Текст книги "Красавица и чудовище"

Миссис Харпер услышала французский акцент Мишель и решила, что та, очевидно, приехала из-за моря, там и познакомился с ней Джордж. Но миссис Харпер не собиралась рассказывать этой женщине, где найти Джорджа, потому что боялась, не пришла ли к ней в дом беда с этой женщиной, кутавшейся в пальто при температуре 60 градусов и все-таки дрожавшей как в лихорадке. А та все расспрашивала, как ей разыскать Джорджа Харпера. Джордж к тому времени переехал в Калузу, где начат заниматься перепродажей всякого старья. Он уверял мать, что сколотит себе состояние на продаже и покупке подержанных вещей, и тут как раз ему подвернулся удобный случай. Но миссис Харпер не хотела говорить этой красивой незнакомке с французским акцентом, где найти Джорджа; по крайней мере, до тех пор, пока сама не переговорит с ним (она звонила ему каждую субботу, так как в конце недели льготный тариф). Миссис Харпер собиралась звонить Джорджу как раз на следующий день, – теперь она вспомнила, что, должно быть, Мишель появилась у ее дверей в пятницу, потому что миссис Харпер собиралась звонить на следующий день своему сыну, а она раз-говаривача с ним по телефону каждую субботу, – и тогда узнала бы у него, правильно ли поступила, не дав незнакомке его адреса.

Затем Мишель спросила ее – и это удивило мать Джорджа, – не знает ли миссис Харпер, как ей найти человека по имени Ллойд Дэвис, который был другом Джорджа и с которым, по словам Мишель, она также познакомилась в Бонне.

Теперь миссис Харпер пришла к выводу, что оба, Джордж и Ллойд, попали в какую-то неприятную историю. Со слов сына она знача, что Ллойд служил вместе с ним в военной полиции хам, в Германии. Встречаясь с Ллойдом на улице, она узнавала его, но они никогда даже не здоровались. Она не знача, где в то время жил Ллойд, ей было известно, что он женат и живет со своей женой где-то в этом же районе, но не знала его точного адреса, а если бы знала, все равно не дача бы этой красотке, точно так же, как не собиралась рассказывать какой-то белой женщине, от которой ждала одних неприятностей, где найти Джорджа.

– Я была с ней вежлива, – объяснила миссис Харпер, – но посоветовала попытать счастья в супермаркете или порасспрашивать в барах, походить в том районе, где живет Ллойд Дэвис, потому что у меня-то не было его адреса.

– Какие, по-вашему, неприятности могли быть связаны с этой женщиной? – спросил я.

– Не знала я, какие, мистер Хоуп, только видела, что на пороге моего дома, посреди негритянского квартала, стоит красивая молодая женщина, расспрашивает про моего сына, а уж это означает одно: жди беды, беды от белых. Выходит, я сильно ошиблась, но тогда не поняла этого.

– В чем ошиблись? – спросил я.

– Так я ведь не знала, что Джордж влюблен в нее. Не знала, что он был бы без памяти рад увидеться с ней.

Я посмотрел на нее.

– Когда вы говорите «без памяти рад увидеться с ней»…

– Совсем голову потерял от радости. Я позвонила на следующий день, в субботу, как обычно, и рассказала про эту молодую даму, которую звали Мишель: что она заходила ко мне накануне, спрашивала, где его найти, все такое. Ну, скажу вам, никогда не слыхивала, за всю жизнь, чтобы он так разволновался. Просто засыпал меня вопросами по телефону: да как Мишель выглядела, во что была одета, идет ли ей короткая стрижка, – она, дескать, говорила ему в их последнее свидание, что хочет подстричься, – оставила ли свой телефон, как ее разыскать…

– А он сказал вам, когда это было?

– Что?

– Их последнее свидание?

– Не припомню что-то, наверное, не говорил. Бог ты мой, он просто башку потерял, когда узнал, что она здесь, в Штатах.

Я сказала ему, что она расспрашивала про Ллойда, и Джордж сказал, что срочно позвонит Ллойду, как только мы закончим, невтерпеж ему было освободить телефон, не спросил меня даже про ревматизм, который тогда не давал мне житья.

– Не знаете, звонил он мистеру Дэвису или нет?

– Мне кажется, звонил, – только без толку.

– Как это?

– Да почти две недели все никак не мог с ней увидеться. Пока она сама не объявилась в Калузе.

– Ей понадобилось почти две недели, чтобы разыскать его, так?

– Около того.

– Тут что-то не так. Мистер Дэвис сказал мне, что дал ей адрес вашего сына в Калузе.

– Ну не знаю. Знаю только, что где-то через две недели Джордж позвонил мне и сказал, что Мишель там, с ним, и он просил ее выйти за него замуж, а она согласилась.

– Угу.

– Свадьба была тоже такая красивая. Невеста хорошенькая, прямо загляденье, прекрасная, как июньский день. На ней было, помню, белое атласное платье. Признаюсь, мистер Хоуп, мне не очень-то нравилось, что мой сын женится на белой, я ведь знала, какими бедами это ему грозит. А получилось-то – лучше и не бывает, по крайней мере, я никогда ничего другого от него не слыхала. До нынешнего дня все было в полном порядке. А теперь кто-то подкараулил ее, убил, а обвинили в этом моего мальчика, и это очень нечестно, не мог он убить ее, мистер Хоуп. Уж слишком он ее любил.

* * *

Я еле успел на самолет, вылетавший в Калузу в половине третьего…

Прямо от миссис Харпер я поехал к ее соседке, по тому адресу, который дала мне мать Джорджа, – к миссис Бут, и получил там подтверждение, что Джордж Харпер действительно приезжал в воскресенье повидаться с матерью, как он заявил об этом в полиции. Поскольку миссис Бут была слепа, я старательно расспросил ее, каким образом она догадалась, что это был Харпер, и получил информацию, что она знала Джорджа с пеленок и всегда узнает его по голосу и запаху. Раньше мне не приходило в голову, что слепые распознают людей по слабому запаху, абсолютно индивидуальному для каждого человека. Я поблагодарил миссис Бут за беседу и уехал от нее несколько успокоенным.

Я понимал, что она будет надежным свидетелем, когда придется точно установить, что делал Харпер в Майами.

Проблема была, конечно, не в том, где он провел воскресное утро пятнадцатого числа, нас гораздо больше интересовало, где он был в 11.45 в ту ночь, когда Мишель жестоко избили, и где он провел весь день в понедельник, когда ее убили. Я попал в окружную тюрьму только к четырем часам. Надзиратель не выразил особого восторга при виде меня, он ворчал всю дорогу, пока мы шли к камере Харпера, выговаривая мне, что следовало сначала позвонить, что у него не гостиница, куда можно приехать в любое время.

На Харпере была тюремная одежда, не слишком отличавшаяся от той, что была на нем при первой нашей встрече: темно-синие брюки, голубая хлопчатобумажная рубашка, черные носки. Вместо коричневых рабочих башмаков в окружной тюрьме ему выдали черные ботинки, которые выглядели несколько странно в сочетании с остальной одеждой, – до блеска начищенные башмаки, которые можно надеть на ежегодный зимний карнавал. Он вскочил на ноги в ту же секунду, как надзиратель отпер дверь его камеры и впустил меня. Потолок казался слишком низким, а стены – слишком тесными для его громадной фигуры. Ощущение угрозы, опасности, исходившее от Харпера, было настолько сильным, что меня снова охватил страх, когда дверь за мной закрылась и надзиратель повернул ключ в замке. Звук его шагов, отдаваясь эхом от асфальтированного пола, замер вдали. Мы с Харпером остались наедине.

– Я просил этого сукина сына, надзирателя, позвонить к вам в контору, – сердито начал Харпер. – Он три раза звонил, и три раза ему говорили, что вас все еще нет в городе. Куда, черт побери, вы запропастились, приятель? Вы, кажись, мой адвокат?

– Был в Майами, – ответил я. – Расспрашивал людей, которые нам понадобятся как свидетели, когда дело передадут в суд.

– Каких это людей?

– Ллойда Дэвиса и его жену. Вашу мать и ее соседку, миссис Бут.

– Чего это вам пришло в голову беспокоить их?

– Чтобы выяснить, действительно ли вы были в Майами, как заявили в полиции.

– Был.

– Теперь уверен в этом. По крайней мере, знаю, где вы находились в течение часа или чуть больше. Но главное – надо выяснить, где вы были все остальное время.

– Говорил вам, где был это остальное время: в Помпано, Веро-Бич, потом вернулся в…

– И ни одного свидетеля.

– Не знал же я, что мою жену убьют. Знать бы заранее, так я бы у всех встречных на этой проклятой улице спросил имя и адрес.

– Где у вас был ленч в то воскресенье?

– В Помпано.

– Название кафе помните?

– Нет. Первый раз в жизни приехал в Помпано.

– А где обедали?

– В Майами.

– Где именно?

– В какой-то забегаловке.

– Помните ее название?

– Нет.

– А где находится, на какой улице?

– Где-то в центре.

– Смогли бы узнать, если бы попали туда?

– Да она не отличается от всех забегаловок.

– Не помните, как выглядел официант?

– Я перекусил за стойкой.

– А как выглядел продавец за стойкой?

– Не помню.

– Это был мужчина?

– Наверное.

– Белый или черный?

– Не помню. Я попросил гамбургер, жареной картошки и коку. Потом заплатил этому мужику и отчалил.

– И поехали к пляжу?

– Точно.

– Поспать.

– Точно.

– И проспали на пляже всю ночь.

– Именно так все и было.

– И провели в Майами весь понедельник.

– Да.

– Зачем?

– Уже говорил вам. Решил, может, вернется Ллойд.

– Ллойд рассказал, что у вас в Майами были и другие покупатели.

– Пара-другая была, верно.

– Вы не попытались увидеться с одним из них в понедельник?

– Нет.

– Но ведь ваш грузовичок был забит вещами, которые вам не удалось продать Ллойду?

– Ллойда-то не застал.

– Знаю. Но вы не попытались связаться с кем-нибудь из своих покупателей?

– Этот груз годился только для Ллойда.

– А вы обычно работаете по воскресеньям?

– Я был уверен, что в воскресенье застану Ллойда на месте. В конце недели у Ллойда самая бойкая торговля.

– Но его не было дома.

– Нет, не было.

– И вы не позвонили ему, прежде чем…

– А зачем? По воскресеньям он обычно дома.

– Вы заправили свою машину бензином в субботу, перед отъездом, так?

– Так.

– На бензоколонке «Эй энд Эм Эгзон» в субботу, в семь – половине восьмого утра?

– Ага.

– И вы еще купили там пустую канистру на пять галлонов и попросили налить в нее бензин.

– Так все и было.

– Служащего звали Гарри Лумис.

– Гарри продал мне канистру и налил в нее бензин, верно.

– Он был в перчатках?

– Что?

– Перчатки. Были на мистере Лумисе перчатки, когда он держал в руках эту канистру?

– Да зачем человеку здесь, в Калузе, носить перчатки?

– Некоторые служащие бензозаправочных станций…

– Не упомню, чтобы он носил какие-то перчатки, нет, сэр.

– Лумис обтер канистру, прежде чем передал ее вам?

– Не помню.

– А что вы сделали с этой канистрой, мистер Харпер?

– Поставил в кузов грузовика.

– Взяли ее с собой, в Майами?

– Нет, сэр.

– Что же вы с ней сделали?

– Поставил ее в свой гараж.

– Зачем?

– Нужна была.

– Для чего?

– Для газонокосилки.

– Вы говорите, что купили бензин для этого? Чтобы заправить газонокосилку?

– Да, сэр.

– Какая была срочность с утра пораньше, до отъезда в Майами, покупать бензин для газонокосилки?

– Никакой «срочности», просто поехал заправляться, вот и прикупил новую канистру и велел налить в нее бензин.

– А что случилось со старой канистрой?

– Продырявилась, пришлось выбросить.

– Когда вы ее выбросили?

– Когда продырявилась.

– Это произошло до вашей поездки в Майами?

– Дня за два – за три. Бензин разлился по всему гаражу, пришлось подтирать, чтобы не случилось пожара.

– Куда вы ее выбросили?

– В мусор.

– Когда забирают мусор у вашего дома?

– По понедельникам и четвергам.

– Так если это произошло за два-три дня до вашего отъезда в Майами, старую канистру увезли в четверг?

– Наверное, так.

– И вы говорите, что поставили новую канистру с бензином в гараж в то самое утро, в воскресенье?

– Все точно.

– Где именно в гараже вы ее поставили?

– Там, на полке. Над моим верстаком.

– Вы уверены, что не брали с собой в Майами эту канистру?

– Уверен.

– Хорошо. Давайте поговорим немного о Бонне, не возражаете? Там вы познакомились со своей женой, правда?

– Угу.

– Как вы с ней познакомились?

– В одном баре.

– И начали за ней ухаживать?

– Угу.

– И влюбились в нее, правда?

– Да, сэр.

– Тогда почему вы даже не позвонили ей перед отъездом?

– Что?

– Ллойд Дэвис…

– Я звонил ей десять, двадцать раз на дню перед тем, как уехать. Все просил ее выйти за меня замуж, а она все…

Он покачал головой.

– Вы просили ее выйти за вас замуж, когда были еще в Бонне?

– Да. Сто раз, тысячу раз.

– И?..

– Она сказала, что должна обдумать все это.

– Что, очевидно, и сделала.

– Не понимаю, о чем это вы.

– Я говорю о том, что через три месяца она приехала сюда и разыскала вас.

– Это верно.

– Требовала, чтобы вы женились на ней, грозила утопиться.

Первый раз за все время нашего знакомства с Харпером лицо его осветила улыбка. Его лицо не стало при этом более привлекательным, но улыбка осветила его глаза и совершенно изменила выражение лица, чудесным образом преобразив весь его облик: исчезли грубая неуклюжесть и агрессивность.

– Ага, – подтвердил он, с удовольствием погрузившись в воспоминания. – Сколько раз говорила мне это, Мишель-то. Дескать, если я на ней не женюсь, так она тут же утопится.

– А для такой угрозы были какие-то основания?

– Так это же просто шутка, понимаете?

– Она не была беременна?

– Беременна? Мишель? Нет, сэр, не была.

– В Бонне у вас были с ней интимные отношения?

– Вот что: по-моему, это вас не касается, мистер Хоуп.

– Возможно. Но если мы не хотим, чтобы вы попали на электрический стул…

– Я и пальцем не дотронулся до Мишель, пока мы не поженились.

– Понятно.

– Это правда. Немножко целовались, немножко обнимались, но больше ничего не было. Мишель была девственницей, когда я на ней женился. Пришлось учить ее всему как несмышленыша. Богом клянусь, мистер Хоуп, ничего такого в Бонне между нами не было.

– А какие чувства вызывало у вас ее поведение с другими мужчинами?

– Какими такими «другими мужчинами»? Кроме меня, у Мишель никого не было. Она была мне верной женой, мистер Хоуп. А если кто говорит другое, так он просто врет.

– Но вы ведь очень ревновали ее, разве не так?

– У меня не было причин ее ревновать. С чего это мужу ревновать свою жену, если она ведет себя как полагается?

– Вы никогда не ссорились из-за ее недостойного, как вам казалось, поведения?

– Не знаю, что это значит: недо… как вы сказали?

– Вам не казалось, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам?

– Нет. Потому что она и не делала этого, все ясно и просто. Она любила меня, мистер Хоуп. Женщина, которая сходит с ума по своему мужу, не станет ни на кого смотреть…

– Она все еще была без ума от вас после полутора лет брака, так?

– Да, сэр.

– У вас не было никаких проблем, верно?

– Не совсем так, кое-что изменилось, но…

– Что именно?

– Вы же знаете, как бывает, когда люди женятся, они… А вы женаты, мистер Хоуп?

– Был.

– Тогда вы знаете, как все происходит. Все меняется. Это не значит, что люди больше не любят друг друга, просто приходится приспосабливаться друг к другу, все становится иначе.

– Так что же изменилось, что стало по-другому?

– Да разные мелочи в личном плане. Мистер Хоуп, к убийству Мишель все это не имеет никакого касательства, мне так кажется. Никакого. Не было между нами никаких таких раздоров, не за что мне было убивать ее. Совсем не за что.

– Какие же мелочи в личном плане у вас не ладились?

– Личное, оно и есть личное. Это означает, что не станешь это обсуждать ни со своим священником, ни с доктором, а уж тем более – с адвокатом.

– А это были такие «мелочи», которые можно было бы обсудить со священником или с доктором?

– Это очень личное, мистер Хоуп, и поставим на этом точку, давайте забудем про это.

– Ладно. Поговорим о вашей службе за океаном. Вы служили в военной полиции, верно?

– Верно.

– А не были ли вы чересчур жестоки с теми солдатами, которых брали под стражу?

– Нет, сэр.

– А когда вам попадались пьяные, часто приходилось пускать в ход дубинку?

– Нет, сэр.

– Вы что же, никогда не били солдат, которые…

– Никогда.

– Мистер Харпер, у меня слишком противоречивые показания.

– Чьи же это?

– Ваши, Салли Оуэн, Ллойда Дэвиса. Единственное, на чем, кажется, все сходятся, – что вы появились в Майами в воскресенье утром, пятнадцатого ноября. Все же остальное…

– Я и правда был там.

– Но помимо этого…

– Не знаю, зачем кому-то понадобилось врать про меня и Мишель: какая была она, каким был я. В нашем браке был полный порядок, мы любили друг друга, и каждый, кто говорит, что это не так, просто самый последний лжец. А теперь, вот что хотелось бы узнать, мистер Хоуп, – почему меня не выпускают отсюда? Вот поэтому весь день напролет я пытался добраться до вас, пока вы там болтались по Майами да собирали разные сплетни про меня и Мишель. Хочу знать, что вы делаете, чтобы вызволить меня отсюда. Этот сукин сын, судья, сказал мне, что до суда меня не отпустят, может, аж до самого января, – так я что же, буду сидеть здесь все это время? Как это вам пришло в голову отправить сегодня утром со мной к судье этого несмышленыша? Я наперед вам сказал бы, что никакой судья не станет разговаривать с таким вот недоноском, который предлагал внести за меня залог. Так когда вы вытащите меня отсюда, приятель, – вот что хотелось бы знать.

– От меня это не зависит, – сказал я. – По закону нельзя заставить суд выпустить вас под залог. Вам отказали в освобождении под залог, потому что суд рассматривает это преступление как особо жестокое. Вот почему вам грозит электрический стул, мистер Харпер, – по той причине, что преступление «носило характер мучения или истязания и было совершено с особой жестокостью». Я цитирую параграф из Свода законов нашего штата, отягчающие вину обстоятельства делают его тяжким преступлением, караемым смертью. Поэтому очень прошу вас еще раз обдумать все, о чем мы с вами только что говорили, и если вы в чем-то солгали мне…

– Я говорил вам чистую правду.

– Тогда лгут все остальные. Знакомы ли вы с человеком по имени Лютер Джексон?

– Нет, сэр.

– Он утверждает, что видел вас на пляже с Мишель в ту ночь, когда ее убили.

– Он ошибается.

– Еще один врет, так? Лжет Салли Оуэн, лжет Ллойд Дэвис, лжет Лютер…

– Может, их просто память подводит. По крайней мере, Салли никогда мне не симпатизировала, а Ллойд, – так с ним я встречался в основном по делам. Кстати, мистер Хоуп. Скажите точно, во что мне все это обойдется?

– У меня еще не было случая обсудить подробно этот вопрос с моим партнером, – ответил я. – Я уже говорил вам…

– Так мне хотелось бы, чтобы вы побыстрее разобрались с этим делом. Какой же смысл: на электрический стул тебя не посадят, а потом до конца дней будешь вкалывать, чтобы расплатиться с парочкой адвокатов?

– Мистер Харпер, – предложил я, – давайте сначала разберемся с самым важным, ладно?

– По-моему, это и есть самое важное. И я хочу, чтобы все до последней буковки было записано на бумаге, слышите? Когда явитесь за наградой, я хочу, чтобы у меня все было записано черным по белому, ясно? Не хочу, чтобы потом все изменилось, как вам взбредет в голову.

– Я составлю договор, – пообещал я с глубоким вздохом.

– Ладно, – согласился Харпер, удовлетворенно кивнув.

Я подумал о том, что человек, которого больше волнует гонорар адвокату, чем грозящая ему смертная казнь, конечно, абсолютно невиновен. В таком случае, почему же его версия всех событий так разительно противоречит той, что рассказали мне Салли Оуэн и Ллойд Дэвис…

– Вы сказали, что Салли Оуэн никогда не испытывала к вам симпатии. Почему она была настроена против вас?

– Ее муж – мой приятель. Ее бывший муж. Когда дело дошло до развода, я встаг на его сторону. Она мне этого не простила. И никогда не простит.

– Где он сейчас? Ее бывший муж?

– Да здесь, в Калузе. У него винный магазинчик на углу Вайн и Второй улицы, кажется, так, на Второй или на Третьей улице.

– Его зовут Эндрю, верно? – спросил я, с трудом вспоминая имя. – Я не ошибаюсь, Эндрю?

– Эндрю Оуэн, верно.

– А что означает буква «Н» в вашем имени?

– Что?

– «Н»? Ваш второй инициал?

– Нэт. Меня назвали в честь Нэта Тернера. А как это связано со всем остальным?

– Терпеть не могу тайн, – ответил я.

* * *

Было уже около пяти, когда я добрался до винного магазинчика, в котором Эндрю Оуэн был и владельцем и продавцом. Когда я вошел, он стоял за кассовым аппаратом, ящик для денег выдвинут; за спиной хозяина тесными рядами выстроились бутылки виски разного оттенка коричневого. Хозяин тоже был коричневым – цвета красного дерева. Он был почти одного роста со мной, но весил намного больше, – дородный мужчина с громадными ручищами, которыми он проворно перекладывал деньги из ящика кассы на прилавок, раскладывая их в аккуратные маленькие пачки: единицы, пятерки, десятки, и пачечка потоньше – двадцатки. Наконец он перевел взгляд на меня.

– Чего угодно? – спросил он. – Я собираюсь закрывать.

– Меня зовут Мэттью Хоуп, – ответил я, – представляю интересы…

– Хоуп, – повторил он и, посмотрев на меня более внимательно, кивнул.

Выйдя из-за прилавка, он подошел к двери, запер ее, а затем перевернул висевшую на ней табличку, теперь за стеклом красовалось объявление: «Закрыто». Не оборачиваясь, он произнес:

– Помню вас. Вы тот самый адвокат, который отсудил для Салли такие громадные алименты.

– Ну, не такие уж и большие, – возразил я, вспомнив о том, сколько ухитрилась выжать из меня моя собственная супруга под руководством этого сладкоречивого адвокатишки, Элиота Маклауфлина.

– Дом да три сотни зелененьких в месяц слишком много для таких, как я, – сказал Оуэн, возвратившись к прилавку. – Так о чем речь на этот раз? Она что, хочет начать по новой? Я выплачиваю ей алименты аккуратно, каждый месяц, все до последнего цента. Что ей…

– То, с чем я к вам пришел, не имеет никакого отношения к бракоразводному соглашению.

– Так что же это?

– Вашему другу Джорджу Харперу предъявлено обвинение в убийстве жены. Я адвокат…

– Понятно. Видел по телику, – сказал Оуэн.

– Я защищаю его интересы.

– По-моему, он выбрал не самый плохой вариант. Раз вы добились таких благ для Салли, так и Джорджу будет не так уж плохо.

– Он ваш друг, не так ли?

– Вообще-то вы могли бы и так его назвать.

– А как вы его назвали бы?

– Конечно, другом.

– Насколько близким другом?

– Да как вам сказать. Мы частенько вместе рыбачили. Он был ко мне внимателен, когда началась вся эта кутерьма с Салли. Это близкий друг? Наверное. Кто знает? В последнее время мы как-то потеряли контакт, но, мне думается, мы были хорошими друзьями.

– Почему же изменились ваши отношения? Что случилось?

– Ничего. Кто говорит «изменились»? Джордж все еще мне друг, ясно? Просто люди плывут по течению, приятель, и течение уносит их в разные стороны.

– А как он помогал вам, пока шел бракоразводный процесс?

– Подставлял свое плечо, чтобы выплакаться, – ответил Оуэн.

Точно так же сказала мне его бывшая супруга, когда рассказывала о своих отношениях с Мишель.

– Может, расскажете поподробнее?

– Конечно, почему бы нет? Хотя лучше бы вам попросить меня об этом во время развода, тогда, может, и мне осталось бы что-нибудь, кроме рубашки на плечах. Я ужасно любил Салли. На развод подала она, а не я. Я плакался Джорджу, а он меня слушал. Он очень внимательно слушал меня. Друг в беде…

– Когда это было?

– Да уже почти год прошел. При разводе вы представляли ее интересы, разве вы не помните, когда это было?

– Хотел уточнить… К тому времени они с Мишель стали подругами?

– Конечно.

– Близкими подругами?

– Наверное.

– Настолько близкими, что Мишель доверяла ей свои секреты?

– Приятель, у меня, знаете ли, хватало и своих неприятностей, и мне было неинтересно, о чем разговаривает Мишель с моей женой.

Кто-то забарабанил в дверь.

– Закрыто! – закричал Оуэн. – Прочитайте объявление! Написано же «закрыто»! – Покачав головой, он обратился ко мне: – Проклятые пьянчуги, до последней минуты все ждут, никак не могут утолить жажду. Ведь написано: «закрыто», так для чего колотить в дверь? – Он посмотрел в сторону двери и еще раз прокричал: – Закрыто! Расходитесь по домам! Ничего не выйдет! – Покачав головой, он пробормотал себе под нос: – Проклятые пьяницы! – а потом вновь обратился ко мне: – Такая вот история.

– Харпер когда-нибудь говорил о Мишель?

– Нет.

– А казался он вам ревнивым?

– Нет.

– Как Мишель вела себя с другими мужчинами?

– Прекрасно.

– Кокетничала с кем-нибудь?

– Нет.

– Видели ли вы хоть раз, чтобы они ссорились при посторонних?

– Нет.

– А не случалось ли вам заставать ее в слезах у себя дома? Когда она приходила к Салли посекретничать?

– Нет.

– О чем вы говорили с Харпером, когда ездили на рыбалку?

– Да мы не ездили. Шли за мост и рыбачили там.

– Ночью?

– Ночью, как правило. Иногда по уик-эндам. Зачем нужен был бы мост, если бы с полдюжины негров не рыбачили с него?

Он подождал, как я отреагирую на его слова, и, казалось, был разочарован, не заметив на моем лице никаких эмоций.

– Так о чем шел разговор, пока рыбачили?

– До начала развода или потом?

– До того.

– Да обо всем на свете. Такого болтуна, как Джордж, я не встречал. Жужжал мне в ухо всю ночь напролет. Всякие истории: про свое армейское житье-бытье, про свой бизнес, про свое детство в Майами, – да обо всем на свете. Рта не закрывал.

– А ваша жена говорит о нем совсем не так.

– А он на самом деле был вот таким: мистер Болтун. Послушайте меня: на свете нет второй такой бестолочи, как Салли. То, что она думает, далеко не всегда соответствует фактам, понимаете? Единственное, что интересно Салли, – это собственная персона, за которую и дырявого цента не дашь. Джордж Харпер мог бы организовать четырехдневную обструкцию в сенате, а Салли на это и внимания не обратила бы. Все, что заботит Салли, она сама, и точка.

– Салли, однако, уделяла достаточно много внимания Мишель, выслушивала ее всякий раз, как та являлась к ней с…

– Такова участь черной женщины, – заявил Оуэн и опять уставился на меня, ожидая моей реакции.

– Вам не кажется, что Мишель приходилось нелегко? – спросил я. – Иностранка. Белая женщина, вышла замуж за черного. В Калузе у нее не могло быть много друзей…

– Ни разу не слыхал, что у Мишель какие-то затруднения. Не знаю, что натрепала вам эта вонючка Салли, но я на вашем месте не верил бы ни одному ее слову. Она с вами кокетничала?

– Нет. Ничего похожего не было.

– Не сидела перед вами, скрестив ноги и задрав юбку выше задницы?

– Нет.

– И не трясла перед вами титьками?

– Нет.

– Должно быть, состарилась, – решил Оуэн.

– А какое у вас впечатление от Ллойда Дэвиса? – спросил я.

– А кто такой Ллойд Дэвис?

– Я думал, вы знакомы с ним. Он был почетным гостем на свадьбе Харпера…

– Так меня там не было.

– Совершенно точно, что несколько раз он заходил к Харперам.

– Ах да, Дэвис. Большущий черный ниггер вроде меня, верно?

Я не ответил ему.

– Теперь припоминаю, – сказал Оуэн и улыбнулся с таким видом, будто одержал какую-то одному ему известную победу.

– Расскажите мне еще о Харпере, – попросил я.

– Что вы хотите узнать? – спросил со вздохом Оуэн. – У меня был длинный день, приятель, мне пора домой.

– Кажется ли он вам человеком жестоким?

– Нет. Совсем напротив. Скорее, мягким. Всегда переживал, если надо снять рыбу с крючка. Бывало, говорил, что рыба-то чувствует то же, что и мы с вами.

– А вы как считаете: убил он свою жену?

– Быть этого не может.

* * *

Я застал своего партнера Фрэнка в нашей конторе, когда прибыл туда в начале седьмого. Ему страшно не понравилась сделка, которую я заключил с Уиллоби, и это все еще продолжало портить ему настроение к моменту моего прибытия.

– Мы как будто были партнерами, – заявил он мне, не успел я войти. – Ты не имел права обращаться к нему за моей спиной.

– Не собирался обманывать тебя, – возразил я.

– Нет? Но ты ведь отправился к этому мошеннику, у которого, как известно каждой собаке в Калузе, комплекс вендетты, даже не посоветовавшись со мной, и заключил с ним соглашение, согласно которому ты выполняешь всю черновую работу, а он в это время бездельничает, зато потом вся слава, если, конечно, он сумеет выиграть это дело, достанется ему. Только я сильно сомневаюсь в вашем успехе. Едва ли Уиллоби это по силам, твой Харпер виновен, никаких сомнений.

– Я в этом совсем не уверен.

– Кто, по-твоему, возместит наши убытки, Мэттью?

– Какие убытки?

– Те убытки, которые терпит наша фирма, пока ты носишься по всему городу, работая не покладая рук на Уиллоби. Убытки от потери твоего времени, Мэттью, убытки, которые мы уже понесли, так как тебя не было в конторе весь день. Ты же летал в Майами, а телефоны трещали без умолку. Как говорил Авраам Линкольн: «Время адвоката и его советы – вот его акции». Наше время – вот чем мы торгуем здесь, в компании «Саммервилл и Хоуп», Мэттью, твое и мое время, – именно за это нам платят. Теперь, если можно, объясни мне, какой цифры приблизительно достигнут наши убытки, если ты, как одержимый…

– Я не одержимый, Фрэнк.

– Тогда как можно назвать твое состояние?

– Послушай, – сказал я, – у меня нет настроения обсуждать дальше этот вопрос, договорились? Если это тебя так сильно волнует, я откажусь от своей доли дохода, сколько бы времени у меня ни заняло…

– И это не одержимость, а?

– Что бы это ни было, черт побери, не будем больше говорить на эту тему, ладно?

– Чудесненько, все в порядке, – сказал Фрэнк, – еду домой. Удостоишь ли ты нас своим присутствием завтра утром или неотложные дела зовут тебя в дальнюю дорогу?

– Буду на месте, – ответил я.

– Польщен. Если у тебя найдется свободная минутка, может, разберешься в той груде записок, которую Синтия положила на твой стол. До встречи, Мэттью, – попрощался он и ушел.

А я, оставшись в его кабинете в одиночестве, размышлял о том, что за все годы нашей совместной практики у нас ни разу до этой минуты не возникало с Фрэнком разногласий по серьезным вопросам. Я отправился к себе, где нашел на столе обещанную мне груду посланий и поручений, оставленных Синтией. Вытащил из-под стола свой портфель и бесцеремонно сгреб в него все записочки. Подождут, пока доберусь до дома; утро вечера мудренее. Но одно обстоятельство необходимо выяснить немедленно.

В одном из шкафов нашей уютной приемной, где сидела Синтия, я откопал нужное мне дело и унес в свой кабинет. Уже стемнело. Зажег настольную лампу и достал из нижнего ящика стола бутылку виски, которую держал там про запас для тех клиентов, которые приходили в слишком сильное волнение, изливая мне душу. Как правило, я и капли в рот не брал в адвокатской конторе «Саммервилл и Хоуп». Мне приятнее заниматься этим на свободе, не торопясь, но и в этих случаях не позволяю себе лишнего, хотя моя бывшая супруга Сьюзен, стоило мне выпить рюмку, начинала ныть, что мое увлечение «Бифитером» превращает меня в человека «опустившегося, замшелого и неустойчивого» (это ее точные слова). Но даже относясь со всем возможным уважением к ее приговору, следует отметить, что на самом деле не «Бифитер», а сама Сьюзен действовала на меня так, что я превращался в человека «опустившегося, замшелого и неустойчивого». Извлек из нижнего ящика стаканчик – у Синтии они всегда под рукой на случай очередной истерики – и плеснул в него на два пальца виски, а затем раскрыл папку с делом о разводе Салли Оуэн.