Текст книги "Сэру Филиппу, с любовью"

Глава 18

… я не часто говорю тебе, милая мама, как я рада, что ты у меня есть. Но я знаю, что мало найдется родителей, которые так понимают своих детей и предоставляют им столько самостоятельности. Не многие дочери могут сказать, что мать для них – настоящий друг. Я люблю тебя, милая мама!

Из письма Элоизы Бриджертон своей матери, написанного после того, как Элоиза отвергла шестое предложение о браке.

Пробудившись от сна, Элоиза с удивлением обнаружила, что, судя по всему, Филипп так и не ложился. А ведь он устал уж никак не меньше, чем она, – волнения, поездка в Ромни-Холл под дождем, бессонная ночь…

Одевшись, Элоиза отправилась на поиски Филиппа, но его нигде не было.

«Ничего страшного, – успокаивала она себя. – Филиппу просто за последние несколько дней пришлось многое пережить, вот ему, наверное, и захотелось уединиться… Сама я не люблю одиночества, но это же не значит, что все должны его не любить!»

Элоиза рассмеялась про себя. Именно это всю жизнь было ее недостатком – повышенная общительность заставляла ее иной раз перейти границу тактичности.

Может быть, и не надо разыскивать Филиппа – пусть побудет один? Элоизе снова вспомнился совет матери – не торопить события. Для того, чтобы брак был удачным, приходится иногда идти на компромисс, тут уж никуда не денешься… Как ни близки они с Филиппом, на некоторые вещи они смотрят по-разному. Нужно уважать друг в друге личность! А если что-то в Филиппе – для его же блага! – Элоизе и хотелось бы изменить, то ей и в себе кое-что изменить тоже не мешало бы…

Весь остаток дня Элоиза так и не видела Филиппа – ни за чаем, ни тогда, когда пришла пожелать близнецам спокойной ночи, ни за ужином… Сидя в столовой за огромным столом красного дерева, Элоиза чувствовала себя потерянной и одинокой. Лакеи, прислуживавшие за ужином, смотрели на хозяйку с сочувствием, но заговорить не смели.

Элоиза улыбалась им, потому что считала, что в любой ситуации надо быть вежливой с другими и не выставлять своих чувств напоказ, но на сердце у нее было не очень-то весело. К тому же ей не хотелось, чтобы слуги (особенно если эти слуги – мужчины) жалели ее.

Но кто бы, в конце концов, не пожалел ее? Так мало времени прошло со дня их свадьбы – и вот она уже ужинает в одиночестве…

Не говоря уже о том, что слуги знали лишь то, что Элоиза зачем-то убежала к брату, а сэр Филипп сорвался и поехал за ней… Остальное было им не известно.

Элоиза попыталась посмотреть на ситуацию глазами Филиппа. С его точки зрения, естественно было предположить, что после ссоры его молодая жена сбежит от него навсегда…

Элоиза поглощала еду быстро, механически, без всякого аппетита – ей не хотелось долго торчать за столом в одиночестве, ловя на себе косые взгляды слуг. Покончив с пудингом, Элоиза поднялась. Пора было идти в постель, где, как она подозревала, ей суждено было провести эту ночь, как и этот день, одной.

Выйдя из столовой, Элоиза решила, что вряд ли сейчас заснет – спать ей совсем не хотелось. Не зная, чем себя занять, она начала рассеянно, бесцельно ходить по дому. Для конца мая ночь была довольно прохладной – слава богу, Элоиза захватила с собой шаль. Ей часто приходилось бывать в загородных домах, и везде обычно было тепло – в каждой комнате по камину, и горели они всю ночь. В Ромни-Холле, несмотря на то что в других отношениях он был вполне уютным, почему-то это не было заведено. Огни гасились, большая часть комнат на ночь вообще запиралась, и огромный дом ночью словно вымирал. Поэтому, даже находясь в доме, Элоиза ощущала холод.

Закутавшись в шаль, Элоиза бесшумной тенью скользила по дому, озаренная лишь проникавшим сквозь окна голубым лунным светом. Ей даже нравился этот полумрак – в нем было нечто таинственное. Но, подойдя к картинной галерее, Элоиза вдруг заметила желтый свет лампы. В галерее явно кто-то был.

Даже не заходя туда, Элоиза уже знала: это может быть только Филипп.

Бесшумно (на ногах у Элоизы были мягкие комнатные туфли) она подошла к двери и приоткрыла ее.

Картина, представшая перед ней, потрясла ее.

Филипп стоял так неподвижно, что его можно было бы принять за статую, если бы время от времени он не моргал. Взгляд его был устремлен на портрет Марины. Лицо его выражало безмерную скорбь.

«Неужели, – подумала Элоиза, – Филипп лгал мне, когда говорил, что не любил ее?»

Впрочем, какое это теперь имело значение? Марина умерла. Любил ли он ее, нет ли – теперь у него другая жена, хотя Филипп не любит ее, и она не любит Фи– липпа…

Элоизу вдруг словно обожгло: она не любит Филиппа? Какая чушь! Бог свидетель, как она его любит!

Осознание этого пришло к Элоизе внезапно. Она не могла бы сказать, когда именно, в какой момент полюбила Филиппа. Он с самого начала был ей симпатичен, она всегда жалела его, но когда именно это чувство переросло в любовь, Элоиза сказать затруднялась.

Как бы ей хотелось, чтобы Филипп чувствовал то же самое по отношению к ней!

Да, она нужна Филиппу – в этом Элоиза была уверена, нужна, может быть, даже больше, чем он нужен ей. Элоиза отметила это с удовлетворением. Однако ей было этого мало.

Элоизе нравилась улыбка Филиппа – немного мальчишеская, немного удивленная, словно он все еще не верил в свалившееся на него счастье.

Ей нравилось, как он смотрит на нее – словно она красивейшая женщина в мире, хотя сама Элоиза была не очень высокого мнения о своей внешности.

Ей нравилось, как внимательно Филипп слушает ее, когда она что-нибудь говорит, нравилось даже, когда он упрекал ее в болтливости, ибо всякий раз он делал это с такой обворожительной улыбкой, что сердиться было просто невозможно.

Ей нравилось, что Филипп так любит своих детей.

Ей нравились его простота, чувство собственного достоинства, его остроумие.

Элоизе нравилось и то, что Филипп вошел в ее жизнь так естественно, будто иначе и быть не могло.

Но сейчас, когда Филипп неподвижно и, может быть, уже очень давно, словно лунатик, смотрел на портрет своей умершей жены, Элоизе это вовсе не понравилось. Стало быть, он действительно любил Марину раньше – и любит, возможно, до сих пор…

Элоиза вдруг почувствовала жгучее чувство вины. Ревновать мужа к женщине, которой уже нет – что может быть глупее? Марина умерла такой молодой, так неожиданно – разумеется, для Филиппа это было большой потерей. Неудивительно, если эта рана в его душе еще не зажила…

Но тем не менее Элоиза не могла наблюдать за этой сценой без тайного протеста в душе. Что толку смотреть на портрет женщины, которая, что бы она для тебя в свое время ни значила, умерла? Зачем жить прошлым, когда рядом с тобой живая женщина из плоти и крови, нуждающаяся в твоей любви и готовая отдать тебе свою любовь до последней капли?

«Нет, – едва ли не с остервенением подумала она, – Филипп больше не любит Марину… Скорее всего он ее никогда и не любил». Элоиза вдруг вспомнила признание Филиппа, что целых восемь лет он не спал с женщиной.

Тогда Элоиза была слишком озабочена своими проблемами, своими переживаниями, чтобы обратить должное внимание на эту фразу. Восемь лет? В чем же дело? Судя по тому, какой Филипп темпераментный мужчина, вряд ли он воздерживался по собственной воле…

Восемь лет! Но ведь Марина умерла лишь чуть больше года назад. Стало быть, Филипп перестал спать с ней задолго до рождения близнецов…

Нет, не так. Элоиза проделала в уме несложные подсчеты. Выходило, что сексуальная жизнь супругов прекратилась вскоре после того, как близнецы родились.

Возможно, Филипп путался в датах, но вряд ли сильно. Если же Филипп не путает, то вычислить, когда он последний раз спал с Мариной, не составляет труда. Должно быть, вскоре после этого произошло что-то ужасное… Но что именно?

В то же время Филипп в течение многих лет оставался верен женщине, доступ в спальню которой был для него с некоторых пор закрыт. Элоизу это не удивило – она знала порядочность Филиппа. Однако она, пожалуй, не осудила бы его, если бы время от времени он искал утешения на стороне…

Порядочность Филиппа вселяла в Элоизу надежду. Если уж он оставался верен жене, которой почти имел право изменить, стало быть, и ей, Элоизе, он будет верен, что бы ни случилось.

Но если его жизнь с Мариной была такой мрачной, почему же тогда он пришел сейчас сюда, избегая постели молодой, страстно ждущей его жены? Почему он, словно завороженный, глядит на портрет покойной жены, и взгляд у него такой, словно он ее о чем-то просит? О чем можно просить умершую женщину?

У Элоизы больше не было сил молча смотреть на эту сцену. Решительно шагнув вперед, она откашлялась.

Филипп обернулся сразу же. Это удивило Элоизу – ей казалось, что муж настолько погружен в себя, что не обратил бы внимания и на прогремевший рядом с ним пушечный выстрел. Филипп ничего не сказал, лишь протянул руку… Элоиза подошла и взяла его за руку. Не зная, что делать дальше, она просто стояла рядом с мужем, глядя на портрет.

– Ты любил ее? – спросила Элоиза, хотя раньше уже спрашивала его об этом.

– Нет.

Элоиза почувствовала облегчение, словно то, что угнетало ее – настолько подспудно, что она сама почти не осознавала этого, – вдруг отпустило.

– Ты скучаешь по ней?

– Нет. – Голос Филиппа звучал тихо, но твердо.

– Ты не любил ее? Может быть, ненавидел?

Филипп покачал головой.

– Нет, ненависти у меня к ней не было, – проговорил он очень тихо и очень грустно.

Элоиза не знала, о чем еще его спросить и вообще стоит ли спрашивать. Она молчала, ожидая, что скажет Филипп.

Но прошло, должно быть, несколько долгих минут, прежде чем Филипп заговорил:

– Марина страдала депрессией, Элоиза. В очень тяжелой форме.

Элоиза посмотрела на него, но глаза Филиппа по-прежнему были устремлены на портрет, словно он должен был смотреть на Марину, когда говорит о ней. Казалось, Филипп чувствует себя в каком-то долгу перед Мариной.

– Она всегда была молчаливой и замкнутой, – продолжал он. – А после рождения близнецов впала в тяжелую депрессию. Не знаю, что было тому причиной. Как сказала мне повитуха, у женщин иногда бывает такое после родов, они становятся раздражительными, часто плачут… Но я думал, что через неделю, максимум через месяц, это пройдет…

– Но оно не прошло, – закончила за него Элоиза.

Филипп кивнул, отчего прядь темных волос упала на лоб. Отбросив ее, он продолжал:

– Ее душевная болезнь не только не прошла, а становилась все тяжелее. Не знаю, как тебе объяснить, казалось, что она… – Филипп запнулся, подбирая слова. Когда он снова заговорил, голос его был совсем тихим. – Казалось, что она словно исчезла. Дни и ночи она проводила в постели, почти не вставала. Никогда не улыбалась, очень часто плакала…

Фразы Филиппа были короткими, отрывистыми, словно информация выходила из него по частям. Элоиза молчала, не смея прервать его или высказаться по предмету, в котором ничего не понимала.

Отвернувшись наконец от портрета покойной жены, Филипп посмотрел на Элоизу:

– Я делал все, что мог, пытаясь развеселить ее. Но ничто не помогало.

Элоиза начала было что-то говорить, но Филипп прервал ее:

– Ты понимаешь, Элоиза? Все, что бы я ни пытался сделать, не помогало!

– Ты ни в чем не виноват! – убежденно воскликнула Элоиза. Она плохо знала Марину – общалась с ней только в детстве, да и то очень мало, – но она знала, что Филипп не обманывает ее.

– В конце концов я бросил все свои попытки – это было все равно, что биться головой об стену. Я переключился на детей – должен же был кто-то за ними следить, если мать от этого устранилась! Они очень любили ее. – Он выразительно посмотрел на Элоизу, словно старался ей что-то объяснить. – Она ведь их мать…

– Я понимаю.

– Она была их матерью, но совсем не следила за ними… совсем…

– Но ведь у них был отец – ты!

Филипп невесело рассмеялся:

– Хорош отец, нечего сказать! Мать, которая совсем не следит за детьми, отец, следящий за ними лишь из чувства долга, да и то все время норовящий ускользнуть… нечего сказать, отличное детство было у моих детей! Врагу не пожелаешь!

– Сколько раз тебе повторять, – нахмурила брови Элоиза, – перестань говорить, что ты плохой отец!

Филипп пожал плечами и снова повернулся к портрету. Эмоции сейчас слишком захлестывали его, чтобы он мог мыслить трезво.

– Ты представляешь, как мне было тяжело? – спросил он.

Элоиза кивнула, хотя Филипп и не мог видеть этого жеста.

– Чего я только не делал, пытаясь помочь ей – и все впустую! – В голосе Филиппа звучало презрение к самому себе. – Черт побери, я ведь не любил ее! Не любил – и чувствовал свою вину за это…

– Ты не любил ее? – переспросила Элоиза.

Губы Филиппа горестно скривились:

– Как можно любить того, кого ты не знаешь? – Он посмотрел на Элоизу. – Я был женат на ней восемь лет, но совершенно ее не знал…

– Может, она просто не давала тебе узнать ее?

– Может, я недостаточно этого хотел?

– И все-таки твоей вины здесь нет, Филипп. – Элоиза сказала это не столько Филиппу, сколько самой себе. – Виновата болезнь Марины. Некоторые люди рождаются меланхоликами. Не знаю, откуда у них эта подавленность, но факт остается фактом.

Филипп недоверчиво посмотрел на нее.

– Я знаю, что говорю, – заметила Элоиза. – Я знала Марину в детстве, еще до того, как ты вообще узнал о ее существовании.

Теперь взгляд Филиппа стал таким пристально-внимательным, что Элоиза невольно поежилась.

– Я ни разу не видела, чтобы она смеялась, – продолжала она. – Ни разу! С тех пор, как я познакомилась с тобой, я стала больше думать о ней и все время удивлялась, почему воспоминания о Марине вызывают у меня какое-то странное чувство. Потом я поняла: это потому, что она никогда не смеялась. Ты можешь представить себе ребенка, который никогда не смеется?

С минуту Филипп молчал.

– Я тоже не припомню, – произнес он наконец, – чтобы она когда-нибудь смеялась. Улыбаться иногда улыбалась, например, когда дети приходили проведать ее, но смеяться – ни разу.

Элоиза кивнула.

– Я не Марина, Филипп, – сказала она.

– Я знаю, – откликнулся он. – Я это сразу понял. Поэтому я и женился на тебе.

Элоизе хотелось услышать что-то другое, а не признание в том, что Филипп женился на ней потому, что она не страдает депрессией, однако она промолчала.

Филипп сосредоточенно хмурился. На лбу его залегли глубокие складки. Он провел по ним рукой, словно желая разгладить.

– Поначалу, – заговорил он, – я думал, что мне достаточно просто жены, которая не была бы подвержена депрессии, которая смотрела бы за детьми, которая бы не…

Он вдруг запнулся, как бы не желая продолжать фразу. Но Элоизе было важно услышать конец фразы – она чувствовала, что Филипп недоговаривает что-то серьезное.

– Которая бы что? – спросила она.

Молчание Филиппа, казалось, длилось вечность.

– Я всем говорил, что Марина умерла от простуды, от воспаления легких… – наконец с трудом заговорил он.

– А разве не от этого? – удивилась Элоиза.

– От этого. Но…

У Элоизы сжалось сердце – она вдруг поняла, что имеет в виду Филипп.

– Марина действительно умерла от простуды, – отрешенно повторил он. – Но я никому не говорил, почему она простудилась…

– Озеро, – едва слышно прошептала Элоиза. Слово это вырвалось у нее словно помимо ее воли.

Филипп кивнул:

– Она оказалась в озере не случайно.

Элоиза хотела было что-то сказать, но тут же прикрыла рукой рот. Неудивительно, что Филипп так испугался, когда она повела туда детей. Но если бы она знала…

– Я вовремя ее вытащил, – произнес Филипп. – Вовремя в том смысле, что она не успела утонуть. Но от простуды это ее не спасло. Через три дня она умерла. – Он грустно усмехнулся. – Даже пресловутый ивовый настой не помог…

– Какая жалость! – воскликнула Элоиза. Она действительно жалела Марину, хотя, если бы не ее смерть, она, Элоиза, не вышла бы замуж за Филиппа.

– Ты этого не понимаешь, Элоиза, – вздохнул Филипп. – И может быть, никогда не поймешь.

– Возможно. Я не знала никого, кто бы покончил с собой…

– Я не об этом! – резко, почти сердито выкрикнул Филипп. – Я о том, что ты не можешь представить себе, каково это – все время пытаться что-то сделать и ничего не добиваться. Чувствуешь себя словно затравленный зверь. Бог свидетель, я пытался – ради себя, ради Марины, ради детей. Я испробовал все, что только мог придумать; все, что кто-нибудь подсказывал мне, – ничего не помогало! Что бы я ни пытался предпринять, Марина только плакала и зарывалась еще глубже в свою чертову постель, натягивая на голову одеяло. Марина жила в темноте – шторы в ее комнате всегда были опущены, свет приглушен, пока однажды – словно по иронии судьбы, в ясный, солнечный день! – она не утопилась.

Глаза Элоизы удивленно округлились.

– Да, – продолжал Филипп, – день тогда выдался на редкость солнечный. Целый месяц небо было затянуто тучами, а когда наконец выдался погожий денек, она пошла и утопилась! – Филипп снова невесело коротко рассмеялся. – Словно она жила для того, чтобы испортить мне все солнечные дни!

– Филипп, не надо! – Элоиза взяла его за руку, но Филипп вырвал руку.

– Да и утопиться-то как следует и то не смогла! Впрочем, здесь уже моя вина – какого черта мне понадобилось ее вытаскивать? Умерла бы сразу, а то еще целых три дня мучила всех нас – мы все гадали, умрет она или будет жить! – Филипп фыркнул, скрестив руки на груди. – Но разумеется, она умерла – какой еще мог здесь быть исход? Обычно человек все же борется с болезнью, а у нее не было ни малейшего желания бороться! Я все ждал, когда она улыбнется – думал, хотя бы умрет с улыбкой на губах, добившись наконец того, чего ей единственно и хотелось всю жизнь…

– И что же? – Элоиза вдруг живо представила себе мертвую Марину с улыбкой на губах – зрелище действительно жуткое.

– Черта с два! Когда она умерла, на лице ее было все то же выражение – точнее, полное отсутствие всякого выражения. Полнейшая пустота…

– Какой ужас! – прошептала Элоиза. – Не дай Господь никому пережить то, что пережил ты!

Филипп долго смотрел на нее, смотрел прямо в глаза, словно искал там какой-то ответ, которого, возможно, он и не мог получить. Затем Филипп отвернулся и подошел к окну, где стал так же отрешенно-пристально смотреть на звездное небо.

– Дело было даже не в том, – вздохнул он, – что я не мог помочь ей победить душевную болезнь. Я пытался полюбить Марину, хотел помогать ей не из чувства долга, а из сострадания к родному человеку… – В голосе Филиппа звучала скорбь. – Но с каждым днем я все больше жалел, что не женат на ком-нибудь другом… – Он прислонился разгоряченным лбом к стеклу. – Черт побери, любая другая жена для меня была бы лучше Марины!

Филипп снова погрузился в молчание – такое долгое, что Элоиза даже испугалась, все ли с ним в порядке.

– Филипп! – осторожно окликнула она его.

Он обернулся.

– Вчера ты, кажется, сказала, что у тебя… у нас какая-то проблема…

– Я не имела в виду…

– Ты сказала, что у нас какая-то проблема, – повторил Филипп, словно не слыша ее. – Но черт побери, Элоиза, тебе, слава богу, не пришлось пережить того, что пережил я. Ты не знаешь, что это такое – столько лет состоять в браке, который и браком-то нельзя назвать, жить в непонятной дурной бесконечности, без надежды на какие-нибудь перемены, и каждый вечер – одинокая постель, не согреваемая теплом близкого существа…

Он шагнул к Элоизе. В глазах Филиппа горел такой огонь, что этот взгляд буквально парализовал Элоизу.

– Не пережив всего этого, не смей даже произносить самого слова «проблема». По сравнению с тем, что я пережил, Элоиза, все остальные проблемы – детские игрушки. – Филипп помолчал, а когда заговорил, тон его стал мягче. – Может быть, для тебя в нашем браке и есть какие-то проблемы, для меня же он – рай, о каком я не смел и мечтать. И если ты скажешь, что для тебя это не так, я этого просто не вынесу!

– Филипп! – только и могла выдохнуть Элоиза.

Она бросилась в его объятия, словно желая слиться с ним в единое целое.

– Прости меня, Филипп… – повторяла она. – Прости ради бога! – Слезы ее намочили его рубашку.

– Я не хочу снова быть несчастным, – бормотал Филипп, прижимая ее к груди. – Я не смогу… не выдержу…

– Мы будем счастливы, Филипп, – пообещала она. – Мы будем счастливы!

– Ты должна быть счастлива, – повторял он. Голос его был хриплым, будто слова исходили из самой глубины груди. – Обещай мне!

– Я уже счастлива, Филипп. Я счастлива. Клянусь!

Филипп отодвинулся от Элоизы и приподнял ее подбородок, словно в глазах жены хотел найти подтверждение сказанным ею словам.

– Я уже счастлива, Филипп, – повторила она. – Так счастлива, что и не могла раньше себе это представить. И я горжусь, что я – твоя жена.

Губы Филиппа задрожали – он явно боролся со слезами. У Элоизы перехватило дыхание. Ей ни разу не приходилось видеть плачущего взрослого мужчину, но вот уже первая слеза скатилась по щеке Филиппа, задрожала в уголке губ… Элоиза осторожно смахнула ее.

– Я люблю тебя, – прошептал он. – Люблю тебя, даже если ты меня не любишь, – не могу не любить…

– Но я люблю тебя, Филипп! – Элоиза стерла с его лица еще одну слезу.

Губы Филиппа зашевелились, словно он хотел что-то сказать, но вместо этого он просто крепко прижал к себе Элоизу, так крепко, что еще немного – и переломал бы ей кости. Филипп целовал ее в шею, с губ его слетало ее имя… Наконец их губы слились.

Как долго длился их поцелуй, Элоиза и сама позже не могла бы сказать. Потом Филипп подхватил ее на руки и потащил прочь из галереи, вверх по лестнице, в спальню… Губы их при этом ни на мгновение не разъединялись.

– Ты мне нужна. – Филипп осторожно положил ее на кровать. – Нужна как хлеб, как вода, как воздух…

Элоизе хотелось сказать Филиппу, что он тоже нужен ей, но она не смогла произнести ни слова – губы Филиппа уже ласкали ее грудь, ласкали так, что Элоизе казалось, что она в каком-то другом, нездешнем мире. Внутри Элоизы поднималась волна желания. В этот момент она хотела только одного – отдать всю себя этому самому лучшему в мире мужчине, ее мужу, и взамен получить его всего.

Отпрянув от Элоизы, Филипп несколькими быстрыми движениями освободился от одежды и лег рядом с ней. Он крепко прижимал ее к себе, одна его рука гладила ее плечи, другая – волосы.

– Я люблю тебя, – снова прошептал он. – Ты не представляешь, как я тебя сейчас хочу! Так бы взял тебя и…

– Представляю, – усмехнулась она. – Я сама хочу тебя не меньше!

– Я умру без тебя, – прошептал он.

Элоиза была не в силах говорить, не в силах даже дышать. Из глаз ее хлынули слезы.

– Не надо плакать! – прошептал Филипп.

– Я не могу остановиться! – Голос Элоизы дрожал. – Я так тебя люблю, Филипп! Я даже не думала – хотя всегда надеялась, – что…

– Я тоже не думал, – сказал он. Несмотря на то что Элоиза не закончила фразу, Филипп знал, что она скажет: «Я никогда не думала, что это может случиться со мной».

– Я так счастлив! – Руки его скользили по ее телу. – Я всю жизнь ждал тебя, Элоиза…

– Я знаю. Я тоже всю жизнь ждала тебя!

– Элоиза, – улыбнулся он, – предупреждаю: сегодня я буду делать это быстро. Медленно у меня просто не хватит терпения!

– Хорошо. – Элоиза раздвинула ноги, приглашая Филиппа. – Я сама не хочу медленно!

Через мгновение Филипп уже был внутри ее. У Элоизы перехватило дыхание.

– Ого! – сорвалось с ее губ.

– Ты сама хотела быстро! – лукаво усмехнулся он.

Элоиза обхватила его ногами, он приподнял ее бедра, стремясь проникнуть как можно глубже.

– Лежи спокойно, – произнес он, – я сам все сделаю.

Движения их на этот раз не были изящными, они не попадали в такт, соприкосновения вспотевших тел производили отнюдь не мелодичные звуки. Но какая, в конце концов, разница? Главное, чтобы обоим было хорошо! Сейчас ими двигала не нежность, а страсть.

Ждать кульминации пришлось недолго. Элоизе хотелось продлить наслаждение, но с каждым движением Филиппа пожар внутри ее нарастал и требовал быстрой и бурной разрядки. Наконец, когда эта сладкая мука стала запредельной, Элоиза взорвалась, выгнувшись такой дугой, что сама не ожидала подобной гибкости от своего тела. Ей казалось, что она воспарила над кроватью, и, чтобы удержаться в полете, она ухватилась за плечи Фи– липпа.

Филипп «взорвался» внутри ее, снова пригвоздив ее к кровати. Но Элоиза не возражала – ей нравилось ощущать тяжесть тела Филиппа, чувствовать кожей его разгоряченную кожу.

Элоиза любила его. Это было так просто – как жизнь, как дыхание…

Элоиза любила Филиппа, Филипп любил ее – и ничто больше в этом мире не имело для нее значения – ни сейчас, ни раньше, ни потом…

– Я люблю тебя! – прошептал Филипп, отодвигаясь наконец от нее.

Элоиза вздохнула полной грудью. «Я люблю тебя». Это было все, что она хотела услышать.