Текст книги "Такие люди умирают стоя (сборник)"

Егор Демидов
Такие люди умирают стоя

© Егор Демидов, 2017

© Интернациональный Союз писателей, 2017

Об авторе

Егор Демидов родился в 1991 году в городе Череповце Вологодской области. Образование высшее техническое. Член Российского Союза писателей.

Лауреат литературного конкурса «Северная звезда 2016» литературного журнала «Север» в номинации «Проза».

Публикации:

– альманах «Поэт года 2014» (6-й том);

– «Каталог современной литературы – 2014» (Московская международная выставка-ярмарка – 2014, 3-й том);

– «Сборник стихов» (15-й том, Стихи. ру);

– Пушкинский сборник «Наши современники»; сборник, изданный ИСП;

– литературный журнал «Литературная учеба», № 4;

– литературный журнал «Северная окраина», № 38 (г. Череповец);

– литературный журнал «Север», № 9-10 (г. Петрозаводск).

В память:

– о моей покойной маме – Корёгиной Елене Николаевне.

Ты бы гордилась мной.

– о моей покойной бабушке – Корёгиной Татьяне Павловне.

Не забуду тебя. Никогда.

– о моем покойном двоюродном дедушке Кузнецове Николае Васильевиче.

Спасибо, что ты был в моей жизни. Я все помню.

Благодарности

Особая благодарность:

Моей жене Виктории – без тебя я бы никогда не справился. Люблю и целую.

Моему отцу Демидову Андрею Анатольевичу – за то, что всегда остаешься моим лучшим другом.

Моей дорогой и любимой школьной учительнице Жуковой Людмиле Евгеньевне – за то, что вы до сих пор учите меня, за ваше терпение и помощь, за долгие беседы о литературе, за материнскую заботу.

Благодарю за поддержку и веру моих самых близких друзей:

Васильева Сережу, Грошевых Майю и Серёжу, Ситуху Антона, Бахаровского Андрея, Семыкина Пашу, Данько Саньку, Артура Бахтеева.

Благодарю за содействие, а также за помощь в сборе средств на этот сборник на платформе Boomstarter:

Валентину Чиркову, Татьяну Гонтареву, Олега Каракяна, Пашу Кузнецова, Дениса Демидова, Веру Жукову, Татьяну Кузьмину, Люду и Иру Пахоми, Макса Иванова, Олю Усачеву, Ирину Серкову, Славу Балышканова, Диму Шаповалова, Настю и Ваню Певцовых, Пашу Кукшталя, Колю Волченко, Сашу Цепягина, Алену и Андрея Кремлевых, Настю Шингареву, Тёму Стародубцева, Машу Каширину, Антоху Клапышева (отдельное спасибо за съёмку видео, ты лучший!), Максима Веренчука и всех «анонимных пользователей».

Отдельная благодарность:

– моим крестным – Корёгиным т. Вере и д. Лёше

– моему братику Ромке

– Якуничевой Свете

– моей тёще Буровой Марине Владимировне

– непоседливой Буровой Полине

– Хоревой Людмиле Яковлевне

– всей семье Кувшиновых

Всем моим братьям и сестрам – за то, что вы есть.

Кого забыл упомянуть, простите.

Детская солидарность

Дом за магазином стоит. За домом лес.

Справа река шумит. Еще журчит, клокочет, пока не застыла.

Сверху небо свинцовое свою тяжесть раскинуло, от макушек елок по ту сторону реки, до черной полоски леса вдалеке, по левую руку.

Ноябрь. Каникулы в поселке.

Во дворе у дома два мальчика: два брата. Вовка – старший, ему восемь недавно стукнуло. Васятка – младший, этому шалопаю шесть всего. Сегодня ночью были первые заморозки. Лужи застыли, белые стали, будто молоком залились, трава побледнела. Днем прохладно, но ребятам все равно. Им гулять надо, мир познавать.

Играются дети. Батька на работе, мамки тоже дома нет. Сестры в тепле сидят, свои платья да косы ухаживают.

У Вовки мяч красный с двумя синими полосками, затертый уже весь, затасканный, но без дыр. Он и в речке тонул, и на крышу залетал, и стекла громил, и даже в туалете однажды плавал, но об этом, кроме Вовки и сестры Машки, никто не знает. Все мячу нипочём – ни одной дырочки.

Чеканит Вовка свой мячик и спрашивает Васятку:

– Давай со мной, а?

– Не, не хочу, – у Васи свое занятие, он камни у крыльца собирает и щепки от дровяника носит – чего-то строит на крыльце. Две прозрачные струйки текут из маленьких детских ноздрей. Рукавички на резинках болтаются. Шапка на бровки съехала, мешается строителю. Старается Васятка, пыхтит, сопли рукавом вытирает. Какая постройка получится – не знает, но твердо парень уверен, что это дело нужное, это занятие важное.

– А спорим, я топор лизну на холоде, и мне ничего не будет? – вдруг выдает Вовка.

– Лижи, мне-то чего, – Васятка, усердствуя, высунул язык и сосредоточенно пытается положить последний булыжник на вершину щепочно-каменной кучки.

Вовка зашёл в сарай, взял батькин плотницкий топор и начал легонько рубить здоровенный пень, валявшийся у сарая уже не один год. В это время у Васи одна из башенок обвалилась и он, собрав все свое детское терпение и волю, заново начал возводить обрушившееся строение. Сообразив, что требуется что-то липкое для надёжности постройки, он направился домой за пластилином и с полной уверенностью, в том, что укрепленная липким веществом конструкция не развалится, побежал обратно.

– Вася, Вовка где? – требовательно спросила самая старшая сестра Ольга, застав малыша в коридоре. В свои тринадцать лет Ольга вела себя как взрослая девушка.

– На улице он, – немного оторопев, ангельским голоском ответил Васятка.

– Не балуйтесь там! Ещё немного погуляйте и домой.

– Ладно, – бросил юный строитель и, всем телом толкнув массивную дверь, выбежал на улицу.

…а на улице старший брат издавал непонятные звуки, мычал, сжимал рот ладонями и, кажется, ещё и ревел.

– Вова, ты чего? – В недоумении спросил Васятка. – Вовка!

Малыш подбежал к брату и стал дергать его за рукав. Покрасневший Вовка жмурился, отворачивался. От испуга Вася замер, не зная, что ему делать и молча смотрел на мучающегося старшего брата. На земле он увидел брошенный топор. На обухе сияло красно-розовое блестящее пятно. Васятка быстро схватил инструмент, закрыл что было сил свои маленькие глазки и приложил язык к лезвию. Задержав дыхание на две секунды, он разжал руки и страшно вскрикнул от боли. Топор упал у ног, глухо стукнувшись о траву. Вася с надрывом тут же взвыл.

– Вовка! Вася! Что случилось? – запричитала запыхавшаяся мать. Подходя к дому, она услышала детские крики и насколько быстро могла побежала.

Вечером в доме было тихо. Девчонок (всего их было четверо), за то, что те не уследили за младшими братьями, мать выругала как следует и расставила по углам. Парням помазали языки перекисью водорода и велели молчать, усадив на диван в маленькой комнате.

Отец семейства сидел на кухне, закинув ногу на ногу, читал газету. В блюдце на столе дымилась папироса. В тусклом свете одинокой лампочки под потолком слоились тяжёлые полоски дыма. Скрипнул стул – батя пошел спать.

Маленький Васятка всегда спал с батей. Малыш обычно чего-нибудь шептал уставшему за день отцу, а тот или одобрительно кивал или еле слышно бурчал: «Угу». Так и засыпали: Васятка от того, что уставал шептать, отец от детского тихого бормотанья.

В этот вечер Вася боялся даже шелохнуться, не то что говорить. Но все-таки молчать было трудно и, выждав пока все улягутся и затихнут, он осторожно позвал:

– Папка! Пап!

– Спи, – отрезал отец.

– Я топор-то лизнул, чтоб Вовке не обидно было… Я выхожу, а он ил акает. Больно поди ему сильно было. Вот и я также сделал…

Отец открыл глаза, чуть отстранился и внимательно поглядел на сына. Васятка искренне и немного виновато смотрел батьке в глаза.

– Хорошо, Вася. Спи теперь, – он положил большую теплую ладонь на русую детскую голову.

– Елкой пахнет, – отозвался Васятка и отвернулся к стенке.

* * *

– Я, говорит, топор лизнул, чтоб Вовке не обидно было. Чудной он у нас. Герой! Даром, что от горшка два вершка! – рассказывал батька, закуривая на крыльце. Перед работой он всегда курил на крыльце и беседовал с женой.

– Солидарный какой, ты гляди, – отзывалась мать. Лицо ее удивления не выражало. Не умела она внешне удивляться. Все внутри, все в себе. – Ты с работы пойдёшь – зайди в магазин, купи ему саблю. Я вчера видела, хорошая такая, небольшая. Иначе, какой он герой без сабли?

Родители рассмеялись и отправились на работу.

А вечером счастливый Васятка вовсю играл со своей новой саблей и язык у него совсем не болел. Вовка на следующий день заболел, и маленький Вася сидел подле него, крепко сжимая детскими ручками орудие, охранял брата.

1 марта 2016 г.

Птица

Земля остывала. Промозглый ветер разносил по пашне пепел прогоревшей картофельной ботвы и прочего мусора. Вороны монотонно каркали. Их было слышно на улице, их было слышно в доме. По проводам тревожно стучал ветер. Это как будто деревянной палкой бьют по огромной железной бочке. Такое загробное гудение. Если сидишь в тишине, а ещё хуже если один, то все это пугает тебя и давит. Хочется накрыть голову подушкой и исчезнуть до первого снега.

Родители привезли меня к бабушке на неделю. В школе был карантин и поэтому каникулы начались раньше положенного. Целыми днями я ползал по деревьям, царапал руки о цепкие ветки старой китайки, марал сапоги в пруду, хлюпая у берега по резко пахнущему гнилью илу, и пачкал коленки, катая деревянную машинку по слипшемуся от постоянных дождей песку, сваленному за домом.

Вечерами мы с бабушкой топили печку. Когда кирпичи хорошо прогревались, я забирался на лежанку и читал старую тоненькую книжечку в мягком переплёте. На книжке резными буквами было написано «Былины». Я открывал ее наугад и по несколько раз перечитывал одну и ту же строчку, абзац, страницу.

После обеда ко мне обычно приходил Ванька. Он в деревне родился. Родители его нещадно пили, а отец ко всему прочему болел туберкулезом. Старая бабка его пока могла воспитывала, но прожила немного, и в восемь лет Ванька остался сам себе хозяин и воспитатель. Он приходил к нам во двор и сидел на лавке под яблоней, смотрел, как курицы вальяжно разгуливают по заулку.

Я выносил ему несколько кусков чёрного хлеба с растительным маслом и солью. Он с аппетитом их лопал и чмокал губами. Мне почему-то всегда этот звук казался смешным, а Ванька нахмурившись ел и просил ещё. Потом мы пили воду из алюминиевого бидона, брали выцветший резиновый мяч и шли во двор. Ванька вставал спиной к гаражу – его края были границей ворот. Границей моих ворот были две неглубоких колеи, оставленные дядиной «Волгой» в прошлые выходные. Мы пинали старый мяч друг другу и радовались, когда забивали гол. Неважно, кто кому забивал, все равно радовались оба. Иногда я проводил атаку на Ваню, которая перерастала в шутливую драку. Мы падали у гаража в потемневшую крапиву и таскали друг друга за рукава, срывая шапки или кепки и стаскивая с ног сапоги. Выбрасывали обувку подальше и на одной ноге, задыхаясь от смеха, прыгали к ней, иногда падая и смеясь от этого ещё больше. Как только чуть темнело, Ванька бежал домой – и без того вечно недовольная мать, кричала в три раза сильнее, когда он приходил затемно.

Прошло пять дней. Ванька любил, когда я приезжал – больше с ним в деревне никто не дружил, глупые дети брезговали. Со мной тоже никто не дружил, потому что я никого не знал, а Ваньку вот знал и был доволен этим.

В один из дней он пришёл ко мне рано. Моросил противный дождь, и мы забрались в баню. Сели в предбаннике на деревянную кровать играть в карты.

– А принеси хлебца с постным маслом? – по своему обыкновению попросил Ванька.

Я сходил. Вернувшись увидел, что Ванька стоит на коленках и шарит под кроватью кочергой.

– Ты чего делаешь? – удивился я.

– Да я сидел тебя ждал. Тут смотрю – у дверей ворона свалилась. Прыгает, а улететь не может. Под кровать и припрыгала. С крылом у нее чего-то…

– Ну-ка дай мне! – Я выхватил у него кочергу и беспорядочно начал возить ей туда-сюда под кроватью. Ворона выскочила и стала метаться по предбаннику, стуча коготками по полу и бесшумно открывая рот. Я замахнулся кочергой и со всей одури стукнул по птице. Она невнятно взвизгнула и упала навзничь.

– Ты чего?! – испуганно спросил Ванька.

– А чего она? Бабушка все время воронье ругает. Загадили весь колодец!

Я еще раз замахнулся и снова ударил птицу. Ванька заплакал. Я долго его успокаивал, потом он ссутуленный и грустный отправился домой.

Бабушка выругала меня за этот поступок, объяснила, что так делать нельзя, а ругает она ворон потому, что так надо, так положено. После бабушка два дня со мной не разговаривала.

Ту забитую ворону я вспоминаю до сих пор, как что-то глупое, страшное и безвозвратное.

Ваньке было девятнадцать, когда умер его отец. Ещё чуть раньше мать куда-то уехала и не вернулась, пропала. Ванька даже ее не искал. Целыми днями он шатался по деревне, подрабатывал, где придётся, ел, если давали есть, пил, если давали пить. Местные компании привыкли к нему – ни одна молодежная пьянка или посиделка не обходилась без него, он всегда и везде был в толпе, занимал свое воробьиное место. Однажды летом я приехал в деревню и вспомнил про него: нахлынули воспоминания детства. На тот момент мы не виделись уже несколько лет, как-то не получалось. Бабушка сказала, что Ванька умер – закрылся в доме и наглотался таблеток. Нашли самоубиенного только на третий день. Почтальон принесла пенсию по инвалидности, не смогла попасть внутрь и позвала соседей. Бедняга лежал лицом на столе. В мятой тетрадке в линейку на последней странице кривыми буквами было написано: «некому я ненужен» и подпись в виде маленькой загогулины.

Не знал Ванька, как жить на земле, не научили, не сумел. Взял страшный грех на себя и ушел. Легче, наверное, стало ему. Он был добр, вежлив, ласков. Он всегда помогал мне, если бабушка просила что-то сделать. Все помогали ему, но этого было мало. Ни одного плохого дела за ним не водилось. Мир его не принял.

04.12.2015 г.

Немного о любви

Вчера мне позвонила двоюродная сестра. Созваниваемся мы нечасто, и от этого наши редкие телефонные беседы занимают много времени и содержат кучу информации. Накануне разговор зашёл о детстве, и вот что я вспомнил про свою любимую сестричку.

Дядя Боря зашёл за мной в шесть утра. Поздоровался с бабушкой, прошёл в комнату, сел у кровати.

Сквозь сон я услышал его басовитый деревенский говор:

– Скоре обед, а ты всё спишь, сабантуй.

Я довольно потянулся и с радостной улыбкой вскочил с кровати.

– Я как раз хотел вставать, – ответил я дяде Боре и побежал умываться.

С вечера условились с дядей Борей, что пойдем за грибами. Рано утром погода прохладная: солнце не печет – идти в лес приятно и радостно.

Все необходимые вещи: компас, нож, корзинку, сапоги и кое-какой перекус я припас с вечера, так что собрались оперативно.

– А Юля где? – спросил я у бабушки, стоя в дверях одной ногой за порогом.

– Почем я знаю, Егорушка. С гулянки не пришла еще. – Бабушка говорила не со зла, а скорее с интонацией расстройства и огорчения.

Она никогда не имела привычки ругаться на внуков, хотя я, будучи ребёнком непоседливым и временами вредным, доводил ее, бывало, до белого каления, в чем сейчас, разумеется, раскаиваюсь и стыжусь своих пакостливых поступков.

Мы вышли в ещё не проснувшийся и залитый светом раннего солнца заулок. В каждой травине, в каждом листе, на каждой ветке поблескивали то ли золотом, то ли серебром капли ледяной росы. Бодрствующее состояние заулка я определял очень просто: заулок считался проснувшимся, если двор[1]1
  Двор – дер., часть дома или пристройка к дому, с отдельным входом, либо отдельная постройка для содержания скота. В данном контексте – часть дома.


[Закрыть] был открыт и курицы с петухом во главе выпущены на свободу, дверь в баню распахнута и на лавке, рядом, стоят несколько эмалированных тазов с замоченными половиками, если всего этого не было – значит, заулок не проснулся.

– Ножик-от взял? – тихо спросил дядя Боря, потянувшись к калитке и глядя на меня.

В этот момент калитка резко распахнулась, и в проход влетела Юлька, не замечая нас, она смотрела куда-то в ноги.

– Ну ты и гулена! – крикнул я ей вслед, но она уже скрылась за входной дверью.

– Спать поди хочет. Сегодня полночи на мотоциклах туда-сюда каталися. Пойдем, – сказал дядя Боря.

Мы вышли на грунтовую деревенскую дорогу. Дождей не было почти две недели, и от наших сапог при каждом шаге поднимались маленькие клубы пыли.

Деревня понемногу просыпалась: где-то вдалеке мычали сонные коровы, кукарекали петухи, призывая всех к пробуждению, редкие старухи медленно копошились в огородах. Статные избы мало-помалу отогревались восходящим солнцем.

– Хасбулат молодой / Хасбулат удалой… – замычал себе под нос дядя Боря. Он проговаривал не все слова и, время от времени, вообще, трудно было различить, что именно он поет. Коротает время, подумал я. Его пение меня всегда успокаивало.

Вышли за деревню, спустились с дороги и побрели по полю в сторону леса. Шли молча, поэтому я решил разбавить тишину и поговорить на волнующую меня тему:

– Дядь Борь, а почему Юлька такая злая, чего я ей сделал-то?

– Хо-хо! Ты-то ничего не сделал. Юлька твоя взрослеет, на мир по-другому глядит. Черт ее знает, может, влюбилась в кого.

– Ну, они ж с Сашкой гуляют. Эт чего любовь что ли?

– А то. Любовь она разная, а у молодых и вовсе не понятная.

– А ты тетю Нину любишь?

– Ишь ты какой! – Дядя Боря улыбнулся и задумчиво посмотрел себе под ноги. – Теперь-то у нас уж не любовь. Мы теперь как один человек: я без неё не живу, и она без меня никуда, старики мы, что поделаешь, а в молодости, я ее страсть как любил.

– И она вот так же злилась, как Юлька?

– Всякого бывало. Позлится да перестанет, как говориться. Усек? Не бери в голову.

– Усек… – немного расстроено ответил я.

Со всех сторон, с каждым новым шагом, лес удивлял меня. Он всегда какой-то таинственный и манящий. Лес хранит многовековые секреты своих обитателей, завораживает гостей, кормит своих жильцов, спасает и слабых, и сильных.

Грибы в тот год росли хорошо, да и не только грибы, год вообще выдался урожайным. Бабушка говорила, что такой же урожайный год был перед войной, но я в силу своего беззаботного девятилетнего возраста не особо понимал, как это – война и что это такое. Я знал, что война – это страшно для всех и всего, и что люди погибают молодыми, и что прадедушка, по отцовской линии, без вести пропал на войне, а ещё в телевизоре, в каком-то боевике, я услышал, что «на войне все средства хороши», а на уроках истории нам говорили: «война – двигатель прогресса». Такими были все мои познания.

К полудню мы набрали полные корзины грибов и наполнили несколько пакетов, предусмотрительно припасенных дядей Борей.

Возвращались не торопясь. Разморенные палящим солнцем часто останавливались в тени.

– Ты вот, Егор, молодой еще, – кряхтя, опустившись на траву, начал дядя Боря. – Маленький, а некоторые вещи уже понимаешь, по-другому на них смотришь, нежели пацаненок дошкольный. Скоро и у тебя такие проблемы начнутся, как у Юляшки нашей. И любовь, и нелюбовь будет, всего хватанешь. Ты самое главное не зацикливайся, а то и с ума можно съехать. Юляшка-то девочка, они эмоционально реагируют, им иначе никак. Да и то – поплачет и забудет.

– Понятно вроде, – улыбнулся я, – то есть девочки всегда психуют, а мальчики себя сдерживают, а потом, когда девчонки не перестают психовать, мальчики срываются и тоже распсиховываются?

Дядя Боря захохотал.

– Ну, почти так. Вырастешь – сам на все это поглядишь, сейчас-то нечего об этом думать.

– Дядь Борь, а что такое любовь?

– Нуууу, парень, это ты вопрос так вопрос задал! Разная любовь бывает. Долго можно рассказывать об ней.

– Пойдем домой тогда, а по дороге расскажешь? М? – Я вцепился в корзинку и в один прыжок оказался на дороге.

– Ну что ж, сабантуй, пойдем, – грузный дядя Боря поднялся и зашагал за мной, правой рукой опираясь на палку, а в левой держа корзинку и пакеты.

– Вот любовь какая бывает, Егор. Вот за грибами мы с тобой пошли. А грибы как надо собирать?

– Быстро?

– Не-ет. Грибы надо собирать с любовью. Если гриб возьмёшь да с корнем вырвешь, чего потом на месте этого гриба вырастет? Ничего. Пусто будет. А если ты ножичком аккуратно его срежешь и потом корешок, в земле оставшийся, мхом или листвой прикроешь, то через денёк-другой снова грибок на этом месте покажется.

Если любовь воспитаешь в себе, то все вокруг тебя по-другому будет выглядеть. Любовь она ведь великая учительница, нужно учиться ее приобретать, всю жизнь этому нужно учиться, потому что с трудом и в труде она приобретается, за дорогую цену покупается и времени много забирает в свою пользу. Потому что если любишь, то любить надо не на миг и не на мгновение, а на долгий и бескрайний срок. А случайно каждый проходимец полюбить может, и плохой человек полюбит.

Дядя Боря замолчал. Я не знал, что ответить, смысл сказанного был не очень понятен.

– Ничего ты не понял, наверное. Но! Не страшно. Ты мои слова запоминай, потом поймешь, когда надо будет.

– Запомнил, – твёрдо ответил я.

Добрели, наконец, до обветшалого домика Колесовых (т. Нины и д. Бори). Присели на крылечке, в прохладе. Тёти Нины дома не было. Наверное, с кем-то языками зацепилась, по пути из магазина, подумалось мне.

Дядя Боря принёс ведро вкусной колодезной воды, и мы её сладко пили из беленьких фарфоровых чашечек, причмокивая. Я взахлеб выпил пять или шесть чашек и, пожав дяде Боре его здоровенную шершавую ладонь, побежал домой, с корзинкой наперевес.

Дома все кипело: бабушка терпеливо и старательно копошилась в огороде, папа что-то колдовал с досками на верстаке у бани, медлительные курицы слонялись туда-сюда, в поисках смысла существования. Только ленивый кот, разморенный послеобеденным солнцем, крепко спал, оккупировав кем-то забытую на краю лавочки куртку, изредка отгоняя от морды мух своим пушистым полосатым хвостом.

Незаметно подошёл к папе.

– Пап! Я тебя люблю! – вложив в это как можно больше торжественности, сказал.

Папа дернулся от неожиданности и, кажется, даже немного подскочил. Одна из досок свалилась с верстака.

– Да ну?! – Папа улыбался, – напугал! Иди, давай, в дом. Отдыхай. Мешки вон под глазами.

– Ага, – я вздохнул. Почувствовал нарастающую усталость, пошел в дом.

Мама трудилась на кухне. Пахло чем-то ароматным, вкусным, домашним.

– Мам! Я тебя люблю!

– И я тебя, солнце!

Маму только слышал, но почему-то точно знал, что она улыбается. Тихонько пробрался в комнатку, где стояли наши с Юлькой кровати. Юля ещё не вставала.

– И тебя люблю, – прошептал я.

Стянул с себя одежду, плюхнулся на свою скрипучую кровать, прижался щекой к холодной подушке и моментально заснул.

Спал будто в черной плотной вате – мягко, крепко, глухо.

Открыл глаза. Ярко. День.

Юлькина кровать пустая и, как обычно, не заправленная. Натянул перепачканные краской и еще чем-то черным шорты. Вышел из спаленки. Сначала показалось, что дома никого, потом услышал сопящую на лежанке бабушку. Глянул на часы: полпятого – бабушка в это время всегда дремлет. Потихоньку пробрался на кухню, отыскал блюдо с пирожками, налил холодного чаю. Минут десять лениво жевал мягкое тесто и глотал переслащенный бурый напиток, глядя в окно.

Что-то напевая, в дом вошла мама. Принесла разношерстную зелень, немытую морковь, кривые свежие огурчики.

– Выспался, Егорушка? – спросила она ласково.

Я кивнул. Не люблю разговаривать спросонья.

Не допив чай, поплелся во двор искать Юльку.

Заглянул на веранду – нет, в бане тоже. Может, ягоды собирает, подумал. Пока перепробовал все ягоды, что росли за домом, чуть было не забыл о поисках. Черноплодная рябина связывала рот, красная сладко кислая смородина целыми веточками попадала за щеку, чёрная смородина лопалась на зубах и растекалась своей непревзойденной сладостью, а птичья ягода (настоящего названия я до сих пор не знаю), как обычно, съеденная подчистую мелкими пташками и сороками, так и не попала мне на язык.

Юльку обнаружил в беседке. Она сидела на лавке, обняв колени, смотрела в сторону. Щеки ее были красными и влажными.

– А я тебя ищу везде. Ты чего?

Она не реагировала. Не оборачивалась.

Юлька встречалась с Сашкой. Он также приезжал на все каникулы к бабушке с дедушкой в нашу глухую деревеньку. По вечерам местная молодёжь от 14 до 18 собиралась на крыльце старого полуразваленного склада. Кто-то пил, кто-то пел, кто-то курил папиросы «Прима» на двоих, кто-то жег костёр и рассказывал байки. В общем, все были довольны и заняты. Парочки сидели там час-два, а потом разбредались кто куда. Вот и Юлька с Сашкой так же бродили до первых петухов по тихим проселочным дорогам, соединяющим нашу деревню и ещё три поселения. Юльке едва исполнилось пятнадцать, Сашка был чуть старше. Наверное, они разговаривали о какой-нибудь ерунде, целовались и миловались. Их дело. Короче говоря, из всей этой подростково-сельской романтики вышел большой и предсказуемый пшик.

– Он меня не любит! – Ревела Юлька, отдавая скомканному носовому платку влагу.

Я молчал, то глядя на её мокрые от слез ладони, то на потекшие тушью глаза.

– Зато… зато я тебя люблю! – выпалил. Я не знал, чем ещё ее можно утешить. Сел рядом. Юлька повернулась, потянулась ко мне и обняла. Обняла крепко, до боли, и продолжила тихонько всхлипывать в моё костлявое детское плечо.

Оставалось ещё три недели каникул. Мы провели их весело без забот и хлопот: купались, играли в прятки, ходили на рыбалку, ловили лягушек в пруду и занимались ещё кучей детских важных дел. Она учила меня плести венки из ромашек – я учил ее насаживать червяка и забрасывать удочку. Она читала мне на ночь «Алису в стране чудес» – после обеда я читал для неё вслух «Робинзона Крузо» и «Приключения капитана Блада».

Когда пришло время расставаться, стало грустно, но терпимо, потому что знали – скоро мы снова увидимся и будем вместе проводить наше бесценное и счастливое детство.

Воды с тех пор утекло много. И дяди Бори давно нет на свете, и у Юльки уже двое детей и муж с усами, а слова о любви, как о главной составляющей, как о движущей силе, как о великой благодетели, до сих пор для меня в воздухе застыли и звучат. И каждый раз, когда задумываюсь, обрастают эти слова новыми смыслами и пониманиями. Снова и снова появляются гладкие грани на драгоценном камне тех, дяди Бориных, слов.

Любить-то можно и молча, только надо, чтоб об этом знали, а вот когда плохо и тоскливо будет, надо о любви своей напоминать, и человек сразу воспрянет.

Я тогда понял, как неминуемо позавчерашний простой и прозрачный мир вокруг не похож на загадочный и такой, казалось бы, близкий послезавтрашний. Выразить эту мысль я смог только сейчас, спустя много лет. Раньше она сидела в голове туманная и мутная, но понятная без лишних объяснений.

Август 2015