Текст книги "Миры Джеймса"

Глава 6

Задолго до вопроса о возможности возвращения в уже покинутые миры, что и понятно, ибо для того, чтобы начать задумываться об этом, у тебя должно быть, как минимум куда возвращаться, меня начал волновать вопрос выбора направления и управления своими перемещениями. Столь же огромным был ужас внушаемый мне им, сколь ужасающе огромен был океан будущего, своими резкими выпадами подходящий ко мне так близко, почти касающийся меня и обжигающий своим холодом. Я помню мои смелые, отчаянные и юные попытки осознать все то, что хаосом врывалось в мою судьбу, что так бессвязно менялось, со вздохом наполняло меня и с выдохом исчезало прочь из моей жизни. Каждый вдох я пытался задержать, чтобы разобрать, почувствовать, заполнить до отказа им свои легкие. Мне казалось признаком моего несовершенства, малого старания или недостаточной усердности то, что эти миры так беспощадно играют со мной, не спрашивая распахивают мои двери, приходя, выбирают себе что-то из того, что уже было моим и, забрав это, уходят прочь. Мне непонятна была чужая воля, что вместо меня решала все, мне непонятны были законы этой жизни, мне непонятны были ее символы, подсказки, тот язык, на котором говорила она со мною – я собирал доказательства его существования, искал признаки его, пытался понять ее законы, пытался разобрать ее слова, почувствовать. И иногда казалось, что, наконец, это мне удалось. И что я направляюсь, лечу именно туда, куда мне нужно, куда мне хотелось, и жизнь послушна и понимает мои слова, и я чувствую ее, но приземление отрезвляло меня, всегда оказываясь незапланированной посадкой в неизвестном мне месте, где меня никто не ждал, не встречал и не знал. И все, что я хотел с собой привезти, оказывалось потеряно, и багаж мой не находили, вместо него выдавая почти такую же, но все же другую сумку с почти такими же, но чужими и незнакомыми мне вещами и секретами. И неизвестно, когда будет следующий рейс, и что делать мне и кому жаловаться, и как так получилось, что я опять засел в непонятной мне дыре, в странном, чуждом, одиноком мире. Иногда, впрочем, эти миры вдруг отражались бесконечно прекрасным ночным светом и голосом в темноте, который так тихо, то ли звуком, то ли лишь дыханием повторял неизвестные мне до этого слова, как легкую простыню поднимая тишину и давая ей вновь медленно опускаться на нас, накрывая своею белизной и прохладой. Но тогда, непременно, уже к утру вновь была летная погода, и обстоятельства с силой вырывали меня прочь, вытаскивали прямо из постели, и приходилось расставаться с Ней, и мне неожиданно возвращали мой найденный багаж, уже не более родной и знакомый для меня, чем новый, который приходилось тут же отдать его обнаружившемуся и негодующему хозяину.

Миры вновь оказывались неподвластны мне и перемещения непредсказуемы.

* * *

Что же, моя прекрасная спутница, спасшая меня, неожиданно оказавшаяся рядом со мной в прошлой главе. Достаточно ли я уже уделил тебе места? Ты появилась в этом рассказе мимолетным видением и через мгновение совсем исчезнешь, и я не могу ничего сделать более для тебя, можем ли мы вообще хоть что-то сделать с нашей судьбой? Ты появилась неожиданно в этом рассказе, как и в моей жизни. Мы движемся медленно, словно время это вода, океан. И с какой силой бы мы ни оттолкнулись от берега, лишь медленно скользим по его глади. Как бы мы ни хотели разом порвать со всем, обрубить все канаты, сбежать от своей грусти, от тоски и от страха – медленно-медленно удаляется от нас земля. И я долго еще остаюсь смотреть на твою уменьшающуюся фигуру, на наш исчезающий город, на наш берег. Ничего нельзя вернуть, но эта кажущаяся близость рождает бесполезные сомнения, тем тяжелее и невыносимее терзающие нас, чем очевиднее наша неповоротливость в этом океане времени. Щепка в океане. Насколько не сочетается эта медлительность, эта тяжесть, эта реликтовая инертность времени с невыносимой жаждой жизни. Мы уже новые, уже изменившиеся, замираем на мгновение и смотрим на все еще не растаявшие в тумане лет силуэты давно покинутых берегов. Порой мы, даже чувствуя невозможность этого, все равно просим молчаливых богов послать нам ветер, дующий к берегу, вернуть нас назад или, наоборот, умоляем умчать поскорее нас отсюда, в открытое море, прочь от этих фантомов прошлого.

Твое лицо в моей памяти и правда размыто дождями прошедших лет, нет, мы не расстались в том зловещем мире, полном монстров, ты не оставила меня в нем одного, ты спасла меня. Моя отважная подруга, я знаю, что ты была прекрасна, хоть и почти не помню твое лицо. Мы пробовали открыть новые миры вместе. И наша авантюра, наша попытка вместе создать мир под себя, была отчасти и твоей идеей тоже, и нашим совместным трудом, и первой моей и твоей неудачей, к сожалению.

Просто случайная встреча двух людей и случайная, ничем не подкрепленная идея о том, что мы сами, по собственному желанию сможем создавать свои миры. Наши первые смелые опыты по их созданию. И тебе, и мне был более интересен сам процесс подобного творчества, ощущение власти над этим новым миром, может, поэтому мы даже почти ничего не узнали друг о друге. Мы были так увлечены нашим, казавшимся нам грозным, но со стороны выглядевшим скорее смешным, а может быть, даже грустным вызовом собственным судьбам.

Ошибки молодости? Скорее необходимый урок, который мы с такой жаждой изучили, удививший нас своими откровениями. Так дети, бросив все свои игры, начинают сооружать на заднем дворе настоящий самолет, абсолютно уверенные, что он поднимется в небо и понесет их в чудесные страны, подобно тем большим железным птицам, что все время пролетают мимо. Так и мы, уставшие от непредсказуемости внешнего мира, начали сооружать свой собственный, обсуждая все наши грандиозные планы в моей маленькой комнатке, в полуночной тьме и тишине, не думая, не чувствуя, что пока мы пытаемся что-то сделать сами, происходит какое-то движение вокруг нас, и мир уже готовится разлучить нас, придумав для каждого свой собственный путь. Ничего не зная об этом, мы были опьянены нашей смелостью и силой.

Но даже вся красота этого смутного времени, все прекрасное, что было в нашем с тобой мире, и что теперь неоспоримо, в большинстве своем было создано помимо нашей воли, словно случайно. И может быть, именно потому, что мы были так сильно увлечены своими планами, мы почти ничего этого тогда не заметили, и лишь сейчас я вспоминаю наши несметные сокровища, наши ночи, наши мгновения, как много они вмещали в себя – целые вселенные, целые миры. Я помню каждое из них.

Ты сидела, скрестив ноги поверх одеяла и стесняясь твоего юного тела, лунный свет лишь слегка прикасался лучами к нежному глянцу белоснежной кожи. И каждое твое движение, взгляд, блуждающий в темноте моей полупустой комнаты, шепот – все это и было частью бесчисленных драгоценных миров, случайно созданных нами, прекрасных и сиюминутных, совершенных, в мгновение обретавших абсолютную законченность. Но мы не замечали их.

Мы не видели бриллиантовых отблесков, что отражали наши голые стены, мы не понимали, как мы были богаты в те мгновения. И все наши помыслы, и твой шепот были обращены к нашим планам, мы пренебрегали этими случайными подарками богов, этими драгоценностями, упавшими на нас с небес, их сиюминутностью. Мы хотели построить свой мир, прочный и продуманный, выверенный и идеальный. Словно выкраденные чертежи мы изучали в полутьме книги и журналы с их рецептами счастливой и долгой жизни, с их советами. Мы хотели создать свой собственный мир. Вот так, просто силой воли, своим решением.

– Ты согласна?

– А ты?

– Нам нужно место, много места нашему новому миру.

– Снимем квартиру?

И казалось, что даже звезды, столь яркие и крупные этой ночью, опустились ближе к нашему одинокому окну, чтобы подслушать нас, и верхушки деревьев ветвями прислонялись к стеклу, царапая его, стараясь выведать наши дерзкие планы, а зимний ветер, словно жалея нас, несмышленых, малых детей, спасая, пытался как можно громче выть, заглушая наши слова и пытаясь отклонить эти деревья прочь, но мы не хотели хранить что-то в секрете, мы были смелы и опьянены нашим дерзким вызовом.

Вначале все казалось таким простым. Мы видели столько радостных картинок, изображающих наш долгожданный мир, тот, что мы хотели построить. Все в точности такое же, надо лишь собрать все воедино, чуть-чуть отсюда, чуть-чуть отсюда. Все было просто. Поиски недорогой однокомнатной квартиры закончились через день, и она вознесла нас еще выше к небу, сразу на десятый этаж – головокружительный взлет. Может быть, это было специально подстроено, чтобы звездам было легче слушать наши планы? Но мы ничего не боялись, это был первый успех, первый триумф, и ты вычеркнула этот пункт из своей записной книжки, осталось чуть-чуть. Квартира была абсолютно пустой, и мы все делали по порядку, по плану, словно выполняя какой-то таинственный ритуал. Мы не помнили, где вычитали про него, откуда про него узнали, но даже не сомневались, что все это – правда, что лишь только мы выполним все, и ты вычеркнешь последний пункт из своих записей, это простое нагромождение вещей заживет своей жизнью и станет необходимым и достаточным условием нашего счастья.

Грандиозная речь, что ты произнесла своим родителям, стоя в коридоре уже не твоей, уже только их квартиры, и держась одной рукою за запертую ими, не дающую тебе уйти дверь, пытаясь подобрать слова, что откроют ее для тебя. Твой голос наверняка дрожал, и вряд ли они были столь поражены той новой истиной, что ты произнесла, вряд ли она была столь нова для них, скорее ты просто напомнила что-то так давно ими самими пережитое, но ты была уверена, что убедила их, и в лицах рассказывала мне об этом. Они отдали тебя, но не в мои руки, не мне, вряд ли бы они доверили мне такое сокровище как ты. Они отдали тебя в руки времени, лишь поняли, что это оно пришло за тобою, лишь разглядели его тень за твоею спиной и увидели давно знакомый им его молчаливый взгляд, в тысячи раз больше сказавший им, чем вся твоя по-детски наивная речь. Оно к ним приходило одно, уже без тебя, в ту же самую ночь, когда ты уже беспокойно спала в своей комнате, не зная, что принесет тебе следующий день. Оно приходило к ним, и они о чем-то до самого утра говорили втроем, так и не сомкнув глаз, так и не заснув, и под утро оно ушло. И когда ты проснулась, входная дверь была открыта, они отпустили тебя. Еще один пункт в твоем списке, казавшийся самым сложным, теперь ты смогла так легко перечеркнуть. Все созданное и завершенное мы отдаем ему, они, конечно, знали это и раньше, но забыли за столько лет, ибо так давно ничто не завершали. И так медленно шло их созидание, и так привычен был в одно мгновение закончившийся мир, такой долгий, большой, но все равно не ставший для них последним.

* * *

Мы провезли через весь город и расставили в съемной квартире нашу скромную мебель, причем твой гардероб и мой ветхий шкаф так до конца нашей совместной жизни и не нашли общего языка, стояли, совершенно разные, вдоль одной стены, стесняясь и сторонясь друг друга. Твой недоверчиво поглядывал на меня, пряча за своими створками красно-зеленое, цветастое содержимое, когда ты задумчиво искала в нем что-то, чем можно было бы скрасить наши первые скомканные и пустые серо-зимние вечера. И ты легко делала это, в этом ты была безупречна, и даже если время сможет совсем стереть тебя в моей памяти, последнее, что я увижу, будет радостно-яркая, ослепительная вспышка цвета.

Расставив мебель, мы поклеили новые обои в нашей маленькой комнатке. Мы закупили продукты. Мы поставили твою большую кровать в комнате, а мой, обидевшийся диван сложили и выставили на кухню. Мы расставили мои книги по свободным полкам. Мы обменялись кольцами. И успели все это проделать как раз к пятому вечеру, часам к шести. Последний пункт был вычеркнут из твоего списка.

Переведя дыхание, мы сели на твою кровать, словно на посадочные места в каком-то космическом аппарате, и стали ждать, когда что-нибудь произойдет. Хоть какой-нибудь знак. Но ничего не происходило. Разобиженные вещи, молча, таращились на нас. Все пункты нашего грандиозного плана были выполнены, и вид наш теперь был вполне схож с тем, что мы так долго рассматривали на этих чудесных журнальных картинках, изображающих счастливые семьи.

Конечно, мы немного расстроились, но мы же догадывались, что путешествие может быть долгим. И каждый вечер, не теряя надежды, мы садились на эти самые посадочные места, включали телеэкран или листали книги, или просто тихо разговаривали, сверяя наши впечатления, мысли и страхи и, как нам казалось, преодолевали огромное межгалактическое расстояние на пути к нашему счастью, мы думали, что мы летим навстречу к нему.

Но мы выходили из дома поодиночке, и странно, но ничего не менялось для нас. Никаких перемен. Я занял денег и купил старую машину у приятеля. Мы подумали, что с ее помощью сможем ускорить наше путешествие, но по-прежнему ничего не менялось. Ничего не происходило. Все так же валил снег. Мы одевались, закрывали за собой дверь квартиры, спускались на улицу, и каждый из нас оказывался в своем мире. Я играл свою роль на работе, ты тоже где-то переживала эти долгие зимние дни, без меня. Наши же совместные вечера мы просиживали, словно в зале ожидания, в этой, с трудом, твоим и моим, сохраняющей свой глянец квартире. Не посадочные места, лишь места для ожидания. Мы собрали воедино все условности, необходимые для появления этого нового, выдуманного нами мира, и мы не знали, что мы можем сделать еще. Ничего не получалось, все распадалось.

Рейс отменили из-за зимней непогоды ли, или еще из-за какой-то не имеющей для нас значения причины. Мы вышли из этого зала ожидания, не держа злости друг на друга. Злясь лишь на нашу неудачу, на то, что ни у тебя, ни у меня ничего не получилось. И я опять погрузился в желтую полутьму центральной улицы нашего города. В кофейную тьму здешних вечеров, в одинокие бесконечные поиски. Я опять ехал на пустом полуночном троллейбусе, продав машину, к которой, как оказалось, я был пока не готов, она была не из моего мира, может быть, из какого-то будущего, более богатого и предначертанного мне на моем пути. Я ехал и гадал, пытаясь понять, какие еще миры предначертаны мне, и как бы мне попасть в них? Смогу ли я когда-нибудь создать свой? Мне представлялось, как ты одна вновь сидишь в зале ожидания, и громкий механический голос, наконец, объявляет твой рейс, но я не знаю куда, в какую-то бесконечно далекую от меня жизнь, и даже если я брошусь бежать, мне никак не успеть. Медленно падает снег, и троллейбус, оттолкнувшись от очередной остановки, закрыв двери, не спеша плывет, словно по воде, по блестящей лунным светом улице.

Глава 7

Я обнаружил, что значительную часть наших миров, сокровищ, которые мы так бережем в своей памяти и ни за что не хотим терять, составляет то, что на самом деле никогда и не существовало. То, что было придумано нами и уживалось ночами в наших мыслях и даже во снах, не желая и в них покидать нас, или просто не заметив, что мы уже перешли столь тонкую грань. Но, к сожалению, граница с реальностью гораздо заметнее и ярче – четко отчерчена алеющей линией утреннего горизонта и никогда и ничто из этих сокровищ не нарушало ее, не появлялось на свет.

Половину миров, что мы бережем в своей памяти, мы узнали заочно, никогда не видев в жизни, впрочем, потратив на это не меньше нашего времени и не меньше душевных сил. Миры, в которых мы так на самом деле и не побывали, в лучшем случае лишь украдкой подсмотрели где-то. Раньше я думал, что это признак нашей слабости, что это мы причина их не существования, что любовь наша к ним была недостаточно сильна, и что мы сами – недостаточно сильны, и каждый раз, находя в своей памяти не существовавший мир, я испытывал боль и угрызения совести от того, что все его содержимое лишь из-за меня не увидело этого света, что все так и не стало наяву моим.

Подделка, скажет неискушенный читатель, про эти не существовавшие миры, но ведь эта подделка создана тем же мастером, что и все то, чем так восхищаемся мы, и не менее искусна, еще больше подчинена его воле. Это тот случай, когда подделка может превосходить оригинал и, в конце концов, стоить дороже его и быть дороже для творца. Да и где отличия? Возможно ли сейчас найти их? И даже сам мастер уже не полностью уверен, что действительно настоящее, а чего никогда и не было. И что между этими мирами есть хоть какая-то разница. Половина наших любовных историй, да и просто историй – никогда не существовала в действительности, и половина наших ролей – никогда не была сыграна нами, но мы свободны перемещаться между этими несбывшимися мирами, придумывая для себя новые страны, новые роли, счастье и трагедии. И пусть не наяву осуществляется все это, но где-то очень близко, у самой поверхности нашего сознания – чуть покрывающейся морской рябью от прикосновений реальности – холодного ветра и лунного света.

Наши мечтания, наши потери сплетаются корнями, зарождая чудесные сады, полные красоты. И они прекрасны, дикорастущие, они предлагают остаться нам навсегда, бросить бесплодные дневные попытки управлять жизнью. Они готовы дарить нам все, что только нужно: спокойную тень, минуты одиночества, легкую грусть и легкое же счастье. Но я был так молод, и то единственное мгновение – настоящее, которого никогда не было у этих несбывшихся миров, столь много значило для меня, что я возвращался из этих прогулок по навевающим грусть и успокоение дикорастущим садам и пытался дальше работать, пытался что-то сделать с этой жизнью, пытался создать что-то настоящее, сам. Я пытался понять ее, эту жизнь, вычислить ее законы, осознать ее суть, а когда сил уже не оставалось – отправлялся усталый и лишенный надежд, под самый вечер, в новый путь, прочь, надеясь уже не на себя, но лишь на случайную встречу, на то, что раз уж мне самому не найти ее, может быть, она найдет меня, моя новая жизнь. Но иногда сил не оставалось и на эту прогулку, и глаза сами закрывались, и я снова видел их, эти сады несбывшегося, более дикие, но и более прекрасные, чем все то, что было у меня в действительности.

* * *

Мертворожденные миры, так и не выбравшиеся на свет из темноты нашего сознания, довольствующиеся нашим внутренним космосом, пренебрегающие вещественными, но дающие нам совсем другого рода доказательства своего существования. То, чего никогда не было, оно ничем не хуже того, чего уже нет, может быть, притесненное временем и пространством вначале, оно теперь уже вполне уравнено в правах нашей памятью. В ней мечты и действительное прошлое – соседи мирно общаются, спокойно проживают вместе с нами нашу жизнь, делят кров и хлеб. Несбывшееся – чуть бледнее, лишенное нежных прикосновений солнечного света, но тем самым кажущееся благороднее, чем все то, что было.

И словно я – непутевый родитель, а они, эти несбывшиеся миры – вдруг объявившиеся, брошенные мною давным-давно и уже успевшие вырасти дети – я чувствую, что они мои и узнаю их, пусть никогда толком и не видел, и потерял их жизни и возможность быть для них родным. Они так просто принимаются моей памятью, она признает их как родных и выделяет им лучшие комнаты, лучшие места – все самое лучшее, пытаясь исправить мои ошибки, загладить мою вину, и так странно, но они словно прощают меня благодаря ей, они поверили ей и приняли ее, и вместе с ней вынужденно – меня, и теперь беззаботно ведут себя, словно ничего и не было, точнее, словно что-то было.

Память примиряет, но сознание никак не может принять, никак не может успокоиться, простить себе и признать свои ошибки, терзает меня и рождает в моей голове не стихающий поток, гул – никогда не было в твоей жизни этого, никогда не было, ты никогда не прикасался к этому, ты никогда не мог себе позволить, не твое.

Никогда не было? Где же я раньше видел этот смеющийся, беззаботный взгляд? Никогда не было? Откуда же я помню этот трепет, словно от детского прикосновения? Никогда не было? Откуда же я знаю так хорошо ее, и сердце вздрагивает, лишь стоит различить в пестром бытии дня отблески какой-нибудь из ее примет. Если всего этого никогда не было, почему же оно до сих пор существует в моей памяти? Все было и десять раз переходило мне дорогу, и шло навстречу, но так и не дождалось от меня ни слова. Я понимаю, что все это было, было так рядом.

И тем более возмущено сознание, что память раскрыла его секреты. Преподнесла мне эти миры и вернула, чтящая верность выше жалости, как послушная собака принесла выкинутую сознанием с глаз долой, прочь от моих же страданий и пустых воспоминаний вещь. Благодарен, сквозь слезы, за то, что она предана этой жизни и ее проявлениям гораздо больше, чем я. Ничто не пропало. Я и правда, так любил эту вещь, только сейчас понимаю – часть моей жизни, часть меня, моя несбывшаяся мечта, она так нужна мне, не меньше чем раньше. Ничто не потерял, ничто не упустил, вот она со мной, так же как и все то, что в действительности сбылось. Сейчас я не в меньшей степени обладаю ею, чем морскою водою, что я помню на ощупь и на вкус, чем бархатистым голосом моей матери или своим скоротечным детством. Сердце дрожит, надо быть осторожнее, беречь все это несбывшееся, не разбрасываться и не терять. Оно составляет большую часть нашей жизни. Оно – красочный яркий пейзаж, огромные просторы и раскрашенные акварелью дали – фон для нашей скромной жизни.

* * *

Дует ветер и пора продолжать путь. Побреду по осеннему парку – тихая вечерняя прогулка, а я ведь и, правда, вышел выгулять ее, мою память, словно она действительно собака, вытащившая меня из тихого одинокого дома на улицу. И теперь, полузакрыв глаза, я крепко держу в своем сознании то, что чуть было не потерял, испуганно и осторожно перебираю все несбывшееся, проверяю, не мог ли я забыть еще что-то, раньше, из-за своей невнимательности.

Я присел на одинокую скамейку. И тут же, избежав падения в сон, открыл глаза, я смотрел по сторонам, смутно узнавая место, в котором я оказался, словно действительно только проснулся. Где я? Такая долгая прогулка, если замечтаться, то можно и не заметить, как тихая улица выведет тебя прочь из этого огромного города, тем более, если ты живешь на самой окраине, такое и раньше бывало. Наверное, я шел очень долго и вот я опять в этом странном месте, словно во сне – я узнаю его, я здесь был и раньше. Совсем другой город, городок, неприметный спутник огромного мегаполиса, в котором я начинал эту прогулку – его маленькие улочки путаются, уводя прочь от шоссе. Странное место. Я узнаю его. Впервые я побывал в этом городе уже очень давно, но здесь почти ничего не изменилось. И разве могло что-то измениться? В этом городе так давно никто не живет. Может быть, я единственный его гость и его не очень разговорчивый собеседник за все эти годы. И, может быть, поэтому он, со скромной настороженностью смотря на своего гостя, все-таки принимает меня, открывая мне все свои хлопающие на ветру двери. Он, кажется, даже рад мне, улыбаясь сияющими обломками оконных стекол и совсем не замечая или не желая замечать моего смущения.

Представьте себе, как выглядит пустой, оставленный людьми город. Послевоенный. Таковы миры несбывшихся, забытых, оставленных нами мечтаний. Миры тех жизней, что я мог прожить, но так и не прожил. Нагромождение знакомых и узнаваемых примет, объявлений, афиш – все ведет в никуда. И вместо счастливых нас, в этом городе беззаботно и полновластно гуляет ветер.

Миры, к которым мы так и не отважились прикоснуться, забыли, бросили. Пугающий город, пустые глазницы окон, почти остановившееся дыхание ветра. Так редко я попадаю сюда, и каждый раз боюсь сделать первый шаг. Но зачем бояться? Я могу спокойно гулять по его улицам, почти с миром. Лишь, кажется – я же знаю, что не было никакой войны, никто не погиб. Только он все равно наполнен тревогой, жалостью и грустью. Они заполняют всю его пустоту. Все пустоты. Не было никакой войны, я знаю – но что-то же случилось с этим городом? Дикая неуверенность охватывает меня, и цепенеет мое сердце от осознания того, что все-таки произошло что-то страшное и трагичное в этой жизни, и я не заметил это, пропустил мимо себя. Я мог помочь и спасти хоть что-то, оставить себе. Что-то было в этом городе мое.

Глупости, я житель огромного мегаполиса, современного, многомиллионного, случайно попадаю в этот пустой провинциальный городишко. Он так мал, так невзрачен, о чем же мне жалеть? Ни единого человека, нечего теперь бояться здесь – переходи улицу в неположенном месте, заходи куда хочешь – всюду открытые двери, распахнутые витрины.

Маленькие двухэтажные дома неровным строем медленно сбегают вниз по, словно нарисованной на карте дрожащей детской рукой, улочке.

Книжная лавка точно такая же, как в детстве, пусто внутри, раздался звон колокольчика, когда я открыл дверь. В несколько рядов выстроены высокие стеллажи для книг. Абсолютно пустые, хранящие лишь картотеку с именами авторов. То, что я раньше мечтал прочитать, но не смог найти, забыл. Рекламные плакаты, расклеенные по стенам с лицами необыкновенных людей, обложками редких книг, звучными именами, я вспоминаю каждое из них. Как я мечтал найти эти книги когда-то.

Стеллаж с подписью «Молодые писатели» – так же пусто. Как я мечтал когда-то, чтобы мои рукописи, пережив чудесное перевоплощение из неровного, наивного и неуверенного в себе дрожащего почерка в цепочку довольных собой, громких, отпечатанных букв, оказались на этих полках. Никогда не дописал, никогда не произошло этого; другое превращение – время сделало мой детский почерк нечитаемым, неузнаваемым: не разобрать ни слова, все слилось в моей памяти. Ничего не вспомнить из написанного.

Старые вывески, пустой магазин, не у кого спросить, никого нет, но ведь очевидно, что еще совсем недавно он был полон. Словно кто-то разграбил – слишком легко все ему досталось, все, что было моим – кому-то чужому. Ужасное чувство, словно в этом лишь моя вина, словно я сам все это разграбил, добровольно раздал, бросил, обрек на не существование. А сам взял что-то чужое – может быть, и так?

* * *

Мы все живем, лишь чтобы встретить, найти в этом огромном бесхозном мире что-то свое, и так много чужого в наших руках, наивно думать, что ничего нашего сейчас нет в чьих-то чужих. Мы можем работать на чужой работе, ловко скрывая ото всех, что она на самом деле не наша, жить с чужой женщиной, пользоваться чужими мыслями, достижениями, квартирой, деньгами, говорить чужие слова, покупать чужие вещи. Мотаться по чужим городам, проживать чужую жизнь и каждый полусонный вечер с подозрением смотреть на приглушенно светящиеся, чужие, с задернутыми шторами окна. Не там ли то, что должно принадлежать нам? Я представляю, как ты мучаешься, плененная кем-то, за закрытой на все замки дверью, и хочешь выбежать на улицу прочь, ко мне, но не знаешь, как, и вынуждена остаться в духоте чьей-то квартиры. Как найти тебя, как спасти от этого? Как освободить? Я все чаще думаю, что раз я не встретил тебя раньше, мне придется именно освобождать тебя, вряд ли в нашем мире тебе повезло прожить уже два с лишним десятка лет и не попасть в чей-то плен. Даже я уже за это время несколько раз попадался.

Задрожал колокольчик на двери, но никто не зашел – просто ветер. Едва коснулся ее, но пробежал мимо. Неприятные мысли, я представляю, что кто-то чужой сейчас пользуется всеми этими вещами – моим несостоявшимся будущим или даже уже прошлым, но как теперь выяснить, кто? Как найти, поймать его, заставить поменяться, отдать ему все, что должно быть его: съемную квартиру на окраине огромного чужого города, эту ненавистную работу, чуждые мне, но, безусловно, прекрасные и безоблачные, и тем еще более смущающие меня перспективы, может быть, даже этот, купленный на распродаже костюм, и весь этот ворох суетных и бесплодных забот, мне кажется, у него должно получиться все это лучше, как бы ни возражало мое тщеславие. И заставить его отдать все то, что должно было принадлежать мне, мою настоящую жизнь. Я узнаю ее черты в этом странном месте – что-то так давно мне знакомое.

Кто я настоящий? Каков мой настоящий мир? Странно, но я узнаю в этом месте черты совсем другого городка, южного, далекого и тихого, где щербатые и ненадежные дома, словно огромные раковины наполнены не шумной суетой, но гулом моря. Где ветер, уставший от беспредметности, блуждая по бесконечным морским просторам, отдыхает, наслаждаясь маленькими, почти игрушечными улицами. Где каждый новый день, встречаемый тобою, знаком тебе не хуже, чем здоровающиеся и столь же приветливые местные жители. Где у того, кто создавал тот мир и уже рисовал его границу, хватило сил и таланта замкнуть ее и оторвать свою руку, завершив свое творение – совершенный остров.

И кто бы ни сделал это – он закончил его совершенным, я же в своей жизни лишь начал, лишь несколько несмелых штрихов сделал и бросил этот свой остров, зачем-то тоже оторвал от него свой взгляд, свою руку, не замкнув, но прервав дрожащую робкую линию моей жизни. Даже не копия его работы – лишь незавершенная, никчемная проба. Уже и не белизна нетронутого листа, но и не хоть что-то осмысленное или стоящее. Пожалуй, просто испорченный лист, если оставить его таким.

Я вспоминаю золотой огонь Ее волос – почти все, что успел нарисовать с нее на сероватом холсте моей памяти, все, что успел взять от нее – больше ничего. Пустота. Насколько больше всего было в ней тогда для меня сокрыто и приготовлено, сколько я еще мог бы получить. И те ночи – теперь лишь тьма, лишь несколько самых крупных звезд, яркими световыми пятнами запомнились мне, но насколько больше их было на небе и насколько в нем было больше сокрыто тайн, судеб, чем сумел разгадать, узнать я. И где-то среди них моя – все упустил. И то море – теперь для меня лишь синева да белые черточки далеких яхт. Лишь эскизы, не жизнь, но я оторвал уже свою руку от этого мира и не знаю, возможно ли вернуться, возможно ли продолжить, заполнить его подробностями, счастьем, другими цветами, новым смыслом. Смогу ли я, вернувшись, найти оборванную линию своей жизни и продолжить ее, и если нет – смогу ли начать все заново?

Все путается в голове – не на том же ли я острове, оставленном мною уже так давно? Не с него ли рисовался этот город, где сейчас я нахожусь? Что-то общее есть в них. Что-то точно есть. Кто-то также бросил его, признав неудачной свою попытку, и с дождями растеклись краски, окончательно потеряли свою яркость и свое тепло. Хотя начинания не безнадежны – и радость, и счастье, и грусть – все есть здесь, все готово было расцвести и обрести жизнь, сбыться.