Текст книги "Коварство Марии-Луизы"

XIV

Но Мармон и Мортье, оставленные в Реймсе и на Эне и обязанные соединиться с Наполеоном, ошиблись в движении и были отрезаны от армии императора. Блюхер отбросил их к Эне и блокировал там. Таким образом их движение на восток стало невозможным, так как неприятельская армия двинулась на Реймс. Тогда после долгих колебаний и ряда робких проб оба маршала решили оставить Наполеона и вернуться к столице. Это было потерей драгоценного времени.

А позади всех этих передвижений войск страну заливали потоки крови и ужас от убийств, пожаров и крайних зверств.

Вернувшись в поселок при ферме «Божья слава», Жан Соваж нашел свой дом разрушенным. Он залился слезами на развалинах фермы. Его товарищи, храбрецы, сражавшиеся с ним в Арси-сюр-Об, поклялись мстить при виде этих мрачных, дымящихся развалин. Жена Соважа с детьми убежала; старуха-мать была убита за отказ дать неприятельским солдатам вина.

Партизаны вышли на дорогу к Парижу, единственную, которая была еще открыта им. Но где было найти корпуса Мармона и Мортье? Где можно было записаться в полк? К какому командиру?

– Нам вовсе не нужен полк, друзья мои, – сказал Жан Соваж. – Поведем партизанскую войну! Где кого из врагов застанем – сейчас вилы в бок, да и ладно! Да и этого, пожалуй, не надо! Пуля или картечь бьет слишком верно – попала, да и конец, а нам надо заставить этих разбойников" помучиться как следует!

– Разумеется, раз они сами безжалостны, как звери, так и их надо бить, как волков! – сказал молодой крестьянин. – Черт возьми! Да их не прямо убивать, а сначала помучить надо как следует!

Маленький отряд был воодушевлен самыми безжалостными намерениями; крестьяне решили применить к неприятельским войскам самые тяжелые репрессии и поэтому решили догнать войска, направлявшиеся на Париж. Поэтому они отправились по дороге в Реймс.

– Дети мои, – сказал Жан Соваж, – мы будем в Фер-Шампенуазе через сутки, но следует поторапливаться. Жена, как мне сказала соседка, ждет меня там на дороге с двумя детьми, если только с ней не приключилось какое-нибудь несчастье. Теперь никогда не можешь быть уверен, кто жив, а кто умер. Если же мы найдем их у родственников, фермеров в Фер-Шампенуазе, то сможем отдохнуть там и набраться сил. А ведь это нам очень нелишне, не так ли? Ну, так смелее! Надо разделить тяготы друг друга. С нами двигаются дети и женщины. Мы должны помочь им в пути. Пускай все по очереди помогают нести ребят. Это будет довольно-таки тяжелая работа для всех нас, но мы таким образом можем выиграть время и явимся туда гораздо раньше.

– Правильно, товарищи! – послышались голоса в ответ. – Надо быть единодушными, помогать друг другу! Это ты верно сказал!

Сражение при Фер-Шампенуазе было одной из самых кровавых схваток, предшествовавших осаде Парижа. Генералы Делор и Кампан покрыли себя славой, командуя национальными гвардейцами. Но французам пришлось сложить оружие и таким образом это сражение открыло коалиционной армии путь на Париж.

Между тем все это сражение явилось плодом случайности да и сопровождалось случайностями, чуть не кончившимися трагически для русского императора.

Дело в том, что 23 марта русский разъезд из полка Чернышева перехватил курьера, везшего собственноручное письмо Наполеона к Марии Луизе. В этом письме было написано:

«Мой друг! Несколько дней я не сходил с лошади. 20-го числа я взял Арси-сюр-Об, где в тот же вечер неприятели атаковали меня; я разбил их; они потеряли четыре тысячи человек убитыми. На следующий день неприятели потянулись к Бриенну и Бар-сюр-Об, а я, имея намерение удалить их от Парижа, пошел к Марне и хочу приблизиться к северным крепостям. Сегодня вечером буду в Сен-Дизье. Прощай, мой друг, поцелуй сына».

Прочитав это письмо, император Александр решил соединиться с армией Блюхера и идти прямо на Париж, отрядив за Наполеоном корпус Винцингероде, чтобы французский император не догадался об истинных намерениях союзников и считал этот корпус авангардом всей коалиционной армии. Главной же армии было назначено выступить 13 (25) марта на Mo через Фер-Шампенуаз. В Мо главная армия предполагала соединиться с силезской и вместе двинуться на Париж. Таким образом, не попадись русским солдатам наполеоновский курьер – и сражения при Фер-Шампенуазе не было бы.

Авангард союзников настиг корпусы Мармона и Мортье около Крпатре и стремительной атакой заставил их отступить к Фер-Шампенуазу. Но, не имея времени утвердиться там, французские войска отступили к Сезану.

Русский император вместе со свитой отправился к авангарду, чтобы присутствовать при деле, все значение которого было совершенно ясно. По дороге императору Александру сообщили, что на Фер-Шампенуаз идут два корпуса неприятеля. Он разослал своих адъютантов к начальникам главной союзной армии, требуя их скорейшего приближения к Феру, а сам двинулся дальше. И вот тут-то произошло недоразумение, чуть-чуть не стоившее жизни русскому царю.

Подходившие французские войска под командой генералов Пакто и Амэ никак не могли себе представить, чтобы перед ними могли оказаться союзные войска, так как сзади них двигался корпус князя Васильчикова. Увидав императора Александра, стоявшего со свитой на небольшом холме, французы вообразили, что это кто-нибудь из маршалов, присланных Наполеоном к ним на подкрепление, и радостно закричали: «Да здравствует император!» Этот крик, услышанный Васильчиковым, заставил его подумать, будто французы узнали на холме самого Наполеона; он приказал выдвинуть орудия и стал обстреливать возвышение, на котором стоял русский император; четыре ядра упали в двух шагах от него! Разумеется, недоразумение скоро разъяснилось и пальба по своим была прекращена.

Но случись что-нибудь с русским императором, французам это могло бы дорого стоить. Окруженные со всех сторон подавляющим по численности неприятелем, французские войска, державшиеся стойко и храбро, таяли, как воск на огне. Русская артиллерия вырвала из их рядов целые полосы людей, однако французы смыкались и продолжали держаться. Но особенно восхитительный героизм проявила небольшая кучка плохо одетых и плохо вооруженных людей – крестьянский отряд Жана Соважа. Они дрались и умирали, как истые наполеоновские орлы старой гвардии; так патриотизм делает героя даже из самого мирного землепашца!

Восхищенный таким отчаянным сопротивлением, такой геройской стойкостью, император Александр бросился верхом к передовой цепи, не обращая внимания на жужжавшие кругом него пули, и приказал прекратить огонь.

– Я хочу спасти этих героев! – сказал он.

Французам было предложено сложить оружие и отступить, на что регулярная армия, видя невозможность дальнейшего сопротивления, согласилась. Но крестьянский отряд Соважа продолжал держаться, и в ответ на требование сложить оружие и отступить сам Соваж крикнул русским:

– Убирайтесь сами с наших полей! А не хотите – так будьте безжалостны до конца! Перебейте нас всех, но пока из наших хоть один человек будет в состоянии держать ружье, он не сдастся!

И маленький отряд с фермы «Божья слава» снова взял ружья на прицел; если бы барабаны не забили отступления, люди Соважа исполнили бы свое обещание и полегли бы все до одного.

Сражение было кончено; надо было подумать об убитых и раненых. А их было очень много: французы потеряли больше половины людей.

Только поздно вечером Жану Соважу удалось свидеться со своей Огюстиной. Она нашла приют у тетки, которая радушно приняла Соважа и его товарищей и сейчас же принялась хлопотать об их ужине и ночлеге.

На следующий день остатки войск продолжали свой путь на Париж. Они шли защищать былую славу, свободу, родину!

А вслед за ними союзники Блюхера с 90 000 пруссаков двигались на Туржэ, Сен-Дени и Монмартр. Князь Шварценберг вел 50 000 австрийцев на Mo и Бонди. Принц Вюртембергский с тридцатью тысячами двигался на Монтрей, Шаронну и Бельвиль.

Все три колонны должны были подступить к Парижу 29 марта, атака же была назначена на тридцатое.

Хотя Париж и не был укреплен как следует, но с восточной стороны, откуда именно и подошли союзные армии, местоположение было очень выгодно для защиты. Пользуясь каменными домами, церквами, стенами, садами, оврагами, каналами, представлявшими на каждом шагу естественные преграды, даже малочисленное войско могло бы держаться против больших неприятельских сил.

Кроме того холмы Роменвиль и Бельвиль, господствовавшие над окрестностями, представляли очень удобные стратегические пункты для артиллерийской защиты. Но главнокомандующий войсками парижской обороны брат императора Жозеф располагал всего только 45-ю тысячами человек при 150-ти орудиях, а в союзных армиях было более ста тысяч человек.

Таким образом судьба Парижа была предрешена. Конечно, и с сорока пятью тысячами Жозеф мог бы продержаться до прихода Наполеона, который, узнав о появлении союзников под Парижем, немедленно повернул назад и понесся на выручку столицы, жены и сына. Но это стоило бы парижанам многих домов, общественных зданий, бедствий продолжительной осады, и роялисты, пользуясь удобным предлогом такой мрачной перспективы, везде и всюду старались разжигать недовольство парижан против Наполеона, навлекшего такие бедствия на французов и столицу. Они доказывали, что сопротивление все равно ни к чему не приведет, что Наполеон бросил город на произвол судьбы и поторопился только спасти самого себя.

Между тем русский император был далек от желания причинить хоть какой-либо ущерб Парижу. Сколько раз Блюхер порывался каким-нибудь варварским актом отомстить французам за былые поражения, но каждый раз император Александр употреблял всю свою энергию, чтобы предупредить это.

На рассвете перед генеральным парижским сражением к императору Александру привели капитана национальной гвардии Пера, который путался в показаниях и не смог с достаточной ясностью объяснить, как он попал в русскую передовую цепь. Наконец он объяснил, что нечаянно заблудился и по неосторожности наехал на русские позиции. Как ни маловероятно было такое объяснение, но император принял его и хотел воспользоваться Пером, чтобы объявить главнокомандующему оборонительной армией нижеследующее:

– Скажите ему, – сказал государь, – что я требую сдачи Парижа; я стою перед стенами его с многочисленной армией, но воюю не с Францией, а с Наполеоном.

Вместе с Пером император приказал ехать флигель-адъютанту Орлову.

Последнему он дал следующее устное повеление:

– Я хочу предупредить кровопролитие. Уполномочиваю тебя прекратить огонь везде, где надобно, остановить самые решительные атаки. Париж, лишенный своего великого императора, не может устоять. Но, даровав мне силу и победу, Богу угодно, чтобы я употребил их для мира и спокойствия вселенной. Если можем достичь этой цели без боя, тем лучше; если нет, то уступим необходимости и будем сражаться. Доброю ли волей или силой, на штыках или церемониальным маршем, на развалинах или в чертогах, но сегодня же Европа должна ночевать в Париже!

Однако Орлову не удалось вступить в переговоры с маршалами о сдаче города, так как его повсюду встречали выстрелами, несмотря на то, что он являлся парламентером в сопровождении трубача. Позднее переговоры были начаты самими французами, так как маршалы получили от брата Наполеона, Жозефа, записку, в которой он уполномочивал их на это. Жозеф долго не соглашался отдать такое распоряжение, он упорствовал даже тогда, когда к нему явился капитан Пер, передал слова императора Александра и рассказал о блестящем виде союзных войск. Но у коалиционной армии был могущественный союзник – императрица Мария Луиза…

28 марта вечером был назначен совет регентства. В тот самый момент, когда императрица собиралась отправиться туда, так как она председательствовала на собрании, она вдруг получила записку без подписи, врученную ей секретарем Талейрана при выходе из дворца. В ней было написано:

«Я должен во что бы то ни стало переговорить с Вами. Примите меня сейчас же, без свидетелей».

Это Нейпперг требовал таким образом секретного приема у императрицы.

Мария Луиза не видала его со времени совещания заговорщиков в ресторане Лятюйя. Вручив Анрио ответ императору, она сумела незаметно скрыться и вернуться в Тюильри, не обратив на себя внимание Екатерины Лефевр и ла Виолетта.

Последние, сбитые с толку прибытием Анрио, решили, будто Алиса явилась в ресторан только для свидания с мужем; поэтому, не заботясь больше о ней, они поторопились известить Наполеона об измене, замышлявшейся в Париже.

Не предупреждая Анрио об этом решении, Екатерина Лефевр решительно кинулась в почтовую карету и в сопровождении верного ла Виолетта и горничной отправилась по дороге в Реймс.

Мария Луиза узнала об отъезде Екатерины и почувствовала сильный страх. Что увидала она в ресторане? Что удалось ей подслушать из беседы заговорщиков? А потом, что было ей известно о Нейпперге? Не отправилась ли она к императору, чтобы известить его о прибытии в Париж его личного врага?

Без сомнений, Мария Луиза сумела бы правдоподобно объяснить свои свидания с Нейппергом: разве Наполеон не просил ее войти в переговоры с каким-нибудь лицом, уполномоченным австрийским императором, чтобы склонить Австрию к прекращению военных действий? Кто же в данном случае мог быть полезнее, чем известный своей ловкостью дипломат?

Но присутствие и само имя такого посредника могли бы вселить в душу Наполеона новые подозрения; ведь история, когда Нейпперг был застигнут в комнате, находившейся поблизости от спальни императрицы, была еще слишком свежа.

Испугавшись всего этого, Мария Луиза начала желать, чтобы война затянулась как можно дольше и чтобы ее супруг не мог в ближайшем будущем свидеться с нею.

Нейпперг уже подготовил ее к бегству из Парижа.

Императрица смутно сознавала, что бросить столицу равносильно отказу от трона; кроме того, это значило бы также лишить сына возможности наследовать трон в случае отречения Наполеона, о чем уже возникал разговор. Но она не любила Наполеона и никогда не любила Римского короля. Она не дорожила троном, императорской короной, властью над той грандиозной массой народов, которая была покорена воинскими доблестями ее супруга.

Мария Луиза не была честолюбивой. Это была ограниченная по природе и влюбчивая, вдобавок, женщина. Круг ее стремлений и желаний не выходил за пределы спальни. Но в этой комнате истинным императором являлся только Нейпперг. Его владычества и его завоеваний было достаточно этой чувственной немке.

Когда она думала о капитуляции, которая непременно должна была последовать за ее бегством из столицы, то она видела в этом одно только преимущество – возможность быть неразлучно с Нейппергом, обнимать его без всяких опасений и препятствий. Поэтому во время краткого свидания с Нейппергом он не встретил с ее стороны никаких возражений против поспешного ее отъезда из столицы. Мария Луиза отлично понимала, что оставить в настоящем положении вещей Париж значит изменить мужу и отказаться от империи, но она ничего не возразила на доводы Нейпперга; она даже пошла дальше и постаралась приготовиться отразить препятствия, которые могли бы возникнуть со стороны совета регентства. Хотя Талей-ран и другие предатели настаивали на сдаче Парижа союзникам, что должно было лишить Наполеона всех его владений и превратить его в лишенного покровительства законов авантюриста, но в свете существовало довольно серьезное большинство, которое враждебно относилось к мысли об оставлении столицы и смотрело на присутствие в ней Марии Луизы и Римского короля как на известную гарантию для самого Парижа, для сохранения империи и спасения страны.

Поэтому Мария Луиза заявила Нейппергу, что тем, кто захочет удержать ее в Париже, она покажет письмо, написанное императором из Реймса. В этом письме Наполеон предписывал императрице немедленно покинуть Париж, как только какая-нибудь опасность будет грозить ей и Римскому королю.

Это письмо, доставленное полковником Анрио и, как мы видели раньше, прочтенное организаторами капитуляции в ресторанчике дядюшки Лятюйя, было написано давно и при таких обстоятельствах, которые делали данный случай совершенно неприложимым. Да и с того времени Наполеон больше не подтверждал своего приказания, так что данное письмо далеко не имело такого повелительного характера, какой ему хотели придать Нейпперг и Мария Луиза. Но оно слишком отвечало намерениям обоих любовников, чтобы тот или другая усомнились в его действительности на данный случай. Поэтому Нейпперг настаивал, чтобы Мария Луиза предъявила совету регентства это роковое письмо, объявив, что она подчиняется священной воле императора, покидая Париж вместе с сыном.

Мария Луиза обещала учесть желания своего возлюбленного, причем обнимая его, воскликнула:

– Я уеду завтра, даже сегодня вечером, если так надо. Милый мой, я буду тогда вся твоя.

Нейпперг перебил ее:

– Но отдаете ли вы себе отчет в важности того акта, который вы собираетесь представить на совет регентства? – спросил он. – Ведь бросить Париж – это почти равносильно отказу от короны.

Мария Луиза страстно обняла Нейпперга и прошептала:

– Какое мне дело до Парижа? Что мне до короны? Разве ты не знаешь, что мне нужен только ты, что я хочу только одного тебя?

И с трудом отрываясь от объятий того, кто всецело владел ею, она отравилась довершать свое предательство в совет регентства.

Но там ее ждала неожиданная поддержка: оказалось, что и Жозеф тоже получил письмо, в котором Наполеон указывал ему на необходимость отправить Марию Луизу и Римского короля из Парижа в случае, если им будет грозить какая-нибудь опасность. Больше того: безгранично доверяя жене, Наполеон приказал брату в решительном случае считаться со взглядом на вещи императрицы.

Жозеф, который применил это к случаю, не предусмотренному Наполеоном, то есть к капитуляции Парижа, спросил мнение императрицы на этот счет. Ведь он хотел только сложить с себя на всякий случай ответственность. И вдохновленная Нейппергом Мария Луиза оказалась лучшим другом обложивших Париж союзников.

XV

При известии о приближении союзных армий к Парижу жителями окрестных селений овладела страшная паника. Со всех концов к Парижу стекались крестьяне с женами, детьми, скотом и пожитками. Главные улицы столицы были загромождены длинными вереницами деревенских телег, нагруженных имуществом спасавшихся фермеров.

Внешний вид Парижа резко изменился с того момента, когда князь Шварценберг перешел Марну у Mo и Трильпора и направился на Сен-Денинское шоссе, оставляя позади себя корпусы Остен-Сакена и Вреде для защиты этого пути.

У застав наблюдалось оживленное движение экипажей взад и вперед.

Каждый день национальная гвардия вербовала новых солдат и активно вооружалась. Это зрелище было настолько же внушительным, насколько и грустным. Все эти храбрецы собирались в полном смятении, наспех, в то время как на высотах Даммартена и Бонди уже загорались костры бивуаков союзников. Уже раздавались пушечные выстрелы, но французские войска все-таки удержали Роменвильские высоты, несмотря на подавляющее превосходство сил неприятеля.

Богемская армия основала свою главную квартиру на Клайе, а Блюхер, действуя с правой стороны, расположился в Онэе.

Корпусы маршала Мармона и маршала Мортье, сражавшиеся при Буаси-Л'Эстре, теперь спешили окольными путями пробраться к Парижу. Им пришлось бросить в добычу неприятелю фургоны и артиллерийские обозы. Неприятель слишком настойчиво теснил их, они понесли жестокие потери. Остаткам этих корпусов пришлось занять позицию у Шарантонской заставы.

Беспрерывно один за другим прибывали отставшие и отбившиеся в сторону отряды. Они заявлялись в комендантское управление. Их направляли к заставам Пуассоньер ла Вилетт и Шарантон.

Отряды, защищавшие заставу Клиши, представляли собой регулярные войска, сформированные еще давно и пополнявшиеся за счет прибывавших через эту заставу крестьян.

Главный контингент их составляло мирное и трудолюбивое население предместий Клиши и Сент-Уэн. Вся местность от Батиньоля до Монмартра и канала Лурк была очень богатой, нарядной, негусто застроенной, содержавшейся в отличном порядке. Там было очень много маленьких домиков и легких строений. На живописных склонах холмов возделывался виноград, и парижане во время воскресных прогулок являлись к заставе Клиши, чтобы пить местное вино среди цветущих долин, тогда как мельницы весело махали крыльями на фоне безоблачного неба, перемалывая рожь, пшеницу и ячмень местных полей.

Но армия союзников быстро изменила приветливый и нарядный вид этой местности. Тяжелые дроги и лошадиные копыта впервые налегли на плодородные поля, омрачив их веселые горизонты.

Теперь на высоты Парижа уже не было никакого доступа. И много тревожных взглядов устремлялось в туманную даль, которая оставалась бесстрастно-спокойной при приближении неприятеля и не давала никаких вестей об императоре…

Ла Виолетт, волонтер и капитан национальной гвардии, командовавший самыми выдвинутыми на дороге Сент-Уэна аванпостами, был в страшном нетерпении – когда же император явится сюда и прогонит всех этих обложивших Париж разбойников!

– Да чтобы ему ни дна, ни покрышки! – ворчал он в свои поседевшие усы. – О чем же он думает, в конце концов? Разве все эти буржуа, которые мечутся туда и сюда, сумеют драться как следует? Война… ну, уж нет, извините, это не война! Раз, два, три – пли! Вот и все! Только, видите ли, ваше величество, если вы соблаговолите промешкать еще долее, то это, по-моему, может кончиться для вас очень плохо! В воздухе носится особенный запах, который кажется мне довольно-таки подозрительным, и мне известны кое-какие штатские, солдаты и генералы, самые возвеличенные, наиболее осыпанные вашими милостями, обязанные вам решительно всем, которые только и ждут удобного момента, чтобы бросить сабли и ружья, а может быть – даже и направить их на вашу особу! А! Если бы были теперь здесь все участники Маренго, Аустерлица, Фридланда! Но даже если я останусь здесь один-одинешенек, я все-таки буду защищать Париж и нашу славную мадам Сан-Жень, чего бы это ни стоило! Ведь маршал Лефевр поручил свою жену моей защите и заботе! Я же взял на себя охрану заставы Клиши. Ну что же, будь что будет…

Бормоча про себя это и сопровождая свои умозаключения решительными жестами, ла Виолетт поднимался к предместью Пуассоньер. Он отправлялся на свой пост, но раньше хотел ознакомиться с настроением и силами войск, охранявших заставу.

Подойдя к заставе Клиши, он встретил маршала Монсея.

– Будете ли вы в состоянии долго сопротивляться со всеми этими штафирками? – грубо спросил у него маршал.

– Отвечаю за своих людей, господин маршал! Но неужели вы думаете, что мы вступим в бой, не получив никаких приказаний от императора? Разве предвидится опасность? Я осмотрел все – внутренние части Парижа около улицы д'Артуа, улицы де Прован, Итальянского бульвара, Пуассоньер да и другие кварталы тоже. Замечается большое воодушевление. Но говорят, будто завтра ждут неприятельские войска в Роменвиле, будто они одержали победу на Mo. Однако я не верю этому, этого не может быть!

– К сожалению, все это верно, милый мой ла Виолетт, и застава Клиши является последним оплотом Парижа. Без сомнения, с этой стороны и разыграется решительное сражение в ожидании того, пока к нам прибудут на помощь войска императора!

– О, если только дело дойдет до сражения, так это надолго не затянется! Тем лучше! Тогда, по крайней мере, мы будем иметь точные сведения.

– Я в особенности рассчитываю на вас, на национальную гвардию! Солдаты, имеющиеся в нашем распоряжении, слишком утомлены. Они храбры по-прежнему, но их стало слишком мало. Войска, расположенные у застав, должны выдержать натиск неприятеля. Император уже недалеко от нас. После Краона он приказал мне соединиться с Мортье для защиты столицы. Мы должны стойко держаться, чтобы дать ему время подойти.

– Я сейчас скажу моим гвардейцам, что нам выпала честь быть избранными императором и вами на защиту входа в Париж…

Вытянувшись во весь свой гигантский рост, с глазами, так и сверкавшими отвагой, ла Виолетт горделиво отдал честь маршалу Моисею и легкой походкой направился к долине Сен-Дени.

Пройдя через заставу и вглядевшись в расстилавшуюся перед ним долину, ла Виолетт заметил какой-то отряд, расположившийся лагерем на дороге. Костюмы, оружие, возраст этих людей поражали своим разнообразием и даже контрастами.

Не будучи в силах преодолеть свое любопытство, ла Виолетт перешагнул за границы своего поста и вдруг услыхал чей-то знакомый голос, говоривший:

– Эй, ла Виолетт! Куда же ты идешь? Ведь ты уже пришел!

Ла Виолетт остановился, приложил руку козырьком к глазам и, с изумлением всмотревшись в того, кто окликнул его, узнал в нем своего друга.

– Неужели же это ты, Жан Соваж?

– Я самый и есть, со всей семьей! Посмотри-ка, – ответил крестьянин, показывая на Огюстину и ребят.

– Да ведь это настоящий праздник, друзья! Бог войны, пославший вас сюда, оказался очень милостивым! – сказал ла Виолетт, целуя ребят и пожимая руку своего приятеля и его жены.

Жан Соваж отправился по дороге на Париж. Он прошел через Mo, опережая союзников. Как мы уже видели, после сражения при Арси он бросил разрушенную ферму и увлек за собой свой отряд, принимавший участие также и в Фер-Шампенуазском сражении. Оттуда пришлось отступить, но это не огорчило их: ведь под стенами Парижа дело пойдет лучше! И когда шампанцы сказали ему: «Ступай вперед, Соваж; мы пойдем за тобой!», то он и пошел вперед!

Не только товарищи, но даже и жена Соважа не теряла бодрости. Она решила, что пока что будет варить похлебку отряду, ухаживать за детьми и обшивать ратников, а дойдет до дела, так она не откажется и сделать пару-другую добрых выстрелов, сражаясь бок о бок с мужем!

– Вот это настоящие патриоты! О, друзья мои, какое удовольствие доставили вы мне! – сказал ла Виолетт взволнованным голосом. – Я вспоминаю все мои славные походы, и мне начинает казаться, будто снова вернулись дни моей юности, моей прекрасной юности. Как будто мы вернулись к тем временам, когда наши войска задавали такую трепку пруссакам, когда мы с Катрин… ах, простите! С герцогиней Данцигской!.. Проделывали такие знатные штуки над австрияками! И я сам словно молодею от этого! Мне становится веселее на сердце.

– Да, но все это тем не менее далеко не весело, – ответил Жан Соваж, – и надо признаться, что война способна значительно изменить нашу точку зрения, потому что еще недавно я держался совсем иного взгляда на вещи. Мне, как и большинству крестьян, было довольно вечных войн нашего императора.

– Вы поговорите обо всем этом после ужина, – мягко перебила его Огюстина. – Ну а я пока оставлю вас, мне нужно посмотреть, что делается с похлебкой. Я надеюсь, что господин ла Виолетт не откажется разделить с нами наш хлеб-соль.

– Да, я с восторгом! У нас так много общих воспоминаний!

– Кто знает, что ожидает нас завтра? Ты прав, ла Виолетт, поболтаем о прошлом. Если хочешь, пройдемся немного, взглянем на аванпосты. Я мало знаком с окрестностями Парижа, а между тем они очень хороши и заслуживают, чтобы их осмотрели хорошенько. Везде горят огни – можно подумать, что мы готовимся к празднику.

– Это верно. Ну, до свидания, мадам Соваж! – сказал ла Виолетт, уводя крестьянина.

Они направились к Парижу, обмениваясь такими же простыми и наивными фразами, как были просты и наивны их души.