Текст книги "Диадема со звезд"

9

Длинные тени плясали над лугом – тени странных людей, странных животных, – то скрещиваясь, то расходясь, тени на истоптанной траве.

Пришел караван. Алейтис прижалась носом к окну. Сквозь толстое двойное стекло не проникало ни звука, но ей ничего не стоило вообразить себе мозаику из веселых колес – в общем из всего того, что, как она помнила, всегда сопровождало подобные события.

Девушка села на кровать и, беспокойно поерзав, собрала тяжелые пряди волос в тугой узел на макушке.

– Ай-Джахан, еще минута – и я полезу на стену, – раздраженно проговорила она и уперлась головой в изголовье кровати.

Потом она привстала, распустила волосы по плечам. Часы показывали са'ат нудхам плюс двадцать. Потянувшись, она сердито посмотрела на дверь.

– Не буду! Пусть скуют они пальцы на ногах Ашлы! Я уже по горло сыта их деликатными чувствами и тем, что их приходится постоянно беречь!

Она приоткрыла дверь и, подпрыгивая, побежала по коридору.

Несколько минут спустя Алейтис гордо прошла мимо азири, которые отводили взгляды и за спиной делали пальцами знак «рога», дабы отвести от себя несчастье. Пробравшись сквозь кусты по другую сторону чаридана, она ступила на тропу, ведущую к реке. Оказавшись в достаточно густой тени, девушка отбросила капюшон, и речной бриз заиграл ее влажными от пота волосами. Вокруг порхали бабочки: прохладный ветерок, словно шелк, ласкал тело. Твердый комок негодования, гнездившийся где-то в области солнечного сплетения, растворился без следа под воздействием красоты и безмятежности летнего послеполудня.

Она брела по тропинке, наслаждаясь звуками и запахами, которые приносил ветерок.

Вода бело пенилась и играла вокруг плоского камня, выступавшего из берега. Алейтис ступила на прохладный гранит, опустилась на колени, и губы ее оказались всего в нескольких дюймах от бурлящей ледяной воды. Сердце пронзила боль при мысли о том, что ей придется покинуть эту долину, где она прожила всю жизнь.

– Нет, черт побери, плакать не стану! – Алейтис зачерпнула полную пригоршню ледяной воды и плеснула себе в лицо.

Упруго вскочив на ноги, девушка пошла дальше по тропинке, погрузившись в свои невеселые мысли. Она чувствовала себя центром вихря враждующих чувств и от этого испытывала какой-то неприятный внутренний дискомфорт: она одновременно страдала от гнева и возбуждения, от сожаления и какого-то радостного предчувствия, но сильнее всего – от неисчезающей боли, которая становилась острее всякий раз, когда она вспоминала о том, что ей придется покинуть ласковую долину и милого, немного мудрого грезителя – певца Вайда.

В том месте, где берег реки сильно подточила вешняя вода, была построена низкая стенка из камня. Алейтис опустилась на колени и, уперевшись локтями в холодный камень, положила несчастную свою голову на руки. Старый хоран отбрасывал густую тень, поэтому она не стала опускать на лицо капюшон. Волосы ее свободно развевались. Нежная музыка бегущей волны постепенно успокоила ее беспокойный дух, пульсирующее болью сердце, сделала тело более расслабленным и восприимчивым к сигналам окружающего мира. Она подалась вперед, так что почти легла на каменную стенку грудью, и стала смотреть на реку. Вода – переменчивые зеленые тени; пузырящаяся облачно-белая пена; пламенистые искорки-отблески лучей Хорли; сапфирно-зеленые силуэты, проносящиеся в прохладной глубине. Глубже… глубже… Дух… сознание… душа… растворяется… плывет… наружу… наружу… словно туман, и это нужно осознать… понять… Я и не я… одна… и не одна… не такая… одно… одно… время… я плыву… лечу… как лист по ветру… я была – не была… Алейтис… рыба… черепаха… мавафик… йехма… микхмикх… насекоморыбоживотное… все… сознание… плывет на воздушных волнах… Алейтис… И она воспринимала все богатство цветов ковра жизни вокруг, и под ней, и над ней. Она смотрела на мир собственными глазами, на этот раз связь не прервалась. Невидимые нити, такие же бесчисленные, как и звезды на ночном небе, исходили из нее, как из веретена, – она пряла нити жизни. Алейтис очень осторожно поднялась, сияя тайной радостью, от которой захватывало дух. Медленно, очень медленно повернула голову. Жизненная сила бурлила в ней, создавая обширнейшую сеть связей со всем живым, от неба до земли.

Потом в этой сети возникло что-то чужеродное; словно прыгающий язык огня. Это горело кошачьеглазым желтым гордым светом среди рубинов и изумрудов других жизней. Тепло потоком ринулось из Алейтис, подобрав полы аббы, она поспешила по тропе.

Сразу же за водопадом она увидела его – это был один из караванщиков. Он сидел на скамье, закрыв глаза, прислонив откинутую голову к стволу молодого хорана.

Когда она приблизилась, он открыл глаза – круглые, черные, туманные – и улыбнулся.

Едва воспринимаемый слухом щелчок в голове Алейтис обозначил конец ее невидимого единства со всем, но любопытство скрасило остроту потери. Она подошла к караванщику так близко, что носки ее сандалий почти касались поцарапанных носков его черных сапог. Он не шевельнулся, только яркие круглые глаза неотступно следили за Алейтис.

Она с интересом рассматривала незнакомца. «Какие у него странные глаза, – подумала она. – И кожа – такая бледная». Она взглянула на теплую золотистость своей кожи. «Как в самом деле странно. Отвратительно…»

Она моргнула – лицо незнакомца помрачнело.

«Неужели он читает мои мысли? О, Мадар! Надеюсь, что нет!»

Улыбка его растаяла, глаза сделались непроницаемыми, углы рта задрожали и опустились. Он подтянул ноги к животу и обхватил колени руками. Каким-то образом они превратились в барьер между ними.

– Такхийех, караванщик, – поздоровалась она и, улыбнувшись, отбросила с лица непослушную прядь волос, которой завладел ветер. – Ты видел где-нибудь такую прекрасную речку, как Раксидан? – Она кивнула в сторону живописного водопада, в водяной дымке которого плясали огоньки радуги.

– Такхийех, зауйеха. Здесь действительно очень красиво. Ты присядешь? – Он поплотнее прижал колени к груди и посмотрел на Алейтис.

Девушка игриво усмехнулась и присела.

– Купец должен быть вежливым и тактичным. – Она протянула руку и осторожно прикоснулась к его кожаным сапогам и к мешковатым шароварам, сшитым из грубой красной ткани. – Мне всегда хотелось узнать… – начала она.

– Что именно?

Ей показалось, что он стал еще более настороженным. Она нахмурилась, потом нетерпеливо взмахнула рукой, предупреждая его попытку заговорить.

– Как вы ходите в таких плотных и тесных одеждах? Ведь в жару в них можно умереть!

Он разразился смехом, потеряв всякую сдержанность и настороженность. Впрочем, этого она и добивалась.

– А ты никогда не думала, зауйеха, как бы мы верхом ездили по лесу, если бы были одеты в такую, как у тебя, широкую юбку?

Она задумалась.

– Но пастухи ездят в них…

– Только по своим пастбищам, а представь их в таком наряде в лесистой местности.

Она вообразила себе эту картину и тоже захохотала:

– Одни клочья… – Продолжая смеяться, она откинула назад волосы и улыбнулась караванщику: – Да, остались бы одни клочья. К тому же они всех бедных животных распугали бы!

– Согласен. – Он потрогал свои сапоги и тяжелые шаровары. – Но это еще и защита для всадника. Иначе и он будет разорван в клочья, как юбка.

– Вот как! – Некоторое время она молчала, теребя зеленый с золотинкой шелк аббы. Медленно, так неощутимо, что поначалу она подумала, что ей эту чудится, нечто вошло, прокралось в ее сознание. Оно не было похоже на те восхитительные моменты, когда она вбирала в себя свет окружающих ее мириад жизней. Это был напор, в такой же мере чувствительный, в какой и ментальный. «Нужно немедленно убегать», – подумала она в панике.

Караванщик подался вперед, не мигая глядя ей в лицо. Его круглые глаза увеличивались, росли, росли… черные водовороты, в которых она рисковала утонуть… утонуть… тянущие… обещающие.

Она медленно потянулась к нему, но тут что-то внутри ее породило волну протеста… Словно какой-то воображаемый кулак, волна ударила по непрошеному гостю, завязла в тумане, липком и противном. И снова она начала погружаться в темный, теплый туман… тонула.

Она чувствовала краем ускользающего сознания, что ее тело отвечает на вторжение чужой воли как на вторжение любовника. Соски отвердели, в лоне появилась знакомая нетерпеливая теплота.

Глубокое отвращение вновь заставило ее напрячься, сопротивляясь погружению, зажгло горячее, обжигающее пламя борьбы. Вскрикнув, Алейтис выпрямилась и попятилась назад, полная ужаса. Страшно кружилась голова.

– Нет! – прошептала она. – Н-е-т!

Давление внезапно прекратилось, и мужчина, стеная, откинулся на ствол хорана, слабо отталкивая от себя руками… что?

Он делал такие движения, словно отражал наносимые ему страшные удары, словно гнев Алейтис имел физическое воплощение.

Тяжело дыша, она расправила складки аббы, убрала упавшие на лицо волосы.

– Ледяные клыки Ашлы! Что ты себе позволяешь?

– Не надо… хватит… – Из его молящих глаз катились слезы.

– Ты? – Она посмотрела на скрюченную, дрожащую фигуру – и удивление охладило ее гнев.

– Не надо… не сердись… пожалуйста… Я виноват… но обещаю тебе… Не делай мне этого… больно… – Слова, вперемешку со всхлипываниями, срывались с его трясущихся губ.

Алейтис была слишком поражена, глядя на это жалкое существо, чтобы что-то сказать. Хоран бросал пятнистую тень – его листья уже успели плотно свернуться от жары, – и караванщик сидел в этой тени, жалкий, как микхмикх, полный боли, которую, судя по всему, он сам себе причинил. Алейтис, растерянная, совершенно сбитая с толку, тряхнула головой, пытаясь прояснить мысли.

– Что ты хотел сделать? – тихо спросила она.

Казалось, он попытался спрятаться внутри собственной кожи. Черные глаза печально смотрели на Алейтис поверх колен.

– Ну!

Незнакомец пробежал по губам розовым кончиком языка и еще глубже втянул голову в плечи, словно искал укрытия за барьером собственных колен.

– Я… – начал он; черные глаза теперь были зажмурены. – Раньше у меня получалось. В прошлом году они мне позволяли… – Он взглянул на нее, чуть приподняв веки. Она сердито нахмурилась, и мужчина поспешно отвернулся. – Я могу чувствовать все, что чувствуют остальные: радость, печаль, боль, силу. Все! Я могу изменять то, что они чувствуют. Животные… с ними легко. Я ими управляю. Я их лечу, когда они болеют. С людьми трудней. Они гораздо опаснее. А женщины в долине не такие опасные. Я думал, ты… такая же, как все они.

Алейтис потерла ладони, размышляя над возможностями, которые открыла ей эта неожиданная встреча. Радостное возбуждение загорелось в ней, когда она вспомнила благословенное счастье единения. «О подобном я никогда не могла думать, – удивилась она. – Я смогла бы. Я уверена, что смогла бы…»

Она подняла голову и сияющими глазами взглянула на караванщика.

– Как ты это делаешь? Научи меня…

– Как? – Он постарался как можно сильнее вжаться спиной в дерево, словно это могло сократить расстояние между ним и Алейтис. Черные глаза его тайком посматривали в сторону тропы, ведущей к каравану.

Она увидела, как на его щеке вздрагивает мускул, и поняла, что он готовится убежать.

– Нет! – она схватила его за руку.

Он громко задышал, закрыв от страха глаза.

– Не надо… Пожалуйста… – простонал он плаксиво.

Алейтис нетерпеливо потрясла его руку.

– Не будь такой тряпкой!

– Я не могу не впускать тебя в свои мысли! – Он опустил голову, безвольно вытянул ноги, так что сапоги стукнулись о камень. Казалось, сейчас он от страха потеряет сознание. – Я не умею ограждать свой мозг от чужого вторжения. Я никогда не умел делать это. Ты не знаешь, что это такое! Час за часом, день за днем… И никакого избавления от ощущений и чувств других людей… – Он потер ногу. – Они копошатся у меня в черепе, как червяки… И я перестаю понимать, где то, что чувствую я, а где то, что принадлежит им… – Его ладонь лихорадочно гладила грубую красную ткань шаровар.

Алейтис поежилась. Потом распрямила плечи и резко приказала:

– Слушай, караванщик, возьми себя в руки! Ты сказал, что можешь управлять животными. И женщинами. Тогда, клянусь кровавыми клыками Ашлы, ты должен научиться управлять и своими мыслями.

– Не могу.

– Чепуха! Спорю, что ты никогда и не пробовал.

– Зауйеха…

– Ради Мадара, караванщик! Минуту назад ты едва не подмял меня. И ты хочешь сказать после этого, что не можешь себя защитить? Хихдаг! Просто перестань распускать сопли и наберись злости!

– А-а-ах! – Лицо мужчины залилось краской, дыхание со свистом вырвалось сквозь сжатые губы.

– Берись за дело! – Алейтис нетерпеливо фыркнула. – Работа над собой. Когда они заполнят твой мозг, сделай то, что делаешь, когда хочешь взять кого-то под контроль… И поверни их назад! Попытайся!!!

Его губы напряглись. Он смотрел на нее полными неприязни глазами. Потом пожал плечами.

– Попробую. Потом…

Алейтис вздохнула.

– Как хочешь, караванщик. Но знай, тебе никто не поможет, кроме тебя самого. – Она хладнокровно взглянула на него. – А теперь покажи, как ты управляешь животными.

– Как я могу научить тебя? Я таким родился!

– Показывай!

Он снова пожал плечами и отвел глаза, в которых затаилась глубокая обида. Потом показал на дерево:

– Смотри. На полпути к верхушке этого дерева сидит микхмикх.

– Где? – Она ничего не могла рассмотреть на хоране, сколько ни старалась.

– Дотронься до меня. Своим сознанием. Если тебе это удастся, то… Если нет, то ничего не получится…

Она закусила губу.

– Ладно… я попытаюсь…

Она распласталась по земле, положив подбородок на руки, позволяя монотонному звуку журчания реки омывать ее сознание. Через какое-то время во все стороны от нее начали разворачиваться нити, как будто она была огромным веретеном. Она коснулась бледно-желтого пламени, прислушалась к словам караванщика.

– Почувствуй то, что чувствую сейчас я. – Он скептически посмотрел на нее. Она ответила ничего не выражающей улыбкой.

– Видишь, я как бы делаю из своей мысли «палец». Видишь?

– Угу.

– Потом я дотрагиваюсь этим «пальцем» до животного. Смотри. Микхмикх сейчас похож на дрожание воздуха. Теперь присмотрись – вон та черная точка и есть центр этих колебаний. Я касаюсь точки своим мысленным пальцем. Вот так! И микхмикх будет делать то, что я захочу!

Сначала все было непонятно, туманно, путанно. Алейтис ничего не видела и уже начала отчаиваться, что тут же обернулось угрозой нарушения связей между нею и караванщиком. Потом будто что-то щелкнуло в ее мозгу. Словно солнце засияло сквозь просвет в грозовых тучах. Она с растущим нетерпением слушала, что говорил караванщик.

– Смотри, – тихо тянул он, – смотри на дерево главами своего тела. Видишь? Вон он ползет. Вниз по стволу. Вот там, по листьям. Видишь?

По стволу хорана сползало маленькое пушистое существо. Его хамелеоновый мех сейчас был серебристого цвета дневной коры хорана. Маленькие коготки цепко впивались в кору, черные кружки глаз с опаской посматривали по сторонам. Микхмикх шлепнулся на землю и взъерошил мех, который, по мере того как малютка приближался к караванщику, поменялся с серебристого на зеленый, а потом на песчаный и снова на зеленый, травяной.

Подбежав к нему, крошка уселся на задние лапки, а передними принялся причесываться. Алейтис улыбнулась, глядя на его смешную мордочку.

Караванщик нагнулся и поднял микхмикха. Живой шарик меха изменил цвет на светло-коричневый, замер на загорелой ладони караванщика, обвив ее длинным пушистым хвостом. Через мгновение караванщик отпустил зверька на землю и подтолкнул его вперед.

Забавное робкое создание тут же помчалось по тропе.

Алейтис протянула свою невидимую ментальную руку и поймала зверька. Потом заставила его вернуться к ней. Ей понравилось, как его быстрые лапки щекочут ее ладонь, она погладила дрожащее тельце кончиками пальцев. Сначала маленькое сердечко стучало громко, но потихоньку успокоилось. Микхмикх зажмурился и чуть слышно заурчал. Этот звук заворожил Алейтис, она провела пальцем по позвоночнику зверька. Потом бережно поставила животное на землю и проводила его глазами, когда он, освобожденный, помчался прочь. Алейтис выпрямилась.

– Ты уходишь?

– Мне уже пора. – Она помолчала, поскребла пальцем ноги песок. – Я хочу… Будет лучше, если я предупрежу тебя. Никому обо мне не рассказывай. Если не хочешь неприятностей.

– Я думал… – В его голосе слышалось слабое удивление. – Не понимаю. Когда я был здесь в последний раз, я переспал с вашей женщиной. Подобное происходило и в других долинах. Вашим мужчинам все равно, с кем путаются их женщины, так почему же…

– Наверное, ты нарвался на Кахрубу. – Алейтис засмеялась. – Она очень любит благословлять Мадара таким способом. Никогда не пропустит случая. Я другая. – Углы рта ее невесело опустились. – Черт побери, совсем другая. – Она с любопытством посмотрела на мужчину. – Кажется, вы совсем не такие, как наш народ. Мы благословляем именем Мадара, это так. Да, у нас есть такие, как Кахруба, но большинство делит наслаждение только с теми, к кому чувствует особую склонность, расположение. Это тоже часть наших верований. Чем глубже радость, наслаждение – тем лучше пасутся паши животные, тем плодороднее наши поля, тем довольнее нами Мадар. – Она вздохнула и пожала плечами. – Мы благословляем Мадара, а вы режете глотку женщинам, которые позволили себе чуть-чуть свободы. Мне больше нравится наш образ мысли.

– У ваших мужчин просто нет гордости! Как могут они другому мужчине позволять брать то, что принадлежит только им?

– Принадлежит им? – Она нахмурилась. – Никто не может кому-либо принадлежать. Каждый человек сам себе хозяин.

– А те, которых вы зовете азири?

– Мы ими не владеем. Они часть клана. Они такие же, как… Я хотела сказать, такие же, как я. Но это неправильно. Они более причастны к клану, чем я…

Он ничего не ответил, но явно не поверил Алейтис, его недоверие она чувствовала почти на ощупь.

Она фыркнула:

– Какая разница, впрочем? Я еще раз повторяю тебе: никому не упоминай…

Прежде чем она успела закончить предложение, со стороны тропы кто-то запустил камешек, попавший караванщику в плечо. Тот вскочил.

Маленький мальчик – не старше Кура, отметила Алейтис, – показался из-за куста зардагула, росшего у поворота тропы. На лице его играла злорадная усмешка. В одной руке он держал ремень пращи, а в другой – небольшой мешочек с камнями. Алейтис была поражена жестокой радостью, написанной на лице мальчугана.

– Гриман поймал гуррулу. Гриман водит шашни с гуррулой… – безжалостно повторял мальчишка, сопровождая каждое слово новым камешком из катапульты пращи.

Алейтис ждала, что караванщик что-то предпримет, например, поймает мальчишку и проучит его. Но, к ее удивлению, караванщик под ее ожидающим взглядом только склонил голову: казалось, он стал даже меньше ростом.

– Ай-Ашла, караванщик! – Она глядела на него с отвращением. – И ты позволяешь ему оставаться безнаказанным?

Караванщик молча смотрел в землю. Очередной камешек угодил ему в щеку, оставив на побледневшей коже розовое пятнышко. Девушка от удивления покачала головой.

Но вот мальчуган промахнулся – один из камешков задел щеку Алейтис. Она метнулась к обидчику. Испуг прогнал выражение жестокого ликования с его лица, он попятился, чтобы спрятаться в кустах, но было поздно, Алейтис оказалась проворнее мальчика. Одной рукой она схватила его за худое плечо и выдернула обратно на середину тропы.

Перемежая злобные ругательства с сердитыми криками, мальчуган, царапаясь и кусаясь, закрутился, пытаясь вырваться. Алейтис положила обидчика к себе на колени, ягодицами кверху, и хорошенько вздула его десятком звонких шлепков. Игнорируя его вопли и проклятия, она поставила его на ноги, крепко держа за руку.

– Это тебе больше не понадобится, крысенок, – сказала сна, выбрасывая пращу и запас камней в реку. Мальчишка дернулся, извернулся и плюнул ей в лицо.

Она с силой ударила его по щеке.

– Веди себя повежливее, злобный крысенок, – предупредила она, вытирая лицо рукавом мальчишки.

– Я расскажу отцу, что ты себе позволяешь, и он тебя зарежет!

– Ты успокоился? – хладнокровно поинтересовалась Алейтис. Он злобно взглянул на нее. – Тогда заткнись! – Она крепче сжала его руку и, придал голосу безжалостный тон, продолжала: – Ты ведешь себя, как полоумный маймун. Пока ты маленький, учись управлять собой. А отцу можешь говорить все, что хочешь. – Алейтис хрипло захохотала, сверкая зелено-голубыми глазами. (По крайней мере, ей очень хотелось надеяться, что они сверкают.) – Но только запомни… – Она наклонилась к его лицу: – Я – колдунья этой долины. И я наложу на тебя такое проклятие, что у тебя шея станет кривой и ты будешь смотреть через плечо до конца своей жалкой жизни.

– Колдунья? Я не верю тебе! – Он попытался ответить храбро, по голос его дрогнул. Он больше не старался вырваться. Бешеная злость во взгляде сменилась опасливым уважением.

Алейтис почувствовала, что над ней пролетел каш, и улыбнулась. Она мысленно протянула палец и коснулась мозга птицы. К ее удовольствию, птица тут же подчинилась. Тогда Алейтис вскинула свободную руку и щелкнула пальцами. Словно повинуясь этому жесту, каш стремительно упал к ней на руку. Он взъерошил хохолок на голове и свирепо уставился на мальчика своими круглыми желтыми глазами.

– Смотри, – тихо произнесла она. – Если я прикажу, он тебе выклюет глаза.

Она взмахнула рукой, и каш поднялся в воздух.

Мальчик, испугавшись, подался назад. Каш опустился на ближайшую от него ветку.

– Помни, – наставительно изрекла Алейтис. – как только увидишь, что над тобой кругами кружится каш, это значит, что я его глазами наблюдаю за тобой. Понял, крысенок никчемный?

Мальчик раскрыл рот, но от страха не смог вымолвить и слова.

– Ну?! – Она угрожающе подняла руку.

– Н-е-е-е-т! Нет! Не надо! – Он вырвался из железной хватки Алейтис и попятился к кустам.

– И веди себя вежливо со старшими. Иначе нарвешься на неприятности. – Она повелительно взмахнула рукой, заставив каша взмыть в небо.

– Хорошо, зауйеха…

Вихрем нырнул в кусты. Затрещали ветки – мальчик отчаянно старался убежать как можно скорее и подальше.

– Вот так! – Алейтис опустила руку на плечо караванщика. – Да, я ведь даже не спросила… Как тебя зовут?

– Тарнсиан.

– Видишь, Тарнсиан, ты не один такой. Научись управлять своим даром – не давай ему управлять тобой, и все будет хорошо. У тебя повсюду будут союзники. Держись, караванщик! Половые тряпки хороши, чтобы о них вытирали ноги, но ты ведь мужчина!

Попятившись, Тарнсиан сел на камень и попытался улыбнуться, но улыбка вышла у него какая-то жалкая.