Текст книги "История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности"

Последнюю легенду лучше всего рассказать словами самого Аристотеля: «…рассказывают, он [Фалес], предвидя на основании астрономических данных богатый урожай оливок, еще до истечения зимы раздал в задаток имевшуюся у него небольшую сумму денег всем владельцам маслобоен в Милете и на Хиосе, законтрактовав их дешево, так как никто с ним не конкурировал… Когда наступило время сбора оливок и сразу многим одновременно потребовались маслобойни, он, отдавая маслобойни на откуп на желательных ему условиях и собрав много денег, доказал, что философам при желании легко разбогатеть, но не это является предметом их стремлений» [31]31
  Аристотель. Политика, I, 1259А.


[Закрыть].

Аристотель старался рассказать историю получше, чтобы оправдать своего предшественника, но мне не нравится думать, что философ стремился разбогатеть только ради того, чтобы доказать, что он на это способен. Такая мотивация кажется безрассудной и неискренней. Не проще ли предположить, что Фалес пошел на такой труд, потому что ему нужны были деньги и потому что в глубине души он мечтал разбогатеть? Кстати, это было очень по-ионийски и очень по-гречески. Судя по другим примерам, а также по другим историям о самом Фалесе, «мудрецы» античной Греции не были святыми не от мира сего; они были людьми довольно практичными и умными. Греки в целом любили деньги. Скопив крупные состояния, многие из них охотно помогали своим близким и землякам. В рассказе Аристотеля описывается жадность Фалеса, но не упоминается его щедрость; вот почему рассказ кажется неубедительным. Возможно, мы любили бы Аристотеля больше, если бы он был более беспристрастным, но придется попытаться видеть его таким, каким он был.

Анаксимандр Милетский

Анаксимандр (ок. 610–545), сын Праксиада, был согражданином и спутником (polites cai etairos) Фалеса. Его называли учеником Фалеса, но это можно понимать лишь в самом широком смысле слова. Нам неизвестно, преподавал ли Фалес официально, но, поскольку Анаксимандр был на пятнадцать лет моложе, он наверняка получал от Фалеса какие-то указания и подсказки. Как мы вскоре увидим, их взгляды различались, однако, в отличие от большинства граждан Милета, их объединяли любознательность и большое желание объяснить природу вещей. В этом, и только в этом смысле можно говорить, что Анаксимандр продолжил труды Фалеса. Ближе к концу жизни он написал трактат Peri physeos («О природе вещей»), первый трактат по натурфилософии в истории человечества. Его еще можно было видеть во времена Аполлодора Афинского (II – 2 до н. э.), но до нас дошло всего несколько строк. Прежде чем обсуждать философию или общую физиологию Анаксимандра, уместно будет объяснить более конкретные достижения, которым была посвящена его жизнь.

Свою лучшую научную работу он проделал в области астрономии при помощи простого инструмента, гномона. Этот инструмент изобрели в Вавилоне и Египте, но он настолько прост, что Фалес, Анаксимандр или даже древние греки могли изобрести его независимо. Гномон представляет собой просто палочку или шест, вертикально воткнутые в землю; можно воспользоваться также колонной, построенной для этой или для любой другой цели. Если бы египетские обелиски стояли на достаточном удалении от других построек, они были бы идеальными гномонами. Любой умный человек, воткнув копье в песок, мог заметить, что его тень в течение дня изменяет свое положение и длину. Гномон в его простейшей форме систематизировал такой поверхностный опыт. Вместо копья посередине горизонтальной плоскости вертикально ставился и закреплялся шест; его ставили вдали от других объектов, чтобы тень можно было видеть отчетливо с рассвета до заката. Астроном (человек, который систематически пользуется гномоном, заслуживает этого титула) наблюдал за тенью в течение года и замечал, что она короче всего в полдень, причем этот минимум меняется день ото дня; тень короче в одно время года (во время летнего солнцестояния) и длиннее полгода спустя (во время зимнего солнцестояния). Более того, по длине тени гномона и величине солнечного склонения в астрономический полдень того или иного дня можно было определить широту места.

Анаксимандр или любой другой астроном – вавилонский, египетский, китайский или греческий, – который проводил такие наблюдения день за днем, должен был задавать себе множество вопросов. Почему в полдень тень растет за полгода от кратчайшей до длиннейшей, а затем процесс повторяется в обратную сторону – и так далее, год за годом? И как азимуты теней сравнимы с их длиной? Он заметил, что крайние точки на рассвете (или на закате) соответствуют кратчайшим и длиннейшим полуденным теням (то есть времени солнцестояния). Если отметить крайние западные положения тени на восходе в дни двух солнцестояний, среднее положение между двумя этими крайними точками соответствовало равноденствию. Сходные наблюдения можно было производить и на закате, и они приводили к сходным умозаключениям, подтверждавшим первые. Направление тени на закате во время равноденствия было коллинеарно, но противоположно направлению тени на восходе в тот же период.

Короче говоря, гномон позволял астроному рассчитать продолжительность года и дня, найти стороны света, определить меридиан, истинный полдень, дни солнцестояния, а позже – равноденствия и продолжительность времен года (рис. 40).

Рис. 40. Гномон. Рисунок призван освежить знания читателей. Гномон стоит в точке О; максимальная и минимальная тени OS₁ и OS₂ отбрасываются в полдень в дни летнего и зимнего солнцестояний. Соответствующие углы a₁ и a₂ указывают на солнце в зените в эти дни. Когда солнце проходит равные расстояния к северу и югу от экватора, серединой двух расстояний до зенита является угол между экватором и зенитом; это также наклонение зенита в точке O или широта в точке O. Таким образом, φ = ¹/₂ (a₁ + a₂). Наклон эклиптики ω определяется уравнением ω = ¹/₂ (a₁ – a₂)

Таким образом, простейшее орудие сделало возможным сравнительно большой объем точных сведений! Требуется некоторое воображение для того, чтобы оценить, что можно и что нельзя было сделать с помощью гномона во время Анаксимандра. Анаксимандр считал Землю плоским диском или бубном (толщина которого составляла примерно треть от диаметра), подвешенным в пространстве, окруженным океаном и огромными кольцами (солнечное, лунное и звездное). Мысль о (земной) широте не могла прийти ему в голову, но он способен был в общих чертах предсказать наше понятие наклонения орбиты. Более того, он мог видеть, что Солнце каждый день движется на плоскости и описывает полукруг с востока на запад, проходя высшую точку (зенит) в полдень. Угол этой плоскости по отношению к горизонту менялся день ото дня; он был наименьшим в день зимнего солнцестояния (когда полуденная тень была кратчайшей); плоскость достигала среднего положения в дни равноденствия (когда Солнце поднималось на востоке и садилось на западе). Угол между двумя крайними положениями солнечной плоскости (эклиптики) вдвое больше, чем угол, который мы называем наклоном эклиптики. Возможно, Анаксимандр умел измерять эти углы, но было бы заблуждением считать, что он открыл наклон эклиптики (то есть угол между эклиптикой и экватором), потому что понятие экватора было для него столь же непостижимым, как и понятие широты.

Очевидно, Анаксимандр не путешествовал, как Фалес; во всяком случае, в преданиях не говорится о каких-либо его путешествиях. Однако он, как говорят, создал первую карту мира. В центре его карты находилась Эллада – греческий мир. Элладу окружали другие части Европы и Азии; внешнюю границу образовывал океан. Возможно, именно на эту карту ссылается Суда (крупнейший этимологический словарь на греческом языке, составленный во второй половине X в. в Византии) со словами «геометрические очертания», которые были неверно истолкованы как «пособие по геометрии» (в обычном смысле слова). Необходимо с осторожностью относиться к греческим терминам, заимствованным другими языками; например, слова «география» и «геометрия» этимологически близки, но представляют весьма различные области науки. Возможно, карту Анаксимандра считали первым пособием по геодезии, и она неизбежно изобиловала неточностями.

Мы подошли к особенности, которая занимает самое главное место в истории греческой философии, – представлениям Анаксимандра о мире. Данные представления мы приберегли на конец, чтобы подчеркнуть конкретность его мышления. Анаксимандра лучше всего представлять астрономом, который с переменным успехом старался решить определенные задачи и экстраполировать свой опыт и свои знания на всю Вселенную. Свои взгляды он изложил в трактате, написанном в возрасте 64 лет. Возможно, к написанию трактата его подтолкнул пример старшего современника, Фалеса. Представление Фалеса о том, что вода является первоосновой, было весьма привлекательным, однако у него имелись очевидные недостатки. Как вода может превратиться в землю, дерево или железо? Какой еще принцип можно было предложить? Ясно, что из всех видов материи вода, повсеместная, изменчивая и многообразная, казалась самой лучшей. Тем не менее на роль первоосновы вода не подходила.

Анаксимандр вышел из тупика, найдя прибежище в абстракции, в слове. Философы и даже некоторые ученые повторяют одно и то же снова – к своему удовлетворению и, очевидно, к удовлетворению их читателей. Анаксимандр не отменил идею Фалеса о вещественном единстве природы, но, поскольку ни одна осязаемая субстанция не могла служить исходной, начальной (архэ) он вообразил некую неосязаемую субстанцию, которую назвал алейроном (неопределенным, беспредельным и бесконечным первовеществом). С тех пор ведутся дискуссии о природе алейрона.

Прежде чем представить нашу догадку, позвольте объяснить основные особенности космологии Анаксимандра. Не стоит слишком заботиться о точности терминологии; до нас дошло так мало от его книги, и эти обрывки настолько туманны и двусмысленны, что объяснять его взгляды точными терминами – все равно что взвешивать глину на весах высокой точности. Анаксимандр считал мир переменной системой, в которой самые тяжелые предметы, камни и земля, падают ниже всего, более легкие, такие как вода, остаются чуть выше, дым и испарения поднимаются еще выше. Такое движение по кругу вечно и служит источником вселенской силы, созидания и разрушения. Первичная субстанция, апейрон, неопределенна, поскольку в своей основе она может быть всем. Вселенная бесконечна в безграничном пространстве. Похоже, Анаксимандр различал детерминацию (например, вещества или процесса) и индетерминацию, которая не похожа ни на что нам известное или не может отличаться от всего остального. Например, нам известна разница между холодным и горячим, сухим и мокрым, но где граница? Когда что-то перестает быть холодным или сухим и становится теплым или влажным? Похоже, он также в состоянии был провести различие между безграничностью и бесконечностью; никогда нельзя дойти до конца чего-то, потому что у этого «чего-то» нет конца или потому что оно возвращается само в себя, как замкнутая кривая. Судя по всему, Анаксимандр считал время бесконечным, а пространство безграничным (во втором смысле, как поверхность сферы). Бесполезно обсуждать его представления более подробно, поскольку до нас дошли лишь отдельные фрагменты, не связанные между собой.

Тем не менее необходимо сказать несколько слов о теории жизни Анаксимандра. Он считал, что первые живые существа появились в воде и затем окружены своего рода оболочкой (phloios); позже эти живые существа обрели новое обиталище на суше, сбросили оболочку и приспособились к новому окружению (возможно, Анаксимандр имел в виду насекомых, которые вылупляются из личинок). Человек, судя по всему, произошел от других животных, потому что его период незрелости слишком долог и он слишком хрупок. Короче говоря, Анаксимандр обдумывал не только общую космологию, но и теорию органической эволюции. Он был далеким (очень далеким!) предшественником Дарвина и Лапласа!

То, что подобные мысли нашли свое выражение уже в VI в., почти невероятно, однако общий смысл дошедших до нас текстов не допускает других толкований. Ученые могут возразить, что умозаключения без доказательств или умозаключения, основанные на столь непрочных доказательствах, нельзя считать научными доводами и лучше оставить их метафизикам или поэтам. Конечно, подобные умозаключения сегодня были бы непозволительными, но нельзя забывать, что Анаксимандр пришел к ним до того, как были сформулированы цель и средства науки. Его мысли как раз готовили необходимое формулирование. Он не был ни ученым, ни метафизиком в современном смысле; он был философом и физиологом в греческом смысле. Он первым изложил некоторые основополагающие научные проблемы; его ответы оказались слишком неприкрашенными и преждевременными, но вовсе не абсурдными для своего времени.

Анаксимен Милетский

Анаксимандр несколько отклонился от милетской традиции – поиска первопричины или первичной субстанции, однако земляк и последователь Анаксимандра, Анаксимен, устранил расхождение. Расцвет сил Анаксимена, сына Эвристрата, пришелся примерно на конец жизни Анаксимандра; он умер в годы 63-й Олимпиады (528–525). Из всех его трудов до нас дошли лишь три коротких отрывка, а доксография, связанная с ним, занимает всего несколько страниц. Зато Теофраст придавал его мыслям такое большое значение, что посвятил ему особый трактат.

Прием Анаксимандра, его метафизическая концепция первоосновы, основополагающей субстанции, его, так сказать, бегство от реальности не пришлось по вкусу Анаксимену, который пытался заново внедрить физический принцип. Вода в качестве первоосновы не годилась, поскольку была слишком осязаемой, слишком ограниченной. Но как же ветер или воздух, который пронизывает все? Воздух (pneuma) вполне осязаем (разве не чувствуем мы порыв ветра?) и вместе с тем с легкостью становится почти неосязаемым. Он имеет биологические свойства, поскольку люди и животные не могут жить без дыхания, а что такое дыхание, как не воздух? Более того, воздух может сжиматься или бесконечно расширяться. Воздух достаточно материален, однако стремится стать нематериальным и даже духовным. Если верить словарям, духовное значение слова pneuma не старше Септу-агинты, однако подобные мысли должны были приходить в голову любому мыслящему человеку задолго до того времени, поскольку как семантический переход от воздуха к дыханию, а следовательно, к жизни и душе был вполне естественным.

Воздух – первичная субстанция, но он может принимать самые разные виды, сгущаясь или затуманиваясь (pycnosis) или разреживаясь и оскудевая (manosis). Анаксимен соотносил эти качественные изменения с изменениями температуры. При помощи грубого эксперимента он убедился в том, что разрежение увеличивает температуру, а сжатие ее уменьшает: если выдыхать открытым ртом, воздух будет теплым; если выдыхать, почти сомкнув губы, воздух холодный. Его отождествление воздуха с дыханием жизни было частным случаем сравнения им всего мира с одним живым организмом, например человеком. Дыхание для последнего – то же, что ветер для первого. Это стало предпосылкой понятия о малом мире, противопоставленном большому миру, которому суждено было сыграть столь важную роль в средневековой философии; это понятие и по сей день вводит в заблуждение тех, кто склонен все принимать на веру.

Хотя Анаксимен по-прежнему считал Землю и другие планеты (в том числе Солнце и Луну) дисками, которые поддерживает воздух, он первым среди греков полагал, что звезды расположены на вращающейся сфере. Тем самым он сохранял вечное вращение Анаксимандра. Планеты свободно подвешены в пространстве, а звезды прикреплены к сфере, как гвозди. Он отрицал идею (египтян) о том, что звезды и планеты проходят под Землей, но утверждал, что они вращаются вокруг Земли, как шапка вокруг головы; они исчезают из поля нашего зрения, когда заходят за горы на краю мира.

Суть представлений Анаксимена составляло подтверждение материального единства природы, выбора воздуха в качестве первоосновы, первичной субстанции, и объяснение всех явлений природы с помощью разрежения и сгущения этой субстанции. Великий ритм космоса в чем-то напоминает дыхательный ритм нашей жизни.

Для милетского духа «натурфилософии» типично, что гипотезы Анаксимена предпочли гипотезам Анаксимандра, а его взгляды считались вершиной развития предыдущих домыслов. Постепенно предыдущие воззрения вовсе забыли, а под милетской философией стали понимать философию Анаксимена. Мы к ней еще вернемся, когда речь пойдет о позднем и последнем ионийце, Анаксагоре из Клазомен (V в. до н. э.).

Клеострат Тенедосский

Оставим на время милетских физиологов и даже сам Милет, однако не будем удаляться от азиатских берегов. Фалес, Анаксимандр и Анаксимен интересовались астрономией. Возможно, их интерес возник спонтанно, ведь явления, которые каждую ночь можно наблюдать на небе, слишком очевидны и слишком внушительны, чтобы не бросать вызов любознательности думающих людей. Однако весьма вероятно, что их любопытство получило дополнительный стимул из восточных источников. Моряки и купцы, попадая в Милет, привозили с собой вавилонские и египетские идеи. Несколько примеров такой передачи идей уже были упомянуты; вот еще два.

Клеострат жил не в Милете, а на Тенедосе, небольшом острове неподалеку от Трои, возле устья Геллеспонта. Согласно одному преданию, именно на Тенедосе окончил свои дни Фалес. Клеострат мог узнать милетские доктрины, не покидая родины, – либо от самого Фалеса, либо от кого-то из его учеников. Разумеется, ему нетрудно было бы получить такие знания, даже если предание ложно, ведь Тенедос находится совсем недалеко от Ионии. Должно быть, путешественники из Милета часто останавливались там по пути к Мраморному морю. Мы уже знаем, что Анаксимандр имел некоторое представление о том, что мы называем наклоном эклиптики. Плиний говорит, что Анаксимандр совершил это открытие во время 58-й Олимпиады (548–545), то есть ближе к концу жизни. Фалес жил примерно до того же времени, и открытие наклона эклиптики могло считаться вершиной ранней ионийской астрономии. Спустя какое-то время (скажем, около 520 г.) Клеострат, который вел астрономические наблюдения на Тенедосе и пытался определить точное время солнцестояния, отметил знаки зодиака, особенно созвездия Овна и Стрельца. Но зодиак, воображаемый небесный пояс по обе стороны от эклиптики, был отмечен вавилонскими астрономами за тысячу лет до него. Более того, наблюдая за траекториями Луны и планет сколько-нибудь продолжительное время, невозможно было не понять, что эти небесные тела движутся в сравнительно узком поясе и никогда не отходят слишком далеко по широте от Солнца (или, как бы сказали мы, от эклиптики). В таком случае Клеострат, вероятно, определил созвездия, через которые в течение года проходят Солнце, Луна и планеты; возможно, он разделил эти созвездия на 12 одинаковых отрезков эклиптики, 12 знаков зодиака. В своей утерянной поэме о звездах он описал эти созвездия, как, возможно, и другие, установил время их восхода и захода.

Клеострату приписывают еще одно изобретение, а именно восьмилетний цикл (octaeteris) интеркаляций (вставки високосной секунды, високосного дня, недели или месяца в хронологии):

365¹/₄ × 8 = 2922 дня = 99 месяцев.

Но такой цикл был известен вавилонянам; Клеострат мог его у них позаимствовать – а может быть, их определения месяцев и лет позволили ему заново открыть явление для себя. Его открытие стало лишь первым из открытий различных других циклов, внедренных греческими астрономами в календарных целях.

Хотя в подобных вопросах нельзя быть уверенными до конца, сумма вероятностей говорит в пользу гипотезы о том, что астрономия в Ионии в целом – и астрономия Клеострата в частности – развивалась благодаря принятию вавилонских знаний. Последнее соображение нисколько не умаляет ценности достижений Клеострата; он был одним из основателей греческой астрономии.

Ксенофан Колофонский

Город Колофон, где рос Ксенофан, был одним из двенадцати ионийских городов; он считался процветающим рынком, который, впрочем, часто грабили иноземные захватчики или пираты. После того как Колофон захватили персы, Ксенофан предпочел покинуть родной город и остаток жизни провел в странствиях; по легенде, он странствовал 67 лет. Возможно, он посетил Египет; это помогает объяснить некоторые его идеи, хотя в преданиях описывается лишь его путешествие на запад, на Сицилию. Он посетил Занклу (Мессину) и Катанию, на какое-то время обосновался в Элее, на западном побережье Лукании. Необходимо отметить, что с Ксенофаном мы пересекаем два рубежа: вместе с ним мы переходим от VI к V в. до н. э. (он жил в период 570–470 гг.) и от Эгейского к Тирренскому морю, или от Восточного Средиземноморья к Западному.

Самая любопытная из его идей – своеобразный монотеизм или пантеизм, который вполне мог быть египетского происхождения. Во всяком случае, такие его выражения, как «Единый Бог и величайший среди богов и людей», «Бог единый и всецелый», «Бог – причина движения», свидетельствуют о некоей новой теософии, в корне отличной от милетской физиологии и ее сравнительного позитивизма. Впрочем, милетские соседи должным образом оказали влияние на Ксенофана, что проявляется в самом примечательном приписываемом ему отрывке. Имеет смысл процитировать отрывок целиком, хотя необходимо предупредить, что данный отрывок взят из сравнительно позднего источника, «Философумены» («О философских умозрениях или обличения на все ереси»), написанного предположительно Ипполитом Римским (III – 1): «Он же – Ксенофан – говорил, что первоначально было смешение земли с морем, и по времени она отделилась от влаги, представляя следующие доказательства своего мнения: в средине земли и на горах отыскиваются раковины, и в Сиракузах в каменоломнях найдено, говорит, изображение рыбы и морских тюленей, а на острове Паросе – вид рыбки внизу горы, в Мелите же – чешуи всяких морских животных. И говорит, что это произошло тогда, когда все некогда было покрыто грязью, а их отпечаток засох в грязи; и что все люди гибнут, когда земля, опустившись в море, становится грязью, потом опять начинается рождение, и это совершается со всеми мирами»[32]32
  Священномученик Ипполит Римский. О философских умозрениях или обличение всех ересей.


[Закрыть].

Поразительно! На основании этого отрывка Ксенофана можно назвать самым первым геологом и палеонтологом. Если же кто-нибудь возразит, что данный отрывок известен лишь из значительно более позднего источника и потому его подлинность сомнительна, мало что можно сказать в его защиту. С другой стороны, зачем святому Ипполиту Римскому придумывать такое? Он бы ничего от этого не приобрел. Более того, данное утверждение было бы еще более поразительным в III в. н. э., чем в конце VI в. до н. э., ведь та эпоха, по крайней мере в Ионии, отличалась необычной свободой; ее можно назвать ионийским золотым веком. Из уст Ксенофана подобные слова, конечно, звучали потрясающе, но не более потрясающе, чем слова, которые приписывали Фалесу, Анаксимандру и Анаксимену. Греческая наука чудесным образом зародилась на побережье Малой Азии. Ионийские физиологи стали достойными потомками гомеридов.