашанти являлся негр свирепого вида – черный, как гагат, с шерстью, заплетенной в жесткие локоны, его зубы остро заточены, на щеках зияли два глубоких пореза. Он был раскрашен красной глиной, что придавало ему неземной вид. Квобах отличался гигантским ростом, он носил копье, имел при себе рог для пороха и сумку на ремне вокруг шеи. Три раба несли его оружие – один держал тяжелый, кривой меч, другой – палицу, третий – мушкет. Нам не оставалось ничего другого, как идти налегке, потому что много чернокожих туземцев несли наш багаж. Всего нас было сто пятьдесят человек. Дневные передвижения были короткими, по ночам же останавливались в какой-нибудь прекрасной деревушке и угощались, словно лорды, африканскими деликатесами. Женщины мололи кукурузу, готовили рисовые пироги и доили коров, которых гнали рядом с нами, как тягловый скот. После ужина туземцы били в свои тамтамы, то есть деревянные барабаны, пели и танцевали, пока не наступало время расположиться лагерем. Затем воины-ашанти организовали караульную службу. Белые люди подвесили под деревьями гамаки, и ночь прошла достаточно спокойно, если не считать рева диких зверей.

Однажды вечером мы расположились лагерем на берегу спокойной реки, затененной огромными деревьями. Мы ужинали под великолепный заход солнца. Одни чернокожие туземцы лениво бродили, покуривая свои трубки, другие лежали на траве, в то время как жены кормили их булочками с маслом и вкусными кусочками козленка, который был забит и тушился с тех пор, как мы остановились. Неожиданно на нас напали, и в воздухе замелькали стрелы. Оказалось, что лес заполнен дикарями. Я сидел под деревом и потягивал воду из кальяна, когда началось нападение. Почти сразу я увидел, как ко мне приближается негр с огромной дубиной. Квобах, наш командир ашанти, сделав прыжок, оказался перед ним, но к нему метнулся десяток врагов со всех сторон. Меня сбили с ног, прежде чем я мог взяться за оружие.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу у подножия дерева, связанный по рукам и ногам. Казалось, лес горел от сотни факелов, которые негры воткнули в землю или размахивали ими вверх и вниз, держа в руках. Туземцы бегали взад-вперед и визжали, как безумные. Их тела были раскрашены белыми полосками так, что они выглядели как скелеты, прыгая повсюду. Один из них заметил, как я повернул голову, и прыгнул ко мне, ужасно вереща. Он поднес к моему лицу какой-то предмет, который держал в руках. Это была человеческая голова – голова белого человека, – с нее капала кровь. Неподалеку от того места, где я лежал, на берегу реки виднелось бревно. Время от времени к нему подтаскивали за ноги жертву. Голову жертвы помещали на бревно, и тупой удар боевой палицы немедленно лишал жизни несчастного.

Перед рассветом черный лагерь пришел в движение. Я видел, как гонят наших коров, а за ними – около пятидесяти воинов Мале и их оруженосцев, связанных попарно. Среди ужасных дикарей, которые за ними следовали, было некоторое число воинов-женщин с луками и перекинутыми поперек их обнаженных грудей колчанами со стрелами. Каждая женщина держала на острие копья вверху голову или ногу одного из расчлененных пленников. Я слышал о существовании у дагомейского вождя женщин-воинов – амазонок, – и это навело меня на понимание, к кому я попал.

Мы совершили недельный переход по хорошо протоптанной в джунглях тропе, прежде чем достигли пункта назначения – обнесенного стеной поселения Яллаба, которое выходило на лениво текущую реку и было почти недоступно с трех сторон из-за обширных болот. Квобаха и меня подвели к толстому лоснящемуся старику, одетому в рубашку из красного муслина, из какого делают занавеси. У него на голове, покрытой седыми завитушками, была брезентовая шляпа. Он сидел на нескольких мягких овечьих шкурах. Меня заставили встать на колени перед стариком, который оказался вождем Яллабы. Я был совершенно голым, так как мою одежду во время перехода утащили болтливые женщины. Вождь ущипнул меня, погладил мою кожу своей черной рукой и что-то пробормотал на своем языке. Затем женщина поднесла мне молоко в бутыли из тыквы и увела.

Так меня приняли в Яллабе. Вскоре я узнал, что моя молодая свежая кожа произвела благоприятное впечатление на толстого вождя, которого звали Мамме. С меня сняли оковы и позволили бродить во дворе квадратного дома, или дворца. Дом не выглядел большим особняком, но занимал акр или больше площади, его охраняли пятьдесят женщин-воинов. За мной смотрели женщины вождя, они обращались со мной либерально, давали молоко, творог, фрукты и рисовые пироги. Потом меня держали среди рабов дома, я помогал женщинам молоть кукурузу между двумя плоскими каменными жерновами и готовить вязанки хвороста для поддержания огня.

К середине сентября 1805 года, когда началась моя неволя в долине Яллаба, я вскоре стал понимать и выговаривать многие слова на языке дагомейцев. Младшая дочь вождя, хорошенькая девушка, несмотря на коричневый цвет кожи, сильно привязалась ко мне и стала моим постоянным учителем. Ее звали Сола. Когда я впервые увидел ее, ей было лет двенадцать.

Квобах, предводитель ашанти, считался важным трофеем, и примерно через три месяца после нашего прибытия Сола сообщила мне, что его принесут в жертву во время великого праздника в честь фетиша вождя. Но дальнейшие события приняли неожиданный оборот. В течение некоторого времени в местности около поселения вождя свирепствовал лев, и однажды утром Сола пришла и рассказала мне, что зверь напал на собиравших кукурузу рабов и предыдущей ночью загрыз десяток из них. Вождь сильно встревожился и назначил совещание с колдунами, а фетишу сообщили об опасном посетителе. В результате решили принести Квобаха в жертву немедленно. В связи с этим пленника-ашанти вывели на площадь, где собрались туземцы, чтобы наблюдать казнь. Вождь Мамме сидел на троне из овечьих шкур, а жрецы вооружились большими дубинами и мечами.

Квобах стоял, сложив на груди руки, пока не услышал все, что хотели сказать его враги, затем он неожиданно обратился к вождю и колдунам с речью. Предводитель ашанти сделал такое предложение: поскольку его должны принести в жертву в любом случае, ему следует позволить сделать собственный выбор – выйти в одиночку ко льву и сразиться с ним. Колдуны решили, что это законное желание, вождь также был удовлетворен, а туземцы Яллабы обрадовались, что нашелся доброволец сразиться со зверем. Нельзя было терять времени, поскольку солнце садилось и лев, как ожидалось, снова посетит долину с наступлением вечера.

Вскоре Квобаха вывели из хижины. Его вооружили длинным копьем, его собственным огромным мечом и моим карабином, единственным действующим стрелковым оружием в поселении. Сам Квобах казался совершенно безмятежным, когда шел к южным воротам. Едва он вышел за тяжелый камень, подпиравший южные бревенчатые ворота, как со стороны поля прозвучал жуткий рев и появился огромный лев, галопирующий в направлении приближавшегося человека. Колдуны и женщины начали выть, а мужчины – бить в боевые барабаны, чтобы напугать льва, но он лишь яростнее вертел хвостом и приготовился к прыжку. Квобах опустился на колени, в следующий момент лев прыгнул и был насажен на острие копья, которое искусный воин внезапно поднял, упершись древком в землю. Воин-ашанти отпрыгнул в сторону, оставив зверя биться в конвульсиях с копьем, пронзившим его тело.

В это время другой громкий рев раздался из леса, и вскоре из чащи выбежала львица, сокрушая кукурузные стебли. С нею были два детеныша. Тогда показалось на самом деле, что с воином-ашанти все кончено, поскольку раненый лев раздробил копье на кусочки и готовился к новому прыжку, хотя и был тяжело ранен. Квобах поднял карабин, а затем, когда зверь прыгнул во второй раз, ашанти вновь проворно отпрыгнул в сторону, и, когда лев тяжело повалился на раненый бок, воин подбежал ближе и выстрелил из карабина ему в пасть. Когда дым рассеялся, мы увидели, как лев корчится в предсмертной агонии, а львица обнюхивает землю в десятке футов от Квобаха. Через мгновение она издала страшный рык и сделала затяжной прыжок прямо на воина, который ожидал ее нападения. Когда львица опустилась, ашанти со всей силы вонзил лезвие своего огромного меча прямо в пасть животного. Мы услышали приглушенный рык, но сцена битвы скрылась в клубах пыли, окутавшей человека и зверей. Затем, когда пыль осела, мы увидели льва и львицу, вытянувшихся друг возле друга. На них лежал Квобах, весь в крови. Немного поодаль сидели детеныши. Воин-ашанти остался жив, но его левая рука была искромсана, грудь разодрана лапой львицы. Он выздоровел через несколько недель и был торжественно отпущен на свободу. Ему разрешили вернуться на родину со шкурами льва и львицы в качестве трофеев.