Текст книги "Освальд Бэстейбл и другие"

Когда мы рассказали обо всем отцу, он сказал, что на месте директора страховой компании поступил бы совсем по-другому.

Больше мы никогда не мастерили огненных шаров. Хотя в тот раз виноваты оказались не мы, но ведь могло бы случиться иначе, а теперь нам слишком хорошо известны треволнения жизни преступников.

Закладованный дом

Приключение, о котором я собираюсь поведать, случилось очень давно, и в случившемся никто не был виноват. Та его часть, которая больше всего походила на настоящее преступление, была делом рук Эйч-Оу, в то время еще недостаточно взрослого, чтобы вести себя осмотрительно (и в этом тоже нет его вины). Но мы уж позаботились о том, чтобы между открытием его деяний и тем, чтобы он стал достаточно взрослым и осмотрительным, прошло коротких полчаса.

Мы жили тогда в доме старой няни нашего отца, пока Дора занималась малоприятным делом: болела дома, чтобы не заразить остальных. Будь она с нами, скорее всего, ничего бы не случилось, потому что у нее почти безошибочный нюх на то, что такое хорошо и что такое плохо. Автор имеет в виду, что она никогда не делает того, что не понравится взрослым. Старая няня отца была к нам очень добра и не слишком ворчала, разве что по поводу промокших ног и опозданий к обеду, а еще несвежих рубашек. Но такова уж натура даже самых милых взрослых – беспокоиться о мелочах, и мы не должны слишком строго судить их за это, потому что человек не может противиться своей натуре.

Дом няни стоял там, где Лондон перестает быть Лондоном, но еще не окончательно решает им не быть. Там есть поля, дорожки и живые изгороди, но ряды уродливых маленьких домиков ползут все дальше, как желтые гусеницы, пожирая зеленые поля. Тут и там разбросаны кирпичные заводы, капустные поля и грядки с ревенем. И в тех местах гораздо интереснее, чем в настоящем городе, потому что больше простора, чтобы чем-нибудь заниматься, и меньше людей, которые скажут: «Зря ты это затеял!» – когда ты этим займешься.

Дом няни относился к тем домам, которые всегда остаются домами, сколько ни воображай, будто это замок барона или заколдованный дворец. А уж представлять себе, что здесь разбойничья пещера или палуба пиратского корабля – просто глупо и никому не доставляет удовольствия. Няня не держала никаких книг, кроме проповедей и религиозных журналов, а на рамке зеркала в гостиной висела вырезанная из зеленой бумаги бахрома.

При доме имелся садовый участок – по крайней мере, земли там хватало для сада, но на ней ничего не росло, кроме крапивы среди кирпичных обломков, одной бузины и бедного старого дуба, знававшего лучшие дни. Дыра в заборе была очень удобна для того, чтобы спешно покидать участок и так же спешно возвращаться.

Однажды утром у Ноэля случилось то, что старая няня называла «творческим припадком». Он принялся писать нетленные вирши и зашел так далеко, что начеркал их на чистом листе латинской книги, которую Дикки получил в награду в подготовительной школе.

 
– Как прекрасен свет, как прекрасна луна!
А звездам удивляться прямо нет мочи!
Они отсюда так далеко,
Хотя кажутся близкими очень.
Думаю я – они не миры,
А яблоки, что растут над нами,
Ангелы срывают их, когда захотят,
Но так не можем делать мы сами.
Хотел бы я быть ангелом-дитя,
Чтобы собирать звезды для своего чая…
 

И тут его застукал Дикки.

Ноэль – по таинственным причинам, неизвестным молве – любимый брат Элис. Она, конечно, вступилась за виршеплета и сказала, что он не хотел ничего плохого.

Тут начался обмен оскорблениями, и все остальные согласились с Дикки, что Ноэль достаточно взрослый, чтобы понимать, что творит. В конце концов Элис с Ноэлем отправились на прогулку одни, как только поэт перестал реветь и смыл слезы с рук и лица.

Остальные потратили солнечную часть дня на то, чтобы раздобыть доски и прибить гвоздями к дубу – это будет наблюдательный пункт на случай, если сарацины приведут армию, собираясь напасть на Лондон. На дуб всегда было трудно забираться, а в тот день – особенно, потому что соседи привязали к стволу бельевую веревку и развесили на ней свое постиранное белье.

Солнце уже садилось (как обычно, на западе), когда Элис и Ноэль вернулись с прогулки. Они пришли по широким полям со стороны соснового леса, который мы еще не исследовали, хотя всегда собирались.

– Так-так! – сказал Дикки. – Они ушли в сосновый лес одни, без нас!

Но топор войны, который Дикки все еще не зарыл, был тут же погребен под первыми же словами, сказанными первопроходцами.

– Освальд, Дикки, – окликнула Элис, – мы нашли клад!

Дикки вбивал последний гвоздь в сарацинскую сторожевую башню.

– Настоящий, с деньгами? – спросил он, роняя молоток… Неосторожный поступок, о чем автор сказал ему в свое время.

– Нет, не с деньгами, но все равно настоящий. Давайте соберем совет, и я все расскажу.

Тут Дикки доказал, что хотя роняет молотки, умеет закапывать военные топоры.

– Правильно! – сказал он. – Здесь хватит места на всех. Хватайся, Ноэль. Освальд, подтолкни его! Он и Элис могут сидеть в сарацинской сторожевой башне, а я буду держать Эйч-Оу, если ты его сюда затащишь.

Элис осыпала самыми вежливыми комплиментами архитектуру сторожевой башни, а Ноэль сказал:

– Послушай, Дикки, я ужасно сожалею о твоей призовой книге.

– Да ладно, что там, – сказал Дикки. – Я стер стихи хлебным мякишем.

Ноэль разинул рот. Он смахивает на птенца, когда так делает.

– Значит, мое прекрасное стихотворение превратилось в грязные хлебные крошки, – медленно произнес он.

– Ничего страшного, – утешила Элис. – Я помню почти каждое слово, и после чая мы снова его запишем.

– Я-то думал, ты обрадуешься, – не унимался Ноэль. – Ведь книга становится более ценной, если на ней есть автографы. Так сказал мне дядя Альберта.

– Но автограф должен быть того, кто написал книгу, – объяснила Элис. – А ту книгу написал Цезарь. А ты все-таки не Цезарь, знаешь ли.

– И не хочу им быть, – сказал Ноэль.

Освальд решил, что взаимная вежливость умиротворила обе враждующие стороны.

– Ну, так сколько стоит тот клад?

И тогда Элис рассказала. Но ей пришлось говорить шепотом, потому что соседи, которые всегда делали что-то в самые неподходящие моменты, начали снимать с веревки белье. Я слышал, как они говорили, что сегодня «хороший день для сушки белья».

– Ну, дело было так… – туманно начала Элис. – Как думаете, на этой противосарациновой вышке безопасно сидеть вдвоем? По-моему, доска сильно прогибается посередине.

– А ты сядь ближе к краю, – посоветовал Освальд. – Так как же было дело?

– Мы решили отправиться в сосновый лес, потому что читали у Брета Гарта, что смолистый бальзам сосны исцеляет израненную душу.

– Уж если кому и надо лечить израненную душу… – начал Дикки с нарастающим негодованием.

– Да, я знаю. Но у вас был дуб, а я считаю – дубы годятся для этого дела так же, если не лучше, особенно для англичан, ведь у нас есть День Дубового Яблока[5]5
  День Дубового Яблока, или День Королевского Дуба – праздник, посвященный восстановлению британской монархии. По преданию, будущий король Карл II после битвы при Вустере в 1651 году сумел спастись от парламентских войск, спрятавшись на дубе. После реставрации парламент объявил 29 мая, день рождения короля, официальным государственным праздником, Днем Королевского Дуба или Днем Дубового Яблока. День Королевского Дуба был официально отменен в 1859 году, но до сих пор отмечается в некоторых частях страны.


[Закрыть], и… Так на чем я остановилась?

Мы подсказали, на чем.

– Итак, мы пошли туда, и это оказался очень хороший лес… Такой мрачный, знаете. Мы каждую минуту ожидали встретить чудовище, верно, Ноэль? Правда, лес не очень большой, а по другую его сторону есть зачарованная пустошь, такая голая, с клочками травы и с ежевикой. И в самой середине пустоши мы нашли сокровище.

– Давайте на него посмотрим, – предложил Дикки. – Вы его принесли?

Ноэль и Элис захихикали.

– Не совсем, – сказала Элис. – Сокровище – это дом.

– Заколдованный дом, – добавил Ноэль. – И заброшенный, а сад при нем похож на сад в стихотворении «Мимоза»[6]6
  Имеется в виду стихотворение Перси Биши Шелли.


[Закрыть] после того, как Леди перестала о нем заботиться.

– Вы заходили в дом? – спросили мы.

– Нет, – ответила Элис, – мы вернулись за вами. Но мы спросили одного старика, и он сказал, что пока никто не может там жить, потому что дом заколдованный.

Эйч-Оу спросил, что такое «закладованный».

– Уверен, старик имел в виду «закладованный», – сказал Ноэль, – только выразился по-старинному. Закладованный – очень хорошее слово. Значит, дом и вправду заколдован, как я и говорил.

Тут вышла няня и сказала:

– Пора пить чай, мои дорогие!

И мы покинули сарацинскую башню и отправились в дом.

Ноэль начал сочинять стихотворение под названием «Закладованный дом», но мы велели ему подождать до тех пор, пока он не узнает о доме побольше. И вскоре он узнал о нем побольше – как оказалось, более чем достаточно.

Когда мы отправились на разведку, вечернее солнце уже скрылось, но оставило на небе красноватый след (как один из тех далеких огней, за которыми идешь-идешь, а они всегда остаются в милях впереди), и этот отблеск сиял сквозь сосновые деревья. Дом казался черным и таинственным на фоне горизонта цвета клубничного мороженого.

Нижние окна большого дома были заколочены досками, а сад, мощеный двор и надворные постройки окружала высокая стена с битым стеклом наверху. Но Освальд с Дикки все-таки перелезли через нее во двор. Между камнями росла зеленая трава. Углы дверей конюшни и каретного сарая были щербатыми, словно их атаковали крысы, хотя мы ни разу не увидели ни одного из этих осторожных грызунов. Напрасно попытавшись открыть заднюю дверь, мы вскарабкались на бочку с водой, заглянули в маленькое окошко и увидели сушилку для посуды, краны над раковиной, медный котел и пробитое ведерко для угля. Вот здорово!

На следующий день мы снова отправились туда, одолжив у соседей бельевую веревку. Связав веревку петлями, мы смастерили нечто вроде веревочной лестницы и с ее помощью по очереди перебрались через стену.

Потом мы отлично поиграли в осаду свинарника. Все военные приказы приходилось отдавать шепотом из опасения, что кто-нибудь пройдет мимо, услышит и прогонит нас. Везде поблизости – и в сосновом лесу, и в поле, и на самом доме – висели доски с надписями, угрожающими покарать нарушителей частных владений по всей строгости закона.

Развязывать узлы на бельевой веревке соседей было так муторно, что мы развязали всего один, а после купили соседям новую веревку на свои карманные деньги. Веревочную лестницу мы спрятали в тайнике в крапиве – пусть всегда будет под рукой.

Мы нашли обходной путь и добирались до дома, пролезая через дыру в живой изгороди, а потом идя по сельской тропинке, вместо того чтобы шагать через широкие поля, где каждый мог бы нас заметить, догнать и отругать.

К дому мы ходили каждый день. Вот был бы ужас, если бы армия кровожадных сарацин решила двинуться на Лондон именно этим путем, потому что теперь в сторожевой башне редко сидели наблюдатели.

Дом оказался веселым местом для игр, и Освальд узнал, что на самом деле означает «закладованный» – так старик произнес слово «заложенный». Дом не был заколдован, просто его заложили и пока не выкупили. А раз волшебство нам не грозило, Освальд больше не боялся превратиться в госпожу со свиной головой или стать по пояс мраморным.

Спустя некоторое время нам захотелось все-таки проникнуть внутрь, так сильно захотелось, что мы вовсе охладели к курятнику и свинарнику, которые поначалу казались нам воплощением восхитительной сказочной мечты.

Но все двери дома были заперты. Мы взяли все старые ключи, какие смогли найти, но эти ключи открывали ящики столов, рабочие корзинки и дверцы буфета, а к дверям не подходили ни по форме, ни по размеру.

И вот однажды Освальд, справедливо славившийся своей наблюдательностью, заметил, что один прут полуподвального окна шатается в кирпичной кладке. Вытащить прут для юноши с львиным сердцем было делом одного мгновения. Освальд пролез в образовавшуюся брешь и оказался на чем-то, похожем на лестничную площадку, только без ступенек, которые вели бы вверх, в жилую часть дома. Под предприимчивыми ногами мальчика хрустело битое стекло, валялись скомканные тряпки и солома, а с одной стороны виднелось маленькое, затянутое паутиной окошко.

Освальд выбрался обратно и позвал остальных, которые в это время пытались выковырять булыжники у конюшни, чтобы возле погрызенного крысами дверного угла сделать лаз.

Все немедленно прибежали и после короткого обсуждения решили разбить заплетенное паутиной окно (тем более что оно уже было с трещиной), а потом попытаться дотянуться до ручки, чтобы открыть оконную створку. Поскольку именно Освальд нашел шатающийся прут, работать, конечно, предстояло ему.

Бесстрашный Освальд снял куртку, обмотал ею кулак и толкнул ближайшую раму. Стекло, как и следовало ожидать, упало внутрь со звуком, который в газетах, наверное, назвали бы оглушительным грохотом. На самом деле оно издало некое глухое звяканье, заставившее подпрыгнуть даже Освальда.

– А вдруг за окном бездонный колодец? – спросил Эйч-Оу.

Мы в этом сомневались, но для исследователей осторожность не бывает лишней.

Освальд отодвинул оконную задвижку – она сильно заржавела. Окно распахнулось наружу, как дверь, ровно настолько, чтобы Освальд мог пролезть в щель. Он подался вперед, заглянул внутрь и не удивился, обнаружив, что внизу вовсе не колодец, а подвал.

– Давайте, – сказал он, – все в порядке.

Дикки последовал за ним так быстро, что его ботинки задели плечо спускающегося Освальда. Дальше была очередь Элис, но Ноэль попросил ее подождать.

– Вряд ли Эйч-Оу следует туда лезть, пока мы не убедимся, что это безопасно, – объяснил он.

Освальд надеялся, Ноэль сказал так не потому, что запаниковал, хотя кто их знает, этих поэтов.

В подвале, куда нырнул Освальд, воняло сыростью и плесенью, как от мышеловок, а еще пахло соломой и пивными бочками. Дальше открывался ход в еще один подвал, где остались следы древних запасов угля.

Миновав угольный подвал, мы вышли в помещение с полками на стенах, похожими на корабельные койки… Все здесь смахивало на катакомбы, где когда-то замуровывали первых христиан. Конечно, мы знали, что это всего лишь винный погреб, потому что дома у нас есть такой. Тут пришлось пустить в ход спички.

Потом мы нашли каменную лестницу и поднялись наверх. И Освальд не стыдится признаться, что, поскольку лестница шла зигзагами, он подумал, каково было бы, если бы они с Дикки встретили на одном из поворотов жуткое чудовище. Но здесь не было ни души.

И все же мы с радостью оставили позади подвалы и лестницы и прошли в заднюю кухню с раковиной, медным котлом и подставкой для посуды. Мы обрадовались этой кухне, как старому другу. Освальд даже почувствовал себя братом дырявого угольного ведерка. Первое, что пришло нам голову: «Надо проверить заднюю дверь!»

Дверь была закрыта на две задвижки – сверху и снизу. Их приварила к скобам старая ржавчина, но под нашим терпеливым и решительным натиском запоры не устояли. Вот только когда мы отодвинули задвижки, дверь почему-то не открылась. Мы как следует ее рассмотрели и поняли, что она заперта на ключ.

Дикки в порыве отчаяния сказал:

– Тут нам не выйти.

Но пытливый Освальд огляделся и увидел висящий на гвозде ключ. Вот доказательство того, что отчаиваться никогда не стоит. Правда, ключ не подошел к двери (позже оказалось, что это ключ от курятника).

Тогда мы вышли в переднюю и с обратной стороны входной двери увидели на гвозде связку ключей.

– Ага! Видите, я был прав, – заметил Освальд.

Он действительно часто оказывался прав. Все ключи были снабжены ярлычками, и, увидев ярлычок «Задняя кухня», мы сразу пустили этот ключ в дело, и дверь наконец-то подалась.

– Можно привести сюда Эйч-Оу, тут совершенно безопасно, – сказал Освальд, когда дверь со скрипом отворилась и за ней открылся освещенный солнцем двор, где сквозь брусчатку прорастала зеленая трава. Элис и остальные с нетерпеливым любопытством смотрели на нас. – Дом, как дом, только без мебели.

Мы обошли все комнаты. Всего их оказалось четырнадцать, а если считать заднюю кухню – пятнадцать. Этот дом сильно отличался от дома старой няни. Ноэль думал, что здесь в каждой комнате случались дуэли или побеги, или тут избавлялись от законных наследников. Автор ничего об этом не знает, но некое старинное великолепие дома о многом говорило проницательному глазу. Даже сиденья у окна, все шесть, имели крышки, как у сундуков, и под каждой крышкой мог спрятаться рыцарь среднего роста и стройного телосложения – а герои с мечами часто бывали стройными. Кроме того, в доме имелись три лестницы – по ним могли убегать заговорщики, пока королевские офицеры стояли у дверей, как постоянно случалось в романтические времена.

В общем, дом был кладезем идей для потрясающих игр, и, когда мы оттуда ушли, Элис сказала:

– Наверное, мы намного лучше, чем сами о себе думали. Чем мы заслужили такую находку?

– Не волнуйся, – отозвался Освальд. – Дядя Альберта говорит, что за все приходится платить, а за это сокровище мы еще не заплатили.

Будущее показало, что наш юный герой – как часто случалось – оказался прав.

Я еще не рассказал о самом потрясающем открытии, которое мы в конце концов сделали на верхнем этаже. Удивительно, правда? Даже не знаю, сознательно я промолчал или по забывчивости. Интересно, других авторов грызут подобные сомнения?

Итак, мы нашли очень странную комнату с решетками на окнах. Странную потому, что туда вел коридор, который тянулся вдоль стены комнаты. Дверь открывалась посередине комнаты, но комната имела изгиб, и от двери нельзя было увидеть человека, зашедшего за этот изгиб. Наверное, трудно понять мое описание без рисунка. За первой дверью была еще одна, при виде которой мы очень взволновались. Дело в том, что она представляла собой две распахивающиеся решетчатые створки вроде тех, что устанавливают в богатых особняках на верхней ступеньке лестницы перед детской комнатой; вот только створки доходили нам не до пояса, а поднимались до притолоки. Сквозь решетки мы могли заглянуть в комнату.

– Должно быть, здесь держали ручных сумасшедших, – сказал Дикки.

– Или медведей, – добавил Эйч-Оу.

– Или заколдованных принцев, – сказал Ноэль.

– Но это же глупо! – заметила Элис. – Потому что чокнутый, медведь или заколдованный принц всегда мог спрятаться за изгибом стены, услышав шаги сторожей, если ему не хотелось в тот момент покрасоваться.

Она была права, и тайна комнаты так и осталась тайной.

– Возможно, там держали русского пленного, – предположила Элис, – и не хотели подходить к нему слишком близко, опасаясь, что он застрелит их из своего миномета. Бедняга! Может, он подхватил водку или какую-нибудь другую ужасную иностранную болезнь и умер здесь, в тайном заточении.

В общем, та комната оказалась самым потрясающим местом для игр. Ключ от нее, висевший на связке, имел ярлычок «Комната миссис С.». Мы часто гадали, кто такая миссис С.

– Давайте повеселимся, – предложил Освальд. – Каждый будет по очереди входить в комнату и делать все, что в голову взбредет, а остальные станут смотреть на него сквозь решетку.

Итак, на следующий день мы начали веселиться.

Освальд, конечно, замотался в банное полотенце и простыню, изображая призрак миссис С., но Ноэль и Эйч-Оу вопили до тех пор, пока он не сорвал простыню и не показал им бриджи и подтяжки в качестве знака доброй воли. Элис зачесала волосы вверх, надела длинную юбку и взяла большой носовой платок, чтобы в него рыдать. Она была несчастной девушкой, которую заточили в башне за то, что бедняжка отказалась выйти замуж за злого барона. Освальд тотчас стал играть роль злого барона, а Дикки – благородного возлюбленного низкого звания. Братья сошлись в великолепной схватке, и Дикки умыкнул даму. Конечно, история должна была закончиться счастливо, и Освальду пришлось притвориться побежденным, хотя на самом деле его не победили.

Потом Дикки стал Людовиком XVI, который чинил часы в ожидании гильотинирования. А после мы поволокли его на гильотину и казнили на мощеном дворе.

Ноэль сделался заключенным трубадуром, задрапировавшись в яркие накидки для мебели, и, прежде чем мы смогли открыть дверь, обстрелял нас множеством своих стихов, что было очень несправедливо.

Эйч-Оу изобразил клоуна. За неимением клоунского костюма он сколол булавками два турецких полотенца, превратив их в подобие шароваров, и обмазался мукой, поэтому весь остаток дня мы его отмывали.

Элис сушила вымытые щетки, которыми вычесывала муку из волос Ноэля в саду за домом, когда Освальд сказал:

– Я знаю, для чего соорудили ту комнату.

Все спросили:

– Чего?

Так говорить невежливо, но братьев и сестер не волновали пустяки, главное – такой вопрос экономит время.

– Там делали фальшивые деньги, – объяснил Освальд. – Не понимаете, что ли? Фальшивомонетчики ставили у двери дозорного, и если кто-нибудь приближался, дозорный шептал: «Тревога».

– Но для чего решетки?

– Для большей безопасности, – ответил Освальд. – А если их гнусные горны не горели, от двери никто бы не увидел, чем там занимаются, и дозорному не нужно было говорить: «Тревога». Зачем что-то говорить просто так?

Как ни странно, его доводы убедили не всех. Не все люди обладают одинаково тонким умом. И все-таки мысль о фальшивых деньгах глубоко запала в юные души.

Однажды отец приехал и увез Дикки в Лондон лечить зуб. Вернувшись, Дикки сказал:

– Послушайте, насчет фальшивомонетчиков. Сегодня на Сент-Суизинс-лейн один человек продавал маленькие бутылочки с желтой жидкостью. Он втер немного этой жидкости в пенни, и пенни у всех на глазах превратился в полкроны! В новехонькую полукрону! Бутылка стоила пенни, поэтому я купил три бутылки.

– Я всегда считала, что оборудование фальшивомонетчиков стоит очень дорого, – усомнилась Элис.

– Как же, как же! Нам нарочно это внушают, потому что чеканить фальшивые деньги – преступление, – сказал Дикки. – Но теперь, когда у меня есть жидкость, можно немедленно приступить к изготовлению монет. Я считаю, никакое это не преступление, если мы не будем пытаться купить что-нибудь на фальшивые деньги.

Итак, в тот же день, сразу после обеда (пудинг с салом мог загасить любую предприимчивость, кроме нашей) мы отправились в заколдованный дом.

Наша верная веревочная лестница дожидалась среди слежавшейся подстилки из крапивы; мы перебрались на мощеный двор и вошли в дом через кухонную дверь. Освальд всегда носил ключ от этой двери на шнурке на шее, словно талисман или волосы потерянной возлюбленной. Конечно, у Освальда никогда не было потерянной возлюбленной, такие глупости он презирал. Но у некоторых героев возлюбленные есть. Каждому свое, и что для одного человека благо, для другого – смертельный яд.

Открыв решетчатую дверь, мы вошли в комнату, которая показалась нам чересчур пустой. Три бутылки желтого вещества и десять пенсов медными полупенсовиками – не слишком роскошная материальная база, чтобы начать чеканку монет.

– Во всяком случае, надо сделать так, чтобы это выглядело как настоящее предприятие фальшивомонетчиков, – заявил Освальд.

– У фальшивомонетчиков есть печи, – сказал Дикки.

– А спиртовка не подойдет? – спросила Элис. – У няни в буфетной на полке стоит спиртовка.

Мы решили, что подойдет.

Потом Ноэль напомнил, что у фальшивомонетчиков есть литейные формы, и Освальд пошел и купил на семь пенсов и три фартинга пару деревянных выжималок для лимона. Как всегда, предусмотрительный, он вспомнил, что фальшивомонетчики используют воду, поэтому купил еще две эмалированные железные чашки по шесть пенсов и полпенни за каждую. Вернувшись, он заметил ведерко с углем, которое всегда нам очень нравилось, налил в него воду и принес наверх. Ведерко протекало, но совсем чуть-чуть.

– Понадобится еще верстак, – сказал Дикки. – Он есть у большинства ремесленников – сапожников, часовщиков, портных.

С верстаком пришлось потрудиться, но мы справились. В подвале нашлось несколько досок, кадка и пивная бочка. К сожалению, кадка и бочка оказались разной высоты, но мы исправили дело, положив на кадку взятые у старой няни религиозные журналы. После этого кадка и бочка сравнялись по высоте, и мы положили на них доску. Получился верстак – красивей не придумаешь.

Смазывать монеты купленным составом доверили Дикки, раз уж он потратил на чудо-жидкость карманные деньги. Но Элис держала монеты, пока он мазал, потому что девочки играют второстепенные роли, если не считать тех случаев, когда нужно лечить больных. К девочкам надо относиться по-доброму, иначе даже не надейтесь стать героем. У честолюбивых стремлений есть свои недостатки. Элис иногда позволяла подержать монеты Ноэлю, а сама тем временем пыталась обернуть пенни фольгой от шоколадки, но такие фальшивые монеты никого бы не обманули.

Эйч-Оу и Ноэль по очереди стояли на страже. Они все твердили, как это скучно, поэтому Освальд взял роль часового на себя, и не прошло и трех минут, как он вскрикнул:

– Тс-с! Кто-то идет!

Приспособления фальшивомонетчиков были спешно припрятаны, и все бросились за изгиб комнаты, как мы договорились сделать, если нас потревожат во время противозаконного дела.

Конечно, на самом деле никто не шел. После того случая младшие захотели снова стать часовыми, но Освальд им не позволил.

Нам всем очень нравилось притворяться фальшивомонетчиками. И в этом доме было нечто такое, из-за чего все, во что бы мы ни играли, казалось до ужаса настоящим. Перевоплощаясь в миссис С., я чувствовал себя абсолютно несчастным, а Дикки потом признался: когда он изображал горемыку-монарха, казненного во время Французской революции, ему жутко не понравился приказ идти на гильотину, хотя он прекрасно знал, что гильотина – всего лишь маленькая раздвижная дверь курятника.

Мы играли в чеканку монет несколько дней и все научились бить тревогу, но чувствовали, что пора придумать что-нибудь новенькое. Ноэль собирал волосы, вытаскивая их из своей расчески и из набитого конским волосом дивана в гостиной, чтобы сплести власяницу отшельника, а Освальд купил напильник, готовясь перепилить решетку и стать узником, который сбежал из Бастилии, оставив в погасшем камине историю своей жизни…

И тут произошло великое событие.

Мы обнаружили, что посеребренные деньги спустя несколько часов превращаются в грязно-черные, и попробовали покрыть их серебряной и золотой краской. Теперь у нас в карманах всегда было полно золотых и серебряных монет, и мы могли позвякивать ими, вынимать горстями и показывать людям – только издалека.

А затем наступил великий, насыщенный событиями день.

Утром Эйч-Оу упал в бочку с водой. Мы высушили его голландский комбинезон, но ткань стала жесткой, как бумага, это заметила старая няня и обнаружила под комбинезоном мокрое насквозь белье. Она уложила Эйч-Оу в постель, опасаясь, что тот простудится насмерть, и шайке закоренелых фальшивомонетчиков пришлось отправиться в свое логово без младшего брата. Мы оставили все фальшивые деньги дома, потому что старая няня дала Элис для кукол лоскут, сплошь расшитый маленькими поддельными серебряными монетами (если не ошибаюсь, они называются сестрицами), похожими на турецкие. Мы добрались до заколдованного дома, проникли в него, как обычно, и принялись самозабвенно трудиться, с помощью золотой краски превращая монетки в золотые полусоверены.

Ноэль в тот день вел себя странно и все время ворчал. Он пытался написать стихотворение об узнике Бастилии и попросил разрешения постоять на страже, чтобы подумать о рифмах.

Мы успели покрасить всего четыре полусоверена, когда услышали, как Ноэль сказал:

– Тс-с! Заметайте следы!

Мы не обратили на него внимания, потому что хотели сделать достаточно монет, чтобы сыграть в игру «скряги» – идея Элис.

– Тс-с! – повторил Ноэль. А потом вдруг ворвался в комнату со словами: – Это настоящая тревога! Говорю вам, на лестнице кто-то есть.

И он закрыл деревянную решетчатую дверь, а Освальд с редким присутствием духа схватил связку ключей и запер эту дверь ключом с надписью «Комната миссис С.».

Затем, затаив дыхание, ступая на цыпочках, мы все отступили туда, где был камин и где никто не смог бы увидеть нас из коридора.

Мы едва осмеливались дышать. Элис после говорила, что слышала, как сердце Освальда колотилось от ужаса, но автор почти уверен: она слышала всего лишь тиканье его часов, которые снова начали ходить как раз на той неделе после нескольких дней необъяснимой остановки.

Если нам суждено было заплатить за то, что мы нашли заколдованный дом, то расплата пришла именно сейчас.

На лестнице послышались шаги. Мы все их услышали. И голоса. До автора отчетливо донеслось: «имеются все современные удобства» и «отличное место, всего десять минут до железной дороги». Освальд понял: наш дом больше не закладованный, у него появился хозяин, который пытается сдать его внаем.

Мы задерживали дыхание до тех пор, пока чуть не задохнулись.

Шаги приближались и приближались. Люди прошли по коридору и остановились у решетчатой двери.

– Это детская, – произнес мужской голос. – А, заперто! Агент сказал, что ключи в передней.

Ключи, конечно, были у нас, и Ноэль выбрал именно этот момент, чтобы их уронить. Почему он перебирал связку, лежащую на каминной полке, автор не знает и никогда не узнает. У одного латинского парня, то ли Вергилия, то ли Лукреция, есть строчки о «лишившемся рассудка», и латинянин попал в самую точку. Ключи упали на потрескавшуюся каменную плитку перед камином со звоном, который Освальд никогда не забудет.

Наступило леденящее кровь молчание и длилось ужасно долго.

Затем мужской голос сказал:

– Там кто-то есть.

– Посмотрите на тот верстак! – вскричал другой человек. – Работа фальшивомонетчиков, вот что это такое! Но сейчас здесь никого нет. Ключи, должно быть, сдуло ветром!

Двое некоторое время разговаривали, но мы слышали их беседу с пятого на десятое. Позже выяснилось: мы все гадали, какая самая строгая кара полагается нам по закону. Ведь даже если бы мы сумели доказать, что на самом деле не чеканили фальшивых денег, мы все равно остались бы отъявленными нарушителями границ частного владения.

– Нет, – сказал один из мужчин в коридоре, – если мы пойдем за полицией, банда, скорее всего, вернется и заметет следы. Пока их тут нет, надо позаботиться о сохранении улик. Мы легко можем сломать дверь.

Как паршиво себя чувствуешь, когда улики против тебя собираются сохранить, и ты не знаешь, какое наказание полагается за чеканку фальшивых монет, и не знаешь, поверит ли кто-нибудь, если ты скажешь, что просто играл в фальшивомонетчика.

Мы обменялись потрясенными взглядами.

Потом услышали, как двое мужчин трясут дверь. Мы понятия не имели, насколько она крепкая, потому что никогда всерьез не испытывали ее на прочность.

И тут Ноэль внезапно спятил. Я думаю, его помешательство было связано с тем, что старая няня читала нам за завтраком о восьмилетнем мальчике, который играл на скрипке и сочинял музыкальные произведения. Такое чтение сильно воздействует на юные умы.

Ноэль метнулся от нас на середину комнаты, туда, где его могли видеть двое незваных гостей, и сказал: