Текст книги "Миры Джеймса"

Я продолжаю свой путь, спускаясь по маленькой улочке вниз. Пустые окна, распахнутые безвольные двери, выцветшие афиши на потускневших стенах домов, клумбы вдоль дороги, давно лишившиеся своего пустоцвета, разграбленные даже уже не этой, а какой-то другой – далекой, скрывшейся из виду много лет назад осенью, одичавшие и безвольно, с опаской озирающиеся вокруг, хотя больше им нечего оберегать. Пустые магазины, растерявшие так много – даже своих трудолюбивы хозяев, но не сдающиеся, все еще ждущие своего покупателя, с прилавками полными солнечного света и прозрачного глянцевого воздуха, словно из других времен – законсервированного здесь. Вот в одном из таких магазинчиков воздух с привкусом ириса и миндаля, и изумрудного оттенка свет, подкрашенный, и большая надпись на витрине – кондитерская. В следующем доме алое зарево пустоты в окне – лавка детских игрушек. Лучше не заходить туда, да в общем – то и нечего мне там делать, точно такую ты и описывала мне когда-то, совмещая воспоминания прошлого с мечтами о будущем. Видишь, а ты ругалась, что я невнимательно тебя слушал, недостаточно серьезно – но вспомнил же и узнал, почти ощутил то, что ты чувствовала тогда, высоту, на которую поднималось твое сердце, в своих мечтах мое сейчас проделало тот же путь, только вниз, словно рухнуло в пропасть – но по пути те же виды. Я вспомнил все твои грандиозные планы и проекты, и нашу недолгую совместную жизнь. Все зря. Лучше не заходить туда.

Еще один дом, словно глубокий черный омут – беспросветные окна банковской кассы, прячущей все мои многочисленные, несбывшиеся сбережения. Внутри пустота, стерильно чистый белый стол, ни одной улики, ни клочка бумаги – ничего, лишь неприступная бронь стекла, разделяющего комнату – не отдаст оно мне мои вымышленные миллионы. Нет здесь ничего. Поздно кричать, поздно требовать, поздно грабить его – ничего нет. Подозрительно озираются на меня со стены давно остановившиеся часы – все здесь охраняет свою пустоту, охраняет честь, словно разорившийся делец, пытающийся скрыть банкротство – напускная серьезность, если бы здесь хоть кто-то был, наверняка бросился бы навстречу мне, прикрывая спиной распахнутую дверь в пустое хранилище и убеждая, что все хорошо, что все под контролем, надежно, и что надо прийти в другой раз, в другой день, в другой жизни. Но здесь никого нет, и некому прикрыть дверь, и пустота лишь стеснительно озирается. Не с кого спросить, я не буду скандалить, не буду отчаянно добиваться невозможного, я просто уйду. Нельзя было оставлять ничего на хранение им. Конечно же, ничего, все держать с собой, но что теперь сделаешь.

Вышел и аккуратно прикрыл, захлопнул дверь, оставив за нею взаперти, в сохранности все ее секреты, так этому дому будет проще хранить свою пустоту. Я же шел дальше, пытаясь угнаться за тихой петляющей улочкой мимо призрачных силуэтов зданий. И все ждал, когда она, наконец, устанет убегать вдаль, но она все не кончалась, и городок продолжал бежать вслед за ней, усыпляя меня видениями и мечтами, пробуждая грусть и сожаления.

Пустые глазницы ювелирных салонов. Цветочная лавка. А я ведь и, правда, хотел сделать тебя счастливой. Радующиеся лица женщин на рекламных плакатах, получающих в подарок драгоценности, меха и совсем ничего не стоящие безделушки. Как много подобных плакатов, из каждой витрины и с каждого угла. И абсолютно пустые лавки, магазинные полки. Из этого города мне уже не привезти тебе никакой подарок, боюсь, что никакой. Твое счастье тоже кто-то украл?

Дорога спускалась вниз все увереннее, брала разбег. Я уже знал, догадывался, куда она так спешит.

Мне кажется, что все люди в своей жизни ощущают свою принадлежность к природе через связь с какой-то одной из ее стихий, с каким-то ее воплощением. И эта связь, несмотря на само значение этого слова, дарит нам не связанность, но ощущение свободы, свободы быть больше чем просто человек, свободы выйти за границы нашего человеческого тела, возможность освободиться от собственной ограниченности за счет единения с чем-то большим, бесконечным. В этом единении мы только и можем ощутить свою свободу. Кто-то ощущает ее в небе, в полете, в воздухе, кто-то, возможно, на высоте отвесных сказ, когда каменная пыль осыпается под ногами, или затерявшись среди неровного строя целой лесной армии деревьев.

Я всегда мечтал о море. Покорить его, купить белоснежную яхту, отправиться на пятьсот лет назад и стать пиратом или остаться здесь и дослужиться до адмирала, перебраться в город у моря и купить дом на набережной. Я помню детские игры, сносимые в сторону ветром, переплывающие разливы дорожных луж деревянные чурбаны, мало чем походящие сейчас, в воспоминаниях на корабли, но тогда к ним приравниваемые. И шторма, устраиваемые нами, и рябь затихающей воды, и блеск успокоившегося солнца алым отливом расплывающегося на глади этого выдуманного океана, и дальше, дальше уносят меня воспоминания.

Дорога устала убегать, менее резкими стали ее повороты, и вот, вместо очередного из них и вместо уже привычной смены цветовой тональности фасадов, в остальном абсолютно похожих друг на друга домов, показался просвет, пустота, радостная и беззаботная, а чуть позже горизонт и огромная бухта, обрамленная булыжной набережной. Грустные холодные волны, нетронутая линия горизонта – ни одного корабля, ни яхты – пустота. Голые пирсы, подтачиваемые водою, осыпающаяся штукатурка и старые тросы, уводящие под воду или и вовсе оборванные. Ни одного корабля, сколько ни смотри.

Лишь закатный сумрак отражается чернотою в пустых окнах старых прибрежных домов. Покосившиеся таблички о прокате яхт, о прогулках, имена на частных пирсах – все почти полностью стерто, словно было начертано обычным мелом. Обрывки слов, обрывки тросов, обрывки непрожитых жизней, развевающиеся на ветру, открытые для всех, словно пустые вывернутые рваные карманы – нечего взять. И некуда больше идти – столь грозного защитника нашла эта, все-таки убежавшая от меня дорога, оборвалась каменной лестницей, скрывшей свои последние ступени в холодной воде. Что я по сравнению с таким защитником? Не сделать больше ни шага – дальше холодное море, не догнал, не узнал ничего, без добычи, безрадостно плестись назад, пока, наконец, не покину этот маленький городок. «Он мал, он так мал по сравнению с вездесущим, шумным городом, где я живу», – утешал я себя. Он незабываем. Он ведь был живым? Когда-то? Он был полон жизни, и в нем было счастье. И, возможно, его жители были счастливее подобных мне обитателей мегаполисов, что же их заставило уйти? Что за горе? У них было почти все для счастья. Почему же они оставили все, чего достигли и добились здесь, и отправились искать его совсем в другом месте? Неужели они не чувствовали, как оно близко? Нашло ли счастье их, бросившееся вслед по их многочисленным мирам? Представляю, как ему было сложно поспеть за ними, неизвестно куда бегущими.

Так и не сберег себя от падения в сон. Проснулся на все той же скамейке, в потускневшем вечернем городском парке, высотные дома с беспокойством выглядывали из-за деревьев. Все хорошо, через пятнадцать минут буду дома, выпью вечерний чай, выкурю сигару и, пожалуй, вернусь ко сну, попытаюсь опять отыскать этот городок. Я поднялся и долго смотрел на землю рядом со скамейкой, ничего ли не обронил, пока спал? Мелкие камни, мокрый серый песок, почти превратившийся в осеннюю грязь, какой-то жук, забывший о времени года и неторопливо ползущий по пустыне моего следа. Ничего. И я пошел в сторону дома, но мне все-таки казалось, что я что-то потерял, забыл, оставил, и как ни убеждало сознание, разъяренное моим недоверием, как ни упрашивало мою память подтвердить, что на земле ничего не было, что я ничего не обронил, память молчала, и чувство потери не проходило – усиливалось с каждым шагом.

Глава 8

Жажда и нетерпеливость юности. Время, испуганное ее напором, выдает нам, разбалтывает секреты будущего. Так часто в юности нам удается вытребовать у него чувства и переживания, совершенно не свойственные нашему возрасту, преждевременно. Впрочем, может быть, наоборот, это и есть одно из его свойств – спасительный и необходимый для существования в темноте глоток воздуха будущих миров при мгновенном выныривании из вязкой, гудящей глубины настоящего.

Огромной дикой молодой энергии, с которой мы в юности ищем новые миры, ищем себя и подходящие нам роли, свойственно пренебрежение прошлым, еще недостаточно большим для наших поисков и недостаточно просторным, чтобы вместить в себя нас настоящих. Нам гораздо проще найти себя в обширном и пластичном, поддающемся нашему сознанию будущем, что само зависит от нас, от нашей жизни и потому такое сговорчивое и льстящее. И мы проверяем на себе яркие ощущения будущего: старости ли, грусти ли, тоски, потери, любви и счастья – взрослую не по размеру одежду из родительского шкафа, не зная, что к чему, когда нужно носить этот строгий костюм, а когда еще что-то – тонем в этих эмоциях, позируя перед зеркалами. Конечно, мы не можем их полностью ощутить, такие неудобные, огромные для нас, слишком торопимся, примеряя. Нам достаточно лишь почувствовать их прикосновение, существование, и мы сразу же стараемся спрятать все назад в темные шкафы и сделать вид, что не подсматривали ни одним глазком – не знаем ничего. И снова ждать, а когда устанем от ожидания, с нетерпением выкрасть то, что мы ждем, прикоснуться к нему и после отказаться от него вновь, и опять ждать, пока, наконец, оно целиком и полностью не станет нашим.

В детстве и юности мне всегда было скучно с настоящим – со сверстниками. Я предпочитал им будущее. И я был так рад и доволен тем, что оно, казалось, всегда выделяло меня из общего ряда, даря подобные подарки – мечтания, миры. Пускай, как после выяснялось – самые ненужные ему, те, что оно не хотело осуществлять, те – которым не суждено было сбыться, игрушечные, а не настоящие. Но словно эти игрушки постепенно заканчивались, и будущее уже вынуждено было дарить мне настоящие вещи, собственные, отдавать что-то свое, подлинное, делая вид, что это все еще игрушки, но на самом деле уже передавая мне по чуть-чуть мою же жизнь.

Что же, за все есть расплата, за каждый наш выбор, и настоящее отвернулось от меня в какой-то момент, сделало вид, что незнакомо со мной, не отвечало на мои слова, и молчал мой телефон, и самому было некуда звонить. Оно оставило меня совсем одного, втайне надеясь, что это одиночество заставит меня вспомнить о нем, извиниться, броситься к нему на встречу. Но что я мог сделать? Ни шага к нему – безнадежно разделены, прямо передо мной, словно бесконечный поезд мелькали перегруженные товарные вагоны будущих лет – ползли на какую-то неизвестную станцию, и было даже не разглядеть, что там, за ними. Жизнь превратилась в мельтешение светлых и темных полос, и я уже сбился со счета – переизбыток будущего.

И все, кого я знал в то время, были в нем также гостями из будущего. Все, с кем я говорил, делил свои ночи и дни – все они лишь на мгновение приходили в мою жизнь, в мой дом, но в их глазах был уже завтрашний день, уже все свершилось, мысленно и в душе – уже расстались и со мной, и с этим временем, и уже всецело жили в своем завтра. И все это был лишь какой-то совместный языческий ритуал – наши редкие встречи, бокалы и вино, где говорилось лишь о будущем, где оно активно призывалось и вызывалось – где мы совместно и по отдельности, молча, и вслух заклинали какие-то невиданные нами силы – вернуть нас в него, каждого в свое. И чем объяснить все уменьшающееся количество людей, принимающих участие в этом ритуале – его безрезультативностью или, наоборот – действенностью, я не знаю точно.

Мои друзья, бывшие, будущее, когда время избавит нас от нашего, так пугающего и стесняющего несовершенства, возможно, тогда мы будем вместе. Оно, словно волны – сточит все острые углы, так мешающие нам, оно, словно ветер – развеет все лишнее слова и вообще всё лишнее, оно откроет нам путь вперед – в настоящее, когда это мельтешение вагонов нашего будущего, наконец, закончится.

Я слушаю рассказы о вашем богатстве, которого нет в помине у вас, я смотрю на вашу гордость, причин для которой нет и в помине, и я вижу в этом не тщеславие, глупость, жадность и хвастовство, но проблески вашего золотого будущего. вы тоже живете там, вы оттуда, и я принимаю это как должное. И вы не пропадаете все, когда, невзначай, неожиданно, лишь успев слегка затронуть ее, исчезаете из моей жизни, я знаю, вы просто возвращаетесь туда, откуда вы родом – в будущее и там ждете меня. А я жду его приближение.

И пусть перестал звонить телефон, исчезло живое общение, но это лишь помогло мне еще больше погрузиться в будущее, еще меньше отвлекаться, занимаясь своей работой, своими поисками, своими построениями, способами передвижения в новые миры. Более того, эта работа заставила меня начать обращаться и к прошлому, осторожно посещать уже прожитые миры, изучать их, ища в них новые закономерности и законы. Прошлое стало для меня интересным, как зеркальное отражение будущего, перевернутое, чуть-чуть искаженное, замутненное, но если пристально и аккуратно в него смотреть, все же можно было многое различить и узнать. В конце концов, для моих исследований прошлое подходит гораздо больше, чем будущее, и эти поспешные переходы из мира в мир, из будущего в будущее, дают гораздо меньше и даются гораздо сложнее, чем воспоминания.

И где-то здесь в этих мыслях берет свое начало самый тихий период моей жизни. Попытка перехода от бесконтрольного перемещения к ответственности за каждый шаг. Попытка выбора. Попытка осознать и предугадать, самостоятельно сотворить следующий мир. Как это выглядело тогда? Закрываются двери, бессонные ночи, лунный свет плещется в уже остывшем чае, в тесной кружке, скучая наедине с собой. Кипой бумаг вытащено мое прошлое, разбросано в беспорядке на столе, перепутано. Я пытался разложить лист к листу, выделить миры, обнаружить собственную волю при переходе от одного к другому или хотя бы отражения черт одного в другом, лучше будущего – в прошлом, но если наоборот, то и это большая удача.

Я сморю сейчас, закрывая глаза, на ту темную комнату и вижу светлыми тенями по стенам свое отражение себя нынешнего, где-то еле читаемое, а где-то практически полностью узнаваемое, словно в зеркале. Себя на тридцать лет старше, все так же смотрящего в эти миры прошлого и вновь пытающегося разложить их, найти в них что-то: и луна все плещется, но не в чае – гораздо интереснее ей, целое море у нее, и она уже почти не скучает, лишенная моего внимания. И я понимаю, что я сейчас, когда пишу эти строки – зеркальное отражение себя того, уже практически не навещаемый будущим, но проводящий все свое время с тенями прошлого.

Но тогда я не видел это зеркало, не замечал, даже не старался вглядываться в темноту стен, слишком был увлечен первыми приоткрывающимися закономерностями, первыми истинами, тем, что листы раскладывались по разным стопкам, и слова выстраивались, и я наконец что-то узнавал о своих мирах, что-то понимал в них. И это понимание рождало мечты о следующих путешествиях, о новых мирах, о счастье.

* * *

Все, что характеризует человека – это воля, его собственная воля, что-то, что, может быть, слабо, но прослеживается в событиях дней, что-то, что вопреки погоде, вопреки силе притяжения и прочим силам, вопреки всему подвластно лишь ему. Что-то, что, несмотря на свою очевидную в сравнении с этими высшими силами ничтожность, меняет их результирующую, меняет их сумму. Пусть наши силы слишком малы по сравнению с силами природы, но наша чужеродность, избыточность придает каждому нашему действию особое значение. В ситуации, когда все силы природы уравновешенны, даже маленькое прикосновение может нарушить этот шаткий баланс. Нельзя недооценивать нашу слабость.

Вечное сочетание человеческих комплексов и амбиций – не отсюда ли оно взялось? Ощущение собственной слабости и в тоже время абсолютная непредсказуемость каждого твоего действия, которое может привести к любым по силе и значимости последствиям. Ты не в состоянии самостоятельно изменить свой же собственный мир в точном соответствии со своими желаниями, сделать его таким, как ты хочешь – сколько бы ни старался, но любое твое неосторожное действие может нарушить и испортить в нем все что угодно или, наоборот – случайно подарить тебе то, о чем ты даже и не мечтал, в том числе и абсолютно новый мир.

Причем ни у кого из нас нет таких собственных сил, чтобы получить необходимый нам результат полностью самостоятельно, это исключительно идеалистическая картина – человек силой своей воли, вопреки всему прошедший все невзгоды, все препятствия и пришедший в конце именно туда, куда он и шел, этакий греческий герой, в одиночку прорубающий свой путь в ровном многотысячном строю врагов. Я и сам поклонник подобных мифов и фантазий, залечивающий раны от своего очередного безумного похода, когда я пытался пройти через строй сослуживцев и коллег по работе, объяснив им, как и что надо правильно делать, чудом выживший, и лишь по случайности не оставшийся без единого гроша в кармане. Столько раз я бросался на ощетиненный и безобразный, вполне варварский и, может быть и правда, заслуживающий смерти полк жизненных обстоятельств, что в достаточной мере ощутил свою слабость и беспомощность – они сминали меня и разоряли мое жилище, а главное – мой внутренний мир. Это своеобразное развлечение молодости, и если вначале нас всех интересует – сможем ли мы победить эти жизненные силы, то потом нам уже просто любопытно – куда же они нас отбросят произвольно, в какое несчастье или в какую удачу? Одного моего старого знакомого подобные силы отбросили в другую страну, еще один попал в места не такие далекие, но тоже весьма нетипичные и непредсказуемые. Кому-то повезло, кому-то нет. На этом этапе мы или радуемся итоговому результату, заброшенные повыше, или довольствуемся тем, что совсем не разбили себе голову, отскочив от какой-то не слишком мягкой поверхности, но в любом случае боимся прикасаться к этим силам судьбы еще раз. Вряд ли миром правит человек – существуют силы, может быть, и подобные нам, но в миллионы раз превышающие наши. Они уравновешены, сохраняя неподвижность всей системы. Силы судьбы, общественная система, силы природы – все они могут раздавить за раз любого из нас, и именно собственная мощь, разрушительная, огромная, заставила их найти равновесие с себе подобными – любая система стремится к равновесию.

О, этот человек, случайно бросивший камешек вниз со скалы, обрушив целую лавину каменных глыб, в тысячи раз превышающих его самого по весу. О, этот человек, полусумасшедший, стрелявший в бедного эрцгерцога в 1914 и обрушивший лавину смертей и сорвавший с цепи целые страны: разрушились империи, разрушилась эпоха – лишь от одного неосторожного прикосновения к истории. Многие приписывают это огромной силе отдельного человека в сравнении с силами природы или общества, но если это так, интересно посмотреть, хватит ли какому-нибудь человеку сил вернуть все на место? Я думаю, что все эти огромные последствия человеческих действий можно объяснить лишь избыточностью его по сути ничтожной силы. Слабость – это малая сила. Так ребенок своим бессознательным словом, сам того не подозревая, может разрешить бесконечный спор между родителями, вывести их из этого шаткого скандального равновесия, которое они нашли для себя уже так много лет назад.

Вся эта череда открытий и потрясений в области наших собственных возможностей в этом мире, вызывающая то грусть, то успокоение, то надежды, то разочарования – мне кажется, она неминуема для каждого человека. Просто эти наши детские возможности вначале неправильно трактуемые нами, как наша собственная сила, являются лишь малым дополнением к любви наших родителей, к их силе, несравненно большей, чем наша, к их росту – когда мы взлетаем почти в небо, поднятые на руки, к их связям в школе – когда мы чудом сдаем все экзамены и вдруг поступаем в элитную гимназию. Но со временем наши детские способности тускнеют, как только мы вырастаем, и наши собственные силы уравниваются с возможностями наших родителей или даже начинают превышать их, и не остается больше толка от сложения их друг с другом: минус к плюсу, плюс к минусу. Начинается печальная юность, межсезонье, и силы судьбы пока еще не хотят нас послушно поднимать на свои руки. Это – первое открытие нашей собственной слабости. У нас нет сил управлять этим миром. Мы не можем удержать парус, выдираемый из наших рук ветром.

Мы ничего не значим сами по себе, вы можете тысячи раз спорить со мной, но мы слабы, бесконечно слабы и ничтожны по сравнению со всеми силами, которые есть в этом мире.

Из осознания этого появились религия и язычество, из осознания этого появились все гениальные произведения искусства. Как узнать, подлинное ли оно? Если создавший его знает этот секрет и знает о собственной ничтожности, значит, есть шанс, что оно подлинное.

И последнее открытие после всех разочарований, которое несколько изменило мое отношение к жизни – возможность пользоваться избыточностью нашей слабости. Пусть наше детское обаяние рассеялось, и теперь мы не можем рассчитывать на его магическое действие, мы все же можем заставить эти неподвижные колоссы жизни и судьбы сдвинуться с места. Слишком увлеченные найденным равновесием, они не замечают нас, но мы можем одним прикосновением, прибавив свое ничтожное участие, вывести эту систему из состояния покоя и склонить их противоборство в пользу той или иной силы, той или иной стихии. И если раньше мы это делали неосознанно, то впредь мы можем стараться просчитать, предугадать и самостоятельно выбирать нашего союзника, ту силу, к мощи которой мы добавим нашу избыточную слабость, придав ей сокрушительное для всей жизненной системы преимущество. Недостаточно своих сил, и мы не можем сами ничего изменить, не считаясь с тем, как устроен этот мир, но мы можем специально вывести его из равновесия и словно на падающем гиганте, делающем перед тем как обрушиться на землю всего один шаг, преодолеть за раз огромное расстояние. Это то, на что способен человек – оседлать, словно дикого коня, огромную мощь судьбы и предугадать, куда она понесется. Так точечно и аккуратно приложить свою силу, чтобы воспользоваться огромной и несравнимой с этой силой реакцией мира, пытающегося найти новое равновесие. Так воспользовался простой молодой офицер огромными запутавшимися силами, добавив своей слабости одной из них, и тем самым определив сокрушительное падение всех остальных – великий император. Так, добавляя слабость человеческой несовершенной речи огромному ветреному потоку вдохновения, писались все великие строки. И авторы знали о своей неспособности сделать хоть что-то самостоятельно, о своем бессилии. То, что остается на белой бумаге, эти цепочки букв – рваные куски черной ткани, истрепанные ветром, порванные сети, сквозь непростительные дыры в которых прошла почти вся благодать, но что-то ведь осталось, что-то все-таки было поймано.

Таковы все древние мифические герои – беспомощные без своих богов, без стихий и бездонных сверх сил, к которым являются лишь незначительным приложением – бедный Самсон. В любом историческом факте я начал различать не сокрушительную силу человека, но какую-то природную стихию и осмысленное ли или случайное прикосновение человека, оказавшееся избыточным. В любом жизненном факте – то же самое, в любой удаче, в невезенье я видел это сочетание.

Гениальность великих людей состоит в том, что они нашли свою стихию, научились использовать ее мощь, потакать ей, но в итоге получать от нее то, что самим им никогда не достичь. И чаще всего каждый из них из всего многообразия высших сил, существующих в мире, овладел лишь одной. И я пытался хотя бы отчасти походить на них и найти ту стихию, что подчинится мне и послушно понесет меня через время, через прерии дикой, опасной и необузданной жизни, я – охотник, притаившийся, учащийся выжидать. О, эта жизнь – огромные доисторические прерии с могущественными динозаврами, даже не замечающими наше существование.

* * *

Самый первый способ перемещаться между мирами, который я узнал – сон. Лечь спать и проснуться, тысячи раз я пробовал его и большинство из них – зря. С надеждой и с недоверием пытался при каждом пробуждении найти хоть какое-то различие, примету, символ произошедших перемен. Достаточно ненадежный способ перемещаться, особенно если ты пытаешься быстрее выбраться из какого-нибудь мира, спрятаться, и что-то гонится за тобой: боль или страх. Но что делать – остается лишь закрыть глаза и попытаться забыть обо всем в надежде, что сон вынесет тебя на противоположный берег. И еще раз, и еще – несовершенный метод.

Впрочем, иногда он все-таки срабатывает. Но даже тогда ты можешь не узнать о наступивших переменах сразу, и можешь долго даже не подозревать о них. Иногда миры не отличаются ничем друг от друга, и ты лишь на десятый, двадцатый день пребывания понимаешь, что все изменилось, иногда они волнующе различны с первого мгновения, с самого пробуждения, иногда до боли похожи, и существующие различия лишь в этой боли и проявляются: чего-то не хватает, кого-то нет рядом, когда ты просыпаешься – пустота.

Но иногда эти пробуждения приносят настоящее счастье. Мы словно на господних руках переносимся из одного мира в другой, по небу. О, эта история счастливых пробуждений. Это почти всегда раннее утро. Я помню каждое из них. Я помню, как я проснулся, наконец, способный овладеть скоростью, и летняя дорога убегала вниз, и новый велосипед мчался без остановок, догоняя невозможное – сам горизонт. Я помню утро, когда я стал еще на год старше. Я помню утро, когда проснулся наконец-таки хоть что-то значащий в этом мире – мое маленькое стихотворение, напечатанное в газете. И утро, когда я вышел, рано-рано. И я уже знал ее имя. И она была моей. Я обладал ее душою. Первая детская любовь. Я помню и другое утро, когда я проснулся, свободный от детства. От пут детства. Было так неожиданно легко, и различия были так ослепительны и очевидны.

Но еще были и вечера. И они не менее наполнены счастьем. Каждому из утренних пробуждений в пару свой вечер. И даже сегодняшнему утру, не столь выдающемуся и не столь яркому как в детстве, но в которое я так неожиданно почувствовал в себе, так сильно постаревшем, силы продолжать писать эти строки, был дан в награду Вечер, полный счастливой усталости, вечер, что принес покой и плавность, и даже стаи птиц не могут ничего нарушить и замирают в воздухе, медленно паря, и ветер вырывает в самый последний момент из их глоток отчаянные крики и уносит куда-то далеко – далеко, все-таки сохраняя почти нетронутой эту благословенную тишину.