Текст книги "После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950"

Арестован как вожак банды заговорщиков

Я замер. Кажется, кто-то назвал мое имя? Ну да, вот снова.

– Капитан Холль! – Голос донесся от входа во второй блок.

– Я здесь! – ответил я, отвлекаясь от своих мрачных мыслей.

Подходя поближе, я увидел рядом с конвоиром у ворот бывшего дежурного по лагерю. Это был высокий рябой русский, который теперь был на побегушках у НКВД. Между собой мы звали его «соглядатаем». Я почувствовал беспокойство.

– Капитан Холль? – снова позвал он меня высоким, почти женским голосом, звук которого резал мне уши.

Я представился. Русский приказал мне идти за ним. С невозмутимым выражением лица я повиновался. Пока мы шли к клубу, товарищи провожали меня вопросительными взглядами. Когда я заходил в клуб, мое тело было напряжено, как струна. По сторонам я не смотрел. Несмотря на то что я не чувствовал за собой никаких проступков, инстинктивно я чувствовал беспокойство.

Мы поднялись на второй этаж. «Соглядатай» остановился в коридоре перед последней дверью с левой стороны и распахнул ее. В помещении сидели какой-то малознакомый мне лейтенант и молодая женщина-еврейка. Лейтенант опирался локтем на стол, а сверху на локоть он положил свою угловатую лысую, будто отполированную голову.

«Соглядатай» доложил о прибытии. В докладе прозвучала и моя фамилия. Лейтенант что-то ответил, но я не понял, о чем он говорит. На плохом немецком «соглядатай» спросил у меня о том, где я разместился. Мы вместе прошли ко мне в комнату, где мне приказали собрать вещи. Теперь я понимал, что обратно уже не вернусь. Выходя, я сумел передать свою расчетную книжку, которую до сегодняшнего дня мне удавалось прятать, а также несколько фотоснимков и карту России капитану Шпаннагелю. И вот я снова стою перед мясником из НКВД. Он проговорил что-то, и девушка-еврейка перевела:

– Капитан Холль, вы арестованы!

Я ожидал чего-то подобного, но все равно слегка побледнел.

– Разрешите спросить, на каком основании я арестован?

Переводчица перевела. Ответ слегка улучшил мне настроение:

– Вы являетесь руководителем банды заговорщиков и распространяете профашистскую пропаганду!

Итак, у них было только это, ничего конкретного.

– Могу я тогда увидеть лично, какую именно банду я имею часть возглавлять?

Моя улыбка лейтенанту явно не понравилась, и он проговорил что-то с циничной ухмылкой:

– Улыбка вам не поможет! – Тон был явно угрожающим.

Лейтенант, перестав меня запугивать, отдал какие-то распоряжения «соглядатаю», и тот снова вывел меня из помещения. Мои скудные пожитки сложили в соседнем помещении, где проживал «соглядатай». Потом мы снова спустились вниз по лестнице, и он повел меня через двор к бане. Немного помешкав, русский достал из кармана ключ, открыл двойную дверь и приказал мне войти. Я оказался в предбаннике. Прямо перед собой я увидел еще одну дверь. Двойная дверь за мной захлопнулась. В полной темноте я пробрался к двери впереди, но, когда открыл ее, снова оказался в темноте. Я нащупал выключатель справа и, открыв дверь, вошел в ярко освещенное помещение. Помещение было сводчатым и напоминало подвал. Два окна были забраны решетками, за окнами было видно здание лагерной пекарни напротив. Потолок надо мной был покрыт мхом, что говорило о том, что через него в помещение проникала влага. Я сидел на одних из трех деревянных нар, потом прилег на них прямо в тонкой армейской шинели и задумался. Что от меня было нужно русским? Надо подумать! Одно я знал твердо: я никогда не стану предателем! Я лучше умру! Я начал ходить кругами по комнате, разглядывая стены. Один из заключенных, находившихся здесь ранее, попытался нарисовать на стене карту Африки. В углу была подпись: унтер-офицер Шефер. Я мог делать по 12 шагов вперед и по 8 из стороны в сторону.

«Руководитель заговора». Продолжение

Я услышал звук открываемого замка входной двери, которая распахнулась и сразу же снова закрылась. Тишина, потом звуки осторожных шагов наощупь, и вот дверь в помещение, где я находился, распахнулась. Я неохотно встал со своего ложа и спокойно поздоровался. Передо мной стоял начальник оперативного штаба 71-й пехотной дивизии подполковник фон Белов, который удивился, увидев меня здесь. На его лице было написано изумление от неожиданной встречи.

– Как вы оказались здесь, господин подполковник? – спросил я.

Все еще стоя в дверях, он ответил:

– Меня арестовали как руководителя заговора.

Я улыбнулся и заметил:

– Меня тоже, господин подполковник.

– Но что нужно от нас русским? – Подполковник вопросительно посмотрел на меня.

– Они хотят, чтобы мы стали предателями, а мы ими никогда не станем, даже если они поставят нас к стенке! – Мы посмотрели друг на друга и пожали друг другу руки.

Вот уже шесть дней, как мы находились в камере, и сегодня к нам прибыло «пополнение». Это полковник Кроме, который прежде был на хорошем счету у командования корпуса как один из старших его офицеров.

К этому времени допросы, которым нас подвергли, ясно показали, чего от нас хотят. Русские хотели любой ценой заставить нас вступить в Национальный комитет. Лагерное начальство надеялось, что те из офицеров, что все еще продолжали сопротивляться, последуют нашему примеру. Русским казалось, что рост движения предателей идет слишком медленно.

Пока допросы так ни к чему и не привели. Первым меня допрашивал молодой лейтенант-еврей. На следующий день мной занялся уже лично гвардии майор. Он приказал мне сесть. Я присел напротив него и посмотрел ему прямо в глаза. Он явно не смог выдержать мой взгляд, потому что сразу же отвел глаза. Затем последовали вопросы и ответы. Мне нечего было утаивать. Мои ответы были ясными и правдивыми. Если следовал вопрос, на который, как солдат, я не мог дать ответ, я отказывался отвечать. Кудряшов понял, что ему не удается достичь цели, и поэтому стал вести себя все более грубо. Он начал угрожать:

– Ты никогда больше не увидишь дома! Мы уничтожим тебя физически и морально! Сибирь велика, и там найдется много рудников, где добывают серебро и свинец!

– Гвардии майор думает, что его угрозы сделают меня слабее, но он сможет добиться лишь обратного!

Переводчик перевел. Какой же комический эффект произвели мои слова! Кудряшов подскочил на стуле и вскричал:

– И кто кому здесь угрожает? Да даже если бы здесь было два капитана Холля, вооруженных автоматами, я со своим браунингом уложил бы обоих!

Мне оставалось лишь улыбаться.

То же самое происходило и с подполковником фон Беловом и полковником Кроме. И тоже безрезультатно. Долгие часы допросов, и всё с одной целью: вступить в Национальный комитет. Ответ тоже был неизменным. Тогда русские решили испробовать на нас другие методы. Никогда не думал, что такое станет возможным, но это произошло. Раз в два-три дня нас забирали в НКВД, и там мы писали отчет обо всех своих действиях, о беседах, которые за это время вели Кроме, Белов и я.

Если бы только этот пол мог говорить, он подготовил бы отчет обо всем. Именно сюда укладывали наших мертвых товарищей; их сносили сюда после того, как их настигла смерть от сыпного тифа. По ночам сюда заявлялась русская женщина-дантист по фамилии Заумина, которая щипцами выдергивала у мертвых золотые зубы. Были и «информаторы», как, например, Бёвен из Унтеррата близ Дюссельдорфа, который стал вдруг очень религиозным и чьи уроки были оплачены католической церковью. Как в свое время Иуда получил за работу сребреники, так и с ним расплачивались дополнительными порциями с кухни. Их проносили как раз мимо нашего окна. Работу тюремного надзирателя пришлось исполнять руководителю антифашистов, старшему казначею Хофману из района Бюкербергера. Он отвечал за то, чтобы наши товарищи не смогли установить с нами связь. Этот Хофман, а также капитан Хильвиг, лейтенант Балтин, лейтенант Фрай из Саксонии и еще четверо офицеров написали в адрес русских доносы на меня, что привело к моему аресту. Сразу же после этого я перестал общаться с этими господами, так как не хотел иметь ничего общего с предателями. Улучшив момент, я с удивлением сумел даже увидеть их подписи под доносами. Я никогда не смог бы поверить в это.

Нас пытались сломить и с помощью голода. Вместо обычного суточного пайка нам стали выдавать по 400 граммов хлеба в день и тщательно отмеренную порцию теплого бульона, который выдавался в присутствии конвоира. На самом деле это была просто вода со жгучей крапивой. Если повезет, то там можно было найти и стручок гороха. Если «в меню» входил картофель, то две-три картофелины из четырех обязательно были гнилыми. Сахара нам не полагалось ни кусочка. Мы старались между собой вести беседы на отвлеченные темы, чтобы скоротать время, читали стихи, обсуждали историю Германии, играли в шахматы, пели. Избегали только одной темы, как бы ни желали противоположного русские: мы никогда не говорили о политике.

Еще одним гостем был лейтенант Брейнинг, шваб. Его время от времени приводили к нам сотрудники НКВД. Мне показалось, что он слишком многое принимает близко к сердцу.

Перед строем всего лагеря, в котором стояли даже повара и прочий обслуживающий персонал, переводчик зачитал приказ гвардии майора Кудряшова, согласно которому Кроме, фон Белов и я должны были предстать перед судом военного трибунала в Казани. По мнению русских, даже самые ненадежные и твердокаменные из тех, кого вызывали на допросы, должны были стать более гибкими и выразить готовность стать членами Национального комитета. Прекрасно! Бывший советник военного суда Кляйн одним из первых вступил в Национальный комитет, превратившись в предателя. В отсутствие Кляйна его денщик, некий унтер-офицер вермахта, был приговорен к смерти. Всего несколько недель назад сам Кляйн выносил подобным людям смертные приговоры, но теперь они вместе сидели за столом, и один прислуживал другому.

Постепенно наши лица все больше зарастали, но никто не брил нас. Самым большим подарком для нас было, когда под покровом ночи кто-то из наших парней приходил навестить нас и приносили немного хлеба. Они отрывали этот хлеб у себя. Кроме того, нам рассказывали последние лагерные новости. Поскольку все это происходило в предбаннике, Бёвен не мог установить, кто именно был у нас в гостях. Хлеб честно делили на всех, даже Бёвен получал свою долю, чтобы он не догадывался о том, что мы знаем о его роли в нашей камере.

Мы находились в заключении уже месяц, и вот уже неделю, как меня не вызывали на допрос. Вероятно, русские поняли, что мой случай безнадежен. Папка с моим делом после каждого очередного допроса становилась все толще, но результат был одинаковым – ничего! В это время наша компания заключенных выросла. К нам присоединился старший по лагерю, мой последний полковой начальник полковник Рейниш из Кернтена. Он был наказан по приказу самого министра внутренних дел республики Татария[4]4
  Имеется в виду Татарская АССР в составе РСФСР.


[Закрыть]. Предлогом было то, что когда министр выходил из какого-то помещения, то заявил, что там грязно. Реальной же причиной было, конечно, отвращение, которое полковник Рейниш питал к политике. В дальнейшем ему пришлось оставить пост старшего по лагерю. Его место занял майор Фридель из Швабии, который больше отвечал ожиданиям русских.

И вот случилось так, что ежедневная рутина была нарушена. Нас с Кроме и фон Беловом отвели в баню, побрили и выдали чистую одежду. Конвоир распорядился, чтобы мы были готовы к отъезду, который должен был вот-вот состояться. Куда нас отправят? Одетые и с немногочисленными пожитками наготове, которые нам недавно привез «соглядатай», мы попрощались с остальными сокамерниками. Наступил вечер, и в камере довольно быстро стемнело. Бёвен явно чувствовал себя не в своей тарелке. Когда я подошел к нему, чтобы попрощаться, я обратил внимание, что его лоб покрылся испариной, а руки стали влажными. Со словами:

– Я никогда не стану предателем, – я попрощался с ним, посмотрев прямо в глаза.

Из лагеря в монастыре в лагерь «Кама»

Вот и остался позади лагерь в монастыре. Мы втроем шли друг за другом. Впереди шагал конвоир, вооруженный винтовкой с примкнутым штыком, а сзади – еще двое, один с автоматом, второй – тоже винтовкой со штыком. Выходило по охраннику на каждого – мы, должно быть, считались настоящими злодеями! Сегодня 21 сентября, то есть мы провели в томительном заключении почти пять недель. Шепотом мы обменивались мнениями о том, куда нас могут вести. Здесь было три возможности: тюрьма в Елабуге, суд военного трибунала в Казани или только что созданный лагерь «Кама», развернутый в городе монастырей Елабуге прямо на берегу реки Кама. Вот перед нами показалась тюрьма, но мы прошли мимо. Оставалось два варианта: путь к пристани, откуда нас должны были отвезти в Казань, или дорога в лагерь на Каме.

Русские и татары, проходя мимо, с любопытством рассматривали нас. Теперь нас вели по улице, которая выходила прямо к лагерю «Кама», но по ней же можно было пройти и на пристань. Я хорошо знал эти места, так как впервые побывал здесь еще в мае, когда со своими подчиненными разгружал на пристани баржу с мукой. В памяти сохранилась необычная картина, когда пожилая женщина в шубе и с охотничьим ружьем выполняла функции часового при хлебных запасах.

Вот мы миновали перекресток, и теперь цель могла быть только одна: лагерь «Кама». Нам приказали остановиться перед недавно построенным лагерем, где передали в руки дежурного офицера.

Мы думали о том, что с нами будет дальше. Прежде чем мы вошли на территорию лагеря, дежурный офицер по фамилии Брянцев запретил нам разговаривать. Немногих обитателей лагеря отправили по баракам. Нас быстро провели через лагерь к большому зданию, значительно превосходившему размерами все остальные. Вскоре мы оказались в большой комнате на втором этаже. Перед дверью выставили часового-красноармейца.

К нашему великому удивлению, комната оказалась обитаема. Там уже находились трое в совершенных лохмотьях, с бритыми наголо головами и белыми как смерть лицами. Их в тот момент как раз допрашивала женщина-еврейка.

– Они посадили нас вместе с серьезными русскими преступниками! – прошептал я подполковнику фон Белову. Мы прошли в другой конец комнаты и побросали свои вещи на железные койки, а затем принялись с любопытством ждать, что же будет дальше. Уведут ли этих русских? Будут ли нас заново обыскивать?

Одна из трех фигур направилась в нашу сторону. Перед нами предстал мужчина с гладким черепом, живыми синими глазами и острым, слегка крючковатым носом. Кожа была бледной, как у трупа. Слегка поклонившись, незнакомец проговорил:

– Разрешите представиться: лейтенант Херфурт.

Мы удивленно переглянулись:

– Как, вы немцы? А мы подумали, что вы русские!

С несколько грустной улыбкой Херфурт ответил:

– Вы правы, господа! Мы теперь не похожи на немцев, но, если кому-то придется просидеть два года в тюрьме, его одежда будет выглядеть не лучше.

– Как так могло получиться, что вы пробыли два года в тюрьме? – стали расспрашивать мы, полные любопытства. Ведь перед нами стоял «старый» пленный, который по воле злого рока попал в неволю сразу же после начала войны.

После того как женщина-доктор вышла, мы представились нашим новым товарищам и выслушали их историю. Все трое: лейтенант Херфурт, фельдфебель Эйбель и унтер-офицер ван Альст попали в русский плен в 1941 году. Херфурт был летчиком-истребителем, Эйбель – связистом, а ван Альст – мотоциклистом в разведывательном батальоне. Их привезли в Елабугу и посадили с прочими пленными, которых тогда было немного. Кормили очень плохо. Вскоре русские предприняли попытку подорвать моральный дух военнопленных. Херфурт был назначен старшим в лагере и, в отличие от лейтенанта Райера, отказался участвовать в предательстве. Его твердость и честность послужили примером для некоторых других пленных. В конце концов, в декабре 1941 года русские отправили 16 человек во главе с Херфуртом в тюрьму. Некоторых вскоре освободили, но 8 военнопленных, в том числе и вышеназванная троица, были приговорены так называемым военным трибуналом в составе лейтенанта, старшего сержанта и сержанта к смертной казни. Обвинение зачитало приговор. Они провели в камере смертников 87 дней, каждую ночь ожидая, что их выведут оттуда и отправят на виселицу, но всегда из камеры забирали кого-то другого. Постепенно они устали от каждодневного ожидания смерти. Они рассказали о последних часах вора и убийцы, который метался по камере взад-вперед, как пойманный в клетку тигр, о соседней камере, где какая-то заключенная женщина родила ребенка, о том, как их вдруг перевели в нормальную камеру, переполненную людьми всех национальностей. Половина из тех, кого осудили вместе с ними, давно умерли. Как-то пришел день, когда освободили лейтенанта Вирка. После этого они напрасно ожидали своей очереди, но месяц шел за месяцем, но безрезультатно. Потом они оставили надежды на освобождение. Как-то тюрьму навестил министр внутренних дел Татарской автономной республики, который посетил и камеру, где сидели трое осужденных. Случайно он заметил, что они являются немецкими военнопленными, и приказал перевести их в лагерь для военнопленных. Снова потянулись дни неопределенности, пока наконец сегодня их не перевели сюда. Они едва могли сдерживать свою радость после долгих дней морального напряжения и неопределенности. Они говорили очень быстро, причудливо мешая немецкие слова с русскими. Мы старались скрыть жалость, которую вызвал в нас их вид. Ван Альст с трудом мог передвигаться, а вид оставшихся двоих наводил на воспоминания о больных сыпным тифом. Подробности, которые они поведали нам о той тюрьме, были для нас, жителей Центральной Европы, невероятными, почти невозможными[5]5
  Невозможное стало возможным в концлагерях и тюрьмах гитлеровской Германии. Да и в прошлом, например в период Первой мировой войны, условия содержания в тюрьмах и концлагерях Центральной Европы, например в Терезиенштадте (Терезине), где австро-венгры замучили многие тысячи русинов.


[Закрыть].

Через несколько дней после того, как нас отправили в лагерь «Кама», нам пришлось снова побывать в монастырском лагере, чтобы пройти дезинфекцию. Там, для того чтобы повлиять на непокорных, уже распространили слухи, что Кроме, фон Белова и меня отправили на суд военного трибунала в Казань. Несмотря на то что было темное время суток, нас увидели и узнали, и ложь русских была опровергнута. Вот уж действительно, такая ложь имеет очень короткие ноги!

Мы уже несколько недель находились в лагере «Кама». Сюда же перевели немецких офицеров из Суздаля и Красногорска. На тот момент нашу группу перевели в меньшую по размеру комнату в противоположном конце коридора. Кроме того, она увеличилась на три человека: полковники Рейниш и Кратш, а также румынский майор Николаи также являлись препятствием для Национального комитета, поэтому их тоже следовало изолировать. Что представляла собой изоляция, мы на тот момент уже хорошо себе представляли. В течение часа рано утром мы могли совершить прогулку на свежем воздухе в сопровождении русского конвоира. Остальное время мы проводили в нашей маленькой комнате под номером 21, играя в шахматы или в кости или просто беседуя. Никому без разрешения нельзя было даже подойти к нашей комнате, расположенной в дальнем конце коридора. Рядом с нашей комнатой располагалось место заключения, темная камера, куда сажали офицеров, попытавшихся совершить побег. В конце концов русские оставили свои попытки завербовать нас в Национальный комитет. Последняя беседа, во время которой нас проинформировали о создании 12 сентября 1943 г. Союза немецких офицеров во главе с генералом артиллерии фон Зейдлицем, окончательно продемонстрировала им, что нас нельзя склонить к предательству даже такой новостью, будто в состав союза вот-вот войдет генерал-фельдмаршал Паулюс.

Никогда не смогу забыть один маленький эпизод. Наших товарищей-пленных забрали на допрос, и мы с Кроме и фон Беловом остались в комнате одни. Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату зашел какой-то русский капитан. Он прихрамывал и опирался на трость. На лице ясно была написана ненависть к нам, немцам. Капитан произнес несколько слов, которых я не понял. Я смотрел на него твердо и спокойно. Похоже, ему это не понравилось, потому что он поднял трость и сделал ей движение, будто собирался ударить меня по голове. Вероятно, он ожидал, что я продемонстрирую свой испуг. Я никак не отреагировал на его жест. Он остановил трость всего примерно в 5 сантиметрах от моей головы. Наконец, русский повернулся к фон Белову и ударил его тростью по белому лампасу офицера штаба на форменных брюках. Но и фон Белов, и Кроме никак не отреагировали на поведение этого пролетария. Наконец, плюнув несколько раз в нашу сторону, русский с громкой руганью вышел из комнаты.

В соседней комнате количество проживающих также возросло. Их там было гораздо больше, чем нас, всего примерно 30 человек, из которых особенно выделялся полковник фон Ханштейн. Этих людей тоже изолировали за то, что они твердо высказались против Союза немецких офицеров и Национального комитета. Мы были рады видеть своих товарищей в хорошем настроении, что они постоянно демонстрировали своим поведением.