Текст книги "История работорговли. Странствия невольничьих кораблей в Антлантике"

Глава 13
КОНТРАБАНДА РАБОВ СТОЛЕТИЕ НАЗАД

«Раздавленный и отчаявшийся, с промотанным последним долларом своего нечестно нажитого богатства, я обратил свой взор на Африку как место, где можно поправить свое положение. В Гаване мне делать было нечего, и я воспользовался первой же представившейся возможностью – наличием вакантного места медика или врача на испанской шхуне «Диана», отправлявшейся к реке Бонни. В заливе мы присоединились к четырем другим судам и занимались приемом живого товара в африканском поселении на берегу Бонни, когда нас атаковал британский военный корабль. Располагая отвагой и порохом, мы храбро защищались, пока не были вынуждены бежать. Многие из наших рабов попрыгали за борт в пасти акул, мне же с частью команды удалось сесть в одну из лодок и бежать в джунгли за поселением. Здесь нам помог укрываться некоторое время знакомый мне прежде вождь Калабара, пока британский крейсер не ушел со своими трофеями и не прибыл испанский бриг, взявший нас на борт. Это был «Боа Морте», в прошлом американский торговый корабль, которым командовал капитан Пьер Леклерк, креол из Санта-Доминго. Через десять дней после ухода крейсера «Боа Морте» загрузил товар и отправился в Пенсаколу во Флориде с девятьюстами рабами на борту. Я находился там в качестве внештатного врача.

Капитан Леклерк был вспыльчивым коротышкой, старым работорговцем, который имел долю участия во фрахте. Моя койка находилась в кормовой рубке, так как все помещения были забиты черными. Каюта и трюм были превращены в палубы для содержания рабов и плотно забиты ими. Леклерк рассчитывал на солидную прибыль и располагал неплохим товаром. У него была сотня отборных негров и всего двадцать женщин. Всех их заклеймили его именем по-испански, и, по его оценке, предприятие должно было принести ему чистую прибыль в восемь тысяч долларов – вполне допустимый вариант.

В первые несколько дней все шло хорошо, имелось всего три случая заболеваний – слабых проявлений лихорадки. Хинин снова поставил больных на ноги, однако акулы упорно следовали за нами, словно предчувствуя эпидемию. На седьмой день Педро, мой помощник, сообщил, что один из пациентов ослеп. Мы выгнали на палубу для физических упражнений половину партии рабов. Они танцевали и пели под ударами хлыста надсмотрщика, но были далеки от обычной живости. Капитан Леклерк жаловался, что еще не видел такой медлительной партии негров, тем не менее они все оказались здоровыми. На следующий день офтальмия, кажется, стала распространяться среди рабов, поскольку восемь из них ослепли, а еще через день число ослепших достигло девятнадцати. Капитан тоже заболел и слег в койку.

Болезнью капитана оказалась оспа, настоящий бич разорения. Вскоре с этой болезнью слегли еще два члена команды. Отвратить болезнь от рабов было невозможно, и она овладела кораблем. Вскоре мы стали кормить трупами преследовавших нас акул и однажды извлекли из трюма шестьдесят тел. Команда воспротивилась этой работе, и нам пришлось полагаться на партии рабов, оттаскивавших груды мертвых тел от живых. Капитан Леклерк вскоре избавился от смертельной опасности, но оставался слепым.

В течение первой недели я спал в общей сложности всего десять часов, а у помощника имелось лишь шесть работоспособных матросов в команде. Нам приходилось взбадривать черных ромом, чтобы добиться их помощи в избавлении от трупов. Я тоже счел необходимым поддерживать себя настойкой опия и ликером, чтобы продолжать работу в этой ужасной обстановке. Помощник говорил, что если бы мы знали заранее, то могли бы спасти наш живой товар, отравив первых больных. Но кто мог предвидеть быстрое распространение мора. Некоторые из черных сходили с ума и ревели, как дикие звери. Вскоре те, которых мы поили спиртным, почти взяли контроль над кораблем. Помощнику пришлось застрелить одного из них, иначе этот парень мог бы задушить его.

17 ноября сильно штормило, и крышки люков были задраены, в то время как смерть собирала свою жатву внизу. Здоровье капитана Леклерка улучшилось, и он стал немного видеть. Ураган был страшным. Наш корабль бросало, как мячик, шторм гнал его всю ночь, но остались паруса целыми. Через три дня мы благополучно бросили якорь в заливе Пенсакола. Оставшихся в живых негров высадили на одной из отмелей близ устья реки Эскамбии, и здесь с помощью рабочих соседнего городка мы соорудили навесы для больных и приняли меры для чистки корабля гашеной известью и окуриванием. Как ни странно, мы спасли пятьсот девятнадцать из девятисот рабов.

После подведенных итогов мне предоставили возможность сопровождать одного из грузополучателей в поездке на суше, в ходе которой следовало продать негров. Караван под присмотром черных надсмотрщиков должен был выступить от реки Эскамбии и пересечь границу Джорджии, где часть наших диких африканцев смешалась бы с различными группами местных черных, и двинуться дальше, пока по дороге негров не распродадут поодиночке или по двое. В то время Соединенные Штаты ввели законы, объявляющие торговлю африканскими рабами нелегальной, но испанские владения процветали за счет обмена негров и мулатов. Флорида была колыбелью рабовладельцев, многие американские граждане богатели за счет покупки рабов в Гвинее и постоянной контрабанды их небольшими партиями в южные штаты.

Благодаря влиянию моего партнера я был гостем на многих плантациях по пути, что дало мне возможность изучить практику рабовладения в цивилизованной и демократической стране по сравнению с Кубой и Бразильской империей. Я имел также возможность оценить влияние цивилизации на африканцев Конго и Ашанти после их контактов с Америкой на протяжении одного-двух поколений и сравнить их положение на американских плантациях с туземной жизнью в африканских джунглях.

Мы провели ночь на плантации у берега реки Окмалги в Джорджии. Наш хозяин мистер Олдс высказывался весьма откровенно по вопросу содержания рабов и особенно о местной практике обращения с «черными парнями», как их называли соседи. Недавно произошел случай, когда «парня» подвесили за запястья к дереву, привязав к ногам отрезок деревянных перил. Хозяин бил его до тех пор, пока бедняга не умер в мучениях. Негр подвергся наказанию по подозрению в мелкой краже, которую на самом деле совершил младший сын хозяина. Он впоследствии сознался в содеянном. Свидетельские показания раба против белого человека не были приняты.

В Каролине торговец неграми гнал свой караван по основным дорогам партиями. У него были загоны для рабов во всех крупных деревнях, где проводились аукционы. Количество мулатов было поразительно. Я видел на аукционах подлинно прекрасных квартеронок. Рабы выглядели хорошо ухоженными и сытыми, хотя были в рваной одежде или почти голыми. Мужчины носили рубашки из грубой полушерстяной ткани и брюки, а женщины – юбочки из льняной или хлопчатобумажной ткани. Все ходили без обуви. В их работе терялось много сил. Я видел, как группа черных все утро тащила при помощи двух волов бревно из реки, которое было необходимо для постройки дома неподалеку. В Рио-Бассо с такой рабсилой мы бы спилили десять деревьев и перенесли их куда надо.

В Виргинии находились самые старые плантации, и они были хорошо обеспечены рабами. Уважаемый господин во Фридериксберге на реке Раппаханнок говорил мне, что разведение рабов стало наиболее прибыльным бизнесом в этой части штата. Все фермы использовались как питомники для поставки на рынок молодых мулатов. За партиями негров обычно смотрели ирландские и шотландские надсмотрщики. В Виргинии, казалось, было такое же обилие негров, как и в Африке. На ферме возле Александрии я насчитал тридцать рабынь, готовых стать матерями, а хижины кишели негритятами различных оттенков.

В Филадельфии мы застали бриг, готовый отбыть к островам Зеленого Мыса с торговым рейсом. Это была «Аделаида», владельцем которой являлся старый шкипер по имени Блэкмор. Поскольку наш бизнес был завершен, я сделал ходку на этом судне. Мы произвели короткие остановки в Санта-Крусе, на острове Тенерифе и через несколько дней провели переговоры с английским судном, нуждавшимся в воде, которой его снабдили. Судно шло к побережью Африки, и, поскольку у меня не было большого багажа, я смог получить себе должность на его борту и таким образом обеспечить себе прямой переход к побережью. Нуждавшийся бриг назывался «Чарльз», а его капитана звали Грэхем.

Когда мы приблизились к африканскому побережью, подул шквалистый ветер, который вызвал сильный шторм. У нас сорвало стеньги, а старый бриг дал течь, поэтому я должен был нести, в свою очередь, вахту у помпы. Поздно ночью мы с ужасным треском напоролись на риф, а штормящее море заставило нас заняться такелажем. К счастью, корабль не раскололся, и, когда наступило утро, мы обнаружили, что бриг перескочил границу рифов и быстро двигался к внутренней кромке мелководной лагуны. Вскоре поднялось солнце, и туземцы племени мандинго отчалили на нескольких каноэ от берега, чтобы подняться к нам на борт. Пока они растаскивали вещи на разбитом корабле, несколько человек и я сели в баркас и отправились к берегу. Когда мы его достигли, мое знание диалектов туземцев сослужило хорошую службу. Нам позволили отправить курьера на остров Горе, расположенный неподалеку, и через три дня к рифам прибыл шлюп с британскими солдатами. К берегу послали лодку за нами. По прибытии на Горе я обнаружил каботажную шхуну и отправился в ней к реке Бонни.

Среди невольничьих судов, выходящих тогда из Старого Калабара, был бразильский бриг «Глория». Я совершил в нем полдесятка рейсов, занявших почти два года с прохождением «воинской службы» между рейсами. Я так и не узнал, кто владел бригом. Это было прекрасное скоростное судно, и оно заслуживало лучших хозяев. Во время первого рейса на Калабар не прошло и недели, как я понял, что капитан и команда были башибузуками худшего пошиба. Отойдя от побережья, корабль превратился в полубедлам и полубордель. Наш капитан Руис и два его помощника являли пример порока. Они разделись и танцевали с черными рабынями, в то время как наш шальной кок-мулат играл на скрипке. Попыток установить дисциплину почти не было, ром и распутство правили бал. Вначале такая обстановка меня пугала, но привычка к спиртному, приобретенная со времени неудачной связи с донной Амелией, вскоре уравняла меня со всеми.

Между тем наши рабы, теснившиеся в трюме и каюте, а также в пристройках к бортам нашего судна, как селедки в бочке, содержались под закрытыми крышками люков вдвое больше положенного времени. Крики и стоны задыхающихся внизу бедняг вторили оргиям наверху. На восьмой день я сделал обход межпалубного помещения с мешочком камфары в зубах, ибо смрад стоял невыносимым. Больные и умирающие были скованы вместе. Я видел, как беременная женщина рожала младенцев – прикованная к трупам, которые наши пьяные надзиратели не удосужились убрать. Молодым женщинам вначале жилось комфортнее, поскольку они допускались на палубу, чтобы составить компанию членам нашей команды. Я сознавал эту дьявольскую практику, но продолжал пьянствовать вместе с остальными. К концу перехода, который длился почти шесть недель, смертность убавила количество рабов, содержавшихся в трюме. Туда была спущена часть женщин для компании мужчинам. Ссоры и драки, последовавшие за этим, удручали. Мужчины терзали и грызли друг друга в борьбе за порции рома, которые выделял наш капитан, и за обладание несчастными девками.

Наконец мы прибыли в Байю и высадили наш груз на берег. Во время рейса умерла почти треть рабов. После Баии мы зашли за грузом в Рио и далее отправились в Африку с теми же офицерами и командой.

На этот раз мы бросили якорь в небольшой реке, неподалеку от американской колонии Либерия. Капитан взял меня на берег со своим первым помощником и десятком матросов. Все были хорошо вооружены и трезвы. Взяли с собой несколько бочонков рома в качестве подарка негритянскому вождю Боцману, полухристианину. День провели пиршествуя в его деревне. Когда наступила ночь, вождь созвал несколько сот воинов, и мы сделали вылазку во владения черного племени, называвшегося квеахами. На них напали, когда они спали. Их бамбуковые хижины были сожжены, состоялась обычная бойня. Мужчин и женщин поубивали, юношей и девушек погнали к реке, откуда их переправили в трюмы «Глории».

На следующий день капитан Руис пригласил вождя Боцмана на большой банкет на борту брига. Старик болел, но пришел его сын с более чем двумя сотнями знатных туземцев. Выпили много рома и выкурили немало табака. Ром, благодаря моему врачебному искусству, был разбавлен настойкой опия. До ночи мы поместили всех негров под крышки люков и отчалили с бом-кливером. Весь наш груз обошелся не дороже подарка вождю дикарей.

Последний рейс «Глории» стал настоящим кошмаром. Мы держались от островов Зеленого Мыса южнее, без полезного груза, когда догнали португальскую шхуну и пошли рядом. Шхуна была заполнена рабами, и капитан Руис предложил атаковать ее. Команда под воздействием рома согласилась и вскоре захватила шхуну. Капитан прикончил единственного белого пассажира на борту, у которого, как мы обнаружили, было большое количество золотого песка. Португальца забили топориками по голове, а рабы и золотой песок перешли в собственность «Глории». Вскоре мы бросили шхуну и продолжили свой путь со ста девяноста больными рабами в трюме, а на следующий день попали в шторм, который чуть не опрокинул бриг и привел негров в неистовство. Они попытались прорваться сквозь решетки. Руис, как обычно, был наполовину пьян и, подозревая мятеж, приказал матросам стрелять из мушкетов сквозь решетки, пока негры не утихомирятся. В результате этого нелепого приказа убили и ранили сорок туземцев, которых следовало выбросить за борт. Мы шли в Аккоа и сделали остановку в Папо, поселении дагомейского вождя, где обнаружили шестьсот черных, ожидавших испанского невольничьего корабля. Четыреста из них были куплены за золотой песок, отобранный у покойного португальского пассажира.

Едва мы пробыли в море двухнедельный период, как обнаружилось, что наша разгульная команда позабыла заменить морскую воду в небольших бочках, служивших балластом, которые следовало заполнить в Африке свежей водой. Мы брали воду из последних бочек, когда сделали это открытие, и ужас положения отрезвил капитана Руиса. Он приказал хранить ценный остаток воды за основной решеткой на корме и потребовал от меня выяснить, сколько нужно воды для команды и рабов. По моим подсчетам, восьмая часть пинты в день позволила бы нам продержаться до испанского Мэна. Решили, что для спасения живого товара в день нам следует давать рабам восьмую часть пинты, а команде – четвертую часть.

Затем для черных начались испытания хуже, чем смерть. Их страдания не прекращались. Вместо того чтобы опускать в трюм бочки с водой, по обыкновению, возникла необходимость выделять им воду дозами в полпинты. Самые дальние рабы от решетки не получали и капли воды и сходили с ума от жажды. Вскоре к их страданиям добавились лихорадка и оспа, за которыми смерть следовала так быстро, что за короткий срок по меньшей мере сто негров оказались прикованными к трупам. Капитан, а также команда и я пили много, но жажда и болезни сдерживали нашу распущенность. Обстановка ежедневно усугублялась, и наконец капитан Руис приказал задраить люки и поклялся обеспечивать нас обычным рационом и рискнуть запасом воды. В ту ночь мы кутили и утоляли свою жажду, пока негры внизу задыхались. На следующее утро разразился шторм, который погнал нас нашим курсом со скоростью сто узлов, и через два дня Руис и четыре члена команды внезапно заболели. Их языки распухли и почернели, тела пожелтели, а через шесть часов они умерли. Следующим стал первый помощник, затем еще три члена команды и черный надсмотрщик, чья кожа покрылась желтыми пятнами. Я стал замечать странный, зловонный запах, распространявшийся на судне, и низкий черный туман на палубе, похожий на пар. Затем открылась страшная правда. Мор вызвали негры, гниющие под крышками люков. Я наблюдал, как поднимается дымка смерти.

Тем временем болезнь поразила всех членов команды, кроме трех матросов и меня. Мы покинули «Глорию», сев в баркас, загруженный остатками воды, мешком крекеров, бочонком рома, золотым песком и другими ценностями, которые смогли в спешке захватить с собой. Девять наших последних товарищей лежали мертвыми на палубе «Глории», и еще пятеро умирали. Через два дня блуждания по морю мы попали в течение и еще через три дня достигли Тортолы, одного из Подветренных островов. Мы высадились на рифы и были подобраны рыбаками.

Заболев на Тортоле, я расстался с сослуживцами на «Глории». Мы поделили золотой песок, добытый нечестным путем. Моя доля составила сто тридцать фунтов стерлингов, с которыми после выздоровления я сел на борт судна, идущего в Рио-де-Жанейро, и снова получил должность врача. Вел трезвую жизнь почти восемнадцать месяцев, в течение которых заработал три тысячи долларов частным порядком. Но неудачи снова обрушились на меня, когда я шел на борту испанской шхуны из Пуэрто-Рико и столкнулся с новыми несчастьями.

Это была «Пончекта», быстроходная шхуна, которая предназначалась для морских переходов и контрабанды живого товара на побережье Бразилии, позволявших избегать импортного налога в десять долларов за голову. У нас были бразильские документы, и нашей задачей стало доставлять грузы в различные реки и затем двигаться в Байю и являться «без полезного груза» или для «каботажного плавания». «Пончекта» оценивалась по имперской лицензии как судно водоизмещением сто тонн, но на самом деле оно исчислялось лишь в восемьдесят тонн. Это делалось в предвидении чрезвычайных обстоятельств, закон позволял лишь пять рабов на каждые две тонны. Воспользовавшись фальшивой мерой, мы могли запихнуть на 25 процентов больше груза, не нарушая закона.

«Пончектой» командовал испанец из Пуэрто-Рико по имени Антонио Мендес, старый моряк, занимавшийся контрабандой рабов. Мы взяли курс на поселение Бадагри в Бенинском заливе, в котором в то время (1828–1829 годы) процветала работорговля. Этот рынок снабжался, как правило, караванами, прибывавшими через территорию Дагомеи. От реки Вольты, на юг к реке Нигер и на север к реке Гамбии страна тогда увязла в войнах за рабов самого свирепого свойства. Дагомейцы, ашанти, фула, мандинго, шерброс, феллата и бамбарра охотились друг на друга, как дикие звери, и постоянно снабжали рынок рабами. Вскоре наше судно водоизмещением восемьдесят тонн имело семьсот рабов. Пока продолжалась загрузка, я посетил один из загонов, где из-за отсутствия покупателей были заключены восемьсот больных или старых рабов. Они считались бесполезными неграми Бадагри, и, прежде чем мы отбыли, их посадили в каноэ, ударили дубинами по голове и выбросили за борт.

Наша шхуна была загружена сверх вместимости. Палубу пришлось оборудовать временными платформами или полками на высоте гакаборта, поверх которого туго натянули сетку, чтобы предотвратить выпрыгивание закованных рабов через борт. Идя по палубе, мы часто наступали на руку или ногу, торчавшие из-под нижнего яруса.

Около недели мы испытывали жестокий шторм, а во вторую ночь после этого я проснулся от грохота, словно обрушивался небесный свод. Спрыгнув с койки близ кормового трапа, я побежал к капитану Мендесу. «Спасайтесь, доктор! – крикнул он. – Бриг тонет. В нас врезались». Негры верещали с обоих бортов, матросы бегали взад-вперед, как полоумные. Не помню, как я влез в кормовую лодку, но оказался в ней вместе с капитаном и почти половиной команды. Шел сильный ливень, и мы гребли до рассвета. Штормовой ветер затих, но дождь лил, как из водосточной трубы. Все это время мы слышали визг рабов.

Когда забрезжил утренний свет, мы увидели с подветренной стороны «Пончекту». Ее палубы были почти вровень с поверхностью моря. Мы задержались рядом, пока через час корабль, полный рабов в наручниках, не скрылся под водой. С ним столкнулся по траверзу «Мерси», военный корабль из Ост-Индии, направлявшийся на Занзибар. После столкновения он задержался рядом, постепенно подобрал нас и высадил в Кахенде на побережье Гвинейского залива.

Гибель «Пончекты» вновь оставила меня без единого пенни, ибо таким я взошел на ее борт. В Кахенде мы застали несколько невольничьих кораблей под бразильским флагом, и капитан Мендес нашел место для себя и меня на борту брига, направлявшегося в Анголу, к португальскому поселению, губернатора которого знал Мендес. Там ему посчастливилось набрать команду на невольничью шхуну, которую губернатор посылал в Бразилию. Я занял на ней свое место врача и совершил рейс туда и обратно без каких-либо инцидентов.

В марте 1830 года мы прибыли на реку Галлинас, расположенную неподалеку от моей бывшей фактории в Рио-Бассо, и по высадке обнаружил, что местные процветающие фактории контролирует мой старый знакомый дон Педро Бланко. Он очень сожалел о смерти моего дяди. Педро ничего не знал ни о Диего Рамосе, ни о моем побеге с донной Амелией. Изменение моего имени скрыло все наши следы. Я был рад принять его предложение поселиться на берегу Галлинаса и занял должность полуклерка-полудоктора при доне Педро Бланко. Во время своего прежнего знакомства с ним на Гамбии я был влиятелен и богат, а он – искатель приключений и пристанища. С тех пор я промотал состояние, а он накопил его.

Галлинас являлся местом содержания и рынком для торговли рабами, собранными со всех пунктов, которые распространились по гвинейскому побережью, а также на территории далеко на юг. Мое знание туземных диалектов представляло большую ценность для моего работодателя. Реку, по названию которой получило имя поселение, усеивало множество мелких островов. На некоторых из них возле моря, а также на берегах реки располагались фактории, загоны, жилые дома и склады. Успехи Бланко привлекли десяток других работорговцев и агентов, поселившихся здесь. Дон был для них чем-то вроде князя. В африканской манере он содержал гарем и свиту из домашних слуг, охранников и т. д., помимо клерков и надсмотрщиков при загонах для рабов. Я служил при нем шесть лет и за все это время совершил один рейс клерком, а другой – капитаном невольничьего судна.

Шхуна «Наполеон» была клипером, приписанным к Балтимору, водоизмещением девяносто тонн, стройным и скоростным. Она прибыла с Кубы без полезного груза, как новое судно. Шхуна совершила два успешных рейса, прежде чем я, по указанию дона Педро, занял на ее борту место помощника капитана и врача. Это случилось во время ее рейса на Кубу с двумястами пятьюдесятью рабами – взрослыми мужчинами, сотней подростков и женщин – для продажи на островном рынке. Груз подлежал передаче на консигнацию моему старому другу Гомесу и оценивался по номиналу. По расчетной средней цене стоимость каждого из трехсот пятидесяти рабов составляла 16 долларов, но в Гаване средняя рыночная стоимость составляла 360 долларов, что при условии благополучной доставки рабов давало чистую прибыль 120 400 долларов за весь груз. Из этой суммы следовало вычесть около 20 тысяч долларов, среднюю стоимость ходки клипера туда и обратно, включая комиссионные. Следовательно, рейс приносил сумму прибыли около 100 тысяч долларов. Таковы были огромные выгоды работорговли в 1835 году. Позднее, с учетом большего риска, средняя прибыль от успешного рейса еще более повысилась.

Перед отбытием у «Наполеона» появились некоторые проблемы. Рабы-мужчины, составлявшие груз шхуны, представляли собой свирепых воинов племени кассао народности фи, и торговцы спровоцировали жестокую войну с ними туземцев шербро-баттом. Мы доставили этих рабов на борт клипера с большим трудом, хотя цепь сковывала каждого из них от лодыжки до шеи. При посадке в лодки некоторые из них попытались прыгнуть в море, и, чтобы они утихомирились, их пальцы зажали тисками. Эти воины были прекрасно сложены, а подростки и женщины – красивы и оживленны.

Мы развили отличный ход и собирались зайти на следующий день в Моро, когда на горизонте появился наш смертельный враг – британский крейсер, на всех парусах помчавшийся к клиперу. Время приближалось к закату, и мы были уверены, что сможем легко уйти от преследования. Однако крейсер оказался великолепным парусником и стал быстро нас нагонять. Капитана Мину охватило отчаяние, поскольку нам в паруса дул сильный бриз, и через несколько часов мы достигли бы пункта на острове, где благополучно бы выгрузили живой товар. Однако как раз в это время ветер резко ослаб, и утреннее море предупредило нас о приближении тропического урагана. Взяли паруса на гитовы, чтобы встретить ожидаемый торнадо, и очень скоро нас настиг душный шквалистый ливень. Небо и море окрасились в чернильный цвет. Дождевой фронт остановился примерно через час, но темнота сохранялась. Едва мы увидели огни бухты Матансаса, свет которых пробивался сквозь дымку, как внезапно меня осенила идея. Через десять минут наша команда уже села в лодки, тянувшие на буксире клипер рывками гребцов. Я занял место в ведущей лодке, правя к рифам и участку земли, который, как мне помнилось, окружал мою бывшую плантацию. Прежде чем вышла луна, наш клипер, поставив стеньги, благополучно стал на якорь позади деревьев.

То ли офицеры британского крейсера решили, что шхуна пошла ко дну, то ли приняли ее за «Летучего голландца», мы так и не поняли, но через несколько дней вошли в бухту с документами Пуэрто-Рико, и Гомес, наш грузополучатель, положил стотысячедолларовый кредит на счет Бланко. Пять тысяч долларов из этой суммы я получил в качестве чаевых, когда мы вернулись в Галлинас рассказать всю историю. Дон обещал сделать меня капитаном одного из кораблей.

Тогда полдесятка судов стояли на якоре в Галлинасе, среди них – два прекрасных американских корабля «Фанни Батлер» и «Венера» из Филадельфии, а также бразильский барк, которым я любовался с точки зрения его вместимости и мореходных качеств. Я предложил дону пойти на риск выгрузки живого товара в местечке Понта-Негра, между Байей и мысом Фрио, и он одобрил проект, суливший большую выгоду. Мы загрузили бразильский барк «Агила» пятьюстами двадцатью отборными рабами, и 6 сентября 1836 года я вышел из Галлинаса и направился в Бразилию. Это был мой первый рейс в качестве капитана, и я возлагал большую надежду на удачу.

«Агила» имела двести тонн водоизмещения, и я особо позаботился, чтобы ее хорошо дезинфицировали и снабдили достаточным количеством провизии и воды. Ничто не предвещало беды. Каждый день я поднимал наверх по очереди группы рабов, чтобы они под присмотром надзирателей пели и плясали. Я постоянно заставлял их обливать друг друга холодной водой из ведер, хорошо кормил рисом и ямсом. Промежуточный переход был благополучно завершен, и, увидев бразильское побережье, я взял курс на Понта-Негра для выгрузки товара. Зная это место по посещениям его с капитаном Мендесом, я выбрал хорошую якорную стоянку у рифов. Мы с помощником подошли к берегу, оставив лодку в защищенной протоке. Прошли пол-лиги к красивому коттеджу повидать дона Феликса, известного контрабандиста, с которым в прошлом я познакомился. Он принял нас с бразильским гостеприимством, устроил роскошный ужин, после которого мы пошли в его обсерваторию выкурить сигары. С высоты открывался чудный вид на залитый лунным светом океан и побережье, но самым интересным для меня объектом была «Агила», стоявшая на якоре с грузом, который обещал снова сделать меня богачом.

Дон Феликс пыхтел сигарой и потягивал вино полчаса, перед тем как мы заговорили о деле. Я глядел на свой корабль, когда увидел вдруг яркую вспышку, а в следующий момент воздух разорвал взрыв. Столб дыма и пламени поднялся из воды и повис черным облаком, прежде чем опуститься. Когда дым рассеялся, моего корабля больше не было видно. Взорвался его пороховой погреб, и все, кто был на борту, погибли, кроме одного искалеченного матроса, которому удалось добраться до берега.

Прошло три месяца, прежде чем я смог оставить свою койку в больнице дона Феликса. Удручающий взрыв означал для меня крах. Лишь через год я ощутил в себе способности предпринять короткий рейс. Мне, однако, надо было бороться за средства к существованию, ив 1838 году я еще раз вернулся на африканское побережье в качестве переводчика группы работорговцев, которые замыслили посетить африканских вождей в их главных поселениях во внутренних областях. Их было трое, помимо меня. Мы отправились из Рио и высадились у мыса Аполлония на Золотом Берегу. Здесь мы наняли проводников и носильщиков, двинувшись через страну народности фанту к Ашанти и встречая на пути черных торговцев рабами.

Когда мы добрались до Кумасси, вождь ашанти Квако Дуах отсутствовал еще три дня после нашего прибытия. Однако он распорядился, чтобы с нами хорошо обращались и охраняли наши товары. К нашему прибытию на большом рынке собрали, должно быть, более двадцати пяти тысяч человек. Вокруг ходили с важным видом сотни хорошо одетых, знатных лиц. Каждый из них носил золотые браслеты и амулеты большего размера, чем оковы рабов. Когда переводчик вождя позвал нас, он был удивлен моим знанием языка ашанти.

Рано утром на следующий день нас разбудили удары в боевой барабан, возвещавшие жертвоприношение людей ашанти. Нам сказали, что для этого выставлено пятьсот мужчин, девочек и подростков. Вскоре мимо наших хижин прошла процессия жертв. Одному бедняге пронзили ножом обе щеки и обрезали уши, которые свешивались с лезвия ножа и рукоятки. Под лопатками, сквозь сухожилия, ему вонзили длинное копье и так вели, как истекающего кровью вола. За ним следовала совершенно голая женщина, обе груди которой были гладко срезаны, а бедра и живот усеяны стрелами. Другая девушка шла позади с грудями, пронзенными ножом. Сквозь ноздри девушки продернули шнурок, за который ее вели. Изобретательность мучителей не знала границ.

На следующий день мы присутствовали на кровавом жертвоприношении и встретились с вождем ашанти. Он сидел в позолоченном деревянном кресле, посреди своей знати. Бархатные зонтики с огромными медными рукоятками, как балдахин, закрывали их. Вокруг выстроилась свита из стражников и слуг, державших золотые мечи, серебряные и золотые блюда, курительные трубки и шелковые флаги. Выставленные сокровища варваров слепили взгляд. Это было богатство вождя ашанти, накопленное на огромные доходы от работорговли. Переводчик сообщил, что вождь продал свыше десяти тысяч рабов с последнего сезона дождей, чуть больше пяти месяцев назад. И это помимо стольких же убитых негров во время охот за рабами и жертвоприношений.