Текст книги "Серебряная рука"

– Выгружайте все на берег.

– И пушки?

– Все. Солдат, лошадей, пушки, порох.

– Но зачем столько ненужных усилий, если осады не будет?

С такой же рассеянной и отсутствующей улыбкой, как раньше, Хасан отвечает, что так будет легче склонить к сдаче жителей города, в том числе недоверчивых, воинственных и упрямых, если они собственными глазами увидят внушающие страх боевые орудия. А кроме того, после вручения верительных грамот и подписания договора о новом сотрудничестве он сможет быстрее прислать продовольствие и пресную воду для армии императора, ставшего союзником города, если заручится согласием его жителей.

– Алжир – мирный город. Мы готовились в нем жить, а не воевать. Поэтому у нас нет такого количества солдат, чтобы оказать вам достойное сопротивление. Но зато у нас есть запасы продовольствия. И мы не дадим вам умереть с голоду, если вы станете нашими союзниками. Передайте это императору. Вы даже можете не разгружать ваши собственные съестные припасы. Оставьте на борту также и палатки, ведь вам не нужно разбивать лагерь. Жаль, они, наверно, красиво смотрелись бы… Я с удовольствием буду наблюдать за высадкой вашей армии, полюбуюсь пушками, кавалерией. У вас очень красивые доспехи. Представляю, как они будут сверкать на солнце и радовать глаз.

Посол императора начинает подозревать, что правитель Алжира, который разглагольствует, словно какой-нибудь болтливый гистрион,[18]18
  Гистрион – бродячий актер (музыкант, певец, рассказчик, акробат, канатный плясун, дрессировщик и т. д.


[Закрыть] не в своем уме. Он готов любоваться доспехами своих врагов и боевой сбруей их лошадей, совершенно не заботясь о судьбе собственного города.

– Разложите порох и боеприпасы так, чтобы их было видно, прошу вас.

– Вы ставите условие, чтобы мы выгрузили также и порох?

– А что? Разве вы умеете стрелять без пороха? Вы хотите, чтобы мы испугались пушек без боеприпасов? Пушек, которые не смогут произвести ни единого выстрела?

«Он совершенно сумасшедший, – думает посол. – Единственная охранная грамота, которую мы можем ему дать, – предписание о немедленной его изоляции, как опасного безумца».

Вместе с тем он выглядит очень величественно в своих богатых одеждах, отличающихся необычайным изяществом, расшитых золотом и драгоценными камнями. Самоцветы украшают его шею и запястья, а кроме того, он пересыпает их из одной ладони в другую. Тюрбан украшен великолепным сапфиром.

«Он хотел поразить меня своим видом, – думает испанский посланец, – и выглядит словно идол в храме. Однако, чтобы управлять страной и уметь ее защитить в случае необходимости, нужны совсем иные качества, кроме царственной внешности».

Посол готов лишь презирать его, но против воли чувствует, как в нем постепенно закипает гнев, потому что не может понять, что скрывается за этой высшей красотой, в глубине этих прекрасных глаз: тщеславие идиота или дьявольский обман?

В чем может заключаться обман? Совершенно исключено, что Хасан-ага ждет откуда-то помощь. Его отец Хайраддин слишком далеко. Его друг, король Франции, тоже далеко и не стал бы посылать сюда ни солдат, ни корабли. А ближайшие его союзники, если они у него есть, – дикие племена, не имеющие оружия и не способные воевать против настоящей армии. Пираты, захватившие другие прибрежные города, не питают к нему никакой симпатии. Нет, если он рассчитывает на помощь, ему остается просить ее у неба.

И действительно ага Алжира заявляет, что именно так и собирается поступить.

– Передайте императору, если мы, к моему величайшему сожалению, не сумеем договориться, я возложу все свои надежды на жителей Алжира и волю небес.

Аудиенция закончилась. Хасан-ага должен вернуться на террасу, так как наблюдать за небом в этот час гораздо важнее, чем за маневрами императорских судов в море.

Испанский посол пребывает в недоумении. Он замечает, что и старый слуга, слабый и хрупкий, словно стебель подсолнуха, растерянно смотрит на своего господина.

Хасан-ага говорит, что удовлетворен беседой, и выражает надежду, что им с послом не придется встретиться на поле боя и что в будущем они даже могут стать друзьями. В доказательство своего дружеского расположения и лояльности Хасан дает ему небольшой совет: если он хотел пройти по улицам Алжира, не привлекая к себе внимания, то зря нарядился турком. Турки – не алжирцы. Разве что какой-нибудь турок решит поселиться в Алжире и стать алжирцем. Такая возможность есть и у посланца императора, так как Алжир всегда готов принять новых жителей.

– Подумайте об этом.

С этими словами ага Алжира встает и исчезает за дверью, расположенной у него за спиной. А иностранный посол и старый слуга остаются стоять неподвижно, глядя друг на друга.

5

Вернувшись в лагерь, посланник подробно пересказывает содержание беседы с правителем Алжира и добавляет несколько личных наблюдений, которые повергают императора в изумление.

Посол утверждает, что у него прекрасная память на лица и что трудно ошибиться, когда речь идет о столь необычном лице с холодными, непроницаемыми глазами, которые, однако, время от времени как будто смеются, и тогда возникает ощущение, что обладатель этих удивительных глаз попросту издевается над тобой.

– Ближе к сути!

– А суть в том, ваше величество, что этого человека я уже видел раньше. Это тот самый купец, которого в Риме вам представил Жан-Пьер де Лаплюм. И это лишний раз доказывает, что король Франциск в сговоре с неверными и пытается с их помощью подстраивать нам ловушки даже в доме самого Папы!

Справившись с удивлением, император, который, будучи великим монархом, не может вести себя как простой смертный, вместо того чтобы прийти в ярость, наоборот, смеется.

Значит, он не ошибся, юноша и в самом деле был необычный. Он его прекрасно помнит. Надо было убедить его перейти на свою сторону. То, что не удалось сделать тогда из-за переполоха, вызванного несчастным случаем с маркизом де Комаресом, надо сделать теперь. Только с еще большей выгодой для себя, учитывая, что за это время юноша стал правителем прекраснейшего и богатейшего города. И вообще, все, что велел передать ему этот Хасан-ага, вполне разумно. Командиры кораблей, которые остались в открытом море, требуют, чтобы их тоже поставили на рейд в бухте, так как, несмотря на летний зной, ветер уже дует по-осеннему, пыльный и удушливый, как ураганы в пустынях.

Что касается идеи высадки на берег, то и она вполне разумна. Во-первых, армия союзников сможет показать себя во всей красе. Во-вторых, гребцы, уставшие от тесноты и давки на кораблях, наконец-то вздохнут свободно. В-третьих, солдаты избавятся от морской болезни и безделья. Даже лошадям полезно размяться, и они наконец успокоятся, почувствовав под копытами твердую землю вместо вечно качающейся дощатой палубы.

До наступления темноты по крайней мере половина армии должна высадиться на берег. Сначала сходят люди в легком вооружении, затем выводят лошадей и наконец выкатывают пушки, выносят порох и другие боеприпасы. Высадка и разгрузка идут быстро. Однако нельзя слепо доверять пирату, раису, наместнику или как он еще называется: корабельные пушки нацелены на город. Если все пройдет гладко, вечером они дадут хороший залп, чтобы припугнуть алжирцев, а на рассвете – еще один, посильнее. И уже с суши солдаты предпримут атаку на ворота, чтобы проверить истинные намерения этого Хасана-аги. Если он будет только делать вид, что обороняется, то они продолжат переговоры, но если окажется, что он их дурачит, или не имеет никакого влияния на своих подданных, или, того хуже, пытается заманить армию императора в ловушку, осада начнется по всем правилам.

А пока, чтобы не оказаться застигнутой врасплох, армия будет оставаться в боевой готовности днем и ночью.

Последним решением особенно доволен Комарес, который старается все время быть рядом с императором, поддерживая в нем боевой дух и стремление довести начатое предприятие до победного конца.

Однако, к сожалению, больной кишечник маркиза часто вынуждает его отсутствовать. Так и теперь, он прибыл с некоторым опозданием и ничего не слышал о том, что специальный посланец императора узнал купца, друга французского посла Жан-Пьера де Лаплюма. Впрочем, этого купца в Риме маркиз не видел. И даже не слышал о нем. Да и теперь никто не спешит посвящать его в эту историю, ему даже до сих пор не сообщили об исчезновении племянницы. Вспышки его ярости, поначалу воспринимавшиеся с насмешливым добродушием, теперь вызывают раздражение. Маркиза терпят, поскольку считается, что гнев безумцев – предвестие Божьего гнева, который никого не минует, но стараются зря не накликать, как впрочем, и гнев Божий.

Таким образом, Комарес, пребывая в полном неведении относительно этих вопиющих подробностей, готов хоть сейчас отслужить Те deum при виде кораблей императора, взявших в гигантские клещи маленький белоснежный город. Он видит наполовину высадившуюся армию, слышит мощный гул голосов осаждающих, ржание лошадей, оглушительный скрежет причаливающих судов, железный грохот страшного арсенала войны, и постоянная усталость, которую он испытывает многие годы, сменяется неожиданным приливом бодрости, поднимающим, в буквальном смысле слова, его на ноги, – ведь маркиз не встает с незапамятных времен. Он спускается на берег даже без помощи корзины и восторженно бросается в самую гущу этого пыльного столпотворения, в котором каждый, кто носит оружие и доспехи, кажется ему ангелом-мстителем, посланцем небес.

6

У Османа Якуба, напротив, каждый воин, сходящий на берег, вызывает ощущение бессилия, собственной старости, а также искушение не верить в божественное провидение. Почему он не закричал, когда, закончив беседу с послом императора, Хасан подмигнул ему, Осману, словно сообщнику? Почему не побежал в город предупредить о предательстве? Почему не выбросился из окна на площадь перед воротами, куда жители города приходят, чтобы узнать последние новости? Тогда все увидели бы, что Осман Якуб наказал себя за то, что воспитал государя, способного предать свой народ.

Спрятавшись среди колючек боярышника, Осман хотел бы умереть от стыда и горя, но смерть не приходит.

Господь свидетель: он всегда ненавидел войну и боялся ее. Но царь не может и не должен без боя отдавать врагу свой город и своих подданных. Город, созданный собственными руками, новый, молодой, цветущий. Ни в одном другом городе нет и не было такого гармоничного смешения языков, обычаев, вероисповеданий, национальностей. Нежный и свежий, словно первый росток, задиристый и веселый, будто молодое вино, и вместе с тем слабый и беззащитный, как всякий новорожденный. Когда во время прогулок Осман Якуб наблюдал за тем, как растет Алжир, ему приходило в голову неожиданное сравнение города со своими смесями трав, лепестков, листьев и корней. Так он сравнивал труды Хасана с собственными успехами и неудачами, с собственной работой в ароматическом цеху, где он из года в год готовил свои смеси в поисках идеальной субстанции.

«Может быть, и мой Хасан, – думает он, – ищет то, чего нет в природе и что кажется невозможным, потому что сродни мечте, чуду, идеалу совершенства. – О Боже мой, – говорит он, и его внезапно прошибает пот, – а вдруг и теперь он задумал свершить какое-то чудо?»

Все эти почести, титулы и прочие императорские посулы ничего не значат для его Хасана. У мальчика наверняка есть какой-то замысел, который Осман не сумел разгадать своим старым и неповоротливым умом.

Исколов руки и спину и чувствуя себя безнадежным глупцом, Осман на четвереньках вылезает из своего укрытия и со всех ног бежит к Хасану признаться, что усомнился в нем.

Раздается пушечный залп. Что же задумал Хасан? Как он сможет спасти их от этого ада, разверзшегося внизу и готового в любой момент поглотить город?

Снова раздается пушечный выстрел. Жители города молча стоят на своих сторожевых и оборонительных постах.

Пушечные выстрелы не причинили большого вреда, но вместе с сумерками в город вошел страх. И Осман, как всегда, чует его запах.

Появляется какой-то бродяга-прорицатель, который находит способ всех успокоить, во всяком случае так кажется Осману.

– Чего вы боитесь? – говорит прорицатель. – Разве вы не помните предсказание Мелема, такое же верное, как верно и то, что мы существуем? С вами не случится ничего плохого, пока у стен Алжира не появится огненное воинство. Идите и напомните всем предсказание Мелема – правда, никто понятия не имеет, кто этот Мелем, – несите успокоение в сердца. Только воины в красных одеждах смогут овладеть городом. Вот тогда это действительно будет конец, предсказанный самим небом. Но кто знает, когда это случится! Так что будем спокойны, пока не постигла нас беда.

Бродяга-предсказатель без труда убеждает толпы людей в своем пророчестве. Жители города, которые поначалу с испугом рассматривают солдат императорской армии, увидев на них одежды всех цветов с преобладанием серого и коричневого, отходят от парапетов и амбразур совершенно успокоенные, спеша сообщить остальным хорошую весть: нападающие одеты не как победители.

Даже пыльный воздух несет успокоение теперь, когда появилась надежда, а точнее, определенность, потому что, когда человек боится, все, что дает малейшее утешение, кажется незыблемой скалой.

Переходя из дома в дом, проникая в души, это пророчество, которое все считают древним и неотвратимым, в конце концов достигает дворца, а затем и обсерватории Хасана. Принц приходит в ярость и отдает строгий приказ: убивать на месте всякого, кто будет распространять эти вредные измышления.

Осман, только что поклявшийся самому себе всегда и во всем доверять своему господину и воспитаннику, попытался было снова усомниться в нем, так как не понимает, какой вред может причинить испуганным людям хотя бы малая толика надежды. Но он случайно слышит, как Рум-заде объясняет тем, кому поручено пресекать эти слухи, что завтра на рассвете прибудут мальтийские рыцари, чтобы вести осаду на ворота города. А мальтийские рыцари носят красные плащи с белым крестом, который сверху, со стен города не будет виден, так что в глаза всем бросится только красный цвет. И это означает конец, если не пресечь вовремя гибельную веру в предсказание.

7

Все корабли стоят на рейде в порту. Высадка продолжится завтра утром, но в качестве демонстрации силы и этого вполне достаточно. Песчаный берег превратился в огромное черное пятно. Ощущение такое, будто город лишился фундамента, который сожрала та же парша, что и землю вокруг. Со стен и с крыш домов кажется, что берег и местность, прилегающие к морю, кишат червями: так выглядят солдаты и лошади. Первые зажженные факелы похожи на прорвавшиеся нарывы.

Жаркий воздух пропитан зловонием. Черные облака на горизонте сливаются с чернотой наступающей ночи. Шум, который производит армия, высадившаяся на берег, и та, что еще осталась на кораблях, заглушает отдаленные раскаты грома.

Но арабские воины, стоящие в дозоре на западных холмах, прекрасно их слышат и подают, как и было условлено, соответствующий сигнал.

– Хорошо, очень хорошо, – говорит Хасан. Он снова в своей обсерватории, одетый в простое платье без всяких вышивок, без украшений, без тюрбана на голове. – Хорошо.

– Они выгружают все, кроме палаток и навесов для лошадей.

– Они не поверили, что их обеспечат провиантом, и сложили собственные запасы в тылу.

– Продовольственные запасы разложены в отдельные кучи и, вероятно, принадлежат различным полкам. До сих пор они их не накрыли.

– Хорошо.

– Приказано быть настороже и оставаться с оружием в руках.

– Лошади сильно возбуждены. Они устали во время переезда и плохо переносят зной.

– Наши женщины готовы выйти из города.

– Стрелы и пики смазаны раствором, приготовленным Амином.

– Колючки и оловянные шарики готовы.

– Хорошо.

– Пушечные выстрелы не пробили ни одной бреши и вообще почти не причинили вреда. Теперь обстрел прекратился, и до рассвета мы можем быть спокойны.

– Те пушки, что они выгрузили на берег, гораздо больше. Их еще не собрали, но даже разобранные они выглядят словно горы.

– Хорошо.

– Лошади тоже такие большие и тяжелые, что их можно показывать на ярмарке как диковинку, с мощным крестцом и огромными бабками.

– Хорошо. За работу!

Хасан принимает начальников постов, выслушивает новые донесения, отдает приказы, пересматривает детали намеченных ранее планов, затем уступает Ахмеду Фузули свое место в обсерватории и отправляется в город, чтобы подбодрить жителей, еще раз объяснить, что нужно делать и почему.

Наверно, ни один город не держал такую трудную оборону. Нужно иметь много сил, чтобы сохранить надежду.

8

– Стража у вас никуда не годится, – слышит сквозь сон Осман Якуб молодой и веселый голос, в то время как кто-то щекочет ему перышком нос. – Смотри, где удалось пробраться, а ведь я находился на лучшем судне во всей императорской флотилии!

Открыв глаза, Осман видит перед собой большую бороду, пышную, словно сельва. При слабом свете маленького факела в каморке под лестницей он ни за что не узнал бы лицо, которое обрамляет эта борода, если бы еще во сне не узнал насмешливый голос Пинара. Того самого, который мальчиком уехал в Рим, а теперь вернулся мужчиной. Голос у него тоже изменился, но Осман уверен, что это он.

– Ну-ка, покажись, Пинар, – говорит Осман, поворачивая его лицом к свету. – Я столько лет ждал тебя, а теперь, когда ты пришел, не узнал. Я даже приготовил крепкую и тонкую веревку, чтобы ты мог подняться по стене. Смотри, я всегда держу ее в сумке при себе. Ах нет, это лакомство, которое я тоже приготовил для тебя. Подожди, сначала дай-ка я тебя обниму! – И крепко прижав к себе, снова смотрит на него. – В какого красивого юношу превратился тот забавный уродец, – говорит Осман с нежностью. – Что ты сделал со своим кривым подбородком?

– Я спрятал его под бородой и сразу вскружил головы всем девушкам на свете.

– Откуда ты приехал?

– Я был по другую сторону моря-океана, которое кажется бескрайним, а на самом деле у него есть другой берег. Оттуда я привез тебе в подарок эти красивые перья для опахала и еще кое-что. Осторожно, не рассыпь!

И Пинар отдает старику перья, сверкающие драгоценные камешки и тончайшие золотые чешуйки.

– Ты привез мне драгоценные камни и золото?

– Да, я хочу сделать тебе цепь. Только сейчас не могу, завтра. А почему ты не в постели? Что ты делаешь под лестницей обсерватории?

– Ах, сын мой, это особая ночь! Только, к сожалению, Осман Якуб больше ни на что не годен. Я еще пытаюсь что-то делать, да вот ноги еле ходят, да и руками мало что получается. А здесь я все-таки поближе к моему Хасану, который наблюдает отсюда за небом.

– Хасан на городской стене.

– Когда же мой господин успел спуститься вниз? Я должен с ним поговорить!

– Поговоришь с ним завтра, а теперь иди спать.

– Возьми пастилу, – кричит Осман Пинару, шагая рядом с ним.

– Я возьму ее с собой в бой.

– Господи, – говорит Осман, обращаясь к Богу напрямую, – наконец-то я понял, что задумал мой Хасан. Но если бы ты захотел помочь ему, никакой бой нам не понадобился бы. Не будь только таким глухим и равнодушным.

9

Наступает ночь. Однако при свете бледной луны, когда глаза привыкают к темноте, на фоне черного неба удается различить силуэты кораблей, похожих на замки и зубчатые башни, целый лес стройных мачт с убранными парусами и поднятыми флагами.

– Судно Кортеса прямо посередине, – говорит Пинар Анне, которая, радуясь, что вновь обрела своего верного друга, держит его за руку. – Как бы я хотел, чтобы ты на нем тоже побывала! На судне полно золота и всяких диковинных вещей. Кортес возвращался в Испанию, но по пути встретил императорскую флотилию и присоединился к ней. А заодно привез меня домой. Какие удивительные страны я повидал! Наверно, чтобы рассказать тебе о них, мне понадобится дней сто!

– А пока тебе придется кое-что рассказать мне, – говорит Хасан, спускаясь со сторожевой вышки, где выслушивал сообщение начальника стражи. – У тебя наверняка есть сведения об армии императора.

– Я знаю то же самое, что знает главнокомандующий Ферранте Гонзага, а может быть, даже больше.

– Ты все такой же лгунишка, – говорит Хасан, беря его под руку и удаляясь вместе с ним, – но ты по крайней мере знаешь, в каком месте собираются нас атаковать мальтийские рыцари?

Анна смотрит им вслед и, когда они совсем исчезают в темноте, вдруг бежит за ними, зовя Хасана.

– Что случилось, любовь моя?

– Ничего. Просто мне страшно. Я хотела бы остаться с тобой.

– Это невозможно, – спокойно отвечает Хасан, обнимая ее.

– Я знаю, – говорит Анна, целуя его глаза, губы, руки. – У меня тоже много забот. До завтра. Если, конечно, доживем.

– Я знал, что здесь нас ждут тяжелые испытания, и все-таки привез тебя сюда. Ты меня прощаешь?

– Обманщик! – отвечает Анна, которая уже успела взять себя в руки. – Как будто это ты увез меня с охоты на кабана! Пинар, – говорит она, обращаясь к своему другу, – у меня тоже было приключение, о котором я сама расскажу тебе, прежде чем другие наговорят всякого.

– Рум-заде сказал мне, что тебе нужно научиться плавать. И больше ничего. Потерпи немного. Как только мы расчистим море, я сам этим займусь. Ведь я плаваю лучше всех на свете.

– До завтра.

Проходя мимо одной из сторожевых башен, Анна присоединяется к группе женщин, скатывающих тряпичные мячики: когда придет время, они обмажут их смолой, подожгут и станут бросать вниз, на врага.

Другие женщины выходят из города, одетые в черные платья, чтобы их не было видно в темноте, и поднимаются на холмы с той стороны, где расположилась лагерем армия императора. Свой спектакль они разыгрывают вместе с женщинами, оставшимися в городе.

Начинают те, что на городских стенах. Такими же пронзительными воплями, что и накануне, они пробуждают от первого сладкого сна солдат, которые находятся в непосредственной близости от стен города и теперь испуганные, встревоженные и раздраженные снова вынуждены маяться целую ночь.

И как только умолкают женщины на городской стене, эстафету перехватывают женщины на холмах, пробуждая своими нечеловеческим криками самые отдаленные отряды императорского воинства: тут и рычание зверей – настоящих или фантастических, и вой ветра в бурю, и шум потоков воды, раздающийся то в одном, то в другом месте. Женщины, которые вышли из города, были специально отобраны среди самых молодых и проворных: они стремительно перебегают с одного холма на другой, сходятся вместе, разбиваются на группы, прячутся в кустах, распластываются на земле, спускаются по склону почти до самого лагеря и снова убегают. Вряд ли кто-то из солдат императора рискнет подняться наверх, чтобы прогнать их. Но если бы решился, то обнаружил, что они готовы защищаться с помощью смертоносных ножей.

Необычная перекличка города с «говорящими холмами» продолжается довольно долго. Она не только мешает солдатам спать, но делает еще более тревожной и тягостной ночь, и без того ужасную из-за удушливого зноя, отсутствия удобств, из-за странности осады: до сих пор неизвестно, игра это или ловушка.

Когда женщины возвращаются в город, то после небольшого антракта «на сцену», как и положено в настоящем спектакле, выходят новые исполнители. Небольшие отряды арабских всадников врываются в лагерь врага и проносятся по телам спящих солдат, будто состязаются в скачках по бревнам. На полном скаку они отрубают руки, ноги, головы, ломают кости, вспарывают животы. Из длинных трубок стреляют камушками и колючками, попадающими в глаза, в уши, ноздри, открытые от удивления рты. Пускают пучки маленьких острых стрел, смоченных ядовитыми веществами, поражая огромное количество людей, которым завтра будет трудно сражаться да и вообще держаться на ногах из-за проникших в организм ядов, хотя самих ранок почти не видно. Развеяв по ветру запасы пороха, разбросав продукты, они исчезают во мраке ночи, из которого появились, словно призраки.

Когда солдаты встают утром, разумеется, те, что в состоянии встать, избитые, израненные, напуганные, они спрашивают друг у друга: «Кто это?» и «Сколько их было?»

– Десять.

– Нет, много больше.

– Целый отряд.

– Голые дикари на бешеных лошадях.

Выдумки, порожденные ночным бредом или желанием оправдать пережитый позор. Однако то, что всадники действовали с быстротой молний – святая правда. Как верно и то, что они были обнажены, а многие из них – безоружны.

– Это были призраки.

– Они появились не из города, а с другой стороны. Но в любом случае это были не призраки, а самые настоящие, живые мужчины, и к тому же превосходные наездники.

– Может быть, на помощь Алжиру подходит какое-то войско?

– Нет на подходе никакого войска. Это сами алжирцы, они пытаются так оттянуть свой неизбежный конец. Жест отчаяния, и больше ничего.

– Это демоны, посланные Вельзевулом на помощь неверным. Происками дьявола очень удобно объяснять необъяснимые вещи, как и уличать в связях с ним врагов, которые тем самым оказываются еще и врагами Господа.

После завывающих женщин и кровожадных всадников наступает очередь муэдзинов, громко поющих свои молитвы: эти молитвы длиннее обычных, так как между каноническими стихами Ахмед Фузули приказал вставлять зашифрованные обращения к гребцам на императорских судах, чтобы утешить их, а заодно подсказать, как спасти жизнь и вернуть свободу.

10

И осаждающие, и осажденные не спали всю ночь. Однако на рассвете более измученными чувствуют себя осаждающие, потому что игру вели алжирцы, а осаждающие были лишь ее пассивными участниками, точнее, жертвами.

Пинар перечислил объекты, которые предполагается обстрелять в первую очередь, и жители города предпринимают попытки обезопасить их, насколько это возможно, от серьезных разрушений.

Да, алжирцы провели беспокойную ночь. Однако воинам, которым предстояло сражаться с мальтийскими рыцарями, была предоставлена возможность отдохнуть и отоспаться. Трудно было убедить людей не бояться красных плащей мальтийцев. Красный цвет ровным счетом ничего не значит: важно только хорошо сражаться, так как мальтийские рыцари отважные и умелые воины.

Когда темнота рассеивается и наступает молочно-туманное утро, люди, выполнившие ночное задание, начинают готовиться к дневному, на этот раз в полной тишине.

Если не считать утреннего пения нескольких петухов, первыми звуками в Алжире становятся давно ожидавшиеся, но от этого не менее страшные пушечные залпы с моря.

В утреннем тумане часовым кажется, что высадка возобновилась в самой отдаленной от города части бухты и в том же порядке, что и вчера: сначала люди, потом лошади и наконец пушки. Никаких палаток или навесов.

Али Бен Гад во главе отряда всадников ожидает у самых ворот на случай, если будет предпринята атака, которая потребует ответной вылазки. Отвечать следует решительно, но не в полную силу, чтобы не спровоцировать наступление всей армии, так как нужно лишь выиграть время и заставить неприятеля пойти на новые переговоры. Достаточно просто отбросить его назад.

О приближении мальтийских рыцарей извещает стук копыт несущихся галопом лошадей. Мальтийцы везут с собой лестницы и другие приспособления, специально предназначенные для осады.

– Али Бен Гад, позволь мне выйти с тобой.

Но Али Бен Гад смотрит на Пинара в замешательстве. Хасан ничего не говорил о нем. Может быть, он собирается поручить ему какое-то особое задание и рассчитывает на него.

– Али, не заставляй меня стать предателем. Сегодня утром мои товарищи по путешествию еще на корабле. Завтра они уже сойдут на берег. Я не могу встретиться с ними на поле боя, убивать их, видеть, как они умирают. Позволь мне пойти с тобой сегодня.

11

– Кто загнал мою лошадь? – кричит Комарес, хотя никто не обращает на него внимания. – Мне нужна другая. Я не могу пропустить первую атаку. Мне нужна боевая лошадь, которая не боялась бы выстрелов. Ко мне!

Издали, от крайних границ лагеря, где в поисках боевого скакуна блуждает взбешенный Комарес, видно, как со стен Алжира стекают потоки огненной лавы.