Текст книги "Освальд Бэстейбл и другие"

– Не ломайте дверь! Злодеи могут вернуться в любой момент и прикончить вас. Вызовите полицию!

Удивленные чужаки смогли вымолвить только:

– Э-э?

– Вижу, вы не понимаете, как я здесь очутился, – проговорил Ноэль, не обращая внимания на наши разъяренные взгляды. – Дело в том, что я вундеркинд. Я играю на скрипке на концертах; замечательно играю. Меня везут выступать в Лондон – везут в закрытом экипаже, чтобы по дороге я никому не смог поведать о своих горестях.

– Бедное дитя! – сказал один из чужаков. – Мы должны тебя спасти. Расскажи нам обо всем!

– Я родился в бедной, но честной семье, – начал Ноэль (именно такие слова читала нам няня). – Мой музыкальный талант проявился очень рано, когда я играл на игрушечной скрипке, которую подарила мне любящая двоюродная бабушка. Меня вырвали из родного дома… Позовите полицию, умоляю! Если чудовища, живущие за счет моей музыки, вернутся и найдут вас здесь, они вышибут вам мозги орудиями своего ремесла, и тогда я пропал.

– Ремесла? – переспросил один мужчина. – Какое же у них ремесло?

– Они – фальшивомонетчики, – ответил Ноэль. – А еще они зарабатывают тем, что заставляют меня играть на скрипке.

– Но как же мы тебя оставим?

– Они ничего мне не сделают! – воскликнул Ноэль. – Ведь сегодня вечером я должен играть в Эксетер-холле. Бегите… Бегите за полицией! Бандиты могут в любой момент подкрасться сзади и раскроить вам головы.

И те двое действительно побежали. Автор сразу понял бы: все, что наплел Ноэль – чушь собачья, но человек, который хотел сдать заброшенный дом, и тот, кто хотел его снять, были слеплены из другого теста.

Мы молчали и не двигались. Конечно, если бы чужаки напали на Ноэля, братья бросились бы ему на помощь.

Как только удаляющиеся шаги стихли на лестнице, Ноэль позеленел, и его пришлось побрызгать водой из дружественного угольного ведра. Ноэлю сразу стало лучше, и все мы поспешили домой к старой няне, без сожаления бросив инструменты преступного ремесла. Все великие полководцы утверждают, что отступать лучше всего налегке.

Ноэлю было так плохо, что ему пришлось отлеживаться в постели. И слава богу, потому что окрестности прочесывали в поисках вундеркинда – жертвы фальшивомонетчиков, заточенного в закладованном доме. Ноэль пришел в себя как раз вовремя, чтобы вернуться вместе со всеми домой, когда за нами приехал отец. А пока поэт лежал в постели, он написал шестью разноцветными мелками длинное стихотворение под названием «Закладованные фальшивомонетчики, или раскаяние лжеца». Вот почему я знаю, что он раскаивался в содеянном. Ноэль сказал, что не может понять, что на него нашло, и, конечно, он поступил очень дурно, зато спас нас от заключения в зловонных камерах на хлебе и воде – я уверен, что именно такое заключение и называется «осужден по всей строгости закона».

Вообще-то хуже всего было то, что, пока мы тряслись и дрожали в логове фальшивомонетчиков, а два джентльмена фыркали и перешептывались по другую сторону решетки, дома Эйч-Оу услышал стук в дверь, выбрался из постели и открыл (старая няня вышла за салатом и свежей булкой к чаю). Эйч-Оу оплатил счет на пятнадцать шиллингов и семь пенсов, принесенный маленькой дочкой мясника, – оплатил шестью фальшивыми пенни, перекрашенными в полукроны, и велел девочке прийти за недостающими семью пенсами утром. Думаю, многих людей повесили за меньшие преступления. К счастью для Эйч-Оу, старая няня была подругой мясника и сумела убедить его, что ребенок просто пошутил. В более суровые времена, такие, как Французская революция… Но Элис не любит думать, что случилось бы тогда. Поскольку сейчас двадцатый век, а не восемнадцатый, все мы пошли к мяснику и извинились. Но что, если бы Эйч-Оу выкинул такой трюк в другие времена!

Жена мясника угостила нас пирогом и имбирным пивом и с громким смехом спросила, откуда у нас фальшивые полукроны. Освальд ответил, что нам их дали на сдачу. Так все и было, только когда нам их дали, они были не полукронами, а пенни.

Солгал ли Освальд жене мясника? Он часто задается этим вопросом и надеется, что нет. Легко понять, лжешь ли ты, если от твоих слов ничего не зависит. Но когда происходят важные события и результатом ошибки может стать наказание по всей строгости закона, надо как можно осторожней обращаться с правдой.

Английские джентльмены не лгут – это Освальд, конечно, знает. Но англичанин не обязан объявлять себя преступником. Правила чести и законы нашей страны весьма загадочны и противоречивы.

Потом мяснику заплатили настоящими деньгами: пол соверена, две полукроны и семь нефальшивых пенни. Так что никто не пострадал, и автор считает, что все закончилось хорошо.

И все же, если он когда-нибудь снова поедет к старой няне, он, наверное, расскажет мяснику по секрету все, как есть. Он не любит ставить под сомнение такую серьезную вещь, как честь Бэстейбла.

Молли, корь и пропавшее завещание

Все мы слишком высокого мнения о себе. В глубине души каждый мужчина, женщина и ребенок верят, что они уникальны, что больше ни с кем в мире не происходит таких событий, какие происходят с ними. Они сильно заблуждаются. Как бы мы ни отличались цветом волос и глаз, наша внутренняя сущность, та сердцевина, которая чувствует и страдает, у всех людей очень схожа, только об этом как будто не знает никто, кроме меня. Вот почему люди не рассказывают о случившихся с ними замечательных событиях: им кажется, что остальные настолько сильно отличаются от них, что им не поверят. На самом деле все способны верить в чудесные истории… Например, в ту, которую я хочу сейчас рассказать. Какая разница, что она произошла не с вами? Такое могло случиться и с вами, и с любым другим. А случилась она с Марией Тудлтвейт Карратерс.

Вы наверняка уже жалеете Марию и думаете, что я могла бы выбрать для нее имя покрасивей. Могла бы. Но имя выбирала не я, а ее родители. И они назвали девочку Марией в честь несносной тетушки, которая стала бы еще несносней, если бы ребенка назвали Энид, или Элейн, или Вивьен, или любым другим красивым именем, так легко приходящим на ум. Второе имя, Тудлтвейт, девочка получила в честь занимающего высокое положение дядюшки: он имел две конторы – в Лондоне и в Ливерпуле и, как говорили, был богат.

– Я бы с удовольствием посмотрела, как дядя Тудлтвейт купается в деньгах, – говорила Мария, – но он никогда этого не делает, когда я рядом.

Фамилия отца Марии была Карратерс, и она часто радовалась, что папу не зовут еще хуже. Вдруг его фамилия была бы Снукс или Проссер?

Конечно, никто не звал девочку Марией, кроме самой тети Марии. Тетя Элиза, очень утонченная особа, всегда надписывала книги, которые дарила Марии на день рождения: «Дражайшей Мэри от ее любящей тети Элизы», а в беседе называла девочку Мори. Братья и сестры, когда хотели подразнить Марию, называли ее Тудыть, но в дружеском разговоре, как и большинство других людей, звали ее Молли. Я буду звать ее так же.

За Молли, ее братьями и сестрами присматривала молодая женщина, которую наняли как воспитательницу-управительницу. Не знаю почему, ведь она не воспитывала детей и уж точно ими не управляла. На предыдущем месте службы она значилась экономкой – тоже не знаю, почему. Ее фамилия была Симпшел, и она всегда говорила: «Перестань», «Не делай этого», «Немедленно положи» и «Я расскажу вашей маме, если вы не прекратите». Она как будто никогда не знала, что вы должны делать, а знала только то, что вам делать не полагается.

Однажды дети устроили грандиозную битву, введя в нее всех своих игрушечных солдатиков, маленькие медные пушечки, стреляющие горохом, и другие, стреляющие розовыми колпачками из коробки с надписью «Пистоны».

Берти не понравилось, что солдаты стоят на голом полированном столе красного дерева: он любил, чтобы все было как можно более реалистичным.

– Это совсем не похоже на поле славы, – сказал он.

Стол и вправду был ничуть не похож на поле.

Поэтому Берти позаимствовал большую коробку из-под кухонных ножей и принес в ней из сада хорошую, очень чистую землю. Чтобы покрыть весь стол, потребовалось полдюжины коробок земли. Потом дети соорудили крепости и рвы, принесли побеги герани, кальцеолярии, самшита и тиса и сделали деревья, места для засад и изгороди. Это было прекрасное поле битвы, оно смягчило бы сердце любого, кроме воспитательницы-управительницы.

Та сказала только:

– Какой отвратительный беспорядок! Какие вы неслухи!

А потом взяла щетку и смела поле славы в совок. Дети едва успели спасти от гибели солдат.

Сесилия потихоньку вернула обратно коробку из-под ножей, не сказав, для чего ее брали. В коробку положили ножи, и за обедом все имело привкус земли, а на зубах скрипел песок, так что невозможно было есть баранину, картошку, капусту и даже подливку.

Конечно, во всем была целиком и полностью виновата мисс Симпшел. Если бы она не вела себя так ужасно, Берти или Ева не забыли бы вымыть коробку. Но из-за грязной баранины вся история с полем славы выплыла наружу, и отец отправил создателей поля в постель.

Молли не участвовала в этих событиях: она в то время гостила у тети Элизы, доброй, хоть и утонченной, собираясь вернуться на следующий день. Но когда мама шла на вокзал, чтобы встретить тетю Марию и вместе с ней отправиться за покупками, она повстречала разносчика телеграмм, который вручил ей такую телеграмму от тети Элизы: «Еду в особняк епископа сегодня, не завтра. Забери Мэри. Элиза».

Итак, мама забрала Молли из квартиры тети Элизы в Кенсингтоне и пошла по магазинам вместе с дочкой и тетей Марией. Последовали часы покупок в жарких душных магазинах, полных усталых продавцов и сердитых дам, и даже новая шляпка, жакет и клубничное мороженое в кондитерской на Оксфорд-стрит не смогли скрасить для Молли этот утомительный день.

И все же она не была замешана в скандал из-за поля боя. Но это тоже не могло послужить ей утешением, поскольку она о скандале и ведать не ведала.

Когда тетю Марию посадили в поезд, мама с Молли поехали домой, и как только их такси остановилось, мисс Симпшел выскочила из-за растущих у ворот двух пыльных ракитников.

– Не входите! – дико воскликнула она.

– Моя дорогая мисс Симпшел… – начала мама.

Волосы гувернантки бешено развевались на вечернем ветру; она захлопнула железную калитку прямо перед носом матери Молли.

– Не входите! – повторила мисс Симпшел. – Вы не должны, вы не должны…

– Что за ерунда? – спросила мама, сильно побледнев. – Вы с ума сошли?

Мисс Симпшел ответила, что не сошла с ума.

– Так в чем же дело?

– Корь! – выпалила мисс Симпшел. – Все дети в сыпи… Сплошь!

– Боже милостивый! – воскликнула мама.

– И я подумала, миссис Карратерс, что вы, скорее всего, не болели корью, и Молли тоже. А вы вместо благодарности называете меня сумасшедшей!

– Простите, – рассеянно отозвалась мама. – Да, вы совершенно правы. Держите детей в тепле. Доктор их осмотрел?

– Еще нет, я только что выяснила, что они больны. О, это ужасно! Их руки и лица все алые с фиолетовыми пятнами.

– О боже, боже! Надеюсь, это всего лишь корь, а не что-нибудь пострашнее! Я вызову доктора, – сказала мама. – Отвезу Молли и вернусь домой с последним поездом. Какое счастье, что вся одежда Молли здесь, в ее багаже.

Итак, девочку снова посадили в такси.

– Тебя надо отправить к тете, – сказала мама.

– Но тетя Элиза уехала во дворец епископа, – напомнила Молли.

– Так и есть; мы поедем к твоей тете Марии.

– Не беспокойся, мама, – сказала Молли, беря мать за руку. – Может, они переболеют легко. И я буду очень хорошо себя вести и постараюсь не заболеть.

Со стороны Молли было очень самоотверженно так говорить: она бы предпочла заболеть корью, лишь бы не поехать к тете Марии.

Тетя Мария жила в прекрасном старом доме в графстве Кент. В доме стояла красивая мебель, рядом были разбиты красивые сады; как сказал Берти, перефразируя поэта:

 
– Где каждый вид приятен,
Лишь тетушка дурна.[7]7
  В стихотворении поэта Реджинальда Гебера «Палестина» есть строчки: «Где каждый вид приятен, лишь человек дурен».


[Закрыть]
 

Молли и ее мать приехали как раз к ужину, и тетя Мария была очень удивлена и недовольна. Молли сразу отправилась спать, и Клеменс, тетушкина горничная, принесла девочке ужин на подносе – холодную баранину с мятным соусом и желе с заварным кремом.

– Ваша тетя велела принести вам молока и печенья, – объяснила Клеменс, – но я подумала, что это вам больше понравится.

– Вы просто прелесть! Я так боялась, что вы уехали в отпуск, – сказала Молли. – Когда вы здесь, тут не так ужасно.

Клеменс была польщена.

– А вы не так уж плохи, когда примерно себя ведете, мисс. Кушайте. Я скоро вернусь и принесу вам ночник.

Единственное, что нравилось Молли в доме тети Марии – это отсутствие детских. Никаких тебе простых комнат с раскрашенной мебелью и немецкими половиками. Все комнаты были «лучшими», с мягкими коврами и великолепной старинной мебелью. Кровати имели резные столбики и шелковые дамасские балдахины, и можно было не сомневаться: в какую бы комнату вас ни поселили, там найдутся самые красивые вещи. В комнате Молли стояли ящики с чучелами птиц и чучелом щуки, похожими на живых, а еще там был чудесный старинный шкаф, черно-красный с золотом, очень таинственный, и дубовые сундуки, и два толстых белых индийских идола, которые сидели, скрестив ноги, на каминной полке. Восхитительные вещи, но Молли они больше нравилось днем, и она обрадовалась принесенному ночнику.

Она подумала о Берти, о Сесили, о Еве, о малыше, о Винсенте и задумалась, очень ли больно, когда у тебя корь.

На следующий день тетя Мария вела себя более-менее сносно. Самое худшее, что она сказала, это что некоторые являются без спросу и все портят.

– Я постараюсь ничего не испортить, – сказала Молли, вышла и попросила садовника поставить для нее качели.

Потом она упала с них, набила на лбу шишку с куриное яйцо и тем самым, как правильно заметила тетя Мария, уберегла себя от проказ до конца дня.

На следующее утро Молли получила два письма. Первое – от Берти. В нем говорилось: «Дорогая Молли! Тебе пришлось туго, но мы не собирались долго держать все в тайне, и ты сама виновата, что вернулась домой на день раньше. Мы сделали это, чтобы одурачить старую Симпшел, потому что она отвратительно себя вела, когда мы устроили настоящее поле битвы. Мы всего лишь раскрасили киноварью руки, ноги и лица, а поверх нарисовали пятна смесью кармазина и берлинской лазури, потом опустили жалюзи и сказали, что у нас болит голова, а они еще и плакали… В смысле, девчонки плакали. Она боялась к нам подойти, но ей стало жаль, что она так зверски себя вела. Когда она подошла к двери и извинилась через замочную скважину, мы во всем признались, но ты уже уехала. Это была потрясающая выдумка, но нас за нее на три дня засадили в комнатах под арест. Я спущу письмо на конце рыболовной лески мальчику пекаря, он отправит его по почте. Мы как будто сидим в темнице. А он приносит нам пирожки, как верный паж. Твой любящий брат, Бертран де Лайл Карратерс».

Другое письмо было от матери. «Моя дорогая Молли, все это оказалось низким розыгрышем, рассчитанным на то, чтобы досадить бедной мисс Симпшел. Твои братья и сестры выкрасили лица в красный и пурпурный цвет, у них вообще не было кори. Но раз уж ты у тети Марии, думаю, тебе лучше остаться там…»

– Какой ужас! – сказала Молли. – Это очень-очень плохо!

«…и впредь навещать ее ежегодно. Будь хорошей девочкой, дорогая, и не забудь надеть утром передник. Твоя любящая мать».

Молли написала маме милое маленькое письмецо. Потом написала брату: «Дорогой Берти, я думаю, это просто зверство – отправить меня сюда. Вы могли бы подумать, каково мне придется! Я не прощу тебя, пока солнце не сядет, да и тогда не простила бы, только это будет неправильно – так долго не прощать. Жаль, что тебя не назвали Марией и тебе не пришлось остаться здесь вместо меня. Твоя сестра с разбитым сердцем, Молли Карратерс».

Живя в белом тетином доме, Молли обычно по утрам читала вслух «Детям о богослужении» или «Маленькие паломники», пока тетя Мария чопорно занималась шитьем. Но в то утро тетя Мария не послала за Молли.

– Ваша тетя нездорова, – сказала Клеменс, – и не спустится до обеда. Бегите, мисс, и погуляйте в саду, как юная леди.

Молли предпочла отправиться на конюшенный двор и вышла туда с важным видом, как подобает юному джентльмену.

Конюх, седлавший гнедую лошадь, сказал:

– Мне нужно отвезти телеграмму на станцию.

– Возьмите меня с собой, – попросила Молли.

– Можно, пожалуй. А что скажет ваша тетя?

– Она не узнает, – заверила Молли. – А если узнает, я скажу, что силой заставила меня прокатить.

Конюх засмеялся, и Молли великолепно прокатилась, сидя позади него и так крепко обхватив его руками, что он едва мог дышать.

На станции служащий помог девочке слезть с седла, и конюх позволил ей самой отослать телеграмму. Телеграмма была адресована дяде Тудлтвейту и гласила: «Пожалуйста, приезжайте немедленно, срочное дело, наиважнейшее, не забудьте захватить Бейтса. Мария Карратерс».

Так Молли узнала, что произошло нечто из ряда вон выходящее, и обрадовалась, что у тети теперь есть о чем думать, кроме нее. Белый дом был бы очень приятным местом для проживания, если бы тетя Мария так часто не вспоминала о своем долге перед племянницей.

После полудня приехал дядя Тудлтвейт вместе с человеком в черном, с блестящим черным саквояжем (Молли решила, что это тот самый мистер Бейтс, о котором говорилось в телеграмме). Двое мужчин и тетя Мария засели в столовой за закрытыми дверями, а Молли пошла помогать кухарке лущить горох в маленьком внутреннем дворике.

Они сидели на ступеньках кухни, и Молли слышала голоса Клеменс и экономки через открытое окно столовой для прислуги. Девочка не считала, что подслушивает или делает что-то постыдное, ведь она не шпионила нарочно у дверей, а в столовой разговаривали довольно громко.

– …Станет страшным ударом для всех нас, если это правда, – говорила экономка.

– Она думает, что правда, – сказала Клеменс. – Она выплакала все глаза и телеграфировала жениному брату…

– Ты имеешь в виду брата ее невестки? Понимаю. Но пока не понимаю, как все эдак вот обернулось.

– Ну, дело было так, – сказала Клеменс. – Миссис и ее брат жили здесь вместе с их дядей, а у дяди был сын, настоящий паршивец. Старый хозяин сказал, что тот никогда не получит ни пенни из его денег, что он все оставит мистеру Карратерсу – стало быть, брату миссис, понимаешь?

«Значит, моему отцу», – подумала Молли.

– А миссис он оставит дом и достаточно денег, чтобы содержать поместье. Старый хозяин был вспыльчивым человеком, похоже. Ну, а потом его сын утонул в море – корабль пошел ко дну и все на борту погибли. И слава богу, потому что, когда старик умер, завещания так и не нашли. И тогда все отошло миссис и ее брату, ведь у них нету ни близких, ни дальних родственников. Они поделили наследство так, как всегда хотел старик. Понимаешь, о чем я толкую?

– Вроде бы понимаю, – ответила экономка. – А что потом?

– Ну, а сегодня утром приходит письмо от адвоката, а в письме говорится, что тот паршивый сын вовсе не утонул: он был в чужих краях и только что узнал о смерти отца. И теперь он рвется быстренько заявить права на имущество, которое все перейдет к нему, раз покойный умер безвольным… В смысле, не оставил своей последней воли.

– Послушайте, Клеменс, – окликнула Молли, – вы, наверное, читали письмо. Тетя вам его показывала?

Наступила мертвая тишина; кухарка хихикнула. Кто-то пошептался в комнате. Затем экономка тихо позвала:

– Зайдите сюда на минутку, мисс, – и окно резко захлопнулось.

Молли вытряхнула горошины из передника и вошла в дом.

Как только она появилась в дверях, Клеменс схватила ее за руку и встряхнула.

– Ах ты противная, подлая, любопытная кошка! А я-то приношу тебе желе и заварной крем и уж не знаю, что еще!

– Я не кошка, – сказала Молли. – Пустите, Клеменс, мне больно.

– Ты этого заслуживаешь. Не так ли, миссис Уильямс?

– Разве вы не знаете, что подслушивать нехорошо, мисс? – спросила миссис Уильямс.

– Я не подслушивала, – негодующе возразила Молли. – Вы так кричали, поневоле услышишь. Нам с Джейн пришлось бы заткнуть уши, чтобы не слышать.

– Вот уж не думала, что вы на такое способны, – сказала Клеменс, начиная шмыгать носом.

– Не знаю, чего вы так суетитесь, – возмутилась Молли. – Я не ябеда.

– Съешьте кусочек пирога, мисс, – предложила миссис Уильямс, – и дайте мне слово, что ничего никому не расскажете.

– Не нужен мне ваш пирог, лучше отдайте его Клеменс. Это она болтушка, а не я.

Молли заплакала.

– Послушайте, мисс, мне очень жаль, что я вас тряхнула, но я так расстроилась, – сказала Клеменс. – Ну же, перестаньте плакать! Простите, пожалуйста… Что еще я могу сказать? Я уверена, вы не втравите бедную Клеменс в беду.

– Конечно, не втравлю, могли бы и сами догадаться.

Итак, мир был восстановлен, но от пирога Молли отказалась.

В тот вечер на Джейн была новая серебряная брошь в форме подковы, пронзенной стрелой.

После чая, когда дядя Тудлтвейт ушел, Молли потихоньку выбралась из дома, чтобы посмотреть, как кормят свиней, и увидела тетю в конце розовой аллеи. Тетя сидела на каменной скамье, которую вьющиеся розы превратили в беседку. Обеими руками тетя прижимала к лицу платок, ее худые плечи сотрясались от рыданий.

Девочка сразу забыла, какой несносной всегда была тетя Мария и что она, Молли, терпеть ее не может. Она подбежала к тете и обняла ее за шею. Тетя Мария подскочила на скамье, но не высвободилась, хотя из-за объятий Молли ей было очень трудно пользоваться носовым платком.

– Не плачь, милая, милая тетя Мария, – сказала Молли. – Пожалуйста, не плачь! Что случилось?

– Ты не поймешь, – хрипло ответила тетя Мария. – Беги, поиграй, будь хорошей девочкой.

– Но я не хочу играть, пока ты плачешь. Я уверена, что могла бы все понять, дорогая тетушка.

Молли обняла высокую худощавую женщину.

– Милая тетя, скажи Молли, в чем дело.

Девочка говорила тем тоном, каким обычно разговаривала со своим младшим братом.

– Это… все взрослые дела, – ответила тетя Мария, шмыгая носом.

– Я знаю, что дела идут ужасно плохо, так говорит папа, – сказала Молли. – Не прогоняй меня, тетушка, я буду вести себя тихо, как мышка. Я просто буду сидеть и обнимать тебя, пока ты не почувствуешь себя лучше.

Она обняла тетю за талию и прижалась головой к ее тонкой руке. Тетя Мария всегда любила ставить детей на место. И все же теперь место Молли было именно тут, где она никогда не бывала раньше.

– Ты добрая девочка, Мария, – проговорила тетя через минуту.

– Жаль, что я ничего не могу сделать, – вздохнула Молли. – Может, тебе полегчает, если ты мне все расскажешь? Говорят, лучше не горевать в одиночестве. Я уверена, что смогу понять, если ты не будешь произносить длинных слов.

И, как ни странно, тетя Мария рассказала ей почти то же самое, что Молли уже слышала от Клеменс.

– Я знаю, что было завещание, в котором все отписывалось мне и твоему отцу, – сказала тетя. – Я видела это завещание, его засвидетельствовали двое: наш тогдашний дворецкий, который умер через год, и мистер Шелдон… Он тоже умер, погиб на охоте.

Ее голос смягчился, а Молли прижалась к ней теснее и прошептала:

– Бедный мистер Шелдон!

– Мы с ним должны были пожениться, – вдруг сказала тетя Мария. – Это его портрет висит в холле между карпом и портретом твоего двоюродного дедушки Карратерса.

– Бедная тетушка, – проговорила Молли, думая о красивом мужчине в алом наряде рядом с чучелом карпа. – Бедная тетушка, я так тебя люблю!

Тетя Мария обняла ее за плечи.

– О, моя дорогая, ты не понимаешь. Все свои счастливые минуты я прожила здесь, и все печальные тоже; если меня выгонят из этого поместья, я умру – я знаю, что умру. Как бы плохо мне ни было, – продолжала она, обращаясь скорее к себе, чем к Молли, – это место всегда оставалось таким же, как в моей юности, когда сюда приходил он: такой смелый, такой веселый. Я так ясно вижу его здесь, стоит мне закрыть глаза. Но в других местах я не смогу его увидеть.

– По-моему, завещания иногда прячут, – сказала Молли, которая читала рассказы о спрятанных завещаниях.

– Мы везде искали, – объяснила тетя Мария. – Наняли лондонских детективов, потому что некоторые вещи дядя мог оставить другим людям, и мы хотели выполнить его волю. Но мы так ничего и не нашли. Он, должно быть, уничтожил завещание и собирался составить еще одно, но не успел. О, я надеюсь, мертвые не видят, как мы страдаем! Если бы мой дядя Карратерс и дорогой Джеймс могли увидеть, что меня выгоняют из старого дома, это разбило бы им сердца даже на небесах.

Молли молчала. Внезапно тетя словно очнулась ото сна.

– Боже мой, дитя мое, что за чушь я несу! Ступай играть и забудь обо всем. Пройдет немного времени, и ты тоже хлебнешь лиха.

– Я люблю тебя, тетя, – сказала Молли и ушла.

Тетя Мария никогда больше не давала волю своим чувствам, как в тот вечер, но Молли поняла, что все изменилось. Она перестала бояться тетю и полюбила ее. Кроме того, начались увлекательные события. Белый дом теперь был самым интересным местом в мире.

Само собой, Молли немедленно приступила к поискам пропавшего завещания. Она не сомневалась, что лондонские детективы искали спустя рукава. Девочка открывала ящики и простукивала спинки шкафов; ощупывала обивку стульев, прислушиваясь, не зашуршит ли бумага; постукивала по деревянной обшивке дома в поисках потайных панелей, но завещание не находилось.

Молли не верила, что ее двоюродный дедушка Карратерс был настолько глуп, что сжег завещание, зная, что оно может понадобиться в любой момент. Стоя перед его портретом, Молли внимательно рассмотрела дедушку: он вовсе не выглядел глупым. Еще она часто смотрела на портрет красивого, смеющегося мистера Шелдона, который погиб на охоте вместо того, чтобы жениться на тетушке Марии.

– Вы могли бы сказать мне, где завещание, – часто говорила Молли мистеру Шелдону. – Судя по вашему виду, вы это знаете.

Но он только весело улыбался.

Молли думала о пропавших завещаниях с того момента, как утром открывала глаза, и до того момента, как закрывала их вечером.

А потом настал ужасный день, когда дядя Тудлтвейт и мистер Бейтс спустились вниз, и дядя сказал:

– Боюсь, ничего нельзя поделать, Мария. Ты можешь еще немного потянуть время, но в конце концов тебе придется уехать.

Именно тем вечером и произошло удивительное событие, о котором Молли не рассказывала никому, кроме меня, потому что думала: ей все равно не поверят.

Она легла спать, как обычно, но внезапно проснулась, когда кто-то позвал: «Молли, Молли!»

Девочка села в постели. Комната была залита лунным светом. Как обычно, первым делом Молли подумала о пропавшем завещании. Неужели его нашли? Неужели тетя зовет ее, чтобы сообщить хорошие новости?

Нет, в комнате тихо, и, кроме нее, никого здесь нет.

Лунный свет падал на старинный черно-красный с позолотой шкаф. Молли часто думала, что именно там и должно быть спрятано завещание. Вдруг там есть потайной ящик, который не нашли лондонские детективы? Она часто внимательно рассматривала шкаф, но теперь встала с постели, зажгла свечу и подошла к нему, чтобы еще раз взглянуть.

Молли открыла все ящики, понажимала на все фигурные медные ручки. Посередине шкафа за маленькой дверцей имелось пустое отделение с красными лакированными стенками, с зеркалом на дальней стене. Молли открыла дверцу, подняла свечу и заглянула внутрь. Она ожидала увидеть в зеркале, как обычно, свое лицо, но вместо ее отражения в глубине было лишь черное пространство, постепенно переходившее во что-то не совсем черное. Она увидела огни… Пламя свечей… А пространство становилось все больше, или она становилась все меньше… Молли так и не поняла, что же происходит, но в следующее мгновение уже входила в шкаф.

– Вот теперь я увижу кое-что действительно стоящее, – сказала Молли.

Она не боялась – с самого начала и до конца ничуть не боялась.

Девочка прошла через заднюю часть шкафа в спальне верхнего этажа прямо в библиотеку на первом этаже. Это звучит бредово, но Молли заявляет, что так все и случилось.

На столе горели свечи, лежали бумаги, в библиотеке находились люди, но не видели ее. Там были двоюродный дедушка Карратерс и тетя Мария, очень хорошенькая, с длинными кудрями и в полосатом сером шелковом платье – такая, как на картине в гостиной. Еще там стоял красивый, веселый мистер Шелдон в коричневом пальто. Старый слуга как раз выходил из библиотеки.

– Значит, решено, – сказал дядюшка Карратерс. – А теперь, девочка моя, ложись спать.

Тетя Мария – такая молоденькая, хорошенькая тетя Мария, что Молли никогда бы ее не узнала, если бы не портрет, – поцеловала дядю, а потом отколола от лифа платья рождественскую розу, вставила в петлицу мистера Шелдона, запрокинула голову и сказала:

– Спокойной ночи, Джеймс.

Мистер Шелдон ее поцеловал; Молли услышала громкий, веселый звук поцелуя, и тетя Мария ушла.

Тогда старик сказал:

– Ты доставишь это на хранение Бейтсу, Шелдон, так будет безопаснее, чем посылать по почте.

Красивый мистер Шелдон сказал, что все сделает. Потом свет погас, и Молли снова оказалась в постели.

Совершенно неожиданно стало светло. Веселый мистер Шелдон в красном сюртуке стоял у шкафа. Маленькая дверца была открыта.

– Ей-богу! – сказал он. – Прошло десять дней с тех пор, как я обещал отнести завещание Бейтсу, но это вылетело у меня из головы. А все из-за тебя, Мария, дорогая. Не надо тебе занимать все мои мысли. Ничего, отнесу завтра.

Молли услышала, как что-то щелкнуло, и Шелдон вышел из комнаты, насвистывая.

Молли лежала неподвижно, чувствуя, что это еще не конец. А в следующий миг она уже глядела в окно и видела, как что-то, укрытое двумя алыми плащами, несут через лужайку на носилках. Молли поняла, что это тело красивого мистера Шелдона, и что он не отнесет завтра завещание Бейтсу и не сделает больше никогда и ничего в этом мире.

Проснувшись утром, Молли вскочила с кровати и подбежала к шкафу. В зеркальном отделении ничего не было.

И все же она помчалась прямиком в комнату тети. Было еще рано, Клеменс еще не постучала в дверь, неся горячую воду для умывания.

– Проснись, тетушка! – воскликнула Молли.

И тетушка проснулась, очень сердитая.

– Знаешь, тетушка, – сказала девочка, – я уверена, что в моем шкафу есть тайник, и там лежит завещание.

– Тебе все приснилось, – строго ответила тетя Мария. – Иди спать. Ты простудишься насмерть, если будешь шлепать босиком.

Молли пришлось уйти, но после завтрака она снова взялась за свое.

– Но почему ты думаешь, что завещание в том шкафу? – спросила тетя Мария.

Молли считала, что никто не поверит ее рассказу, поэтому ответила только:

– Не знаю, но я совершенно уверена.

– Чепуха! – сказала тетя Мария.

– Тетя, а вам не кажется, что дядя мог передать завещание мистеру Шелдону, чтобы тот передал его мистеру Бейтсу, а мистер Шелдон спрятал бумагу в потайном месте и забыл отвезти?