Текст книги "История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности"

Очень соблазнительно анализировать поэмы Гомера с высоты нынешних научных воззрений, но подобный способ долог и не слишком полезен. Более того, очень трудно, если вообще возможно, точно установить даты каждой составляющей. Сколько в поэмах доисторического, сколько древнеминойского, сколько микенского, сколько новогреческого? Например, ко времени завершения «Илиады» финикийские и эгейские моряки и колонисты уже накопили много географических познаний; мир Средиземноморья и Причерноморья был исследован достаточно хорошо. Отважные мореплаватели добрались до Атлантики и ввели в обиход понятие великой реки Океан, которая окружает земной диск и возвращается сама в себя. Это понятие смешивалось с мифом об Океане, сыне Урана и Геи и муже Фетиды, отце первозданной воды и всех рек. Другой миф, об аргонавтах, которые под водительством Ясона плыли на корабле «Арго» Ясона в Колхиду (историческая область в восточном Причерноморье) за золотым руном, увековечивает воспоминание о некоторых более ранних морских приключениях. Аэды рассказывали много других не менее чудесных историй. При этом их нисколько не заботили ни географическая точность, ни даже географическая последовательность событий. В их рассказах по сути переплетались география и мифология, факты и вымысел. Тщетно пробовать точно воспроизводить странствия Одиссея – как, например, странствия Синдбада-морехода в более поздние времена. Рассказчики вспоминали приключения и чудеса и забывали географические реалии. Впрочем, одна реалия производила на них сильное впечатление – четыре ветра, Борей, Евр, Нот и Зефир, которые примерно соответствовали четырем сторонам света – северу, востоку, югу и западу. Два эти направления были известны с незапамятных времен благодаря восходу и закату Солнца и звезд; на два других указывало чередование климатических сезонов на берегах Эгейского моря. Можно не сомневаться: древнегреческие моряки довольно хорошо изучили Средиземноморье, но они не спешили поделиться своими знаниями с Гомером – а может быть, последний ими не интересовался.

Медицинские познания, о которых повествует Гомер, именно таковы, каковых и следует ожидать от людей умных и воинственных. Больше всего им было известно о боевых ранах и их исцелении. Они учились умащать свои конечности маслом (aleipho lipa или lip’ elaio). Самым наблюдательным из них удалось понять, какие последствия имеют те или иные раны; они знали об особенностях обмороков и предсмертных судорогах. В обеих эпических поэмах встречается много подробных описаний. В те времена уже имелись профессиональные лекари, и их высоко ценили: «Опытный врач драгоценнее многих других человеков»[18]18
  «Илиада», песнь XI, 514.


[Закрыть]. Однако лекари не всегда находились под рукой, и воюющим приходилось в случае необходимости самим помогать друг другу. Почти вся медицина сводилась к хирургии. Однако врачеватели занимались не только хирургией, но и внутренними болезнями и применяли разнообразные лекарственные средства. Медициной занимались и некоторые женщины; они выхаживали больных, собирали травы и готовили лекарства. В частности, они умели приготовлять анестезирующие и обезболивающие снадобья, секреты которых, кстати, Елена узнала от одной египтянки. В так называемый «анатомический» словарь Гомера входит около 150 слов. Частица гомеровской физиологии по-прежнему входит во многие современные языки. Душу или дух (thymos, psychē; ср. anima, spiritus) помещали в область диафрагмы (phrenes); отсюда наша френология. Впрочем, подобную локализацию не следует понимать буквально. У Гомера слова phren, phrenes относятся к другим органам, и особенно к сердцу и окружающим его органам, а также к вместилищу разума. Древние греки употребляли слово phren так же широко, как мы сейчас употребляем слово «сердце» (например, про доброго человека принято говорить: «У него мягкое сердце»). Не следует воспринимать гомеровскую анатомию серьезнее гомеровской географии.

Самыми лучшими специалистами тогда, как и в наши дни, были не ученые люди, мастера слова, а ремесленники – кузнецы, гончары, плотники, кожевники. Они наверняка накопили значительный опыт – и значительный фольклор. Женщины пряли и ткали. Землепашцы знали особенности животных и растений; они научились применять навоз (copros) для удобрения полей. Ремесленники (dēmiurgos) часто переезжали с места на место, как и предсказатели, целители (iĕtēr, cacōn), строители, аэды. Гомеровская наука – это просто микенский фольклор с несколькими новшествами и вариациями.

Физические упражнения – гимнастика и хороводы – которые греки позже отточат до совершенства на Олимпиадах и других празднествах, явно были критского происхождения. Гомер ссылается на «хоровод разновидный» (choros), который «как древле в широкоустроенном Кноссе ⁄ Выделал хитрый Дедал Ариадне прекрасноволосой»[19]19
  «Илиада», песнь XVIII, 590.


[Закрыть]. Такие хороводы часто изображались на критских фресках. Первые музыкальные инструменты имеют то же происхождение.

Гомер – первый наставник западного мира. Фенелон

Гомер был наставником Эллады. Эти слова следует понимать в широком смысле, скорее гуманистическом, а не техническом. Можно сказать, что он учил всему по существу, но можно также сказать, что он не учил ничему. Он, конечно, не учил истории – разве что косвенно. Он подарил людям, говорящим на греческом языке, понятия благородства, добродетели, обходительности, поэзии; благодаря ему они с самого начала приобщились к гуманитарным наукам.

Рис. 32. Первое печатное издание (editio princeps) Гомера. Флоренция, 1488

Рис. 33. Титульный лист и первая страница первого издания «Телемака». На последней, 216-й, странице 1-го тома имеется королевское разрешение. Версаль, 6 апреля 1699 г.

Он пробудил или укрепил их литературную и художественную восприимчивость. При этом для него характерны поразительные ясность и серьезность. Он не впадал в ненужный мистицизм и не занимался надувательством. Образовательное влияние «Илиады» и «Одиссеи» продолжается до наших дней почти без перерыва; во всем западном мире нет более древней и более неизменной традиции.

Со времен Античности и до наших дней рапсоды или исполнители песен неустанно занимались своим ремеслом. Ссылки на них можно найти в папирусах, позже в византийской и новогреческой литературе, а также в устном фольклоре разных частей Греции. На первых порах гомеровская традиция сводилась к людям, понимавшим греческий язык. До народов Западной Европы она дошла не ранее XIV в. Более того, эта основополагающая и важнейшая часть эллинизма, в отличие от эллинской науки и философии, не передалась нам опосредованно, по сирийско-арабскому каналу. В те времена, когда усилиями католической церкви знание древнегреческого языка в Западной Европе почти вымерло, Гомера знали отрывочно, через литературу на латыни римской эпохи и через различные переложения на средневековой латыни и в народных стихах и сказаниях. «Греческое возрождение» XIV–XV вв. вернуло изначальный текст в центр внимания ученых, а первое издание «Илиады» и «Одиссеи» на греческом, осуществленное Димитрием Халкокондилом (Флоренция, 1488), навсегда вернуло поэмы на свое законное место (рис. 32). Начиная с того времени Гомер становится одним из самых признанных наставников Западной Европы.

На страницах данной книги нет возможности подробно рассказать историю гомеровской традиции, ибо даже вкратце она займет слишком много места. Более того, такой рассказ был бы утомительным из-за многочисленных повторов. Мы предпочли выбрать один эпизод. Аббат Фенелон (1651–1715), назначенный Людовиком XIV наставником его внука, герцога Бургундского, написал для последнего дидактический роман под названием «Приключения Телемака» (рис. 33). Книга, вначале (в 1699 г.) вышедшая без указания имени автора, сразу же завоевала значительный успех (в течение первого года книга многократно переиздавалась во Франции и Нидерландах). Она вызывала много критики со стороны правящих кругов из-за своей сатирической, утопической и «либеральной» направленности, из-за чего автор попал в опалу. Вначале книгу издавали в основном за рубежом. Она оказала глубокое влияние на идеи и литературу в XVIII и большую часть XIX в.

История Гомера почти с самого начала омрачена мифами. Древние греки не отрицали его существования, но за право называться его родиной спорили семь городов; семь мест рождения – слишком много для смертного, но слишком мало для мифологического героя. С течением времени, когда поэмы Гомера превратились в основу греческого образования везде, где говорили на греческом, росло количество мифов и легенд, связанных с их автором; для него изобретали новые места рождения. Так, Гелиодор из Эмесы (Хомса) в юности (ок. 220–240) написал один из пяти канонических греческих романов, «Эфиопика», в котором он кстати уверял, что Гомер родился в Фивах, что он сын бога Гермеса (= Тот) от жены одного египетского жреца. Папирусы доказывают, что Гомер был очень хорошо известен в греческих кругах Египта; возможно, сириец Гелиодор позаимствовал легенду о Гомере из египетских источников. Сам факт, что греческий автор, который в конце концов стал епископом в Фессалии, повторяет такой миф, свидетельствует о египетском влиянии на греческую мысль. Если греки в III в. были готовы поверить, что их Гомер, наставник Эллады, по рождению египтянин, они наверняка были готовы считать Египет колыбелью своей цивилизации.

Рис. 34. Титульный лист первого тома книги де Граве

Подобные нелепости не сводились к древности и Средневековью; они всплывали время от времени вплоть до XIX в. Думаю, следующая история позабавит читателя так же, как меня. Фламандский магистрат Ш.-Ж. де Граве (1736–1805) посвящал часы досуга археологическим изысканиям, необычайные результаты которых были изданы вскоре после его смерти в книге, озаглавленной Republique des Champs Elysees ou Monde ancien (рис. 34). Вдохновленный «Телемаком» и «Атлантикой» Улофа Рудбека-старшего (1630–1702), суровый ученый пытался заново переписать историю человечества. В то время как швед Рудбек отождествлял Швецию с Атлантидой, фламандец де Граве, живший на столетие позже, переносил колыбель человечества в Бельгию. Такого рода стремления достаточно распространены, но немногим хватит упорства для того, чтобы притянуть свою теорию к такому неподходящему основанию. По мнению де Граве, Гомер был бельгийским поэтом, который прославлял Бельгию. Возможно, ему это казалось вполне очевидным, но было не столь очевидно другим ученым, особенно тем, кто не вырос в сердце милой Фландрии.

После этого небольшого интермеццо вернемся ненадолго к дискуссии о текстуальных трудностях, которая продолжалась в XVII–XVIII вв. и велась учеными во многих странах. Поскольку подготовка тогдашних ученых осуществлялась весьма жестко и сурово, их доводы становились все более неодобрительными и придирчивыми. Кульминацией долгих споров стала вышедшая в 1795 г. книга «Пролегомены к Гомеру» (Prolegomena ad Homerum) немецкого ученого Ф.А. Вольфа (рис. 35), которая открыла современный этап «гомеровского вопроса», то есть череды заблуждений относительно существования Гомера и авторства «Илиады» и «Одиссеи». Мы уже ссылались на них и сделали собственные робкие выводы.

Рис. 35. Титульный лист первого тома (единственного опубликованного) «Пролегоменов» Вольфа (Halle a. d. Saale, 1795). На книге имеется надпись: «Прославленному Гарвардскому университету в Кембридже, Новая Англия. От автора, Фр. А. Вольфа, Берлин, апрель 21-го дня, 1817». Интересно, что Вольф подарил Гарварду книгу через 22 года после ее выхода, ближе к концу жизни; он умер в 1824 г.

Среди бесчисленных изданий на эти темы мне бы хотелось выделить одно, не удостоенное внимания большинства филологов. С. Батлер (1835–1902), английский писатель XIX в., один из классиков викторианской литературы, автор утопических романов «Едгин» и «Путь всякой плоти», в конце жизни (в 1897 г.) издал книгу «Сочинительница „Одиссеи“» (рис. 36), в которой пытался доказать, что «Одиссею» сочинила женщина (уроженка Трапани на Сицилии!). Если прибегнуть к нашей терминологии, Гомер-I был мужчиной, но Гомер-II – определенно женщиной. Доводы Батлера неубедительны, за исключением общей части; в ней, впрочем, подтверждаются впечатления всякого здравомыслящего читателя в том, что атмосфера «Одиссеи» мягче, более домашняя и, уж позвольте признать, более женственная, чем атмосфера «Илиады». Большего Батлер доказать не смог, но то, что он доказал, было достаточно просто.

Рис. 36. Титульный лист книги Сэмюэла Батлера «Сочинительница „Одиссеи“». 1897

С. Батлер был любителем, наделенным редкой одаренностью. Он изучал Гомера из любви к искусству, как поступали и поступают многие англичане; его труд стал просто способом занять досуг. Одновременно с ним и позже профессиональные филологи из разных стран соревновались в эрудиции и изобретательности, выискивая тексты, анализируя их построчно и пословно, стратифицируя, классифицируя, расчленяя их всеми возможными способами. Пока ученые этим занимались, конкурируя друг с другом, часто ссорясь из-за того или иного слова, одному бывшему предпринимателю, то есть филистеру, пришла в голову простая мысль сличить слова Гомера с памятниками. Филологи день и ночь не вылезали из библиотек, сидели, обложившись словарями, изданиями, комментариями и пыльными мемуарами своих предшественников. Их труд казался бесконечным, и они часто пребывали в каком-то лихорадочном состоянии, словно их время было на исходе. Среди них не нашлось ни одного человека, склонного к приключениям. Они не горели желанием осмотреть те места, которые, как считалось, описывали поэмы Гомера. Более того, разве сам Гомер не был просто сказочником? Есть ли надежда найти следы античных богов и героев? Благодаря невежеству и бесхитростности, а также энтузиазму и вере Г. Шлиман (1822–1890) считал, что такая надежда есть. Разумеется, можно было назвать Шлимана невеждой лишь с точки зрения филолога. Шлиман

был не высокообразованным ученым, а талантливым самоучкой. Однако Гомера он знал наизусть; он понимал, что значат для греков те или иные слова и описываемые ими явления. Он выучил новогреческий язык и без конца обсуждал фольклор со своей женой-гречанкой и друзьями, с греческими учителями, моряками и пастухами, с самыми образованными и с самыми скромными уроженцами Эллады. В этом отношении он был подготовлен неизмеримо лучше среднего филолога. Более того, он был убежден в своей правоте – настолько, что готов был рискнуть и своим состоянием, и жизнью. Поэмы Гомера не появились ниоткуда; у них должна быть материальная основа! Он поедет и найдет ее! Впервые Шлиман побывал в Греции и Трое в 1868 г. и тогда же начал раскопки на Итаке. Следующие 20 лет были в основном посвящены раскопкам в Трое, Микенах, Орхомене, Тиринфе. Шлимана можно назвать настоящим первопроходцем греческой доисторической археологии. Он первым вел раскопки методично. Несмотря на то что за много лет его методы были во многом усовершенствованы, его по праву можно назвать основателем этой линии исследований. Первым методы Шлимана усовершенствовал его молодой ассистент и последователь В. Дёрпфельд (1853–1940).

Так же как Вольф начал новую эру в филологических спорах, Шлиман начал новую эру археологических открытий. Благодаря ему стала возможной новая интерпретация поэзии Гомера как зеркала Микенской эпохи.

Труды Шлимана не могли не оказать влияния на один из «гомеровских вопросов», который больше всего дразнит обывателей, – личность Гомера. На более глубинном уровне можно сказать, что Шлиман воскресил Гомера как сочинителя или исполнителя поэм, прославляющих рассвет греческой цивилизации. Мы никогда не узнаем, кем был автор (и был ли он один, или их было несколько), но это имеет не слишком большое значение, так как у нас есть «Илиада» и «Одиссея», дошедшие до нас целиком. «Илиада» и «Одиссея» – безусловные сокровища, ценность которых со временем лишь возрастает.

В своей великолепной книге «Развитие литературы» Г.М. и Н.К. Чедвики показали, что тематика древних литератур основана не только на устных сказаниях и сагах. «Илиада» и «Одиссея» – выдающиеся образцы эпической поэзии в мировой литературе, но древнегреческие аэды время от времени исполняли и произведения разного содержания, цель которых была главным образом дидактической, гномической (афористические «мудрые мысли», загадки) или мантической (связанной с прорицаниями). Это неудивительно, ибо почему возникли аэды и почему их можно было встретить по всему миру? Просто потому, что люди всегда жаждали информации, знаний того или иного рода. Самые умные и любознательные не довольствовались отдельными, семейными и племенными слухами; им хотелось расширить свои горизонты. Они невольно задавали себе множество трудных вопросов: «Почему мы поступаем именно так, а не иначе?», «Откуда мы и куда идем?», «Почему мы вообще живем?», «Почему мир такой, какой он есть?». Подобные вопросы предваряют появление мифологии и космологии; кроме того, они предваряют науку, а история науки в большой степени является историей успешных ответов на такие вопросы.

Народную любознательность удовлетворяли саги, передававшие сведения о традициях, позволявшие гордиться своим племенем, человечностью, благородством. Тем не менее саги оставляли многое без ответов. Речь идет не только об очень глубоких вопросах, перечисленных выше, но и о более простых, практических, повседневных. Потребности землепашца в специальных знаниях огромны и очень разнообразны; то же можно сказать и о моряках, и о ремесленниках. Вдобавок люди нуждаются в нравственном и общественном руководстве, какое передается им в форме пословиц и поговорок. В таких пословицах и поговорках содержится народная мудрость, так сказать, откалиброванная, испытанная и готовая к дальнейшей передаче. Например, легко запомнить пословицу «Что посеешь, то и пожнешь» благодаря ее ритмичности. На человека, который нравоучительно повторяет ее в семейном кругу или на рыночной площади, словно падает доля личной заслуги в мудрости всего его племени (он заслуживает похвалы, так как помогает сохранить народную мудрость и научить ей других).

Лучшие образцы древнегреческой дидактической поэзии принадлежат Гесиоду, жившему немного позже Гомера; может быть, поэтому его личность более осязаема. Гесиод стал первым греческим поэтом, который говорил от своего имени и выражал намерение выразить личное послание: «Говорить чистую правду желаю»[20]20
  Гесиод. Труды и дни, 10.


[Закрыть]. Гесиод, как и Гомер, родился на эгейском побережье Малой Азии. Однако Гомер, скорее всего, был ионийцем, а отец Гесиода жил в Киме, в Эолиде (к северу от Ионии). Обеднев, отец Гесиода вынужден был покинуть Ким и искать лучшей доли в других местах; он переплыл Эгейское море и обосновался в материковой Греции, в беотийской Аскре. Возможно, там родились его сыновья, Гесиод и Перс; образование они определенно получили на новом месте. Они были крестьянами, как их отец, но судьба у них разная. Перс был бездельником и лентяем. Гесиод же, не довольствуясь жизнью землепашца, слушал муз, которые настойчиво велели ему петь и проповедовать. Ближе к концу жизни он переселился в Энои в Локриде, где его убили. По мнению Фукидида, убийство произошло у храма Зевса в Немее, в Арголиде, но, возможно, историк был введен в заблуждение. Вот как говорит о смерти Гесиода Алкей Мессенский (ок. 200 г. до н. э.):

 
В роще тенистой, в Локриде, нашедшие труп Гесиода
Нимфы омыли его чистой водой родников
И, схоронив его, камень воздвигли.
Потом оросили Землю над ним пастухи, пасшие коз, молоком
С примесью меда – за то, что как мед были сладостны
Песни Старца, который вкусил влаги парнасских ключей.
 

Нет причин сомневаться в том, что Гесиод – реально живший поэт. Можно предположить, что он жил в какое-то время после Гомера-II, скажем, ближе к концу VIII в. Он был беотийцем; возможно, этим объясняется некоторая грубость, необработанность его стихов по сравнению со стихами Гомера. Две главные сохранившиеся поэмы, которые ему приписывают, – «Труды и дни» и «Теогония» – великолепные образцы своего жанра. Необходимо заметить, что обе поэмы сравнительно коротки, 828 и 1022 строки соответственно. Это неудивительно, ибо дидактическая или афористическая поэзия не стремится к таким долгим разъяснениям и отступлениям, которые предполагает повествовательный стиль «Илиады» и «Одиссеи». Сказители прекрасно понимали, что их слушателям требовалось подробно рассказать о важных событиях (например, о битвах и пирах) и перечислить нечто интересное. Кроме того, людям нравится постепенное разворачивание самых ярких драматических эпизодов. Землепашцы же, наоборот, нуждались в сжатых советах. Пословицы и поговорки, в которых выразилась народная мудрость, кратки по необходимости.

«Труды и дни»

«Труды и дни» (Erga cai hemerai) (рис. 37) можно разделить на четыре части: 1) наставление младшему брату Персу; 2) свод правил для земледелия и мореплавания; 3) духовные и религиозные принципы; 4) календарь удачных и неудачных дней. В первой части собраны аллегории или басни, в которых объясняются режим человека и ценность добродетели. В первой из этих аллегорий следование полезному примеру противопоставляется вздорности. Следующий затем миф о Пандоре объясняет происхождение зла и неизбежность физического труда (ср. Книгу Бытия, где приводится такая же притча). В «Басне о ястребе и соловье» говорится о вреде насилия и несправедливости. Для нас самым любопытным является миф о смене веков. Золотой век был веком мира и совершенства; серебряный век уже не так чист и благороден; за ним следует третий, медный век. Судя по всему, четвертый век Гесиод ассоциирует с минойским возрождением – воспоминания о нем вдохновляли Гомера. И наконец, железный век Гесиод считает эпохой горя, ненависти и раздоров. Гесиод жил в век, подобный нашему, когда люди мыслящие сокрушались из-за разорения, страданий и хаоса, последствий войны и нравственного упадка. В своем разочаровании они поддавались искушению сказать: «Мир становится хуже день ото дня, он должен закончиться». Такого рода пессимизм кажется вполне современным, ведь и в наше время многие пребывают в сходном настроении. Вместе с тем подобный пессимизм можно сравнить с произведениями более древними, например с шумерским гимном, процитированным выше. В некотором смысле мысль о том, что все меняется от плохого к худшему и что «мир катится к дьяволу», существовала во все времена, точнее, она склонна вновь появляться всякий раз, как общественное равновесие грубо нарушают войны, революции и другие несчастья. Даже если несчастий не происходит, такие мысли могут прийти в голову человеку, чье тело и разум постепенно слабеют, или тому, кого раздражает нетерпеливость и непослушание (явное или мнимое) молодого поколения.

К написанию «Трудов и дней» Гесиода, скорее всего, подвигла недисциплинированность его безрассудного брата. Гесиод пытался учить его, пристыдить, призвать к более порядочному поведению и встряхнуть его (скорее всего, его усилия были напрасными). Первая часть поэмы представляет собой своего рода мифологическое вступление, призванное пробудить в душе Перса любовь к традиции, желание стать справедливым и работать как мужчина.

Рис. 37. Первое печатное издание «Трудов и дней» вместе с «Идиллиями» Феокрита. Милан, около 1480; титульный лист «Трудов и дней»

Прочие части требуют меньше разъяснения. Правила землепашества и мореплавания (более трети от целого) легче прочесть, чем проанализировать. Приведем несколько отрывков. Вот из начала:

 
На сорок дней и ночей совершенно скрываются с неба
Звезды-Плеяды, потом же становятся видными глазу
Снова в то время, как люди железо точить начинают,
Всюду таков на равнинах закон: и для тех, кто у моря
Близко живет, и для тех, кто в ущелистых горных долинах,
От многошумного моря седого вдали, населяет
Тучные земли. Но сеешь ли ты, или жнешь, или пашешь —
Голым работай всегда! Только так приведешь к окончанью
Вовремя всякое дело Деметры. И вовремя будет
Все у тебя возрастать. Недостатка ни в чем не узнаешь
И по чужим безуспешно домам побираться не будешь.
Так ведь ко мне ты теперь и пришел. Но тебе ничего я
Больше не дам, не отмерю: работай, о Перс безрассудный!
Вечным законом бессмертных положено людям работать,
Иначе вместе с детьми и женою, в стыде и печали
По равнодушным соседям придется тебе побираться.
Разика два или три подадут вам, но если наскучишь,
То ничего не добьешься, напрасно лишь речи потратишь,
Пастбище слов твоих будет без пользы. Подумай-ка лучше,
Как расплатиться с долгами и с голодом больше не знаться[21]21
  Гесиод. Труды и дни, 383–694.


[Закрыть].
 

И далее:

 
В пору, когда артишоки цветут и, на дереве сидя,
Быстро, размеренно льет из-под крыльев трескучих цикада
Звонкую песню свою средь томящего летнего зноя, —
Козы бывают жирнее всего, а вино всего лучше,
Жены всего похотливей, всего слабосильней мужчины:
Сириус сушит колени и головы им беспощадно,
Зноем тела опаляя. Теперь для себя отыщи ты
Место в тени под скалой и вином запасися библинским.
Сдобного хлеба к нему, молока от козы некормящей,
Мяса кусок от телушки, вскормленной лесною травою,
Иль первородных козлят. И винцо попивай беззаботно,
Сидя в прохладной тени и насытивши сердце едою,
Свежему ветру Зефиру навстречу лицо повернувши,
Глядя в прозрачный источник с бегущею вечно водою.
Часть лишь одну ты вина наливай, воды же три части [22]22
  Там же, 582–596.


[Закрыть].
 

Непосредственной целью Гесиода было объяснить брату, как работать с прибылью и избежать нужды, но стихи, как видим, оказались значительно глубже темы. Иными словами, поэт в нем победил практичного и придирчивого хозяйственника. Видимо, его настолько глубоко трогали окружавшие его благородные зрелища, что он на какое-то время вознесся над собой, перешел на более высокий уровень. В лучших местах своих произведений Гесиод поистине стал предтечей буколических поэтов более позднего времени.

Ранее считалось, что «Труды и дни» Гесиода стали первым прообразом «Фермерского альманаха», издававшегося с 1792 г. Однако в 1951 г. С.Н. Крамер из Пенсильванского университета открыл в Ниппуре и расшифровал клинописную табличку примерно 1700 г. до н. э., которая начинается словами: «Во время оно крестьянин дал такие наставления своему сыну…» Всего в табличке 108 строк; в ней рассказывается об обязанностях крестьянина в течение всего года. Крамер издал пробный перевод под заглавием «Альманах шумерского крестьянина». Кстати, неизвестный шумерский крестьянин, автор или вдохновитель текста, жил примерно за тысячу лет до Гесиода.

Возвращаясь к последнему, два последних раздела поэмы очень коротки (70-я и 64-я строки). В третьей части излагаются взгляды на семейную жизнь и на то, как следует себя вести в различных обстоятельствах. При этом некоторые советы довольно незначительны (например, как мочиться). В том же разделе перечислены приметы и суеверия, которые наверняка заинтересуют фольклористов; у меня нет времени подробно распространяться о них. Наставления в четвертой части, где идет речь об удачных и неудачных днях, разумеется, всецело построены на суевериях, но необходимо помнить, что сходные представления управляли крестьянским трудом буквально до вчерашнего дня. И сейчас крестьяне во многих странах по-прежнему руководствуются суевериями. Даже среди так называемых рационалистов немало тех, кто опасается «пятницы, тринадцатого». Поэма заканчивается такими строками:

 
Эти вот дни для людей земнородных – великая польза.
Прочие все – ничего не несущие дни, без значенья.
Каждый различное хвалит. Но толком лишь мало кто знает.
То, словно мачеха, день, а другой раз – как мать человеку,
Тот меж людьми и блажен и богат, кто, все это усвоив,
Делает дело, вины за собой пред богами не зная,
Птиц вопрошает и всяких деяний бежит нечестивых[23]23
  Гесиод. Труды и дни, 820–825.


[Закрыть].
 

Крестьянин знал, что его окружает и ему угрожает множество тайн; каждый день он оказывался на милости стихий и удачи. Ему недостаточно было прилагать все усилия в практическом труде; он должен был сохранять скромность и благоговейный трепет.

Среди утраченных работ Гесиода – астрономическая поэма, от которой сохранились лишь несколько фрагментов. В ней описывались главные созвездия и объяснялись их названия, то есть связанные с ними мифы. В дошедших до нас фрагментах речь идет о Плеядах, Гиадах, Большой Медведице и Орионе. Это самые ранние тексты такого рода в греческой литературе.

«Теогония». Гесиод-II

Вторая дошедшая до нас поэма, «Теогония», представляет собой краткое изложение мифологии, истории и генеалогии богов, что не должно нас отвлекать. Изначально за ней следовала еще одна поэма, так называемый «Каталог женщин» и eoiai, то есть перечень героинь, каждую из которых певец представлял словами ё hoie («эои», «или ей подобная»). Эти женщины представляли связующее звено между миром богов и миром людей, ибо герои, которым в целом приписывалось божественное происхождение, были произведены на свет смертными матерями. Таким образом, после составления сложной генеалогии богов появилась необходимость рассказать о смертных женщинах, которых боги любили и в связи с которыми на свет появились герои, вожди людей. Такой способ мышления помогает лучше понять первобытный матриархат, но подобную тему лучше оставить антропологам.

Для обладателей мифологического мышления (а такое определение подходит ко всем древним грекам) генеалогия богов и космология были связанными сферами, так как происхождение богов, происхождение мира, процесс и подробности творения были тесно переплетены. Как поэт приобрел познания о раскрытых им темных тайнах? В прелюдии он предупреждает, что дочери великого Зевса, «вырезав посох чудесный из пышнозеленого лавра, Мне его дали и дар мне божественных песен вдохнули, Чтоб воспевал я в тех песнях, что было и что еще будет»[24]24
  Гесиод. Теогония, 29–34.


[Закрыть]. Такое уравнивание неизвестного прошлого с будущим было вполне естественным. Подлинный провидец, такой как Калхас Фесторид, знает «все, что минуло, что есть и что будет»[25]25
  Гомер. Илиада. Песнь I, 70.


[Закрыть], а вечные боги времени не знают. Вспомните надпись на изображении Исиды в Саисе, где Исида говорит о себе: «Я есть все бывшее, и будущее, и сущее, и никто из смертных не приподнял моего покрова»[26]26
  Плутарх. Об Исиде и Осирисе.


[Закрыть].

Филологи сходятся в том, что две главные поэмы Гесиода написаны после Гомера, хотя в каждой из них есть элементы, которые могут быть такими же старыми, как и содержание «Одиссеи» и даже «Илиады». «Теогонию» относят к более позднему периоду; возможно, она написана на целое столетие позже, чем «Труды и дни». Поэтому иногда «Теогонию» приписывают другому автору, которого можно назвать Гесиодом-II.