Текст книги "История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности"

VII. Ионийская наука в VI в

Историкам науки может показаться, что в трех предыдущих главах очень мало собственно науки – как они ее понимают; они могут также с удивлением отметить, что в первых главах науки гораздо больше. Эти наблюдения совершенно уместны. Гомеровские времена стали одной из величайших литературных эпох прошлого, однако научными они не были. Тогда чрезвычайно интересовались декоративными видами искусства, которые украшают жизнь, а также прикладными искусствами, сопутствующими благополучию. Однако тяга к знанию ради самого знания почти не прослеживается. Впрочем, сравнение гомеровской культуры с предшествовавшими ей восточными культурами будет не совсем справедливым. Эпоха Гомера продолжалась всего несколько веков, в то время как (догомеровские) египетская и вавилонская цивилизации развивались вдесятеро дольше. Собственно говоря, та эпоха стала лишь литературным предисловием к веку греческой науки.

Говоря о как будто внезапном появлении таких шедевров, как «Илиада» и «Одиссея», совершенных и завершенных, как сама Афина, выскочившая, по словам Пиндара, «из отчего темени с бескрайним криком»[28]28
  По изданию: Пиндар, Вакхилид. Оды. Фрагменты. М., 1980.


[Закрыть], чаще всего употребляют слово «чудо». Зарождение и развитие греческой науки на протяжении трех веков объяснить не проще, поэтому для выражения восхищения и некоторого замешательства уместно снова вспомнить о чуде. Более того, в течение того короткого периода (VI–IV вв. до н. э.) было сделано столько разнообразных, неожиданных и имевших далекоидущие последствия научных открытий, что оставшееся место в книге следует посвятить именно им.

Речь в этой и следующей главах пойдет о зарождении греческой науки. Она появилась в VI в. в Ионии. Читатель наверняка вспомнит, что «Илиада» написана на диалекте, близком к ионийскому, и в ней отражены нравы и обычаи, характерные для упадка минойского периода. Связь Ионии и страны Миноса не случайна. Первыми ионийцами в основном были переселенцы с Крита. Мы назвали гомеровскую эпоху микенским возрождением; можно сказать, что и ионийская философия, о которой мы сейчас поговорим, стала плодом долгих усилий, не только греческих, но и минойских.

Иными словами, ионийскую философию, как и поэзию Гомера, следует – или, по крайней мере, можно – считать вершиной, а не началом. Впрочем, ссориться из-за определений не стоит, ибо каждый расцвет в первую очередь служит новым началом. Кроме того, основополагающий вопрос остается неизменным. Как случилось, что греческая наука зародилась именно в Ионии? Одних географических предпосылок недостаточно, так как условия по обе стороны Эгейского моря примерно одинаковы. Расовые объяснения также не выдерживают критики: в различных частях одного и того же региона можно найти тот же народ или ту же смесь народов. Возьму на себя смелость предложить два социальных фактора. Во-первых, ионийские колонисты были представителями избранной группы людей, которые жили в новой политической обстановке, во многом созданной ими самими по своему вкусу. Скорее всего, они были людьми смелыми, изобретательными, непринужденными и относительно свободными от предрассудков. Их успех сравним с успехом других колонистов гораздо более позднего времени, отцов-пилигримов, которые в 1620 г. обосновались в Новой Англии, и отчасти объясняется так же. Ионийские пилигримы основали на западном побережье Азии Новый Крит; этому Новому Криту суждено было стать колыбелью Новой Греции. Во-вторых, западное побережье Анатолии было идеальным местом для смешения идей и культур, что подталкивало к действию. До тех пор пока люди ведут инертное существование в тех же деревнях, где жили их предки, они не склонны задаваться вопросами, ибо каждый вопрос уже был задан до них, и на него был получен ответ; смысла беспокоиться больше нет. Когда же представители разных народов и разных традиций собираются вместе, самые умные из них рано или поздно понимают: помимо одной точки зрения на вещи и на решение проблем существуют и другие. Самые умные даже сомневаются в том, что принятые предками решения верны. Кроме того, они могут усомниться в том, что предки принимали как данность. В ионийские гавани заходили не только греческие, финикийские и египетские суда. Они были перевалочными пунктами для анатолийских караванных путей, посредством которых получали связи со всей Азией. Таким образом, в Ионии создавались необычайно благоприятные условия для развития науки; для того чтобы научные идеи получили развитие, требовались лишь люди, наделенные достаточной одухотворенностью. Такими людьми стали ионийцы, которые уже продемонстрировали свою гениальность в поэзии. В конце VII в. настало время снова доказать свою гениальность в новой области, в науке, натурфилософии или «физиологии», как они ее называли. И они доказали свою гениальность.

Их успех, вещественный и интеллектуальный, оказался настолько велик, что долгое время «варвары» (то есть народы, не говорящие по-гречески) употребляли слово «ионийский» для обозначения всех греков, как позже мусульмане называли всех латинян-христиан «франками», а жители Южной Америки называли своих северных соседей «янки».

Прежде чем рассматривать достижения ионийцев, имеет смысл вкратце очертить картину мира, существовавшего в тот период (VII–VI вв.). Читатели уже имеют некоторое представление о маленьком ионийском мире, а также эгейском, египетском, вавилонском и других. Все эти миры были разными, но по сути не слишком отличались друг от друга. Выражение «один мир» – не изобретение американского политика У. Уилки. Весь мир уже тогда был единым до такой степени, что его части сообщались между собой. В эпоху, о которой идет речь, сообщение было во многом налажено сравнительно неплохо, что не исключало многочисленных различий. Воспользуемся физической терминологией. Один мир был не изотропен по отношению к общественным отношениям (как не изотропен сейчас и не будет изотропным никогда). Скорость и простота сообщения ни в коей мере не были одинаковыми во всех направлениях; поэтому одни части взаимодействовали лучше, чем другие. Так естественным образом складывались всевозможные группы и подгруппы.

Неплохо задаться вопросом, что происходило в других частях мира в то время, когда греческая наука в Ионии переживала инкубационный период. Для начала заметим, что Средиземноморье – всего лишь очень малая часть мира (достаточно взглянуть на глобус), а Иония – крошечная территория в этой малой части (на глобусе ее почти не видно). Позже мы довольно часто будем возвращаться к Ионии и Средиземноморью; пока же давайте оглянемся по сторонам. Египетское и вавилонское настроения уже были вкратце описаны, но была страна, расположенная к Ионии ближе, чем Египет и Месопотамия, и она была настолько же чужой грекам, как и двум вышеупомянутым цивилизациям, – земля Ханаан, или Палестина. К концу VII в. многие Книги пророков (Амоса, Осии, Михея, Исайи, Езекииля, Цефании, Иеремии, Наума, Аввакума) составлены, а Пятикнижие (или Тора) и книги Самуила – завершены. К Самуилу мы вернемся позже; сейчас давайте обсудим Книги пророков и Тору и сравним их с сочинениями Гомера. По сравнению с различными способами мышления разница между двумя языками, древнееврейским и греческим, мала. Древнееврейский пророк был провидцем; древнегреческий рапсод – поэтом и сказителем. В то время как рапсод иногда обращался к богам и героям, как к обычным смертным, пророк говорил от имени Бога, во имя единого Бога и вечного правосудия. Контраст настолько велик, что общение между евреями и ионийцами, вероятно, было сведено к минимуму.

Должно быть, в караванах, которые приходили в Милет по суше, или на судах, ходивших в низовьях Меандра, были купцы с более далекого Востока. Бывало, купцы встречали странников с берегов реки Галис (Кызылырмак), с верховьев Евфрата и Тигра – или из более дальних областей. Таким образом, ионийцы кое-что знали даже об Иране. В Иране тогда (или гораздо раньше) жил великий пророк, Заратуштра (которого греки позже называли Зороастром). Зороастрийское учение содержит как монотеистические, так и дуалистические черты. Бог иранцев, как и бог евреев, был персонификацией, точнее, ипостасью добра, справедливости и чистоты. Вероятно, ионийцы, даже если они действительно получили общие представления о нем (что сомнительно), уделяли ему не больше внимания, чем еврейскому богу. В то время такие вопросы их не занимали. Это не значит, что их не трогало все, что истинно, правдиво, справедливо, чисто, красиво или пользуется авторитетом. Просто на подобные вещи они смотрели под другим углом.

Видимо, сообщение с Индией шло по различным каналам. Проще всего было попасть в Индию через Персидский залив и Евфрат. В VI в. в Индии появились два великих пророка, Будда и Махавира; оба проповедовали учение о том, как стать хорошими. В тот же период дальше на востоке, в Китае, появились еще два пророка, Лао-цзы и Конфуций. Сейчас достаточно отметить, что все они появились примерно в одно время, поскольку невозможно описать буддизм, джайнизм, даосизм или конфуцианство в нескольких абзацах. Лучше предложить читателю изучить эти темы в другом месте, настолько подробно, как они (и он) того заслуживают. Главное, что в тот самый период, когда в Ионии зародилась «физиология», в Палестине, Иране, Индии и Китае существовали пророки и провидцы, нравственные наставники. Их территории и охват были бесконечно больше, чем территория первых «физиологов», но они пользовались таким же успехом. Все они, и пророки, и первые ученые, не сознавая того, сообща стремились вознести человечество на более высокий уровень, ближе к богам и дальше от животных.

Судя по всему, у азиатских пророков и греков было очень мало точек соприкосновения. В лучшем случае сообщение сведено к намекам. Эти намеки проскальзывают в форме слов или фраз, которые перешли из одной литературы в другую (например, египетские образы в Псалтири). О некотором сближении говорят и декоративные мотивы в изобразительном искусстве (например, египетские мотивы в изделиях из слоновой кости в Самарии или в памятниках эпохи Ахеменидов в Пасаргаде). Некоторые аллюзии, которые встречаются в греческих фрагментах, будут приведены ниже, если появится особая причина их упомянуть. В нашем повествовании они не играют особой роли. Необходимо помнить одно: Иония была крупным центром сообщения между Востоком и Западом. Критяне-колонисты нашли в Ионии превосходные условия не только для материального процветания, но и для развития мысли. Катализаторам не нужно быть громоздкими, и их действие не пропорционально их массе. В Ионии процесс ускорялся посредством египетского и азиатского ферментов. Прогресс – всегда результат компромисса между традицией и авантюрой. В Ионии эгейские традиции оживили заморские новшества, новые свободы и новые ограничения.

Сосредоточим внимание на главной гавани и богатейшем рынке Ионии – Милете. Милет, Миунт, Приена, Самос, Эфес, Колофон, Лебедос, Теос, Эрифры, Хиос, Клазомены и Фокея, двенадцать главных городов Ионии, временами образовывали конфедерацию. Первые три города располагались на побережье Карии, остальные – на побережье Лидии (севернее Карии). Эолийская (а не ионийская) колония Смирна была завоевана Колофоном около 688 г. и после того оставалась ионийским городом. Критяне-колонисты назвали свое поселение Милетом в честь более раннего Милета, расположенного в северо-восточной части Крита. «Новый» Милет стоял на треугольном известняковом мысу между двумя заливами, недалеко от устья реки Меандр. С течением времени заливы превратились в болота из-за отложений ила меняющегося русла в низовьях реки; нынешнее русло почти окружает место, на котором располагался античный город. Его тогдашнее местоположение идеально подходило для мореплавания и торговли. Город, выходящий на море, словно огромный корабль, был хорошо защищен различными островками и горными грядами. В одну из четырех гаваней без труда заходили суда с Родоса или дальше с юга, из Финикии или Египта. Суда с запада проходили через Кикладские острова и Спорады, Хиос, Лесбос или Дарданеллы. Конечно, сухопутное сообщение было не таким удобным, но благодаря морской торговле милетский рынок настолько прославился, что караваны находили туда дорогу, невзирая на риск и дорожные расходы. Более того, сельскохозяйственных ресурсов соседних полей и садов вполне хватало для того, чтобы кормить город. И даже если Милет не экспортировал продукты, там вполне могли себе позволить поставлять провизию на отбывающие корабли. Вероятно, важными статьями торговли были оливковое масло и инжир. В близлежащих областях приобретали лен и шерсть; торговля шерстью шла настолько хорошо, что Милет ею прославился. Кроме того, уже с VII в. до н. э. была известна милетская керамика.

Главный караванный путь не заканчивался в Милете. Он шел через Сарды, крупный рынок на материке. Из Сард легче было добраться до других гаваней – таких как Кима, Фокея, Смирна или Эфес. Милет же находился немного южнее. Сарды, столица Лидии, были настолько процветающим городом, что богатство одного из их последних царей, Креза, и до наших дней считается легендарным. Некоторые товары, поступавшие в Сарды из Вавилона и Персии, перенаправлялись в Милет.

Однако источником богатства и величия Милета была морская торговля. Ей способствовали многочисленные милетские колонии на побережье Пропонтиды и Понта Эвксинского, то есть Мраморного и Черного морей. Некоторые из этих колоний возникли в VIII–VII вв. до н. э. Город Навкратис в дельте Нила также изначально был милетской колонией; хотя его основали еще в VII в., расцвет Навкратиса случился после перестройки при пятом фараоне XXVI династии, Амасисе II, правившем в 569–525 гг. Милетские купцы, имевшие фактории в Навкратисе, собирали всевозможные египетские и африканские товары, многие из которых на кораблях переправлялись в Милет для дальнейшей перепродажи. К этому мы еще вернемся.

Давайте вначале закончим с кратким очерком истории Милета. После того как Кир, победив Креза (546), захватил Лидию, Иония попала под персидское владычество. Милет существовал в более мягких условиях, чем другие города; ему позволили сохранить минимальную независимость. Нам очень хорошо понятны такие нюансы в свете событий недавней европейской истории. Персы рассчитывали на лучшие результаты от «свободного» сотрудничества Милета, чем можно было получить после его подчинения. Древний город выгоднее было доить, чем душить. В самом деле, Милет какое-то время процветал и при персах, но достаточно легко представить растущее раздражение греческих купцов своими персидскими хозяевами. Города Ионии, возглавляемые Милетом, подняли мятеж. После подавления мятежа в 494 г. город был разрушен. Его освободили в сражении при Микале (хребет Самсун севернее Меандра) в 479 г., когда греки разбили персидский флот, но былую славу город себе так и не вернул.

Вернемся к середине VI в., времени до персидского завоевания, когда Милет считался богатейшим торговым городом восточного Эгейского региона и главным распределительным центром товаров между Ионией и греческими островами, Финикией, Египтом, Черным морем и (в меньшей степени) Месопотамией и странами, лежащими дальше на востоке. Милетскую керамику VII–VI вв. находили в Египте, на островах, в Анатолии, на юге нынешней России.

Милетские моряки и купцы наверняка приобрели значительные познания о тех частях света, куда их вели дела. Должно быть, они познакомились с великим множеством стран, народов, верований, языков и обычаев. Великолепная сцена и актеры были готовы. Нет ничего удивительного в том, что критяне или греки, с присущими им пытливостью, фантазией и любопытством, что нам известно из Гомера, задавались множеством вопросов. Помимо того, они начали собирать и классифицировать ответы на свои вопросы. Таким образом, они подготовились к новым исследованиям во многих областях – астрономии, в физике, математике, географии, картографии, антропологии, биологии и медицине.

Естественно, наши познания о том начальном этапе очень смутны и неопределенны. Сочинения первых физиологов дошли до нас лишь в позднейших пересказах, часто невнятных. Разительный контраст с Египтом и Вавилоном! Наши познания о науке в этих странах основаны на доступных нам непосредственно подлинных документах того времени, сохраненных на папирусах или глиняных табличках. К сожалению, приходится мириться с тем, что есть, и извлекать максимум из доступных нам сведений. Все древние обрывки ионийских мыслителей, прямые или косвенные цитаты из их утерянных произведений бережно собирались, анализировались и подвергались критике. Ниже мы воспользовались данными доксографии (изложение мнений и воззрений древних ученых и философов в работах позднейших авторов); иногда (где это можно сделать кратко) мы вкратце опишем и датируем суть учения. Однако невозможно привести все критические взгляды на то или иное учение, не истощив наших возможностей и терпения читателей.

Начиная с 1899 г. в Милете велись раскопки силами Берлинской академии, под руководством Т. Виганда (1864–1936); после 1906 г. было опубликовано много отчетов о раскопках.

Зарождение ионийской науки с самого начала было окружено легендами и мифами. Хорошей иллюстрацией служит легенда о Семи мудрецах, которая взывает к народной фантазии и, как всякая удачная легенда, встречается во многих вариантах (рис. 38).

Рис. 38. Титульная страница первого(?) греческого издания «Пословиц семи мудрецов». Париж, 1554

Приведем один из них. Примерно в начале VI в. жили и процветали семь человек, известные своей мудростью в философии и политике (hoi hepta sophoi – Фалес Милетский, Клеобул Родосский, Биант Приенский, Питтак из Митилены, Солон Афинский, Периандр, второй тиран Коринфа, и Хилон из Спарты (рис. 39). Отметим, что среди мудрецов встречаются четыре имени с азиатского побережья или островов (первые четыре в моем перечне) и три представителя материковой Греции. Перечень мудрецов разнится от автора к автору; он всегда ограничен семью именами, но только четыре присутствуют как будто у всех: Фалес, Биант, Питтак и Солон, то есть три жителя Востока против одного жителя Запада. Среди имен, включенных в другие перечни, можно найти скифского принца Анахарсиса и критянина Эпименида, Рипа ван Винкля своего времени. Оба они подходят с хронологической точки зрения.

Рис. 39. Страницы из первого латинского издания Dicta septem sapientum Graeciae. С. 1477–1487. Выбранные страницы содержат высказывания Фалеса и Хилона на Олимпийских играх. Платон был первым, кто включил Хилона Лакедемонянина в число Семи мудрецов

В другие перечни включены люди, жившие в другое время, например, Эпихарм Косский (540–450), Анаксагор (500–428) и даже такие мифологические персонажи, как Орфей. Кем бы ни были семь мудрецов, они, по общему мнению, воплощали античную мудрость. Подобно пословицам (gnomai, apophthegmata, sen-tentiae), они выражали эту мудрость по-своему. Несколько таких пословиц и афоризмов приписываются им с очень раннего времени. Так, считается, что Фалесу принадлежит изречение «Познай самое себя» (gnothi sauton); Солону – «Ничто не слишком» (meden agan), Питтаку – «Пользуйся возможностью» (cairon gnothi) и так далее. В других преданиях, как пишет Геродот, некоторых мудрецов связывают с Крезом, что не совпадает с хронологией (Крез жил во второй трети столетия), зато характеризует народные предпочтения: мудрейших людей вполне естественно было соединить с величайшим царем.

Один представитель этой группы – можно назвать его одним из основателей, так как его имя присутствует в любом перечне и обычно возглавляет его, – Фалес Милетский. Он представляет для нас очень большой интерес, ибо его считают первым из греческих «физиологов» и, возможно, первым во всемирной истории.

Фалес Милетский

Угадывая, какую опасность представляет для их страны крепнущая персидская держава, два мудреца, Фалес и Биант, посоветовали ионийским городам держаться вместе и учредить генеральный совет в Теосе. Судя по этой и другим легендам, Фалес был человеком практическим, своего рода Франклином своего времени. Говорят, по происхождению он был финикийцем, что вполне вероятно, но свидетельством тому служит лишь слово Геродота. Фалес родился около 624 г. и жил до 548 или 545 г. то есть мог прожить достаточно долго для того, чтобы стать свидетелем персидского завоевания, которое он пытался предотвратить.

Возможно, некоторые познания и склонности он мог получить от своих предков-финикийцев; кроме того, он мог получить их от ионийцев, которые к тому времени стали богатым и искушенным, пусть и не слишком сплоченным, народом, знакомым со многими ремеслами. Что могли противопоставить эти процветающие, но разобщенные люди своим властным и воинственным соседям? В Милете, конечно, было чему поучиться, но этого оказалось недостаточно пытливому юноше. Он отправился в Египет, где его особенно привлекли новые астрономические и математические идеи.

Должно быть, его популярность была велика, поскольку его считали одним из Семи греческих мудрецов; его имя включалось во все перечни мудрецов, и в целом его упоминали первым. Как ни странно, его слава главным образом связана с достижением, которое нам сейчас придется дискредитировать, хотя его подлинность считалась незыблемой вплоть до наших дней.

Почти неизменная легенда (она то и дело всплывает в различных изданиях, вопреки логике и фактам) заслуживает того, чтобы ее рассказали. Более того, ее необходимо рассказать, поскольку, не рассказав, ее невозможно опровергнуть. Легенда известна издавна; первое упоминание принадлежит Геродоту. Лидийцы и мидяне воевали долгое время. Верх одерживали то одни, то другие, однако ни одной стороне не удавалось одержать решающей победы. И вот 28 мая 585 г., когда две армии стояли друг против друга, произошло солнечное затмение, предсказанное Фалесом. Затмение произвело такое впечатление на обоих царей, что они прекратили борьбу. Благодаря усилиям двух миротворцев, киликийца Сиеннесия и вавилонянина Лабинета, правители Лидии и Мидии принесли клятву примирения и скрепили ее узами брака (поженив своих детей). Говорят, что Фалеса в 582 г. провозгласил мудрецом Дельфийский оракул; считается, что такой чести он был удостоен благодаря предсказанному им затмению.

Легенда красивая, но верить ей уже нельзя. Предполагалось, что древние вавилоняне открыли сарос, период, позволивший им предсказывать солнечные затмения. Фалес слышал об этом в Египте и мог даже наблюдать солнечное затмение 603 г. или слышать рассказы о нем. Значит, следующее затмение произошло или могло произойти через 223 синодальных месяца или через 18 лет 11 дней, то есть в 585 г. Как мы объясняли выше, сейчас историки древней астрономии сходятся в том, что вавилоняне не могли открыть такой период до V или IV в. Поэтому Фалес не мог узнать о нем от них. Однако необходимо помнить, что вавилоняне и, возможно, египтяне проводили наблюдения в течение очень долгого периода времени. А может, Фалес просто удачно угадал? Даже с этим трудно согласиться. Геродот описывает события очень серьезно: «Это солнечное затмение предсказал ионянам Фалес Милетский и даже точно определил заранее год, в котором оно и наступило»[29]29
  Геродот. Кн. I, 74.


[Закрыть]. Означают ли слова Геродота, что Фалес мог определить лишь год затмения, но не день? Но в таком случае психологический эффект его предсказания был бы утрачен.

Придется заключить, что Фалес не мог предсказать солнечное затмение 28 мая 585 г., потому что ему недоставало необходимых знаний. Однако он сам мог утверждать, что предсказал затмение, или его спутников убедили в том, что он его предсказал. Сейчас с нашей стороны безрассудно утверждать, что он предсказал затмение; еще безрассуднее полагать, будто он понимал смысл явления. Объяснение, с которым знакомы мы, было бы непонятно Фалесу, так как он считал Землю диском, который плывет по поверхности океана.

Возвращаюсь к сравнению Фалеса с Франклином. Оба жили в благоприятной среде; обоим были свойственны восприимчивый ум и природная практичность. Поездка Фалеса в Египет сродни поездке Франклина в Англию. Оба они жадно впитывали все происходящее в Старом Свете и привезли с собой назад знания, которые сочли полезными. Франклин привез с собой сведения об электричестве, а Фалес – об астрономии. Согласитесь, это тоже немалое достижение.

Фалес был первым греческим математиком и первым греческим астрономом. В Египте он узнал не только о периодической повторяемости затмений. Он усвоил и ряд геометрических понятий. В силу своей практичности он усвоил факты и отбросил суеверия. Затем он попытался применить полученные знания, то есть решить такие задачи, как измерение высоты здания или вычисление расстояния корабля от берега. Как именно он решал эти задачи, нам точно не известно, поскольку возможны разные решения, подразумевающие сравнение подобных треугольников. Гораздо примечательнее, что Фалес не остановился на достигнутом. Будучи не только практичным, но и рационально мыслящим, он стремился объяснить свои решения, что привело его к открытию геометрических принципов и науки геометрии.

Ему приписывают ряд геометрических теорем: 1) диаметр делит круг на равные части; 2) углы при основании равнобедренного треугольника равны; 3) вертикальные углы равны; 4) вписанный угол, опирающийся на диаметр, является прямым; 5) стороны подобных треугольников пропорциональны; 6) имеет место равенство треугольников по одной стороне и двум прилегающим к ней углам. Знал ли Фалес все эти и подобные им теоремы? Мог ли он доказать их, а если нет, откуда он их узнал? Ответы на эти вопросы мы не знаем. Наверняка известно одно: Фалес стал первым человеком, понявшим необходимость геометрических теорем. Здесь заключен своего рода парадокс, ведь чуть выше мы утверждали, что Фалес, подобно Франклину, был человеком практическим. И все же его главная интеллектуальная заслуга заключалась в признании, что недостаточно решить задачи, необходимо осмыслить решения. Парадокс легко устраняется. Фалесу хватало интеллекта понять, что методика важнее отдельных, частных решений. А методика подразумевает принципы или, как говорят в геометрии, теоремы.

Еще один неисчерпаемый повод для дискуссий: был ли Фалес в самом деле первым геометром (в научном смысле слова), или его предшественниками были египтяне? Едва ли можно ответить на этот вопрос, поскольку мы слишком многого не знаем. Мы не знаем, как египтяне или ионийцы решали геометрические задачи. Ясно одно. Греческая традиция приписывает изобретение первых геометрических теорем Фалесу. К тому времени египтяне давно достигли своих высот. Труды Фалеса, основанные на трудах египтян, открывали новые возможности развития, которые постепенно вели к «Началам» Евклида и всем чудесным геометрическим плодам наших дней.

По словам Аристотеля («О душе»), Фалес считал, что «магнит имеет душу, так как движет железо». Если это верно, Фалес знал одно из свойств магнитного железняка. Таким образом, его можно назвать первооткрывателем магнетизма. Предания, по которым он считается первооткрывателем электричества, не выдерживают критики, и мы предпочитаем их опустить.

Практические успехи Фалеса в области астрономии, геометрии и магнетизма могли подхлестывать его интеллектуальные честолюбивые замыслы. Первый ученый западного мира, он как будто предвидел преувеличенный оптимизм физиков Викторианской эпохи. Ему недостаточно было рационализировать решение геометрических задач. Он хотел объяснить сам мир, не так, как его по-детски наивные предшественники, которые делали это при помощи мифов, а в конкретных, поддающихся проверке терминах. Разве нельзя, думал он, определить природу (physis) или материю мира? Из чего состоит материальный, вещественный мир?

На первый взгляд, вывод Фалеса о том, что изначальной субстанцией является вода, может показаться фантастическим, но он становится куда убедительнее, если рассмотреть его подробнее. Вода – единственная известная человеку субстанция, которая без труда принимает три состояния: твердое, жидкое и газообразное. Нетрудно понять, что пар, вырывающийся из чайника, – та же субстанция, что и вода, количество которой в чайнике постепенно уменьшается; что лед и снег, которые можно найти в горах, попав в более теплое место, превращаются в воду; нетрудно найти связь между облаками, туманом, росой, дождем, градом и водой из морей и рек. Вода в том или ином состоянии как будто встречается повсюду. Не будет ли слишком большой дерзостью представить, что она может встречаться и в скрытых формах? Более того, жизнь без воды невозможна, и наоборот: там, где появляется вода, может возникнуть жизнь, изобилие жизни. Люди, живущие во влажном климате, возможно, не испытывают потребности в воде, но на берегах Средиземного моря, где летом все пересыхает и где не понаслышке знают о том, что такое пустыня или полупустыня, первые благодатные дожди и возрождение природы внушают одновременно восторг и благоговейный трепет. Наконец, тот же вывод подразумевают и многие древние предания. Фалес, как и Гомер, полагал, что земля окружена океаном. Его физические воззрения не конфликтовали ни с мифом об Океане, ни с египетской космологией. Возможно, он начинал рационально осмысливать и трактовать древние мифы. Существует также вероятность, что на него оказали влияние вавилоняне, которые считали воду существующей вечно первопричиной; слово, которым они обозначали воду, изначально обозначало голос, громкий крик (что предполагает сравнение с греческим словом logos, но не будем предвосхищать события).

В то время как евреи принимали без доказательств нравственное единство космоса, ионийские «физиологи», первым из которых был Фалес, принимали без доказательства его материальное единство. Умозаключение Фалеса о том, что изначальной субстанцией является вода, было преждевременным, однако его нельзя назвать ни нелепым, ни безответственным. Рассмотрев все доступные ему факты, Фалес пришел к выводу: если есть некая изначальная субстанция, скорее всего, ею является вездесущая и дарящая жизнь вода.

Историки, настроенные философски, не без интереса отметят, что к такому же выводу более чем через 1200 лет придет мусульманский пророк. В самом деле, Аллах поведал Мухаммеду: «Неужели неверующие не видят, что небеса и земля были единым целым и что Мы разделили их и сотворили все живое из воды?»[30]30
  Коран, 21: 30.


[Закрыть]Возможно, представления Фалеса проникли в голову Мухаммеда, но такой перенос совсем не обязателен. У Пророка было не меньше возможностей, чем у Фалеса, наблюдать бесплодную пустыню, которая оживает и расцветает после дождя. Оба они сделали одно и то же умозаключение, но выразили свои выводы по-разному, в соответствии с темпераментом. Мухаммед был провидцем и пророком (подобно его еврейским предшественникам). Фалес же был ученым. Очень типично: хотя Фалес на двенадцать веков старше Мухаммеда, нам он гораздо ближе.