Текст книги "Серебряная рука"

XXVI

1

«Осман, дорогой, – пишет маркиза де Комарес, – наша малышка продолжает говорить «нет».

Скоро Хасан должен выйти из Совета, но пока Осман Якуб еще не решил, стоит ли сообщать ему эту новость. Он всегда так замкнут и печален, его мальчик, что Осман не знает, что лучше, говорить с ним на эту тему или нет.

Очередной отвергнутый жених – герцог Саксонский. Уже два года продолжается эта дуэль между Анной и императором, так что для обоих она, должно быть, давно превратилась в игру. Карл предлагает очередную партию, она либо сразу отвечает отказом, либо тянет время, обсуждает, взвешивает все «за» и «против». И император до сих пор ни разу не рассердился, может быть, потому, что Анна умеет привести веские доводы, а он ко всему относится очень серьезно и обстоятельно и сам всегда полон сомнений. А может быть, потому, что Анна, сообщая о своем отказе, сопровождает его любезными фразами, красивыми подарками, крупными суммами денег, которые вручаются как бы случайно, по-семейному просто и вместе с тем деликатно. Или, может быть, потому, что императора не смущает медленное осуществление его планов? Такое же медленное, как биение его сердца, продолжающее удивлять медиков и придавать особое величие его жестам, словам, даже его дыханию.

Прошло уже два года с тех пор, как Хасан вернулся из Рима без Анны де Браес, тогда как Осман питал глупую надежду, что он привезет ее с собой.

– Анна обязательно вернется, – говорил он своим розам, за которыми в то время ухаживал с особым усердием, так как они должны были вот-вот расцвести. – Хасан приедет вместе с ней, чует мое сердце.

Столько всего произошло в его жизни, что он предчувствовал заранее, но на этот раз ошибся.

Однако Осман даже не успел по-настоящему огорчиться, так как самым значительным событием этих лет стал отъезд Хайраддина, непохожий на все предыдущие его отлучки: на этот раз он уезжал навсегда. Краснобородый принял предложение Султана Истанбула стать его великим кормчим.

Как красив был старик в день своего отъезда – в чалме, украшенной эгретом[15]15
  Эгрет – перо, султан или иное торчащее вверх украшение на головном уборе. (Примеч. пер.)


[Закрыть] и бриллиантами! Но особенно красивым, красивым, как никогда, выглядел Хасан, сидящий по правую руку от отца в окружении членов Совета, которые называли его агой, господином, царем, повелителем.

– Благодарю тебя, Господи, – сказал Осман, обращаясь к Небесному Отцу и с тех пор каждый день повторял свою благодарственную молитву, так как отныне его Хасан стал единовластным правителем Алжира и мечта Османа Якуба Сальваторе Ротунно осуществилась.

Однако тому знаменательному Совету, который утвердил его на царствование, предшествовали трудные дни. Мальчик сказал, что не хочет быть царем. Уже пришло подтверждение из Истанбула, уже флот Хайраддина с 400 брусками золота в подарок Великому Султану был готов к отплытию, уже ожидал караван подарков, включая 1500 мальчиков и тысячу женщин для сераля, тысячу рулонов шелка и парчи, навьюченных на 20 верблюдов, три корзины самоцветов под охраной конного отряда, а упрямый мальчишка все не решался сказать «да».

Это было неслыханно.

– Разве так можно? – говорил Осман Якуб. – Краснобородые привезли тебя во дворец простым пастушонком, долгие годы растили и воспитывали как будущего царя, и так-то ты им платишь за их доброту? Но скажи почему? Что творится в твоей дурной голове?

Хайраддин, вместо того чтобы разгневаться и наказать его, бросив в горную шахту, что было бы только справедливо, хотя Осман, конечно, умер бы с горя, вместо того чтобы задушить собственными руками или скинуть с башни, спокойно разговаривал с ним и выслушивал лишенные всякого смысла доводы своего приемного сына, которому не нравилось, что отец отправляется воевать за Великого Султана. Но Хайраддин всю жизнь мечтал именно об этом. Хотя он любил рассуждать о справедливости, о разнице между царями и пиратами, между нападением и защитой, ему нравилось плавать по морям, нравилось воевать. Краснобородый терпеливо уговаривал мальчика, видя, как он разочарован, зная, какой он чувствительный, как склонен мечтать о несбыточном: пусть он будет спокоен, его отец Хайраддин навсегда сохранит верность принципам, которым учил и его. Он уже добился того, что был частично изменен режим службы на кораблях Великого Султана. Это позволит обеспечить матросов полноценной пищей, упорядочить вахты и расписание увольнений на берег, а в дальнейшем он рассчитывает добиться еще более существенных изменений. Впрочем, уже почти решено, что отныне лишь половина гребцов будет из каторжников и пленных. Другую половину составят вольные люди, которые получат плату, подобную остальным морякам, чтобы мобильность флота не была «делом рук пленных» в буквальном смысле слова. Конечно, Великий Султан не мог ограничиться флотом, состоящим только из маленьких судов. Хайраддину придется распрощаться со своими юркими галиотами и командами матросов, целиком из свободных людей, владеющих судами. Великий Султан не мог принять систему паев и владеть кораблями на равных с другими. Если Алжир мог пойти на то, чтобы корабли принадлежали матросам и всему городу, то в огромной империи такое положение дел привело бы к путанице, и корабли, «принадлежащие всем», на самом деле не принадлежали бы никому. Никто бы о них не заботился, никто бы ими не распоряжался.

– Но здесь ты совершенно свободен. На своих галиотах ты можешь сохранить принцип совместного владения на паях. Управляй городом и флотом, как считаешь нужным, а если захочешь передать Совету некоторые свои функции и полномочия, как, кстати, поступал и я, то снимешь с себя часть забот и сможешь путешествовать по свету.

То, что отец говорил Хасану днем, Осман вдалбливал на ночь, чтобы услышанное хорошенько усваивалось.

– Ты мог бы построить новые крепости, корабли и медресе, разбить новые сады и рынки, – внушал ему Осман Якуб, сладкоречивый, как сирена, пытаясь пробудить в нем желание стать царем-преобразователем. – И потом, не будь таким трусом!

Осман терял терпение и, чтобы поскорее убедить его, уже готов был перейти от оскорблений к тумакам, так как знал, что если потеряет терпение Краснобородый или Великий Султан, то Хасану будет значительно хуже.

– Спаси нас, Аллах! Ну подумай сам! Хайраддин станет великим кормчим в Истанбуле и сюда больше не вернется. Что будет с нами? Со всеми нами, живущими в Алжире? Ты хочешь удалиться в горы, к своему другу Цай Тяню, чтобы предаваться там без помех занятиям наукой и философией. Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сбежать от нас, вообще удалиться от мира. Иди, если для тебя ничего не значит город, который беспрекословно повиновался тебе, когда всем нам грозила опасность. Тебе все равно, что будет с нами? Если город поделят между собой хитрые паши, то обгложут до самых корней, как прожорливые козы, а ты тем временем будешь витать среди облаков и блаженно искать истину.

Люди собирались под стенами дворца и кричали: «Да здравствует Хасан-ага, наш господин!»

И когда молодой раис появился на террасе первого уровня, одетый в голубой наряд, с тюрбаном на голове, готовый произнести присягу, народ приветствовал его радостными криками. Так Аултину, который однажды ночью был захвачен в горах вместе со своей хромой овцой и брошен в самую гущу войн и сражений, стал царем.

– Он царь, – говорит Осман громким колосом, как бы смакуя эту чудесную новость и чтобы лишний раз убедиться в ее реальности, – и он сумеет им быть.

Алжир спокоен. У него новые крепости, корабли, сады, медресе, базары и новые жители, прибывшие сюда из близлежащих земель.

Конечно, и в Алжире не все спокойно, потому что волшебная страна изобилия существует только в сказках. Но здесь людям живется лучше, чем где бы то ни было, так что в других городах этому даже не хотят верить.

Об Алжире и его правителе распускают чудовищные слухи, но даже когда рассказывают правду, то она кажется настолько невероятной, что воспринимается как что-то совершенно дикое или постыдное, о чем можно говорить либо шепотом, либо кричать во весь голос, призывая кару небесную.

– Знаете, – шепчут люди друг другу, – там не соблюдают никаких законов, ни божеских, ни человеческих.

На самом деле законы там соблюдаются, только не похожие на общепринятые. А что касается религии, то в Алжире мирно сосуществуют люди самых разных вероисповеданий, а есть и такие, которые вовсе не верят в Бога.

– Царь у них – колдун, и у него есть подручный, который готовит для него разные колдовские зелья в перегонных кубах, а сам он поклоняется звездам и проводит целые ночи напролет в общении со светилами, разумеется, вместе с Вельзевулом, а потому его следовало бы сжечь на костре.

Об этом особенно много болтают в Толедо, при дворе императора, но разговоры о звездной страсти алжирского аги идут на убыль, когда обнаруживается сенсационная новость. Оказывается, Карл Габсбургский тоже проявляет интерес к звездам, изучению небесных тел, тайн времени и звездного календаря и даже нанял учителя, обучающего его всем этим премудростям в окружении множества современных и старинных арабских часов, которыми увешан и заставлен кабинет императора. Так что не подобает обвинять в тех же увлечениях, словно в грехах, царя Алжира.

А постепенно и вовсе перестают болтать об Алжире, маленьком далеком государстве, каких много на карте и которые живут по своим собственным законам.

Император больше не говорит, что собирается идти на Алжир. Он подумывает о том, чтобы схватиться с Краснобородым на море, потому что его подбивает на это Андреа Дориа. Теперь император сосредоточил свое внимание на Истанбуле, продолжая называть его Константинополем, и желает лично сразиться с Султаном Истанбула, который рядом со своим именем неизменно пишет «Великий». Он – единственный достойный соперник императора, ведь в данный момент изучаются условия перемирия с зятем императора, королем Франции, и обсуждается возможность брака между их детьми. Это устроили две королевы, Элеонора и Мария, сестры Карла, стремясь положить конец вражде и соперничеству. Первая – супруга короля Франциска, а вторая – вдова венгерского короля, правительница Нидерландов. Между ними снует, словно челнок, их старая кузина Бартоломеа де Комарес, чей муж все еще находится в монастыре. Правда, теперь он уже не заперт в келье, но, полностью поправив свое здоровье, с большим рвением и знанием дела исполняет роль помощника при брате-садовнике.

Жан-Пьер де Лаплюм потерял свою супругу, умершую прошлой зимой от простуды на юге Франции, куда она отправилась, чтобы попытаться восстановить виноградники и замок, пострадавшие во время нашествия императорских войск. Все семь собачек еще живы. Они в полном смысле этого слова остались на шее у Жан-Пьера, ибо каждый вечер перед сном обвивают его шею, словно боа, как были приучены своей покойной хозяйкой. Но если Жан-Пьер выражает недовольство, они разбегаются по своим корзинкам и спят в них до самого утра.

Осман знает об этом не только из писем Шарлотты. Он продолжает заниматься голубиной почтой, делая копии со всех прилетающих посланий. Таким образом Осман в курсе событий во всем мире, и ему кажется, что он одновременно существует в разных странах, проживая разные судьбы.

– Хасан, – говорит Якуб своему питомцу и господину, рассказав ему об отказе Анны де Браес от брака с саксонским герцогом, – я боюсь, что теперь снова пойдет на штурм этот Пьер-Луиджи, сын Папы, притащив какого-нибудь другого своего родственника.

Когда умер старый Герменгильд, Пьер-Луиджи первым выскочил вперед от имени своего сына, для которого, однако, вскоре подыскал более завидную партию. Ему удалось сосватать за него дочь самого императора, оставшуюся вдовой после убийства одного из Медичи, который, в свою очередь, был сыном прежнего Папы, заклятого врага императора.

Хасана мало интересуют все эти матримониальные истории, но он с интересом выслушивает сведения о встречах между королем Франции и императором.

Осман понимает, как трудно двум монархам договориться между собой, потому что для каждого из них мир означает не только сохранение того, что им уже принадлежит, но и приумножение своих богатств, единоличное владение землями, имуществом и, самое главное, право по своему усмотрению распоряжаться судьбами людей и даже целых стран. По мнению Османа, у них есть много общего, в том числе мания устраивать браки своих подданных. Ощущение такое, будто они специально охотятся за девушками и вдовами, чтобы выдать их замуж и тем самым обеспечить себе новых союзников и новых вассалов, новые владения, не тратя денег и не теряя людей на их завоевание.

«Зачем я теряю столько времени на размышления о чужих делах? – спрашивает себя Осман Якуб; он, похоже, танцует на своей террасе, чтобы размять старые суставы, и размахивает руками, словно желая схватить в охапку свежий утренний воздух. – Какое мне дело до короля Франции и императора, раз они оставили нас в покое?»

Это так, но Хайраддин, с которым Осман ощущает неразрывную связь, хотя тот больше не появляется в Алжире, пребывает в состоянии непрерывной войны с одним и переговоров с другим, которому он, однако, не слишком доверяет.

Хайраддин успешно сражается с друзьями и союзниками императора в Превезе, однако выигрывает сражение только потому, что его противники имеют слишком разные корабли. Флот не может выиграть сражение, если одно судно, произведя залп, должно тут же отойти, а другое, например огромный венецианский галеон, может сражаться в полную силу, лишь стоя неподвижно на одном месте и нанося удар за ударом всей своей огневой мощью до полного уничтожения врага.

Кроме того, что у них разные корабли, им еще не просто договориться между собой. Великому Султану тоже знакомо все это. Осман хорошо знает, что существуют разногласия между султанами разных городов, так же как между визирями, пашами, различными частями войск, между чиновниками, наблюдающими за взиманием налогов и дани, судебными тяжбами, снабжением продовольствием, фортификациями. В большом серале тоже царят распри, ненависть, ссоры между евнухами, наложницами, женами. Жить в этом серале все равно что бежать по острым камням, рискуя порезаться всякий раз, как ставишь на них ногу.

«Почему Хайраддин, мой старый и такой мудрый повелитель, отправился охотиться на гнилое болото?»

Этот непочтительный вопрос не дает покоя Осману, когда он растирает сухие листья для настоя, когда следит за тем, хорошо ли подметают на улицах и в переулках, наблюдает за порядком или укрывает специальными колпачками самые нежные побеги, чтобы они не засохли на ветру или на солнце. Но ответ, который приходит ему на ум, оказывается еще более непочтительным, чем вопрос, хотя и содержит долю истины. Вероятно, с годами ослабла любовь Хайраддина к логике и простоте. Он полюбил почести и панегирики, на которые так щедр двор. Он хочет обрести славу на века. Участвовать в великих сражениях, вести которые способна лишь самая могущественная империя.

Уже и теперь Хайраддин знаменит. Моряки всего мира признают, что на море ему нет равных. Что же ему еще нужно?

Осман уверен, что Хайраддину нравится сам процесс поиска, потому что добиваться того, что ты желаешь, интереснее, чем иметь. И эта постоянная готовность к действию, повод для которого может быть самым ничтожным, часто задает ритм на всю жизнь. Хотя жизнь в этом случае можно уподобить щепотке травы, брошенной в котел с уже готовой смесью: когда она закипит, в отвар бросают еще что-то, потом перемешивают, вновь доводят до кипения и, не давая жидкости отстояться и посветлеть, добавляют еще несколько щепоток разных трав, листьев, снова перемешивают, варят и переваривают. Настой считается пригодным к употреблению лишь после того, как превратится в густую кашицу. Многие пытаются и жить так же, а значит, не живут вовсе, думает Осман.

Большинство людей не знает, какое это удовольствие остановиться хотя бы на мгновение, спокойно оглядеться по сторонам и сказать: «Вот это моя жизнь, от и до. Маленький отрезок, но между этими двумя точками я есть часть бытия. То, что случится со мной завтра, покрыто тайной, но в этот короткий миг человек может быть спокоен, потому что он существует». А вместо этого все бегут куда-то, как сумасшедшие, пока их сердце не лопнет, словно воздушный шарик.

Но Осман не считает себя мудрее других. Он тоже вертится как белка в колесе. У него тысяча дел с тех пор, как Амин покинул его и берет уроки у лучших учителей города. Если будет на то воля Аллаха, он станет аптекарем и врачом.

– Возьми кого-нибудь другого, – советует Хасан, – ты не должен так уставать.

Во дворце все его уговаривают, чтобы он взял себе слугу или даже нескольких слуг. Но Осман не хочет чувствовать себя стариком.

2

Пока Осман все время куда-то бежит, – как, впрочем, бегут и солнце, и звезды, – бегут и годы. Со времени того письма, которое сообщало о несостоявшемся браке Анны с саксонским принцем, прошло еще два года. Прибыли новые письма от маркизы де Комарес, от Жан-Пьера, разъезжающего по всему миру с посольскими миссиями вместе со своими семью собачками, и послания от Хайраддина, плавающего вокруг света на судах, вооруженных мощными пушками. Так же, словно дым, рассеялись и другие претенденты на руку Анны де Браес, но император, вместо того чтобы окончательно рассердиться на нее, рассердился на свою упрямую дочку, не желающую идти замуж за внука Папы. К великой радости Османа, который до сих пор не верил, что у сильных мира сего тоже бывают осечки.

Если бы не пример Хайраддина, – а с годами он становится все больше похож на легкомысленного юнца, вечно воюющего и обремененного новыми женами, причем жены все время рожают ему детей, которых он не любит, а войны пожирают его суда, которые он, напротив, обожает, – словом, если бы не этот старик, с его величественной красотой и энергией жеребца, Осман ограничился бы наблюдениями за своими ровесниками, теми, кто еще остался в живых, чтобы денно и нощно размышлять о бренности тела и разума. Сколько раз, когда наступали особенно жаркие дни и назойливые мухи своим жужжанием нарушали сиесту, Осман растягивался на траве под кустами дягиля или артемезии, скрестив руки на груди и приготовившись к смерти. Он даже явственно видел воображаемых червей, пожирающих его плоть.

Только какую плоть? Осман шарит вокруг, ощупывая себя, и почти ничего не находит. Он такой худой и необыкновенно легкий, что уже ощущает приближение момента, когда сможет летать. Может быть, еще и потому, что не имеет никакого груза на душе. Хасан, оставшийся его единственным хозяином и господином, прекрасно управляет страной, хотя многие говорят, что делает он это неподобающим образом.

«Пусть управляет как умеет, – думает Осман Якуб, освободившись от лицезрения собственной воображаемой смерти и вернувшись к жизни, – почему все царства должны быть похожи друг на друга?»

Хасан призвал в Совет, наделив важными функциями, Ахмеда Фузули и Рума-Заде, и Осман доволен, что мальчики снова вместе. В некотором смысле можно считать, что Цай Тянь тоже с ними, так как они постоянно обмениваются длинными письмами, которые появляются неизвестно откуда. Цай Тянь, как всегда, окутан тайнами. Наверно, это орлы приносят их с гор, затерявшихся среди ледников и снега. Во всяком случае это не голуби. Осман никогда не видел писем с печатью Цай Тяня, хотя и сохранил доступ к почтовым голубям. «По просьбе самих птичек», – говорит Амин, подшучивая над ним, – в присутствии Османа голуби воркуют особенно нежно.

Мальчики, давно ставшие взрослыми мужчинами, хотя Осман продолжает называть их по-прежнему, решают теперь гораздо более сложные головоломки, чем механизм для серебряной руки Аруджа. Они мечтают создать целый мир, настолько непохожий на тот, что существовал до сих пор, что Осман приходит в ужас при мысли, чем может кончиться эта безумная затея. Но он готов мечтать вместе с ними и трудится на пределе своих сил, разумения и малых возможностей.

Прежде всего, он не совсем уверен в том, что правильно понял, к чему стремится его Хасан. Ему кажется, что он ухватил главную мысль: все, живущие на берегах этого прекрасного моря, должны ладить между собой. Но как этого добиться, если человечество так любит воевать?

Ахмед Фузули, Рум-заде и особенно его Хасан всегда в разъездах: они частые гости в приморских поселках и в оазисах, где заключают соглашения о поддержке и сотрудничестве, пытаясь создать первые группы федератов на африканском берегу. Это очень трудоемкое дело, особенно если приходится переправляться на другую сторону моря. В Совете, где Хасана-агу очень любят, эту его идею считают безумной и вздорной, но помалкивают, уповая на Аллаха, в надежде, что само время излечит его от химер, став ему и лекарством, и лекарем.

Однако безумие, как известно, заразительно и даже может быть полно очарования, как пение сирен, завлекавшее моряков, и люди с другого берега приезжают сами, прослышав, что в Алжире царит мир и покой. Приезжают даже из владений, непосредственно принадлежащих Великому Султану. До поры до времени он не обращает на это внимания только потому, что у него слишком много забот. Так что, когда вечером он усталый и измученный опускается на свои подушки, у него нет желания слушать злых сплетников, которые между молитвами, танцами и любовными утехами пытаются внушить ему глупые подозрения, основанные на вздорных домыслах.

Люди приезжают издалека. По большей части это бунтовщики или те, кому не повезло в жизни. Предпочитая петле на шее, топору, сабле или позорному столбу опасное морское путешествие, они поднимаются на борт берберских судов. Но чаще всего чужеземцы, узнав, что Алжир необычный город, стараются держаться как можно дальше от него. Даже чума вот уже много лет обходит его стороной. Но, к сожалению, существуют и другие болезни: они приходят и сеют смерть. Например, несколько раз за это время в городе свирепствовала холера и в последнее свое посещение унесла жизнь прекрасной Койры Таксении, которая умерла безутешной, так как не смогла обнять на прощание своего Жан-Пьера.

В связи с этой смертью у Османа появилось много новых хлопот, потому что в завещании она выразила пожелание, чтобы именно он продал все, чем она владела, и отослал полученные деньги де Лаплюму.

Но злая судьба распорядилась иначе: Жан-Пьер де Лаплюм так никогда и не узнал об этом щедром даре, хотя маркиза де Комарес, к которой Осман Якуб обратился за помощью и поддержкой, сделала все от нее зависящее, чтобы отыскать его, и поспешила выехать на встречу с ним в Италию, прихватив маленький дорожный сейф, набитый золотыми монетами.

В своей просьбе о свидании Шарлотта-Бартоломеа не указала причин, не решившись доверить бездушному письму известие о смерти Койры, а воздуху – сообщение, что она путешествует с бесценным сокровищем, которое следует беречь как зеницу ока не только потому, что оно представляет огромную материальную ценность, но и является священным даром любви.

Жан-Пьер, возвращаясь после очень важной посольской миссии при дворе Великого Султана, где он подписал договор от лица короля Франции при посредничестве Великого кормчего Хайраддина Краснобородого, поднимался вверх по течению реки По, делая частые остановки, чтобы полюбоваться видом цветущей долины. Иногда он ночевал прямо на корабле, иногда, устав от качки, сходил на землю и останавливался в какой-нибудь гостинице на берегу из тех, что славятся чистотой и хорошей кухней. Но на последнем из этих привалов, накануне встречи с маркизой, в одной из гостиниц во время сна закончился земной путь посла Жан-Пьера де Лаплюма, и обозначился новый опасный разлад в отношениях между двумя соперниками-кузенами Карлом и Франциском.

«Мой дорогой друг, – пишет убитая горем маркиза де Комарес, прибывшая сразу же на место преступления, как только узнала о нем, – это была самая настоящая бойня: все залито кровью, разрубленные куски тела вперемешку с искромсанными мехами и одеждой».

Осман читает это послание с содроганием и осеняя себя крестом, так как его слишком живое воображение рисует жуткую картину. Он видит милейшего Жан-Пьера, всегда такого нарядного, элегантного и веселого, разрезанным на куски, вместе с семью собачками мадам Женевьевы, сохранившими ему верность и разделившими его злую судьбу.

Вся Европа задается вопросом: кто мог совершить подобное злодеяние? И волна догадок несет страх перед новой войной, так что обе миролюбивые королевы, Элеонора и Мария, с трудом успокаивают своих подданных, пытаясь сдержать этот поток разоблачительных предположений, притушить слишком ярко разгоревшийся факел.

«Кто это был?» – спрашивает Шарлотта-Бартоломеа в одном из писем, на этот раз отправленных непосредственно Хасану-аге. И в следующих строчках сама же и отвечает на свой вопрос, перечисляя все возможные варианты, а точнее сказать, слухи, которые ходят вокруг.

Одни считают, что это были наемные убийцы, завербованные при дворе императора. Другие предполагают, что это дело рук французов, не одобряющих дружбу короля с Истанбулом и мусульманами. Есть и такие, которые подозревают Папу и людей из его окружения, решивших избавить короля Франции от особенно преданных друзей, но это уж слишком надуманное объяснение, потому что Папа не верит, или не хочет верить, или просто не интересуется отношениями короля Франции с Великим Султаном. Еще более вздорными кажутся маркизе предположения, будто убийство совершили случайные грабители, на том основании, что Жан-Пьер был найден без денег и драгоценностей. Нет, по мнению Шарлотты западня была расставлена маркизом де Комаресом, который вышел из монастыря и по случайному стечению обстоятельств оказался в Ломбардии в те же дни, что и Жан-Пьер де Лаплюм.

«Боже правый, прости его, – молит Осман, – он, должно быть, совсем выжил из ума, если учинил такое зверское убийство».

«В наказание за мои прошлые, настоящие и будущие грехи небо послало мне в супруги человека жестокого и фанатичного, – продолжает маркиза де Комарес в своем письме. – Комарес добивается той же цели, что и раньше, только теперь в его черством и озлобленном сердце идею справедливости сменила тупая жажда мести».

Рассуждения маркизы подтверждаются важными фактами, делающими вполне правдоподобной ее гипотезу, будто Комарес хотел таким образом спровоцировать императора напасть на Алжир.

Карл Габсбургский собирал людей и снаряжение для крестового похода против Константинополя, который, как считал император, должен был завершиться триумфальной победой. Но в конце концов он все-таки понял, что все его друзья, союзники и родственники не одобряют этих действий, включая и сестру Марию. Будущий поход очень ее страшил, и она продолжала настаивать на том, что он несвоевременен. Германские князья тоже пребывали в нерешительности, и Карл понимал, что не сможет насильно заставить их принять участие в походе. Муж его сестры, король Франциск, который всего год назад, после смерти императрицы, намекал, что был бы не прочь видеть его своим зятем, теперь, вместо того чтобы поддержать Карла как король христианской страны, подписал договор о союзе с врагами-мусульманами. Король Англии вообще ренегат и существует сам по себе. Папа проявляет нерешительность, так как для него в настоящий момент самая животрепещущая проблема – непокорность северных народов. К этой проблеме еще прибавляется неотложная необходимость реформировать церковь и отправить миссионеров и конкистадоров в новые земли за океан. Первых, чтобы обратить туземцев в истинную веру, вторых, чтобы защитить верующих. Карл понимает, что лишь очень немногие расположены отправиться с ним в Константинополь. При таком всеобщем равнодушии невозможно осуществить триумфальный крестовый поход против Константинополя, так что Карлу остается лишь обуздать свою страстную веру и смириться с уже совершенными затратами. И в этот момент маркиз де Комарес, подбросив на сцену столь высокопоставленного мертвеца, вновь подливает масла в огонь.

«Итак, – скажет Комарес своему императору, считает Шарлотта-Бартоломеа, – вас обвиняют в убийстве де Лаплюма? Говорят, это вы приказали убить его, чтобы расстроить дружбу короля Франции с Краснобородым из страха, что они могли вместе замышлять что-то против вас? Так докажите, что не боитесь ни того, ни другого! Раз сейчас не время идти на Константинополь, а у вас уже стоят под парусами корабли, кстати, стоившие кучу денег, отправляйтесь в Алжир, в логово Краснобородого. Для этого похода вы без труда найдете союзников, потому что все любят легкие победы: этот кастрат, то ли сын, то ли сообщник Краснобородого, вряд ли окажется крепким орешком».

3

Уже на следующий день после трагической гибели Жан-Пьера де Лаплюма это событие обрастает новыми фактами, несмотря на то что испанцы, проживающие в Милане, предпринимают самые решительные меры, чтобы замять все слухи.

Император недавно передал город своему первенцу, хотя король Франции тоже не отказался от притязаний на него.

Едва узнав об убийстве де Лаплюма, испанцы распускают слух, будто это дело рук самых обычных грабителей. Они посылают специальных эмиссаров, чтобы те обеспечили как можно более скромное и незаметное захоронение останков посла и с подобающей деликатностью предупредили его суверена, дабы это событие не получило ненужной огласки и не имело нежелательных последствий.

Но маркизе Шарлотте удается их опередить и расстроить эти планы. Она уже на месте и испытывает необоримое и благочестивое желание немедленно исполнить посмертную волю Койры Таксении, явно выраженную в ее завещании, единственным теперь возможным способом – потратить все золото на похороны господина де Лаплюма, чтобы он навечно остался в памяти своих современников и потомков.

Шарлотта заказывает огромные лавровые венки, гигантские подсвечники и свечи, что используются в пасхальную неделю в соборах, приказывает установить их на телегах, тачках, военных повозках, составляющих целый кортеж, запряженный тремя дюжинами мулов. И еще восемь мулов впряжены в лафет, на котором возвышается гигантский саркофаг, украшенный мраморными фигурами античных героев. Внутри саркофага помещается дубовый гроб, дно которого устлано лепестками цветов и выложено мхом, где и покоится тело Жан-Пьера. Шарлотта приказала собрать все останки, даже те, которые обезумевший убийца разбросал в саду. И не важно, что в вечной жизни части тела бывшего посла окажутся навсегда соединены с тушками его верных собачек, с лоскутами материи, камешками и землей Ломбардии. Для Шарлотты гораздо важнее, что на протяжении нескольких дней многие люди стоят на коленях у дороги, склоняют головы и молятся за вечное спасение таинственного господина, ради которого организована столь пышная траурная церемония. Кроме различных повозок, в процессии следуют плакальщицы, четыре монастырских хора, семь священников, десятки рядовых священнослужителей, музыканты и просто толпы людей, присоединившихся к шествию. Они плачут, молятся, каются в собственных грехах среди траурных шелков, пламени факелов, перезвона колоколов, установленных на специальных башенках, и колокольчиков, привязанных к сбруе, колесам повозок и даже к ногам животных. Уже не говоря о том, что колокольчиками размахивают юные звонари: покойный, говорят, очень любил колокольный звон.