Текст книги "История работорговли. Странствия невольничьих кораблей в Антлантике"

Глава 12
ЖИЗНЬ В ФАКТОРИИ НА ПОБЕРЕЖЬЕ ГВИНЕЙСКОГО ЗАЛИВА

«Жизнь в африканской фактории непривлекательна для цивилизованного человека, но я провел в Рио-Бассо пять лет без особой скуки. Дядя заключил со мной льготный для меня контракт и позволил мне зачислять на свой счет трех негров в месяц. Я лично познакомился на реке с людьми вождя Уксуса и посетил территории многих народностей внутри континента. Дон Мигель Барка, управляющий факторией, был торопливым, темпераментным человеком, но в целом мы вполне ладили друг с другом. Во время его правления заготовкой дров у нас постоянно была занята пара сотен негров. Они помогали также в обеспечении безопасности фактории нашим двадцати охранникам – испанцам, португальцам и голландцам. Помимо выполнения обязанностей врача я также был счетоводом и казначеем, улаживал сделки с вождем Уксусом и другими представителями местной знати по снабжению провизией. Все это время мы занимались погрузкой и транспортировкой негров из различных районов побережья. Как только наши загоны для рабов были готовы, их заполняли новым живым товаром, и ни одному кораблю не приходилось простаивать из-за его недостатка.

Сначала наши условия проживания были убогими – нам служили укрытием одни лишь палатки и лачуги. Однако перед сезоном дождей мы уже имели крышу над головой, а в течение года я прибрел дом лично для себя. Дом управляющего дона Мигеля был больше моего, поскольку он имел большое семейство за счет родственников по женской линии. У него были две жены из племени вердов, неизвестное мне число любовниц, мулаток и женщин более темного цвета кожи.

Наши бараки, называемые загонами для рабов, были расположены близко к реке. Их строили из тростника, выстилали виноградными лозами и скрепляли глиной. Все сооружение укрепляли стойками и огораживали забором из кольев. Сюда загоняли рабов по прибытии. Их поручали надзирателям того же цвета кожи, которые следили за мытьем и клеймением рабов, а также за тем, чтобы их головы были обриты, чтобы черных накрепко привязывали ночью к столбам, врытым в землю. Один надзиратель полагался группе из двадцати рабов. Надзиратели менялись по ночам посменно, для поддержания порядка их снабжали хлыстами.

У нас на небольшом острове вниз по реке были построены больница для лечения рабов и кладбище позади фактории, в песках. Я посвятил десяток наиболее интеллигентных негров в секреты обычной фармацевтики, в то, как ставить банки и прикладывать пластыри. Я мог похвастаться созданием за короткий срок вполне профессионального медицинского консилиума. В целом мы работали успешно и лишились лишь небольшого числа рабов. Из семидесяти двух тысяч негров, принятых и отправленных из Рио-Бассо за пять лет, мы потеряли только восемь тысяч, включая тех, которые случайно утонули, покончили жизнь самоубийством и умерли в результате эпидемии оспы в 1811 году. Тогда наши бараки были переполнены и мы отправляли по тридцать тысяч черных в Бразилию и Вест-Индию. Мой дядя всегда проявлял разумную заботу о рабах, но некоторые торговцы, посещавшие нашу факторию с целью запастись водой или продовольствием, были безжалостны. Однажды к нам зашел за водой корабль «Понгас», принадлежавший американскому торговцу. Я поднялся на его борт. Совершив погрузку на реке Гамбии, судно было набито несчастными неграми, как селедками. Их размещали сидя, вместо того чтобы использовать метод горизонтальной посадки, практикуемый французскими капитанами, принимающими рабов из сенегальских поселений. На судне находилась тысяча черных, втиснутых в межпалубное помещение в три фута высотой. В одно помещение надстройки корабля, размером шестнадцать на восемнадцать футов, были втиснуты двести пятьдесят женщин, многие из которых – беременные. Мужчины сидели на коленях друг у друга, не имея возможности двинуться вправо или влево. Из-за ужасно спертого воздуха на судне дон Мигель предсказывал, что оно потеряет половину своего груза.

В то время французские невольничьи судна оснащались большими удобствами для живого товара. Рабы снабжались в достаточном количестве хлебом, солью и душистым перцем, которые использовались в приготовлении их пищи. Каждый невольник имел оловянную миску, ложку и курительную трубку. Рабы спали в горизонтальном положении на палубах, а в хорошую погоду их заставляли делать физические упражнения. За изготовление канатов, шляп и корзин негры получали порции бренди и табака.

В августе 1814 года я находился в торговом пункте на реке Гамбии, пытаясь избавиться от скуки в гнетущий сезон дождей. Общаться приходилось только с португальцем из Бразилии и несколькими девушками племени фула, нашими экономками. Однажды пришла весть о прибытии к устью реки судна, и вскоре после этого появился мой бесценный дядя. «Фил, – неожиданно произнес он, – я влюбился». – «Влюбился!» – повторил я в большом изумлении. Когда он сообщил подробности, я обнаружил, что дон Рикардо был не просто охотником за деньгами, черствым работорговцем, но и романтиком возвышенной любви. Он попросил меня совершить в качестве компаньона короткое путешествие с целью приобретения испанской красавицы, чтобы его жизнь в Африке стала более привлекательной. Разумеется, я согласился ехать с ним. Когда я пришел на борт брига и увидел его роскошную каюту, обустроенную для возлюбленной, то стал понимать, как любовь может превратить работорговца в нежное, чувствительное существо и приспособить каюту невольничьего брига для целей, отличных от набивания негритянками межпалубного помещения.

Нашим пунктом назначения был остров Тенерифе, где мы бросили якорь в бухте Оритава. На следующий день дядя взял меня с собой в женский монастырь, где он встретился с молодой леди, великолепным образчиком испанской красоты. То, что она любила его, не вызывало у меня никаких сомнений, хотя встреча проходила в общей комнате. Дядя сообщил, что ей было завещано родителями принять постриг и она еще послушница. Не вызывало сомнений, что в ней ничего не было от монашки. Монастырь же представлял собой мрачное тюремное здание с железными решетками на окнах и воротами достаточно мощными даже для форта.

Ночью мы высадились на ялике с командой в десять матросов. Восемь из них остались на берегу, а остальные последовали вместе с нами в монастырь. Дядя влез на стену, и вскоре в здании начался пожар. Зазвенел колокол, и сразу же мы услышали женские крики. Затем появился дядя с донной Амелией на руках. Поспешив назад к лодке, мы вместе с его возлюбленной и двумя матросами для гребли отправились к бригу. Он дал мне указание вернуться с командой к монастырю и помочь людям тушить пожар. Увиденное оказалось ужасным. Монашки бегали в разных направлениях совершенно голыми, так как спали без одежды. Некоторых из них было видно через окна в верхних кельях. Они не могли убежать и носились сломя голову. Перед отбытием на корабль я узнал, что семь монашек погибли в пожаре и что предполагалось, будто пожар вызвали раскаленные угли, вывалившиеся из глиняной печки, но у меня возникли другие подозрения. В любом случае дядя вызволил из монастыря свою милашку, около семнадцати лет, которая выглядела красавицей чародейкой. На следующий день донна Амелия появилась на палубе жизнерадостной и прекрасной, как райская птичка. Вскоре все на борту узнали, что это жена капитана. Дядя выглядел самым счастливым человеком.

Когда мы прибыли в Гамбию, я узнал, что Диего Рамос готов отправиться на Кубу на борту американского корабля «Миранда». Он воспользовался сухой погодой в первую неделю, чтобы купить караван (каффле) негров, доставленный одним из местных вождей, и набил рабами свой борт в последние дни нашего отсутствия. Мы ему не объясняли целей нашей отлучки и, поскольку мне хотелось совершить поездку в Вест-Индию, договорились, что я поеду с Рамосом. Дон Рикардо пожелал воспользоваться моим холостяцким домом для проведения медового месяца со своей любимой, как он шутя выразился: «Это единственное место на побережье, которое еще не обходят работорговцы, и я хочу, чтобы Амелия привыкла к такой жизни до того, как встретится с доном Мигелем и его грубыми компаньонами». Итак, мы с Диего Рамосом заняли свои места на юте «Миранды», межпалубное помещение которой было забито живым товаром, и вскоре отбыли с ослабленными шкотами к островам выгодной торговли.

Наши черные представляли собой добродушную массу. Они прыгали на звук хлыста так проворно, что не было необходимости охаживать их обнаженные бока. На борту имелись тамбурины, в которые постоянно били более молодые негры. Каждый вечер мы с удовольствием слушали новые боевые песни африканцев и наблюдали их хороводы с носа на корму. Мы с удовлетворением отмечали, что эти приятные упражнения способствовали здоровому состоянию наших негров и, конечно, нашим видам на прибыльный рейс. Между тем после этих музыкальных вечеров, когда уставшие исполнители снова загонялись в помещение между палубами, чтобы потеть в удушливой ночи, наши надежды улетучивались. Я лег спать и заснул крепким сном, когда внезапно раздался крик: «Пожар!» Выбежав на палубу, я увидел, как матросы опрокидывают ведра с водой на решетки носового трюма, и вскоре послышались пронзительные крики и сдавленные стоны задыхавшихся черных. Несмотря на все усилия, пламя разгоралось и быстро достигло решетки у грот-мачты.

«Все кончено», – сказал мне Диего. Затем, повысив голос, крикнул: «Уносите все, парни! Найтовы и рангоут – на постройку плота, родимые!» Матросы сразу же занялись рубкой мачт и бушприта, а также начали спускать лодки. Не обращая внимания на крики и мольбы обреченных негров, он приказал бросить на решетки влажный брезент для ликвидации пожара. Матросы трудились ради спасения своих жизней, и через короткое время у нас был вполне надежный плот, на него перенесли две бочки воды и провизию. Наши более ценные вещи были погружены в две лодки. К счастью, море оставалось спокойным, и мы без труда отошли от горящего брига, убрав предварительно крышки люка и сбросив рабам внизу ключи от оков. Никогда не забуду истошный крик, который звучал в наших ушах, в то время как черные в панике карабкались на палубу и обнаружили, что мы покинули судно. Некоторые из них прыгали за борт и плыли в нашем направлении. Крики мужчин и вопли женщин усиливались в жутком диссонансе.

Плот был достаточно большим, чтобы принять почти сотню негров, после чего матросы, стоявшие по краям плота, стали отталкивать других пловцов гандшпугами. Наконец, когда наступило утро и океан покрыла серая дымка, обнаружилось, что одна бочка была заполнена водой лишь наполовину, а другая протекала. Мы опорожнили бочку с ромом и наполнили ценной пресной водой, затем перенесли ее на одну из лодок.

Через несколько часов туман рассеялся, и нас стала мучить жара. Мы не могли защититься от палящего солнца и спасались только до определенной степени тем, что оборачивали голову влажной одеждой. Перед тем как наступила ночь, каждый белый человек был измучен жарой до безумия. Негры, видимо, тоже страдали, однако меньше, но время от времени надзиратели окатывали их голые спины морской водой из ведра. Следующий день стал повторением первого. Когда занялся третий день с удручающей жарой, Рамос созвал совет своих офицеров. Не было видно не единого паруса, а наши матросы ослабели, как дети, поэтому мы приняли решение покинуть плот, который сковывал нас в океане, и, пересев в наши лодки, достичь берега. Соответственно, каждому из жаждущих черных была выдана еще одна порция в несколько капель воды и позволено сделать изрядный глоток рома для маскировки перемещения в наши лодки мешка с хлебом и нескольких галлонов воды. Затем мы тихонько отчалили, оставив плот за кормой.

Сначала негры, обнаружив, что освободились от белых хозяев, были, очевидно, озадачены, но вскоре мысль о том, что их бросили посреди океана, видимо, проникла в их черные головы. Они вскакивали с громкими криками и неистовой жестикуляцией рук, рвали на себе волосы и били руками по голове. Диего Рамос взглянул на меня и блеснул своими белыми зубами. «Тяжелый случай, – сказал он, – но бедняги, должно быть, погибнут! Это сократит наши годовые доходы, амиго!»

Как раз в этот момент раздался радостный крик одного из матросов. «Парус! – закричал он во всю силу легких. – Парус! С наветренной стороны!» Довольно заметно вырисовывалось судно с прямым парусным вооружением, идущее прямо на нас. Все матросы в лодке поднялись и стали махать куртками и руками. Прошло не так много времени, когда мы увидели сигнал семафорной азбукой, что нас видят, а чуть позже мы уже благополучно поднялись на борт транспортного корабля его британского величества «Индус». Командир корабля встретил нас с Рамосом весьма вежливо, и мы сразу признались, чем занимаемся. Плот с неграми, все еще остававшийся в поле зрения, делал бесполезными всякие уловки. Ничего не было сказано, разумеется, о том, что негры брошены нами на произвол судьбы, поэтому мы добились большого уважения британца за наш гуманизм, выразившийся, по его мнению, в сооружении плота для них и долгого пребывания вместе с ними.

Как простолюдин Филип Дрейк из Стокфорда, я должен был бы путешествовать на королевском судне в тяжелых условиях, занять место одного из негров в том, что касается оков. Но, как дону Фелипе Драксу, бразильскому купцу и пассажиру на борту утонувшего брига дона Диего Рамоса, мне позволили занять место в кают-компании вместе со своим партнером и относились ко мне со всей предупредительностью, на которую был способен британский офицер в отношении иностранцев, спасшихся от кораблекрушения. Капитан Симмонс качал своей седой маленькой головой в ответ на объяснения дона Диего, но встречал смехом его шутки, и, вообще, у нас были приятные встречи в кают-компании, пока «Индус» не бросил якорь в бухте Кейп-Коста, у поселения в Сьерра-Леоне, где уполномоченные резиденты должны были вынести решение относительно наших негров. Туземцев посадили в каноэ и высадили на берег, поместив на территории королевских мастерских. В течение нескольких дней уполномоченные решили, что их следует отдать в обучение поселенцам на срок двенадцать лет. За это время, по словам Диего, их окрестят и они состарятся. Капитан Симмонс и его офицеры получили вознаграждение за спасение негров, а мы с партнером восприняли наши потери с любезностью, на какую только были способны. Рамос подыскал каботажное судно для нашего переезда в Нью-Тир, мое поселение на Гамбии, и вскоре мы отбыли туда. Это был конец нашего предприятия с «Мирандой». Фирма «Рамос и Драке» сохранилась, но прибыли от ее последнего предприятия поделили между собой огонь, вода и британская филантропия.

Прибыв в поселение на Гамбии, я обнаружил, что медовый месяц дяди изменил внешний вид моего соломенного дома. Были сделаны прекрасные добавления. Веранда, балконы и решетчатая конструкция в испанском стиле превратили дом грубой постройки в дворец. Значительно изменились наши бараки, а несколько групп негров все еще работали, таская из леса бревна. Сваи были вбиты на берегу, обеспечивая дополнительную прочность пирсу. Вскоре мы выяснили причину дядиных усилий с целью обустройства постоянной торговой фактории на берегах Гамбии. Во время нашего отсутствия известный вождь племени фула по имени Мусси выступил с предложением заключить постоянное соглашение о торговле. Поскольку Нью-Тир являлся основным пунктом сбора караванов рабов со всей местности, прилегающей к Гамбии, мой проницательный дядя, не теряя времени, увеличил во время нашего отсутствия пропускную способность поселения. Он также принял меры для скорейшей доставки большого каравана в наши бараки, так что если бы рейс «Миранды» прошел благополучно, то по возвращении нас бы удивил фрахт, с которым корабль немедленно отправился бы обратно в Вест-Индию. Узнав об этом, я посовещался с Диего, и результатом этого стало партнерство с нами дона Рикардо Виллено в компании под названием «Виллено и К°», которая со временем получила широкую известность в Африке и Вест-Индии.

Я поселился в доме Пабло Круза, нашего бразильского надзирателя, оставив свою старую резиденцию во владении дона Рикардо и его креольской супруги. Активно шли приготовления для приема каравана вождя Мусси. К январю 1816 года наш большой загон для рабов был почти готов. Я открыл новые счета от имени новой компании.

Вскоре я узнал, что донна Амелия не была первой любовью моего доброго дяди – их оказалось несколько. Выяснилось, что первой любовью была девушка племени фаял, которая умерла на берегах Конго несколько лет назад, и что светлая квартеронка, которая живет сейчас с доном Мигелем, была прежде любовницей дона Рикардо. Что касается донны Амелии, то это было восхитительное создание. Когда мы обедали в «резиденции», как дядя называл свой дом, она играла на арфе и пела для нас. Это было соловьиное пение. При всей своей необразованности я чувствовал, как увлажняются мои глаза. Думаю, ей нравилась моя чувствительность. Диего делал вид, будто она всего лишь школьница, но я полагаю, что она являлась глубокой натурой. Дядя был явно без ума от своей новой любви. Он бегал по ее поручениям, подбирал платки и следил за ней, как кот за мышкой. Они, видимо, очень любили друг друга.

К середине месяца мы получили вести о том, что на прямую тропу из главного поселения вождя Мусси вышел караван негров. Сообщалось, что он состоит из около тысячи двухсот отборных рабов из племен мандинго, сусу и осужденных за преступления фула. Весь караван насчитывал около двух тысяч человек. Дядя и Диего вышли его встречать, возложив на меня ответственность за поддержание порядка в поселении. Никто не должен был приближаться к апартаментам его возлюбленной ни под каким предлогом. Донна снова стала монашкой, и я был обязан охранять дверь ее монастыря, раскачиваясь в своей койке в салуне. Во время первой ночи их отсутствия меня вдруг разбудила девушка фула Янга. У нее была записка от хозяйки, у которой заболел живот. Я взял из аптечки горячие капли и поспешил в апартаменты донны. Казалось, ее мучает сильная боль, и я дал ей снадобье, которое, видимо, не принесло облегчения. Девушки фула были отправлены поискать другие средства, и я остался один на один с донной. Она обняла меня за шею, поцеловала в губы и со всей страстью попросила меня спасти ее. Я пытался ее успокоить, но она прижималась ко мне теснее, пока вернувшиеся девушки чуть не застали нас врасплох. На следующий день мне пришлось дважды приходить на ее вызовы, и, хоть убей, не могу понять, было ли ей больно или тревожно. На следующий день, однако, она вела себя достаточно здраво и уверяла, что я спас ее от смерти. Она потрепала меня по щеке и казалась самой непосредственностью.

Караван прибыл 18-го с большим шумом и гамом, с выстрелами из ружей и битьем в тамтамы и барабаны. Вождь фула считался знатным представителем своего народа. Имея более шести футов роста, он был одет в белую тобе, головной убор представлял собой навороченную цветную хлопковую ткань с шелком. Я был главным переводчиком во время палабра (переговоров) и большого представления. Около семисот воинов фула, вооруженных дубинами, мечами, луками и стрелами, многие – ружьями, выстроились на нашем плацу. Множество торговцев – негров из внутренних областей страны сидели на корточках впереди, а также вокруг вождя и его представителей. Наши слуги устроили большой салют, затем группа черных исполнителей пела хором в сопровождении кимвалов. Затем начался большой пир. Мясо забитых волов, ром и курительные трубки держали дикарей в восхищении весь день, а вождь Мусси стал нашим лучшим другом. Донна Амелия выглядела со стороны ликующей феей, и фула полагали, что это белый фетиш.

Через день после больших палабра к нашему причалу пристал корабль «Кабенда», который привез большой груз товаров для торговли. Как раз вовремя. Это было лучшее судно моего дяди, корабль водоизмещением триста тонн. У нас было еще три судна, стоявшие на якоре близ фактории, одно из них называлось «Сеньора Амелия» в честь нашей первой леди. Вождь Мусси и его воины расположились лагерем в прекрасной долине, где росло много пальм, примерно в миле от нашей резиденции. Рабы группами, под наблюдением своих хозяев, были привязаны к столбам, вбитым в землю, канатами из сплетенных бамбуковых волокон. Донна Амелия сопровождала дядю и Пабло Круза в инспекционной поездке и совершенно не смущалась зрелищем этого спектакля. В то время я думал, что лицезрение более тысячи совершенно голых негров едва ли доставило бы удовольствие молодой «школьнице», как называл ее Диего.

Грузы «Кабенды» выгрузили возможно быстрее, и через два дня после ее прибытия торговля на рынке была в полном разгаре. Она напомнила мне площадь в Фанду. В дополнение к тысяче или более рабов было выставлено несколько тонн африканских товаров – слоновая кость, золотой песок, рис, скот, шкуры, пчелиный воск, черное дерево, мед и много других видов товаров из внутренних областей. Для обмена у нас имелись хлопковая ткань, порох, ром, табак, дешевые мушкеты, бижутерия, кораллы и прочие безделушки для ублажения дикарей. Такой бартерный обмен производился попутно, главным предметом торговли оставались рабы. За крепкого негра лет двадцати мы давали цену три английских шиллинга или три испанских доллара. За женщин и подростков платили меньше. Наш порох был крупнозернистым, а ружья грубо выделаны в Англии. Спирт, хлопковая ткань, порох и ружья поступали на каботажные суда дяди с английских торговых пунктов на реке Конго. Мы делали покупки на побережье и платили большую цену за эти товары, чтобы предотвратить закрытие старых факторий, так как иногда они оказывались очень удобными временными пунктами содержания рабов.

Я подружился с вождем Мусси. На старика производило впечатление мое знание местного языка. Он владел двумя сотнями рабов в караване. Остальные негры входили в другие, меньшие караваны, которые платили вождю дань за военный эскорт. Он взимал свой процент со всех продаж: рабов или других товаров. Мы выплатили ему премию в сотню мушкетов, двадцать бочонков пороха, два отреза хлопковой ткани и красную солдатскую шинель в качестве дэша, или подарка, с учетом договора, который он заключил с дядей. Это был неплохой человек, но хитрый как лиса, более того, с хорошим для дикаря вкусом. Он дал мне понять, что готов отказаться от подарка и прибавить сто негров, если Монего, то есть дон Рикардо, продаст ему свою жену донну Амелию. Торговля завершилась 25 января. Мы были рады избавиться от негритянского вождя и его армии обжор, которые угрожали разорить нас. В итоге мы купили тысячу двести первоклассных рабов. Этого количества было достаточно, чтобы загрузить два судна в Бразилию.

Нью-Тир продолжал процветать. С помощью вождя Мусси мы смогли отправить из одной Камбии с десяток полностью загруженных судов, а если учесть поселение дяди в Рио-Бассо, то мы отослали в 1816 году на Кубу и в Бразилию в целом сорок три тысячи рабов. «Виллено и К°» вскоре стала одинаково известна местным вождям, торговцам Вест-Индии и европейским брокерам. Если одна из наших каботажных шхун заходила в реки Гамбия, Конго, Калабра или Бонни, на берегах немедленно приходили в движение группы негров разной численности.

Донна Амелия продолжала очаровывать. Она не уставала слушать мои рассказы о жизни африканцев, какой я ее видел в плену у дагомейцев и фула. Диего Рамос, как капитан одного из наших кораблей, отсутствовал большую часть времени, а дон Рикардо постоянно проводил время со своим магнитом – донной Амелией. Он построил для нее коттедж в долине пальм, в двух милях от реки, в естественном саду тропических цветов и плодовых деревьев. Довольно обширная часть земли была огорожена высоким забором из кольев и ворот, подобно частоколу, который охраняли несколько черных часовых, вооруженных заряженными мушкетами.

К концу 1816 года дядя отправился в Рио-Бассо и взял с собой донну Амелию. Когда они вернулись через несколько месяцев, испанскую фаворитку сопровождали девушка-квартеронка и ее мать, мулатка с привлекательными чертами лица. У девушки, лет около двадцати, было красивое, румяное лицо, такое, какие иногда встречаются на побережье, и великолепная фигура. Дядя, посмеиваясь, представил ее мне в качестве моей экономки, и так как я был знаком с африканскими обычаями, то принял девушку и мать-мулатку в свое хозяйство. Однако, к моему удивлению, в тот же день квартеронка обратилась ко мне со страстной мольбой к моему великодушию, сопровождаемой выражением ее любви к дону Рикардо. Это открыло мне глаза, я вспомнил, что говорил мне Диего Рамос относительно некоторых бывших любовниц дяди, а также о квартеронке, которую он передал дону Мигелю в Рио-Бассо. Расспросив мулатку, я узнал, что ее дочь прожила с доном Рикардо три года и родила ему ребенка, который вскоре умер. Марина, квартеронка, страстно привязалась к нему и пыталась утопиться в Рио-Бассо, что заставило дона Мигеля вмешаться и убедить дядю позволить ей вернуться с ним в Нью-Тир в качестве компаньонки донны Амелии. Однако дон Рикардо, чувствительный ко всему, что касалось его креолки, счел лучшим передать отвергнутую квартеронку своему двадцатишестилетнему племяннику. Узнав эти подробности, я позволил благодарной женщине следить за порядком в моих апартаментах, явно выиграв с точки зрения комфорта и заботливого ухода.

Когда в другой раз я обедал с дядей в долине пальм, донна Амелия отпускала много шуток относительно моей «прекрасной супруги». Я воспринимал их без обиды и смеялся вместе с доном Рикардо, наслаждаясь вином, словно был доволен его подарком из Рио-Бассо.

Вскоре после этого Диего Рамос прибыл за грузом с островов Зеленого Мыса. Он сообщил, что к Кейп-Косту направляется флотилия британских кораблей с инспекцией побережья и рек. Их уполномочили делать высадки во всех подозрительных местах, имеющих в какой-то мере отношение к англичанам или английскому капиталу, а также ликвидировать фактории работорговцев там, где может быть доказана хотя бы какая-нибудь причастность управляющих к Великобритании. Это была важная новость для нас с доном Рикардо, поскольку мы являлись британскими подданными, хотя время и изменение имен позволили нам слыть за испанцев, бразильцев или креолов по своему выбору. Дядя обладал сильным характером и способностью выдержать самую дотошную проверку, я же не настолько был уверен в своей способности, как и он. По размышлении решили, что я должен уехать с Диего Рамосом в его очередной рейс и, таким образом, отсутствовать в случае появления британских кораблей перед Нью-Тиром.

13 февраля 1817 года мы вышли в море на борту нашего самого крупного корабля «Кабенда» с восьмьюстами пятьюдесятью рабами, грузами слоновой кости и золотого песка и направились прямо в Рио-де-Жанейро. Во время рейса не произошло ничего существенного, и 6 апреля мы высадили своих рабов, понеся в пути лишь небольшие потери. Вскоре после прибытия я встретился со своим старым другом доктором Максвеллом и поговорил о былом. Он поседел, как барсук, и потолстел, как морская свинья. На следующий день мы сходили в поместье мистера Флосса, которому наши рабы передавались на консигнацию и который гостеприимно нас встретил. Он жил на широкую ногу, потчевал соседних дворян концертами и балами. В тот вечер происходил роскошный прием, доны и донны явились в своих богатых облачениях. Мужчины блистали в одеждах всех цветов, юбки леди из глянцевых шелковых тканей были отделаны бахромой из позолоченного кружева, а их бархатные жакеты плотно стянуты и застегнуты на жемчужные кисточки.

На следующий день случилась самая настоящая беда. Нас с доктором Максвеллом блокировали в его доме взбунтовавшиеся негры. Всякое сообщение с особняком было прервано, ожидались бунты на соседних плантациях. Негры начали поджигать тростниковые поля, уничтожая урожай и разбивая машины на сахарных заводах. Вызвали войска, и состоялось сражение. Черные рассеялись по холмам, откуда совершали вылазки и сожгли несколько поместий, включая особняк мистера Флосса. Нас держали взаперти в доме доктора в течение двух дней, когда к нам присоединился сам мистер Флосс, спасаясь от преследования группы негров. Он скрывался в полях с тех пор, как был уничтожен его особняк, и чудом успел добраться до нашего дома. Едва мы его впустили, как были окружены сотнями орущих черных. К ночи они зажгли факелы и разные средства для освещения. Мы попытались вести с ними переговоры, но они требовали выдать им живым мистера Флосса, о чем нельзя было и подумать. Поэтому мы приготовились защищаться, надеясь, что войска придут к нам на помощь. Чтобы противостоять разъяренным рабам, число которых постоянно возрастало, наша сторона располагала полудесятком верных негров в доме с двумя бразильскими надсмотрщиками, доктором Максвеллом, управляющим, мистером Флоссом, Рамосом и мной.

Осознав нашу решимость защищать дом, черные попытались поджечь его. Мы застрелили некоторых из них, но наконец им удалось сложить кипы сухого тростника, и нам пришлось отступить от дверей и окон в центральный двор. Дом строился по типу колодца, с двором в центре. Там мы и стояли в ожидании, когда ворвутся черные. Мне показалось, что все кончено, когда я увидел улюлюкающих черных бесов, прыгающих через огонь прямо на нас. Их вел огромный негр, который набросился на Флосса. Другой негр схватил беднягу Максвелла, мы с Рамосом разделили бы их участь, если бы я вдруг не узнал дикаря-предводителя. Это был мой старый знакомый ашанти Квобах, бой которого со львами я наблюдал в Яллабе. Я узнал его и сразу позвал на его языке, как раз когда он швырнул Флосса на землю и поставил на поверженного господина ногу. Негры слушали мои слова и медлили, чем я воспользовался, чтобы запросить перемирие.

Квобах махнул огромной дубиной, давая знак дикарям отступить, и затем повернулся ко мне. Я говорил быстро, понимая, что вопрос стоит о жизни или смерти, и, к счастью, ашанти вспомнил меня и приказал разъяренным преследователям не трогать нас. Меня и Рамоса связали веревками и вытащили из горящего здания, Флоссу же с Максвеллом накинули на шею веревочные петли и жестоко избили дубинами и хлыстами. Мятежники поспешили выгнать нас на место перед горящим домом, затем начались ужасные пытки и бойня. Бразильские надсмотрщики и их негры были разрублены на куски. Флосса и Максвелла раздели, привязали к столбам и стали лить на их голые тела сахарный сок. Затем черные сложили вокруг них тростник и пытали их медленным огнем. Зрелище было ужасным. Несчастные жертвы напрасно молили о пощаде, пока в агонии не лишились сознания. Затем Квобах нанес доктору удар дубиной, который проломил ему череп, и это послужило сигналом для черных завершить свою работу. Они разбросали горящий тростник и разорвали обугленные жертвы на тысячу кусочков, танцуя и топчась на углях. Затем Квобах перерезал веревки, связывавшие меня и Рамоса, и велел нам убраться. Его голос звучал хрипло, глаза вращались, как два огненных шара. «Идите и расскажите белому вождю, как Квобах отомстил этим мерзким зверям, – сказал он мне. – Квобах готов умереть, но не будет больше рабом». Не теряя времени, мы побежали прочь от сцены бойни, потом бродили до утра в лесах, когда наконец встретили отряд солдат из окружных казарм.