Текст книги "Контрольный выстрел"

Хлеб наш насущный

Хлеба в России поедается немыслимое количество. Ненужно много. Мужчина может умять и десять полновесных ломтей за обедом, а уж пять съест и школьник. Женщины со времени хождения пешком под стол привыкли к бессистемному поеданию в течение дня громоздких подслащённых булочек и прочей «сдобы». «Сдоба», то есть пироги, коржики, мучные рулеты, бублики разных видов продаются в России повсюду, в том числе и у станций метро, в любую погоду. В пургу их просто накрывают клеёнкой или пластиком. Неудивительно, что эта привычка поглощать тесто между завтраком и обедом и между обедом и ужином (это называется «заморить червячка») является таким же характерным национальным отличием, как и русский язык. Ну, разумеется, вся эта «сдоба» рано или поздно осядет у девушек на задницах и ляжках. Если группа тридцатилетних русских девушек проходит вблизи наблюдателя, то возможно почувствовать некоторое потряхивание почвы. Россия соревнуется с Америкой не только по количеству ядерных боеголовок, но и по количеству overweight женщин. Скоро Россия будет впереди, потому что всё большее количество простонародных девок видны на улицах сосущими пивные бутылки, и давно уже вошёл в обиход термин «пивная королева», означающий молодку, разбухшую на пиве как молочный поросёнок. В Соединённых Штатах есть чуть бьющий мимо термин «coach potato», но он употребляется по отношению к обоим полам, это разбухшая от «быстрой пищи» персона, проводящая большую часть дня на диване у телевизора. Буквально означает «диванная картофелина» или картофелина на диване.

Русские жрут очень много, безжалостно растягивая свои кишки. Возможно отыскать этому и социальное объяснение. В XX веке беднейшие слои населения России пережили несколько голодных периодов, в периоды войн, революций и социальных экспериментов. Отсюда, наверное, и родилась тенденция рассматривать людей худощавого сложения как больных и феномен, связанный со словечком «поправиться». Это «поправиться» пропутешествовало сквозь время и поколения и успешно процветает в России, забивая прямо противоположный идеал «fitness», когда девочки замучивают себя голодом, дабы похудеть. В России таких замученных немного. «Вашему ребёнку необходимо поправиться», – убеждает докторша мать нормального пацана, всего лишь переживающего период роста. «Кушай хорошо, кушай с хлебом, так ты никогда не поправишься», – наказывают матери своим детям уже поколениями. Чтобы мы «поправлялись», в моём поколении нас заставляли пить вонючий рыбий жир. После обеда рекомендовалось прилечь, чтобы «жирок завязался». Вряд ли русские матери понимали и понимают, что призывают следовать как идеальной модели телу ожиревшего мужчины. Худых подростков подозревали в наличии глистов и даже в злоупотреблении онанизмом.

Судя по всему, у наших голодных родителей и предков образовалась своеобразная эстетика для голодных: их идеалом был толстощёкий Гаргантюа. Впрочем, простым людям России французский мифологический толстяк неведом, разумеется. Как и модный в предыдущее десятилетие художник Ботеро, запечатлевший розовые тонны толстяков и толстячек на своих холстах. Богатырь Илья Муромец, по всей видимости, был жирным экземпляром. Мой первый сокамерник в Лефортово Лёха рассказывал мне о бутерброде, называемом «авианосец». Это батон, разрезанный вдоль целиком, намазанный маслом и сплошь уложенный колбасой. Таким «авианосцем» перекусывала московская школьница, его подружка; когда они познакомились, девушка училась ещё в старших классах школы. Лёха, стесняясь, утверждал, что в 22 года живот этой подружки наплывал на причинное место, что его следовало поднять для того, чтобы совершить естественный половой акт. Во какие девушки в России! Славянские необъятные телеса эти заставляют облизываться (я так предполагаю) иностранных людоедов, а садист в негодовании хватается за кнут, дабы тяжёлой работой заставить чувствовать всю эту массу белого жирного мяса. Американки, правда я не посещал их страну с 1990 года, бывают чудовищно огромны. Что чёрные, что белые. Я бы сказал, пугающе огромные.

Большинство жителей России питаются неразумно, жуют не задумываясь. Традиция питания (если можно назвать то, чем они занимаются, столь благородным термином) была передана им родителями, так сказать, опытным путём. Они едят в заведённые для них мамками и папками часы, а те в свою очередь восприняли традицию от своих родителей. Жрут плотно с утра, независимо от того, эвакуировали ли из себя уже предыдущую пищу, или так и давит она тяжестью внизу живота. (Наполненный дерьмом до горла человек, конечно же, не должен жрать, пока не эвакуирует пищу.) В России распространено в народе ложное убеждение, что если не набивать себя пищей три раза в день, то обязательно заболеешь язвой желудка или ещё каким-нибудь желудочно-кишечным заболеванием. Тогда как верно как раз обратное: если насильно заставлять свой желудок и кишки круглые сутки кипятить и разлагать пищу, переваривать её и перегонять, то излишняя работа эта тяжким бременем ложится на организм. Желудок и кишечник – отличные сверхсовременные кухонные аппараты организма, но гонять их на полную мощность 24 часа в сутки нельзя, нужно давать им отдохнуть. У российского же гражданина брюхо – это вечно кипятящаяся кастрюля, в ней постоянно пучится, гниёт, бродит и подогревается всякая бросовая дрянь, которой он нажрался в течение дня. Естественно, что кастрюля прожигается, окисляется, в ней образуются дыры, но это от переизбытка питания.

Рано утром жрать нельзя. (Ну, естественно, если тебе не давали есть до этого двое суток, то утро ли, вечер – тебе едино – ешь!) Встань, попей чайку, выпей кофе, сходи опорожни желудок, если не хочешь или не можешь, жди, пока желудок опорожнится, только после этого в него, пустой и лёгкий, можно сбрасывать ещё пищу. То, что необходимо принимать пищу три раза в день, – чушь собачья. Существует 2600-летняя институция буддистского монашества. Все эти 2600 лет поутру монахи разбредаются с деревянными мисками просить у мирян подаяние. Дело происходит в бедной Индии и в соседних бедных странах мира. Миска наполняется обычно лишь к вечеру овощами, иногда рыбой, лепёшками, зерном. Тогда монах садится и трапезничает – поедает содержимое миски. Один раз в день две тысячи шестьсот лет это происходит. При такой естественной диете организм не перегружается. Буддистские монахи известны своим долголетием, никаких особых болезней желудка у них не наблюдается. Адепты одноразового питания были и в Европе. Известный философ Иммануил Кант из Кёнигсберга питался один раз в день и несмотря на слабое от природы здоровье прожил до глубокой старости. Среди других его разумных предложений по части надзора над своим организмом он рекомендовал движения. «Постель – гнездо всех болезней», – правильно понял он ещё в XVIII веке.

На самом деле дело не в одноразовом или трёхразовом питании, не в количестве раз приёма пищи, но в том, чтобы пища принималась по мере реальной надобности организма. Тогда бы женщинам не пришлось бы вести бессмысленную и упорную борьбу с лишним весом. Представляется нормальным питаться два раза в день: обед и не слишком поздний ужин. Хлеба человеку много не требуется, так же как и картохи, нет смысла забивать все кишки булочками. Хорошо бы по возможности питаться «малогабаритной», если можно так сказать, но полезной пищей. И даже в поедании простой картохи есть трюк: картошку (если она не гнильё уж совсем) нужно потреблять с кожурой, так как все витамины и питательные вещества содержатся именно в кожуре. Так что воспоминания блокадников Ленинграда о тяжёлых голодных днях, когда они вынуждены были кипятить картофельную кожуру, следует читать с поправкой, знак минус исправить в плюс. Они правильно варили кожуру, её и не нужно было срезать изначально – это самое ценное в картошке. То же самое касается поведения «утончённых» натур, очищающих ножом кожуру с яблок: мудак, это то, ради чего едят яблоки. Сердцевина яблока – его пазуха, там, где зёрна, также собрала в себе витамины. Ешь всё, огрызка не должно быть. Это же наблюдение касается чистюль, тщательно слупливающих мельчайшие волокна кожуры и цедры с мандаринов, апельсинов или грейпфрутов. Цедра полезна, даже кусочек кожуры с её эфирными маслами полезен. Маленькие дети инстинктом знают это, потому часто жуют кожуру мандаринов, сосновые иголки. Взрослый остолоп теряет связь с природой.

Я взялся за перо не с целью наставить соотечественников на путь истинный, не мне их исправлять, пусть их жрут свой хлеб и отращивают жопы (как-никак в тюрьму меня посадили, падлы, соотечественники, погань, палачи!), но с целью в процессе изложения их привычек и особенностей, может быть, разгадать некую тайну нации. Узнав которую, возможно будет здесь вправить сустав, там развить мышцу и voilá – здоровая нация.

Булочки, мороженое, пирожные – так ты, душенька, из смазливой конфетки-панкетки станешь отвратительной булочкой, а потом «тёткой», «бабищей», и самцы будут воротить от тебя морды.

Кипяти в себе пищу только тогда, когда надо это делать. Не разводи огонь в чреве попусту, береги свой организм. Не ходи с постоянно кипящей кастрюлей. Жрать хлеб – занятие пресное. Ты есть то – что ты ешь, орлы ведь жрут свежее сырое мясо, отчасти именно поэтому они и орлы. Хлеб – пища унылых землепашцев, от хлеба развивается апатия и анемия. Свирепые кочевники жрут мясо.

Мясо должен готовить мужчина. Мясо нужно готовить на очень горячей сковороде очень недолго. Минуты какие-то на одной стороне, ещё меньше времени – на другой. Лучше жрать совсем немного мяса, чем много говна.

Женщины слишком долго готовят еду. Проходят многие часы, прежде чем они наконец подают пищу на стол. Пищи этой всегда мало, она обычно переварена и пережарена, короче говоря переготовлена. В России вообще не умеют готовить мясо, а в особенности не умеют его готовить женщины. Они засушивают мясо тем, что накрывают его, сушат его, мясо становится серым. Серое мясо – мёртвое мясо. Из него ушла энергия. Кто дал женщинам славу кулинарок – неизвестно. Может быть, потому что мужчины в России инертны в массе своей и не выходят из-под опеки мамочки до старости лет?

Я встречал женщин, хорошо готовящих пироги (минимальное количество теста, вкусная начинка), встречал терпеливых салатниц. В России салатом называется всё, что измельчено и смешано вместе. Тогда как салат именно включает в себя основным ингредиентом по необходимости листья растения салата. Того или иного салата, их сотни сортов – салата.

Всегда инструктивно наблюдать, как женщины едят. У Лизы при этом всегда потел носик. «Ням, – говорила она. – Ням-ням». От еды, особенно от свинины, она получала большое удовольствие. Это потому что еда и секс, оба – удовольствия. Женщины вообще едят более плотоядно, чем мужчины, но, конечно, нужно какое-то время, чтобы она привыкла к вам, стала вам доверять и как следствие вела бы себя в еде естественно. Я не встречал вялых в еде женщин. Мне такие не попадались, может быть, потому, что еда, кажется, напрямую связана с сексуальной активностью. А партнёрши у меня были сексуально активные, других я не искал. Как ест женщина, так и делает свою женскую работу, очевидно будет справедливо заключить.

Так как большинство – рохли и олухи, то даже зная, как надо, они будут продолжать жрать свои сдобы, ходить, двигая гиппопотамьими ляжками, икать, рыгать, вонять и ходить в туалет в самые странные часы.

Опера и балет

И опера и балет – комплексные виды искусства, появившиеся на свет при королевских дворах Европы, это королевское искусство, как есть королевские пудели и королевская мантия. Только королевские дворы Европы могли позволить себе содержать комплексную труппу профессиональных певцов и танцоров и впридачу к ним огромные комплексные оркестры, требующиеся для исполнения балетной и оперной музыки. Потому время рождения оперы совпадает с рождением абсолютизма: это XVII век. Просто вельможа поднять подобные финансовые затраты, конечно, не мог. Лишь Его Королевское, а предпочтительнее Императорское Высочество. Потому эти blockbusters писались по заказу монархов. Лучшие оперы – это конечно же оперы Моцарта: его несравненный «Don Giovanni», он же Дон-Жуан, о Дон-Жуане естественно, «Cosi fan tutte» («Так поступают все») и восхитительная «Die Zauberflote» («Волшебная флейта»). Все они написаны в конце XVIII века. Историю Дон-Жуана знает весь мир и русские тоже. «Так поступают все» – история о том, как два офицера – Феррандо и Гульельмо – решают испытать верность своих невест Дорабеллы и Фьердилиджи. Ну а «Волшебная флейта» – это история о том, как принц Тамино играет на флейте, способной управлять человеческими страстями.

В связи с принцем Тамино: австриец, как и Моцарт, Гитлер (на самом деле они два самых великих австрийца: Моцарт и Гитлер). И если уж кто и был способен управлять человеческими страстями – это Адольф Гитлер, как принц Тамино. Раздумывая над этим в один из тюремных вечеров в камере № 13, я написал следующее неполиткорректное стихотворение.

 
Принцем Тамино с винтовкой и ранцем
Немец австрийский Гитлер с румянцем
По полю французскому славно шагал
Но под атаку газов попал
 
 
Кози фон тутте. Ди Зауберфлёте
Австрийского немца моцартовы ноты
Ездил в Париж. Жил полжизни в каретах
Музыку сфер записал он в дуэтах
 
 
Курфюрсты. Эрцгерцоги. Клары. Кораллы
Наци вина нацедили в бокалы
Гомо – фашисты, Эрнст – Ремы и гомо
Имя Моца́рта фашистам знакомо.
 
 
Будь я ээсовцем юным и смелым
Слушал бы Фьердилидж с Доробеллой
 
 
Два офицера: Гульельмо, Феррандо
Их Муссолини прислал контрабандо
Двух итальянцев, – штабистов смешливых
В наше кафе кобылиц боязливых
 
 
Как я люблю тебя Моцарт-товарищ,
Гитлер-товарищ не переваришь,
Гитлер амиго принцем Тамино
Нежно рисует домы в руино…
 

Причудливое моё произведение упоминает рисующего «домы в руино» Гитлера совсем не по причине рифмы. Будучи связным между линией фронта и штабом своего подразделения (Гитлер добирался до фронта на самокате-велосипеде), Гитлер имел в Первую мировую достаточно времени, чтобы рисовать. Его наброски и акварели отдают предпочтение историческим монументам, потрескавшимся и разрушающимся. В рисунках Гитлера есть одновременно и историзм Клода Лоррена и дух мистического сюрреализма, прославивший позднее де Кирико.

Но возвратимся скорее к опере. В середине и конце XIX века с мрачным циклом опер на темы германской мифологии под общим названием «Кольцо Нибелунгов» выступил рыжий немецкий композитор Рихард Вагнер. Машинерия этих опер несколько по-немецки тяжеловесная. Я видел их во французской постановке. Имени режиссёра вот не помню, но помню, что по сцене у него бродили настоящие великаны. В прежние времена не испорченные кино и телевидением люди были более непосредственны и сентиментальны, потому неудивительно, что вся комплексная машинерия из богов, папье-маше, Зигфрида, его меча, Валькирий, злого карлика, похитившего золото Рейна, сумела вдохновить несколько поколений германских националистов. С Вагнером некоторое время дружил Фридрих Ницше, а уже упомянутый Адольф Г., придя к власти, посещал во фраке и с бабочкой Вагнеровские фестивали в Байрете и одаривал своей дружбой его наследников. Не будет преувеличением сказать, что III Рейх вышел из опер Вагнера. Редчайший случай, когда государственность родилась из опер.

Однако и опера и балет (он несколько младше оперы) вряд ли должны были выходить за пределы гибели III Рейха, за 1945 год. Это глубоко монархические, именно королевские виды искусств. В XX веке они выглядят анахронизмами. Символично, что приезжих знаменитостей – гостей советского государства водили в Москве в Мавзолей и в Большой театр, в эти поистине чудеса света. В Мавзолее лежал забальзамированный труп вождя (что благородно, мистично и ужасно одновременно), а в Большом театре им показывали забальзамированное, давно исчезнувшее искусство. Балет и опера ушли уже тогда в технические штучки типа кто осыплет люстру голосом или кто больше раз перевернётся вокруг своей оси. «Лебединое озеро» – самый известный русский балет – как раз и было то самое ненавидимое коммунистическим режимом «искусством для искусства». Сюжет, наивнее не придумаешь, – для детей младшего школьного возраста: заколдованная, превращённая в лебедя принцесса, феи, враждебная и благосклонная, принц, расколдовывающий принцессу. Советская власть с удовольствием и гордостью демонстрировала приезжим иностранцам принца с балетными ляжками, лебедей, фей, положительную и отрицательную, – весь ассортимент. Власть якобы рабочих и крестьян всё же была по сути своей Империей, потому поощряла королевские виды искусства. Балет, кстати, обожали и идеологические противники Страны Советов – в Империи Соединённых Штатов. Потому советские балетные звёзды легко бежали в страну толстяков.

В настоящее время опера и балет не могут быть отнесены к искусствам. Они функционируют как музейные кунсткамеры, как исторически сохранённые от уничтожения государством раритетные виды искусства. Мариинский и Большой театры по сути такие же музеи, как Эрмитаж или Третьяковская галерея. С той разницей, что картины Мариинки и Большого – движущиеся и звучащие в отличие от написанных маслом.

В середине 90-х, помню, сидел я в директорской ложе Мариинки, среди завсегдатаев. Меня пригласил туда Леонид Надиров – директор школы имени Вагановой. В гостевой квартире этой школы на Фон-танке я и жил. Давали «Лебединое». Я с приятелем собирался уже сбежать, было скушно, несмотря на то, что на сцене была и прима Ульяна Лопаткина; как вдруг сидевшая рядом женщина в красном жакете что-то пробормотала в адрес Лопаткиной. Мы разговорились. Дама в красном знала обстоятельства личной жизни всех присутствовавших на сцене. Когда я выразил желание быть представленным Лопаткиной, дама хмыкнула и воскликнула: «Зачем вы ей? Разве вы не знаете, что она живёт с девушкой, у неё есть любимая?» И дама рассказала нам тонну захватывающих историй о балете. Смотреть стало много интересней. Мораль шуточной этой истории такова: выхолощенное по сути своей историческое музейное искусство балета совершенно не есть искусство, это хорошо отдроченный музейный спектакль. И только. У него нет никакой связи с современным человеком. Ни одной. Когда появляется пусть анекдотическая, но связь: узнаёшь от дамы в красном жакете, что Лопаткина лесбиянка и живёт с девушкой, – начинаешь смотреть на сцену с большим интересом.

Я знал некоторых балетных танцоров и балетных критиков. Михаил Барышников был чуть ли не первым, кто прочёл мой первый роман в рукописи в Нью-Йорке в 1977 году. Я знал Александра Году-нова – рано ушедшего танцора. Рудольфа Нуриева я почему-то не встретил, но когда он умер, у него нашли мою книгу «Это я, Эдичка» на ночном столике, с пометками. Об этом писали газеты во Франции, так что я в балете не чужой. Ещё ребёнком я заорал на представлении балета Глиэра «Красный мак» в момент, когда наш матрос сидит удит рыбу, спиной к зрителю, а к нему сзади с ножом в руках ползёт китаец. И вот я криком предупредил нашего матроса. Происходило это в харьковском театре оперы и балета. Так что я в балете с юных лет понимаю. С моим мнением можно считаться. Это здравый крик ребёнка, предупреждающий об опасности.

Мясо

В кусках сырого мяса, когда они не приморожены, есть похабная непристойность. Впрочем, с этой непристойностью, с неприличием, человечество живёт и как-то управляется. Непристойность же проистекает оттого, что человек сам – мясо.

Англия, развившаяся политически всех ранее в Европе, имела суд присяжных уже в XVIII веке (а может быть, и раньше, но в XVIII точно). Интересно, что мясникам запрещено было заседать в суде присяжных. Во какие тонкости, и это совсем не глупо. Вот оно и лежит перед вами: мясо. Чёрная лакированная печень колышется, если её перекладываешь, говядина – мясо тёмное аж до черноты, свинина – розовая, телятина – серо-розовая, дичь – чёрно-красная на срезе. Мясо пахнет раной и сопутствующим ему салом. Мясо беспокоит человека. Оно желанно и одновременно тревожит. С птицей почему-то легче. Она не напоминает человека. С мясом – сложные отношения.

Самую удивительную мясную лавку я видел в Самарканде. Особым образом обдуваемое сквозняком помещение ещё и окуривалось каким-то тлеющим ароматно растением. Там не было ни одной мухи. Между тем я не увидел нигде холодильников. Свежее мясо аккуратно лежало на деревянных высоких топчанах. Самые грязные мясные – в русских магазинах. Таракан, ползающий по плахе мясника, – обыденное явление. Ослеплённые своим мессианизмом русские презирают азиатов, а сами между тем давно деградировали, не заметив этого.

В ранней юности у меня был друг Саня Красный. Он был немец по происхождению, хотя фамилия у него была какая-то незначительная и русская. Маму его звали Эльза, высокая женщина работала билетёршей в кинотеатре «Стахановец». Отец Сани также был настоящий немец и его звали Вальтер, но он был мёртв к тому времени. А незначительная русская фамилия Саши была фамилией его отчима, второго мужа тёти Эльзы и отца Светки, младшей сестры Сани; отчим был тоже уже мёртв тогда. Всё это нехитрое генеалогическое древо мне понадобилось воздвигнуть лишь для того, чтобы сообщить, что Сане был 21 год (мне было лишь 15 лет) и он работал мясником на Конном рынке. Я ездил к нему в гости. Он стоял в заскорузлом от многих слоёв краски помещении, где на полу были разбросаны опилки и воняло дустом. Стоял за прилавком и зверски лязгал ножами, точил два огромных ножа друг о друга. Так как у Сани было толстое красное лицо блондина-сангвиника и два невыразительных кабаньих тусклых глаза и был он дороден и крупен уже в свои 21, то сам Бог ему велел работать мясником. Над выбором профессии он не мучился. И отлично смотрелся за прилавком. Время от времени из глубины подсобного помещения появлялись два других мясника, но до Сани им было далеко. Перед Саней лежали куски чёрной говядины и розовой свинины. Кровавый жёлтый клеёнчатый фартук поверх белого халата выпирал резиново-туго вперёд – у Сани было пузо. Это было моё первое соприкосновение с сырым мясом. Сырое мясо имело душный сырой и сладковатый запах жира.

Много лет спустя, осенью 1981 года, поселившись на rue des Ecouffes, в самом центре еврейского квартала, я вышел купить себе кусок мяса. И проделал закупку в мясной лавке царя Давида. Купил несколько тонких, вполне благопристойно выглядящих мясных стейков. Дома я по своему обыкновению (в Америке я освоил искусство приготовления стейков, работая мажордомом у мультимиллионера Питера Спрэга) быстро приготовил себе стейк… И не смог его разрезать, настолько он оказался твёрдым, тугим и скользким. С помощью консьержки, к которой я пошёл жаловаться на мясников, и соседей я быстро выяснил, что, оказывается, поселился я в самом центре старейшего еврейского гетто в Европе – в Марэ, и что магазины здесь кошерные, и что честные мясники продали Вам хорошее мясо, мсье, но из животного, прежде чем разрезать его на куски, выпустили кровь. Это кошерное мясо, мсье. За некошерным, нормальным следует ходить на rue de Rivoli, мсье, в супермарше… Что я впоследствии и делал… Вообще жизнь в еврейском квартале, а я обозревал её три с лишним года, была экзотической, восточной, а не парижской. На другой стороне улицы на первом этаже помещалась ортодоксальная синагога. На время какого-то еврейского праздника (кажется, он называется Пейсах) у синагоги вырастала целая стена клеток с курами. Рядом стояла бочка. Время от времени выходил раввин или его помощник, сопровождаемый верующим. Верующий выбирал курицу, раввин извлекал её из клетки и, опрокинув головой вниз, держа за ноги, перерезал птице горло над бочкой, куда стекала кровь. Бочку время от времени опорожняли прямо на тротуар, и кровь текла вдоль тротуара. В Париже улицы моют водой, потому к вечеру выходили парижские муниципальные служащие в зелёных комбинезонах, открывали воду и мётлами гнали вместе с водой грязь до водостоков. В дни праздника Пейсах на rue des Ecouffes струились кровавые реки. Среди муниципальных дворников было немало чернокожих. Как раз в это время им стали выдавать вместо естественных мётел искусственные – из зелёного пластика. Потому всё это зрелище имело несколько адский характер. Черти-чернокожие в зелёном гоняют вдоль улиц кровь.

Мой покойный охранник Костян Локотков работал некогда мясником, умел завалить свинью точным ударом длинного шила в свиное сердце. Это большое искусство, ибо умное сердце свиньи скрыто мощными доспехами сала. Костя был родом из Запорожья, с Украины. Украинские крестьяне умеют управляться с чушками быстро и споро; только что бегала, а глядишь – уже лежит, брюхо ей выскабливают, внутренности возлежат в тазах, кишку вымывают, запихивают в неё фарш. Все слаженно работают, у каждого своя операция. В бытность мою студентом кулинарного училища в городе Харькове я проработал целую зиму на практике на пищевом комбинате, в мясном цеху. Мы там животных не резали, на то есть бойня, но обрабатывали свиные полутуши, отделяя мясо от кости. Помню, что в ту зиму я научился владеть ножом не хуже хирурга. Требовалось вырезать свиные лопатки и другие кости полутуши, и я научился делать это ловко и быстро, помню, меня хвалил наш директор – заслуженный повар республики. В отделении от кости есть свои секреты. Мясо не должно быть покромсанным и свисать клочьями, неверных порезов быть не должно. (По локти в мясе, в белом халате, в поварской шапочке – такой я был в мои 18 лет.) Свой нож каждый натачивал сам, лучшими были старые, сточенные ножи с деревянной ручкой, где ширина лезвия оставалась миллиметров пятнадцать, а то и десять.

Читатель внимательный заметит, что в своих воспоминаниях о мясе я не очень придерживаюсь порядка, вне зависимости от хронологии выуживаю из памяти первое попавшееся мясное воспоминание. Да простит меня такой читатель, тут мне некстати пришли сразу два воспоминания. Как в 1979–1980 годах я заказывал мясо для дома мультимиллионера Спрэга у братьев Оттоманелли. Итальянцы эти обслуживали всех богачей Ист-Сайда Манхеттена. Обычно я заказывал Lumb chaps – кусочки баранины на кости, свеже-красные, правда и то, что у братьев Оттоманелли все мяса были отменные. Ещё я вспомнил, как после встречи со Слободаном Милошевичем осенью 92 года я обедал со всей верхушкой Социалистической партии Сербии, включая их теоретика Марковича, и нам подавали блюдо под названием «мешанэ мясо», перевод тут вряд ли необходим. Это жареное дымящееся мясо различных сортов, разложенное горами на огромных блюдищах. Его всё время подкладывают свежее.

Русские с мясом обращаться не умеют, они не мясной народ, а хлебный – вынужденно, конечно. Из своего мяса русские нормально умеют готовить борщ да суп, то есть варят своё мясо. Жарить его они не умеют. Отвечающего стандартам стейка в России днём с огнём не сыщешь. «Едва ль во всей России сыщешь/ Две пары стройных женских ног», – писал поэт Пушкин. Так и со стейком, едва ли встретишь в России одного человека, который умел бы приготовить стейк так, чтобы внутри он был сочен и кровоточил, а снаружи – моментально обжарен. Потому объясню: готовить его надо коротко и резко на очень раскалённом огне. Будь то решётка, будь то чугунная сковородка.

Вторая дурь городских русских (первая – это то обстоятельство, что они своё мясо безобразно переготавливают, сушат и палят, а о городских я говорю, потому что деревенские русские мясо знают лучше) – они почему-то считают, что мясо нужно размораживать и потому кладут на свои сковородки какие-то убогие мокрые тряпочки, а не фигуристое мясо. Зато отлично умеет управляться с мясом сербский крестьянин: в Книнской Краине примороженное мясо рубили прямо на кухне топором и швыряли на раскалённую сковородищу. Огромный лук подавали резаным с мясом, как картошку или яблоки.

Мясо всегда пахнет жирной сырцой, пахнет раной. Тяжёлое и распадающееся, когда сырое, оно лучше всего выглядит подмороженным, тогда оно аккуратнее. Стейк – плоский овал или треугольник коровьей плоти, её ткани толщиной 20–30 миллиметров. Имеет красный, склоняющийся к чёрному цвет. С тонкими прослойками сала по краям. Площадь стейка зависит от благосостояния нации, чем богаче нация, тем обширнее стейки, хотя бывают и парадоксы: в традиционно скотоводческой Аргентине мясо – пища бедняков. У богатеньких янки есть блюдо sirlon-stake – это чудовищное по своей площади целое полотно мяса, размером с хорошее блюдо (или величиной с книгу по искусству); как правило, sirlon имеет спиленную круглую кость посередине. Еда для очень голодных обжор. Для sirlon-stake нормальный вес 600–800 граммов. Но может быть и больше, под килограмм.

Мясо – это сама энергия, пища феноменально энергетическая. Человек знал это всегда, когда никаких ещё калорий и других параметров для пищи не изобретали. Человек опытным путём всегда знал, что мясо даёт физическую силу рукам, ногам и детородному органу и сообщает организму общую смелость, агрессивность. Потому мясо было и остаётся предпочтительным питанием. Как золото среди металлов, так мясо среди продуктов питания. Сраные зёрна не могли сравниться по количеству содержания энергии с мясом. Потому, чтобы там ни записали Дарвин или Энгельс, скотоводческие племена всегда были и богаче и храбрее полеобрабатывающих смердов. А мясников и не допускали в присяжные заседатели именно поэтому.

Если осмысливать мясо не как пищу и не рассуждать о его вкусовых и энергетических ценностях, то пожирание плоти убитых животных многое значит. Тем паче, что изначально, от сотворения мира, нужно было хитростью и силой завалить это животное, подстеречь и убить, и только после этого съесть. Потому отношения с животным и потом с его плотью были персональными. Убийству и поеданию предшествовали погоня, хитрости, а порой и борьба. Недаром всяческие тотемические ещё народы, скажем, или вовсе не охотятся на своих тотемических предков, или, если охотятся, то применяют серьёзные церемонии и заклинания. «Батюшка-медведь» – называют хозяина тайги таёжные народы. На него охотятся после многодневных церемоний.

Разумеется, в постиндустриальном обществе отношения охотник – животное уступили место безличному закупанию куска трупа животного в продмаге. Причём ясно, что животное было не диким, а одомашненным. Но это не значит, что в отношениях покупатель мяса – убитое животное не присутствует элементов мистичности и священности, то есть что иного смысла, нежели цикл пожирание – переваривание, поглощение энергии, эти отношения не предусматривают. Нельзя в данном случае сводить функции человека только к функциям кастрюли-скороварки. Человек для животного также есть Бог, Демиург, несущий ему смерть. Ну, не лично вы, покупатель мяса, принесли смерть, но через посредников эта смерть осуществлена для вас.