Текст книги "Сэру Филиппу, с любовью"

Глава 14

… я готова признать, что во внешности мистера Уилсона действительно есть что-то от земноводного. Тем не менее он все-таки не жаба, и, несмотря на то что я не считаю его достойным кандидатом в мужья, мне остается лишь сожалеть, что моя сестра столь невоспитанна и неразборчива в выражениях.

Из письма Элоизы Бриджертон сестре Хайасинт, после того как Элоиза отвергла четвертое по счету предложение о браке.

Свадьба состоялась через четыре дня, хотя один Бог знает, каким образом Энтони удалось уговорить священника не дожидаться субботы, а провести церемонию в понедельник. Элоиза, правда, была недовольна тем, что таким образом обряд лишился должной торжественности, но недовольна лишь совсем чуть-чуть.

На свадьбе присутствовала вся родня Элоизы, кроме ее вдовствующей сестры из Шотландии – та просто не успела бы приехать за столь короткий период. По большому счету свадьба должна была бы проходить в Кенте, в семейном гнезде Бриджертонов или, на худой конец, в Лондоне, на Хановер-сквер, в соборе Святого Георгия, прихожанами которого была семья. Но, поскольку со свадьбой очень спешили, и от того, и от другого пришлось отказаться. Бенедикт и Софи готовы были любезно предоставить для торжества свой дом, но Элоиза решила, что детям Филиппа дома будет уютнее, и в результате венчание состоялось в ближайшей к Ромни-Холлу деревенской церквушке, а последовавший за ним торжественный обед – на лужайке перед домом Филиппа.

День клонился к вечеру. Элоиза сидела со своей матерью в спальне дома, хозяйкой которого она стала несколько часов назад. Вайолет делала вид, что тщательно разбирает вещи из приданого Элоизы, срочно привезенного из Лондона, хотя она отлично знала, что эта работа утром была уже проделана – и без огрехов – служанкой Элоизы, приехавшей вместе с семьей. Элоиза, однако, не спешила выговаривать матери, что та занимается бесполезной работой, – судя по всему, Вайолет просто нужно было чем-то занять руки, чтобы успокоить нервы. Элоиза, сама не любившая сидеть без дела, отлично понимала мать.

– Как бы то ни было, – проговорила Вайолет, бережно укладывая фату Элоизы в ящик, – но я рада за тебя, Элоиза.

– Надеюсь, ты не очень рассердилась, – проговорила та, – что я все так быстро решила, не посоветовавшись с тобой?

– Вообще-то огорчила… хотя я давно была готова к тому, что рано или поздно ты выкинешь какой-нибудь фокус. Это на тебя похоже.

Элоиза подумала обо всех тех годах, что прошли после ее первого выхода в свет, обо всех отвергнутых ею предложениях, о том, как в это же время ее подруги одна за другой выходили замуж за прекрасных, достойных мужчин, и о том, что всякий раз, присутствуя на этих свадьбах, Вайолет, должно быть, мечтала увидеть наконец под венцом свою несговорчивую дочь…

– Прости, мама, если я разочаровала тебя.

Вайолет посмотрела на дочь взглядом немолодой, умудренной жизненным опытом женщины:

– Мои дети еще никогда не разочаровывали меня, Элоиза. И ты не разочаровала меня – просто удивила.

Элоиза подошла к матери и крепко обняла ее. Она всегда так делала, когда ее переполняли эмоции, – видимо, будучи не в силах справиться с ними. Вообще-то в ее семье не принято было слишком открыто выражать свои чувства. Возможно, сейчас Элоиза сделала это потому, что иначе не смогла бы сдержаться и разревелась бы в три ручья; а может, потому, что понимала, что и мать находится в таком же состоянии. Как ни странно, Элоиза снова казалась себе такой, какой она была подростком – нескладной худенькой девочкой с длинными руками и ногами и никогда не закрывающимся ртом. Ей хотелось прижаться к матери, словно это могло защитить ее от самой себя.

– Ну-ну, перестань, – приговаривала Вайолет, гладя дочь по голове, точь-в-точь как в детстве, когда та прибегала к ней с расцарапанной коленкой или локтем.

Наконец, когда дочь более или менее успокоилась, Вайолет произнесла:

– Элоиза!

Та подняла на нее полные слез глаза:

– Да, мама?

– Элоиза, мне нужно с тобой очень серьезно поговорить. – Вайолет пристально посмотрела на дочь. – Впрочем, я уже не знаю, нужно ли…

Элоиза вдруг поняла, о чем собирается говорить с ней мать и с чем связаны ее сомнения. Вайолет думала о том, надо ли посвящать дочь в тайны супружеского ложа или та уже успела познать их на деле.

– Если ты об этом, – забормотала Элоиза, – то у нас с Филиппом пока… ничего еще не было…

– Ну и хорошо. – У Вайолет словно камень с души свалился. – Но знаешь ли ты хотя бы приблизительно, что тебе предстоит?

– Думаю, что тебе нет нужды что-либо объяснять, мама, – проговорила Элоиза, желая поскорее избавить и себя, и мать от испытываемой обеими неловкости.

– Ну что ж, отлично. – Вайолет облегченно вздохнула. – Честно говоря, ненавижу выполнять эту обязанность. Когда мне пришлось просвещать Дафну, я, помню, очень смущалась, бормотала сама не знаю что и не уверена, что ей удалось хоть что-нибудь извлечь из моей лекции.

– Но Дафна, как мне кажется, освоилась в семейной жизни быстро и легко.

– Думаю, что да. Муж, который в ней души не чает, и четверо очаровательных детей – о чем еще можно мечтать?

– А почему ты ничего не говоришь о Франческе? – поинтересовалась Элоиза.

– Что? – переспросила мать.

– О Франческе. – Элоиза говорила о другой своей сестре, которая, хотя и была младшей, вышла замуж шесть лет назад, но через два года после свадьбы муж ее трагически погиб. – Что ты сказала ей, когда она выходила замуж?

Глаза Вайолет затуманились, как и всякий раз, когда речь заходила об ее младшей дочери, овдовевшей в столь юном возрасте. Она постаралась отогнать это настроение и беспечно усмехнулась:

– Можно подумать, ты не знаешь Франческу! Да она сама кого хочешь научит!

Элоиза удивленно посмотрела на мать.

– Да нет, я не в этом смысле… Я уверена, что до свадьбы Франческа оставалась невинной, как и ты. Я имела в виду теоретические познания.

Элоиза почувствовала, что краснеет. Слава богу, мать, кажется, этого не заметила: день сегодня выдался пасмурный, и в комнате было довольно темно. К тому же Вайолет в этот момент была занята одним из платьев Элоизы – она рассматривала его слегка обтрепавшийся подол. Да, с анатомической точки зрения Элоиза все еще оставалась девственницей – любой врач, если бы обследовал ее, подтвердил бы это. Тем не менее после того, что произошло в кабинете Софи, невинной Элоиза себя уже не ощущала.

– Я уверена, – продолжала мать, – что уж такая-то пройдоха, как Франческа, успела разузнать все еще подростком. Я не удивлюсь, если узнаю, что она заплатила кому-нибудь из служанок, чтобы та посвятила ее во все подробности…

Элоиза не стала говорить матери, что именно так оно и было и что, кроме Франчески, откровения горничной слышала и она сама. Рассказ Энни Мэйвел изобиловал красочными подробностями и, как по секрету поведала ей после свадьбы Франческа, в точности соответствовал действительности.

Снова вздохнув – должно быть, от нахлынувших воспоминаний, – Вайолет коснулась щеки Элоизы. Щека еще побаливала, но от синяка уже оставался лишь едва заметный желтый след.

– Ты уверена, что сделала правильный выбор? – спросила Вайолет у дочери.

– Теперь уже дело сделано, – усмехнулась та.

– Да, и тем не менее…

– Мне кажется, что я буду с ним счастлива.

«Должна быть», – добавила Элоиза, но уже про себя.

– Мне показалось, он неплохой человек.

– Очень хороший! – убежденно кивнула Элоиза.

– Честный, порядочный…

– Да, он честный и порядочный.

– Я думаю, что ты будешь с ним счастлива. Пройдет время, прежде чем ты это поймешь, на первых порах, возможно, будешь сомневаться, но в конце концов осознаешь. Помни лишь…

– Что, мама?

– Помни лишь, – проговорила Вайолет так, словно тщательно подбирала каждое слово, – что должно пройти время, чтобы ты это поняла.

«Должно пройти время»? Что означают эти слова? Что она, немного побунтовав, в конце концов смирится со своей участью? Стерпится – слюбится, перемелется – мука будет? Не о таком браке Элоиза мечтала…

Вайолет поднялась, оправляя юбки и давая понять, что она сказала все, что собиралась сказать.

– Думаю, – заявила она, – нам пора. Пойду потороплю наших, а то они никогда отсюда не уйдут…

Вайолет отвернулась, чтобы дочь не заметила, как она смахивает навернувшуюся слезу. От взгляда Элоизы это все же не укрылось, но она сделала вид, что ничего не видела.

– Ты всегда была очень нетерпелива, – проговорила Вайолет.

– Я знаю, – откликнулась дочь, хотя и не поняла, следует ли это расценивать как упрек и к чему вообще это сказано.

– И скажу по правде, – продолжала мать, – мне всегда это в тебе нравилось. Мне все в тебе нравилось, но это – особенно. Ты всегда жила по принципу «все или ничего».

Элоиза и сама ощущала в себе это качество, однако сомневалась, что это хорошая черта.

– Ты всегда хотела все знать, все испытать. Ты всегда хотела для себя очень многого – и не только для себя, но и для других…

Вайолет стояла у двери, и Элоиза решила, что она уже закончила свою речь, но тут мать снова обернулась к ней:

– Ты всегда хотела для себя самого лучшего, Элоиза. И признаюсь, я рада, что ты отвергла всех тех мужчин, что делали тебе предложение до того. Ни с одним из них ты не была бы счастлива. С ними ты, может быть, жила бы спокойной, размеренной жизнью, они были бы тебе верны, с ними бы ты была неплохо обеспечена, но счастлива все-таки не была бы.

Элоиза удивленно смотрела на мать.

– Но твое нетерпение, – продолжала Вайолет, – может тебе и помешать. Не получив от мужа все сразу, ты рискуешь разочароваться в нем. Терпение, Элоиза, и еще раз терпение – и в конце концов все будет хорошо. – Вайолет улыбнулась чуть грустной улыбкой немолодой женщины, которая всей душой желает своей дочери только хорошего.

Элоиза хотела было что-то возразить, но не нашла слов.

– Наберись терпения, Элоиза, – повторила мать. – Не торопи события.

– Хорошо… – Голос Элоизы вдруг пресекся. Не в силах сказать ни слова, она смотрела на мать, только сейчас до конца осознав, что теперь она – замужняя женщина, которой предстоит создать свою собственную семью. До сих пор мысли Элоизы были слишком заняты Филиппом, чтобы подумать о том, что семейная жизнь – это не только счастье и любовь, но и серьезная, трудная работа по созданию и поддержанию того, что называется семьей.

Элоиза покидала свою прежнюю семью и создавала новую. Разумеется, родные ее никуда не денутся, она будет продолжать с ними общаться, но между ними теперь будет некоторое разделяющее их расстояние…

Лишь сейчас Элоиза осознала всю ценность того, что привыкла считать обыденным – свои разговоры с матерью, в которых они делились самым сокровенным. У Вайолет было – ни много ни мало – восемь детей, и все совершенно разные, но к каждому ребенку она каким-то образом умудрялась найти подход, понять его нужды и чаяния.

Даже в том самом письме, что Вайолет передала Элоизе через Энтони, она сумела сказать именно то, что в тот момент желала услышать Элоиза. Вайолет могла бы ругать дочь, обвинять ее во всех смертных грехах – и с полным на то правом.

Но письмо ее состояло всего лишь из пары строк: «Надеюсь, с тобой все в порядке. Но что бы ни случилось, знай: ты моя дочь, и я люблю тебя».

Элоиза прочитала это письмо в тот же день, когда Энтони передал ей его, но не сразу, а поздно ночью, когда все в доме Бенедикта уже улеглись и Элоиза была одна в тиши своей комнаты. Пожалуй, это было лучше, чем если бы она прочитала его сразу.

Вайолет Бриджертон никогда не хотела ничего для себя лично. Она жила ради счастья и благополучия своих детей. И сейчас, прощаясь с Вайолет, Элоиза понимала, что все эти годы та была для нее не просто матерью. Вайолет была для дочери примером для подражания, идеалом, к которому всегда стремилась Элоиза.

Только сейчас Элоиза осознала это и удивилась, почему это произошло лишь сейчас.

– Ну что ж, – повторила Вайолет, берясь за ручку двери, – мне пора. Тебе нужно побыть наедине с мужем.

Элоиза кивнула, хотя мать стояла к ней спиной и не могла этого видеть.

– Мне будет недоставать всех вас, – проговорила она.

– Конечно, – подтвердила Вайолет. Голос ее стал суше, словно она давала понять, что разговор окончен. – Нам тоже будет недоставать тебя, родная. Но ведь ты будешь жить совсем рядом с Бенедиктом и Софи – и с Поузи. Так что теперь, я думаю, у меня будет вдвое больше поводов наведываться в эти края. Тем более что теперь у меня появились двое очаровательных внуков, которых мне не терпится побаловать.

Элоиза смахнула наворачивающиеся на глаза слезы. Слава богу, ее семья приняла детей Филиппа без колебаний. Другого, собственно, Элоиза и не ожидала, но она и не предполагала, что этот факт будет так согревать ее сердце. Близнецы уже успели подружиться с детьми Бенедикта. Вайолет сказала им, что теперь они должны называть ее бабушкой, и близнецы охотно согласились, особенно после того, как та презентовала им огромный пакет мятных леденцов, который оказался в ее сумочке, как уверяла она, абсолютно случайно.

Элоиза уже попрощалась с остальными членами своей семьи и сейчас, когда ушла и мать, почувствовала себя наконец леди Крейн. Мисс Бриджертон вернулась бы в Лондон со своей семьей – леди Крейн же, жена глостерширского землевладельца и баронета, должна остаться здесь, в Ромни-Холле. Элоизу не покидало странное чувство, словно место прежней Элоизы Бриджертон заняла какая-то другая женщина. Казалось бы, Элоиза давно уже не девочка: как-никак двадцать восемь – возраст довольно солидный! Но, видимо, дело не в возрасте – женщине, вступающей в первый брак, должно быть, в любом случае необходимо время, чтобы освоиться со своим новым положением, будь ей двадцать восемь или восемнадцать…

В то же время Элоиза не могла не признать, что жизнь ее резко перевернулась и уже никогда не будет прежней. В одночасье она стала не только женой и хозяйкой большого дома, но и матерью двоих детей. Обычно же на женщину, вступившую в брак, эти две роли не обрушиваются одновременно.

Но Элоиза должна с этим справиться. В конце концов, она знала, на что идет.

Элоиза гордо расправила плечи и посмотрела на свое отражение в зеркале. Она была из семьи Бриджертонов, и хотя и носила теперь другую фамилию, по сути своей она всегда останется одной из Бриджертонов. И если она хочет быть счастливой в браке, ей самой надо позаботиться об этом.

Элоиза начала поправлять перед зеркалом прическу, но в этот момент раздался стук в дверь. Она пошла было открывать, но дверь оказалась незапертой, и Филипп (а кто еще это мог быть?) уже вошел. Однако он не спешил приближаться к Элоизе – очевидно, для того, чтобы дать ей время привыкнуть к его присутствию.

– Может, позвать служанку, чтобы она тебе помогла? – спросил он.

– Я отпустила ее на сегодняшний вечер. Мне хотелось побыть с тобой наедине.

Филипп откашлялся и нервно оттянул свой шейный платок, словно тот его душил – жест, видеть который для Элоизы стало уже привычным. В роскошном свадебном наряде Филипп, обычно носивший удобную, не стесняющую движений рабочую одежду, явно чувствовал себя немного не в своей тарелке.

Элоиза никогда не думала, что выйдет замуж за человека, для которого его дело или увлечение будет не менее важным, чем жена. Для Филиппа же, судя по всему, его занятия ботаникой были чем-то гораздо большим, чем просто бегством от скуки, как для большинства светских бездельников, вынужденных чем-то заполнять свои дни.

Тем не менее Элоиза не ревновала Филиппа к его увлечению. Более того, ей даже нравилось, что у мужа есть какая-то цель в жизни. По крайней мере все лучше, чем скачки или игра в карты…

Это даже вызывало у Элоизы уважение к Филиппу, что было для нее большим облегчением. Какой бы мукой стал для Элоизы брак, если бы она не уважала своего мужа!

– Ты готова? – спросил Филипп. – Если нет, я подожду…

– Нет-нет, – помотала она головой, – я готова.

Филипп пробормотал себе под нос «слава богу!» (впрочем, возможно, Элоизе это только показалось), и через мгновение она уже была в его объятиях, и он страстно целовал ее. И если еще секунду назад у Элоизы все-таки оставались последние сомнения, этот поцелуй окончательно развеял их.

Как ни старался Филипп во время брачной церемонии и позже, во время свадебного обеда, сосредоточиться на том, что происходило вокруг, мысли его неизменно возвращались к тому, что ему предстоит, когда он наконец останется наедине с молодой женой. Перед мысленным взором его все время стояло дразнящее тело Элоизы, и, хотя он еще не видел ее целиком, мужское воображение живописно дорисовывало детали. Филиппу казалось, что все вокруг пропитано запахом Элоизы – этот запах пробивался даже сквозь обилие духов присутствующих на свадьбе дам…

«Скоро, очень скоро!..» – пытался успокоить себя Филипп, но эта мысль лишь еще сильнее возбуждала его.

И вот наконец долгожданный момент наступил. Как хороша она сейчас, с ее распущенными каштановыми волосами, лежащими по плечам естественной волной! Филипп и не представлял, что волосы у Элоизы такие длинные – до сих пор он видел их лишь уложенными в аккуратный пучок на затылке.

– И зачем только женщины делают прически? – проворчал он. – Распущенные волосы только добавляют вам соблазнительности!

– Этого требует мода, – улыбнулась Элоиза.

– Думаю, дело не в моде. Это делается для того, чтобы мужчины не возбуждались сверх меры.

– Быстро же ты возбуждаешься! – рассмеялась она.

– Только не вздумай появляться в таком виде перед кем-нибудь еще! Если я узнаю об этом, то умру от ревности!

– Филипп! – нахмурилась Элоиза, хотя на самом-то деле слова его ей польстили.

– Ни один мужчина, если увидит тебя в таком виде, не сможет устоять перед тобой. Да что в таком виде – думаю, что в любом…

– До сих пор смогли устоять, – скромно улыбнулась она.

– Ну и дураки! – поморщился он. – Впрочем, это, должно быть, потому, что они не видели тебя во всей красе. Ты всегда носила этот пучок?

– С шестнадцати лет.

– Что ж, мне остается только поблагодарить судьбу за то, что ты ни разу не появилась с распущенными волосами перед другими мужчинами. Иначе бы ты не досталась мне – кто-нибудь из них уже давно бы…

– Господи, неужели одни мои волосы так возбуждают тебя?

– Ты права, но не одни волосы. Руки, губы, глаза… Черт побери, меня все в тебе возбуждает, Элоиза!

Притянув Элоизу к себе, Филипп поцеловал ее. Он знал, каковы ее губы на вкус – он целовал ее раньше, целовал всего минуту назад. Но сейчас, от этого поцелуя, все его тело словно охватило огнем.

Пальцы Филиппа нащупали застежку ее платья – ряд маленьких белых пуговок на спине.

– Повернись, – попросил он.

Филипп не был особо искушен в искусстве раздевания женщин, к тому же он слишком горел страстью. Филипп боялся из-за своего нетерпения порвать платье или оторвать пуговицу. Поэтому он стал очень аккуратно расстегивать пуговицу за пуговицей, наслаждаясь каждым новым дюймом открывавшегося из-под платья такого желанного тела.

Элоиза теперь навсегда принадлежит ему, только ему. Филипп не знал, за что Бог наградил его таким счастьем, но он ни за что на свете не согласился бы расстаться с ним.

Бережно, осторожно Филипп дотронулся до ее тела. Элоиза слегка вздрогнула.

Наконец Филипп расстегнул последнюю пуговицу. Собственно, все их расстегивать не было нужды – платье снялось бы и без этого, – но Филиппу нравилось раздевать Элоизу, наслаждаться близостью ее тела и хотелось продлить это удовольствие.

Платье бесшумно упало к ее ногам. Элоиза стояла нагой, дрожа не от холода, а от предвкушения.

Филипп наклонился к ней, поцеловав ее сзади в шею. Несмотря на то что он с трудом сдерживал страсть, Филипп понимал, что с невинной Элоизой нужно действовать медленно, щадя ее девичью скромность, постепенно, шаг за шагом вводить в неведомый ей восхитительный мир чувственности.

В то же время Филипп говорил себе, что Элоиза – его жена и сама сейчас с нетерпением ждет от него решительных действий. Элоиза не Марина, которую мог вывести из равновесия малейший пустяк и которая не была способна ни на какие сильные чувства. Элоиза – вся из страсти и огня.

Элоиза вообще не была похожа на Марину – в любой ситуации. На Марину Филипп боялся даже дышать, боялся что-то сказать – любое слово неожиданно могло стать причиной ее депрессии. Элоиза была совсем другой – сильной, волевой, жизнелюбивой…

Опустившись на колени, Филипп поцеловал ее спину. Затем, движимый инстинктивным пониманием того, чего сейчас хочется Элоизе, провел языком по ее позвоночнику. Кожа Элоизы была сладкой и чуть солоноватой на вкус. Застонав от удовольствия, Элоиза оперлась руками о стену.

– Филипп! – блаженно и немного дразняще пробормотала она.

Он повернул ее к себе, оказавшись с ней лицом к лицу.

Поцеловав Элоизу в губы, Филипп помог ей перешагнуть через ее упавшее платье. Элоиза выбрала для свадьбы небесно-голубой наряд, эффектно оттенявший ее серые глаза.

Платье было великолепным. Но еще великолепнее Элоиза выглядела без него.

Под платьем у Элоизы ничего не было, кроме чулок и подвязок, и Филипп знал, что она специально так оделась – для него. Он снова прижал Элоизу к себе, и у нее перехватило дыхание, когда ее соски коснулись тонкой шелковой ткани его рубашки. Филипп нежно провел пальцем по ее груди, наслаждаясь тем, как реагирует тело Элоизы на его прикосновение. Не отрываясь от ее губ, Филипп легко, словно пушинку, поднял Элоизу на руки.

– Филипп! – проговорила она, с благоговением произнося его имя.

Филипп не мог больше ждать, но, стоя так близко к Элоизе, обнимая ее, он не видел ее целиком. А Филиппу хотелось видеть ее всю, каждый дюйм ее восхитительного тела. Прервав поцелуй, он прошептал:

– Я сейчас…

Отойдя от Элоизы на несколько шагов, Филипп посмотрел на нее. В комнате не было огней, но за окном еще не совсем стемнело, и проникающий сюда свет обволакивал ее фигуру. Груди Элоизы были больше, чем казалось Филиппу, когда их скрывала одежда. Филипп готов был ласкать эти груди до умопомрачения, но ему хотелось большего.

Дрожащими от волнения пальцами Филипп начал расстегивать свою одежду, не отводя взгляда от Элоизы, которая, в свою очередь, наблюдала за ним. Стянув с себя рубашку, Филипп на мгновение повернулся к Элоизе спиной.

Элоиза невольно вскрикнула. Филипп замер.

– Откуда у тебя эти шрамы? – прошептала Элоиза.

Филипп не мог бы сказать, что так напугало его. Он знал, что этот момент неизбежен – Элоизе предстоит видеть его голым каждый день на протяжении долгих лет, и рано или поздно она заметила бы шрамы, а заметив, не могла не спросить, откуда они у него.

Сам Филипп давно уже забыл про шрамы – ведь человек, как правило, не видит собственной спины, разве что в зеркале. Элоизе же предстояло лицезреть его шрамы каждый день.

– От ударов кнутом, – произнес он, не поворачиваясь. Филипп мог бы повернуться к Элоизе лицом, чтобы лишний раз не шокировать ее видом шрамов, но, хочет того Элоиза или нет, ей придется привыкнуть к этому мало эстетичному зрелищу.

– Кто же тебя бил? – В голосе Элоизы звучало возмущение жестокостью человека, способного нанести такие раны, и тон ее ранил сердце Филиппа.

– Мой отец, – проговорил он.

День, когда это произошло, Филипп помнил так, словно все случилось вчера. Тогда ему было двенадцать… Филипп вернулся из школы, и отец заставил (именно заставил – возражений Томас Крейн не терпел) сына сопровождать его на охоте. Филипп уже тогда был неплохим наездником, но к прыжку, которого ожидал от него отец, был все-таки не готов. Тем не менее попытку Филипп предпринял, иначе бы отец навсегда зачислил его в трусы.

Результат был плачевный – Филипп упал с коня, вернее, тот его сбросил. Слава богу, падение не оставило на мальчике ни царапины, но отец был разъярен до крайней степени. Томас Крейн имел очень жесткие понятия о том, каким должен быть настоящий английский джентльмен, и падения с лошади здесь были абсолютно исключены. Сыновья Томаса Крейна должны были быть идеальны во всем – в стрельбе, в боксе, в езде на лошади, во взятии барьеров – и упаси их Бог совершить хотя бы малейшую промашку.

Джордж, разумеется, с прыжком справился. Он всегда и во всем был хотя бы чуть-чуть, но лучше Филиппа: в стрельбе, в скачках, в боксе. Впрочем, это не было удивительным – Джордж был на два года старше Филиппа, а значит, взрослее и сильнее. В тот раз Джордж пытался заступиться за брата, спасти его от порки, но в результате лишь был выпорот вместе с ним за преступную снисходительность к его слабости. По мнению отца, Филипп должен был пройти суровую школу жизни, и послаблений здесь быть не могло.

Томас уже не раз порол сына, но обычно он использовал свой ремень, и, поскольку удары были через рубашку, тот не оставлял на теле следов. Филипп сам не знал, что заставило отца на этот раз предпочесть кнут – должно быть, просто ослепленный гневом, Томас, не задумываясь, использовал первое, что оказалось у него под рукой.

При первом же ударе кнут располосовал рубашку Филиппа, показалась кровь, но это не остановило отца.

Это был первый и единственный раз, когда после побоев отца остался след, но день этот Филипп не забудет никогда.

Филипп повернулся к Элоизе. Та выразительно смотрела на него.

– Не надо меня жалеть, – произнес он.

– Я и не жалею.

Глаза Филиппа округлились от удивления. Не жалеет? Этого он от Элоизы ожидал меньше всего…

– Я просто возмущена поведением твоего отца.

Несмотря на то что момент, казалось бы, был для этого совсем неподходящим, Филипп не мог сдержаться, чтобы не рассмеяться – так трогательна была Элоиза в своем гневе. Казалось, она готова была прямо сейчас, как есть голая, отправиться в самый ад, чтобы отыскать там отца Филиппа и наказать его по заслугам.

Филипп подошел к Элоизе. Все еще не решаясь дотронуться до нее, он взял ее руку и крепко прижал к своему сердцу.

Филипп разжал пальцы на ее запястье, но Элоиза не спешила убирать руку. Пальцы ее ласкали его грудь, скользили по мускулистым плечам…

– Какой ты сильный! – проговорила она. – Это от работы в оранжерее? Признаться, я не думала, что это так тяжело!

От комплиментов Элоизы Филипп готов был зардеться, словно шестнадцатилетний юнец. Воспоминания об отце уже не столь сильно тревожили его, снова отступив в глубину подсознания.

– Я работаю не только в оранжерее, – сказал он. – В саду иногда тоже…

– Один или со слугами?

Филипп прищурился:

– Элоиза Бриджертон…

– Крейн, – поправила она.

– Крейн. – Филиппу нравилось, что Элоиза теперь носит его фамилию. – А почему ты вдруг спросила про слуг? Признайся – ты когда-нибудь спала со слугами в своих фантазиях? Я знаю, что иногда женщины…

– Нет, ни разу. Хотя…

– Что «хотя»? – Филиппу хотелось знать, что она имела в виду, раз уж они заговорили об этом.

– Хотя не могу не признать, что, когда смотришь на работающих людей, особенно в жаркий, солнечный день, на их голые, потные спины, мускулистые руки, в этом есть что-то… Что-то примитивное, что действует на тебя…

Филипп улыбнулся – как улыбается человек, чья мечта наконец-то сбылась.

– Элоиза, – пробормотал он, целуя ее, – ты и понятия не имеешь, что означает это примитивное на самом деле!

Филипп решил наконец осуществить и свою фантазию – фантазию, не покидавшую его вот уже несколько дней. Склонившись над Элоизой, он коснулся губами ее соска, чувствуя, как тот набухает от его прикосновения.

– Филипп! – рассмеялась она, обнимая его.

Подхватив Элоизу на руки, он понес ее к постели, которая уже была тщательно приготовлена для новобрачных заботливыми служанками. Уложив жену, Филипп еще с минуту любовался ею, прежде чем снять с нее чулки. Рука Элоизы инстинктивно потянулась, чтобы немного прикрыться, и Филипп не возражал, отдавая должное скромности Элоизы, зная, что его время скоро придет.

Развязав подвязку на одной ноге и просунув пальцы под тонкую, невесомую ткань чулка, Филипп стал ласкать кожу Элоизы, при этом медленно стягивая чулок. Когда его пальцы коснулись ее колена, Элоиза вдруг застонала.

Филипп поднял глаза.

– Щекотно? – спросил он.

– Угу… Но так приятно!

Филиппа радовало, что Элоиза находит его прикосновения приятными. Он надеялся, что она найдет приятным и все остальное.

Второй чулок Филипп снимал уже не так медленно. Затем, отступив от Элоизы на шаг, он начал расстегивать брюки. Приостановившись, он взглянул на жену, ожидая, что она без слов, одними глазами, скажет ему, что готова.

И наконец, освободившись от оставшейся одежды с быстротой, поразившей его самого, Филипп лег рядом с женой. На мгновение Элоиза напряглась, но, когда губы Филиппа коснулись ее губ, снова расслабилась.

– Не бойся, родная, – прошептал он, – все будет хорошо…

– Я не боюсь.

Филипп внимательно посмотрел на нее:

– Правда?

– Я не боюсь. Просто волнуюсь…

– Элоиза, ты очаровательна!

Она улыбнулась:

– Я уже давно пытаюсь всех убедить в этом. Но ты, кажется, первый, кто мне поверил!

Филипп рассмеялся. Ему по-прежнему казалось чудом, что сегодня их с Элоизой первая брачная ночь. Может быть, это происходит не с ним, а с кем-то другим? Нет, все-таки с ним – просто судьба неизвестно за какие заслуги преподнесла ему подарок, замечательный подарок, который возможен лишь раз в жизни.

Восемь лет Филипп вынужден был воздерживаться от близости с женщиной, но, разумеется, молодой, здоровый мужской организм настойчиво требовал своего. И Филипп привык воспринимать это просто как потребность – такую же потребность, как, скажем, еда или сон. Филипп уже забыл, он просто не ожидал, что общение с женщиной может быть не просто потребностью, а радостным, восхитительным праздником души и тела.

Филипп снова поцеловал Элоизу, вложив на этот раз в свой поцелуй всю страсть, на которую был способен. Губы его скользили по лицу, по шее Элоизы… Филипп не оставил на теле жены места, которого бы он не поцеловал – кроме одного, оставив его на потом.

Филипп никогда не целовал Марину в это самое интимное место. Не то чтобы она когда-нибудь не позволила ему этого словами – просто об этом и речи не заходило. Филипп чувствовал, что для Марины это было чем-то запретным. Марина, как правило, просто лежала под ним, молча и неподвижно, словно исполняла какой-то не очень приятный для нее долг. Филипп знал женщин и до своего первого брака. То были женщины, искусные – ничего не скажешь! – в технике любви. Но – может быть, именно поэтому – настоящей духовной близости, без которой и в телесной не может быть истинной гармонии, у Филиппа с ними не было. Для этого скорее нужно юное, трепетное, невинное создание.

Все должно было совершиться скоро, теперь уже очень скоро.

Филипп осторожно раздвинул ноги Элоизы – так, что мог поместиться между ними. Он уже дошел до последней степени возбуждения и боялся, что «взорвется» раньше, чем следует. Но перед тем как все свершится, Филиппу хотелось доставить Элоизе еще одно удовольствие.