Текст книги "Узник Петропавловки и четыре ветра Петербурга"

– Зачем?

– Вы не слушаете меня, так послушаете его! – неистововал чиж.

– Того парня, который свое совершеннолетие в прошлом тысячелетии отмечал? – усмехнулся мальчик.

– Всё куда серьёзнее, чем вы думаете. Поспешим! – только и пропела птица перед тем взмахнуть крылышками и рвануть в сторону метро Невский проспект.

Николя сошёл с эскалатора и встал в центре платформы. Глаза его искали маленькую жёлто-коричневую птичку. Мальчик был почти уверен, что его новый друг скрывается у самого потолка помещения.

Николя обвёл взглядом потолок платформы станции метро Невский проспект. Ни одна птица – что маленькая, что большая – не залетала сегодня погреться в этот уголок петербургского метрополитена.

Николя уверенно зашагал к поезду по направлению до Удельной. Даже сидя в вагоне метро, несущем его домой, он проверил карманы пальто и огляделся по сторонам. Семёна не было в кармане его пальто. Не сидел он и на металлических поручнях, которые, согласно правилам безопасности в метрополитене, обладают сверхспособностью – делать передвижение под землей безопаснее для всякого, кто в состоянии до них дотянутся.

Николя вышел на платформу. Он обернулся на закрывающиеся двери поезда. Там, на старых диванчиках, сидел с жёлтой газетёнкой в руках дед, рядом с ним расположились мама с ребёнком. Тому не терпелось встать на свой, совсем новенький самокат. Он то и дело, упрямо, настойчиво, ставил ножку на деку. Мама убирала её и журила за непослушание.

Раздосадованный и уставший мальчик поплёлся к эскалатору. Он шел, глядя себе под ноги и даже не заметил, как из подоспевшего с другого направления поезда на платформу высыпали люди. Толпа ни то бегущих, ни то летящих куда-то людей подхватила лениво шагающего к выходу Николя. Мальчик не успел даже дотянутся до поручней. Все было настолько быстро, что осознание происходящего к нему пришло лишь на первых ступенях злосчастного эскалатора. Толпа, что подняла мальчика с места, также внезапно поставила его на ступени механической лестницы.

Николя пыхтел от негодования. Перед и удручённым от самой абсурдной пятницы в жизни юношей предстала улица перед станцией метро Удельная. Отсюда 90-е годы будто бы и не уходили. У выхода из метро разложили свои товары на коробках и пластиковых столиках плохо одетые, но от этого не менее желающие продать Николя «носочки по твоей же ножке-то!» за бесценок. Бог знает каким способом добытые одежда, посуда, книги отрешенно лежали на этих «лавках», ожидая прихода того самого, недалёкого, не потерявшего дух авантюризма, покупателя. Своего покупателя.

Николя сделал шаг вперед, как его дёрнули за рукав. На плече у него восседал Семён. Птица деловито разглядывала выстроившиеся вдоль выхода из метро «торговые ряды». Будто нет ничего предосудительного в том, чтобы городская птица, гроза воробьёв, присела отдохнуть на плечо городского обывателя.

– Ты где был? – шепнул Николя Семёну.

Он осознал простую истину: всякий, кто говорит с сам собой или хотя бы с птицей, обречён на нежелательное внимание.

– Я говорил: в метро я ни ногой, – сказал как отрезал чижик. – А вот вам бы стоило там задержаться. Вас там ждут. Очень давно ждут, – кивнул своим словам Семён.

– Да меня оттуда выпихнули! – шикнул на птицу мальчик, начавший вокруг метро прогулку по кругу. – Где ты был всё это время? Я уж домой поехал.

– Так я и думал. Я знал, что вы последуете в нужном направлении!

– В нужном направлении? – переспросил мальчик.

– Именно здесь вам и стоило бы появиться. Эту станцию метро обслуживает тот человек, о котором мы говорили. Вам нужно встретиться с ним.

– Мне же для этого не надо будет спускаться под землю опять?

Семён хмыкнул.

– Я уже говорил и повторю ещё раз: я не могу сопровождать вас. Птицам в таких местах делать нечего.

– В каких это таких?

– В гиблых, Ваше Сиятельство.

– То есть ты, пернатый, туда не полезешь, а мне, человеку, самое оно. Так, по-твоему?

– Да, примерно так я и рассуждаю, – кивнул Семён. – Дело вовсе не в том, что вам там ничего не угрожает… То есть вам там, конечно, ничего не угрожает. А мне без солнца и свежего воздуха придется туго. Люди прорыли каналы, они построили метро. Вы даже уголь из шахт добываете. Сильна воля человеческая. У птиц совсем не так. Наша стихия – небо. Там, под землёй, да ещё этой землёй… – Семён застыл будто каменное изваяние.

Николя дёрнул плечом так резко, что Семён чуть не свалился.

– У меня к тебе очень много вопросов. Ты даже не представляешь, сколько. К примеру, мне уже из принципа интересно, что из себя представляет из себя тот старик, который по всем законам человечества, должен был бы давно лежать в земле. Но больше этого мне не даёт покоя твоя фраза про «эту землю». Семён, что всё это значит? Что там земля? И Пётр Павлович… ты ничего не напутал? Может, всё-таки Павел Петрович?

С минуту птица глядела на мальчика и ответила:

– Ступайте вниз. Вы не ошибётесь, если прислушаетесь к интуиции. Вас поведёт память веков. С таким мощным компасом, как этот, ошибиться просто невозможно, – заговорщически произнёс чижик и улетел.

Семён взлетел и тут же обернулся маленькой черной точкой в небе.

Николя от негодования топнул ногой, чем вызвал осуждающий взгляд торговки вязаными носками. Старушка наградила мальчика пренебрежительным взглядом и знаючи покачала головой. Будто ей, этой старушке, было известно о Николя нечто большее, чем сам он может представить. На секунду он даже поверил, что старая женщина вовсе не считает его наркоманом, как это принято среди сидящих на придомовых скамейках бабулек. Николя почти поверил в то, что она догадывается с кем и о чём он сейчас разговаривал. Не сам с собой, а с птицей, что говорит по-человечьи.

Юноша тряхнул головой, как если бы это помогло вытряхнуть из нее все мысли. Николя двинулся ко входу в метро. Ему присытили все эти загадки. Если не через Семёна, то он сам узнает что к чему в этом городе.

Рождённый в прошлом тысячелетии, в городе и стране, которых нет на карте

Николя вошёл в вестибюль метрополитена. Уверенным шагом он подошёл к кассе по продаже жетонов. Встав в очередь, он огляделся по сторонам.

«Веди себя естественно» – как мантру повторял по себя Николя.

От заветного окошечка его отделял пожилой мужчина в спортивной шапке с надписью ОЛИМПИАДА-80. Юноша начал отбивать такт ногой.

Со стороны раздался звук скрипучей двери. Николя обернулся и увидел выходящую из подсобного помещения женщину в пышном, явно ей не по размеру, малиновом пуховике. Николя рванул к открывшейся двери. Женщина оказалась так занята своим безразмерным капюшоном, что вовсе не заметила проскознувшего в дверной проем юношу.

В маленькой комнатке, чьи интерьеры не менялись последние дет двадцать, сидели две женщины. Позади них высился перекошенный шкаф с единственной уцелевшей ручкой, стопки бумаг прямо на полу и такой современный, какой-то совсем уж футуристический календарь на этот год с хвостатым символом. Николя на цыпочках прошёл в узкий коридорчик. К одной из касс подоспел тот самый пожилой мужчина в синей спортивной шапке. Он сунул в окошко несколько сотен рублей и грозился вот-вот заметить мальчика.

Не оглядываясь назад, Николя прошёл дальше и вышел на развилку. На ходу придумывая, что он скажет в своё оправдание, если его заметят, мальчик свернул в сторону, потом ещё раз и ещё раз и оказался перед дверью.

Старая металлическая дверь, скорее всего, многое на своем веку повидавшая, отворилась. Перед Николя вырос чумазый, ростом чуть выше него самого рабочий. Белозубая улыбка незнакомца шла в резкий контраст с испачканной кожей лица.

Николя открыл было рот, чтобы соврать уже что-нибудь, но незнакомец его опередил:

– Долго же ты шёл. Может, чайку? Баб Зина пирожки испекла. Ну, – пожал плечами рабочий, – как обычно. – Ну, чё молчишь? Чай пить будем?

– Я… мы знакомы? – выдавил из себя Николя.

– Мы были с тобой знакомы до рождения, – усмехнулся он. – Идём, тут стоять нельзя. Увидят – потребуют отчитаться и кто ты и откуда. – Меня Влад зовут, – бросил на лету он и ушёл в темень коридорчика.

Николя последовал за новым знакомым через тоннели, проходные комнатки с кроватями, пару лестниц с никудышным освещением и вышел-таки в каморку с лампой Ильича на потолке и исходившей волдырями и трещинами краски на стенах.

Влад вымыл руки и вытер их полотенцем. Быстрым движением, будто на автомате, одной рукой он нажал кнопку включения электрического чайника, а другой достал из стоящей на полке хлебницы пакетик печенья.

– Не присаживайся. Чайник закипит минут через двадцать, не меньше. Успеем прогуляться за это время, – обернулся он к неприятно удивлённому Николя.

Влад вышел из каморки и поманил его за собой.

Они отошли от комнатки не так уж и далеко, когда Николя всё же включил фонарик в своём смартфоне.

– Это же рельсы! – чуть ни взвизгнул от удивления юноша.

Круг света тем временем подёргивался на железнодорожных путях.

Влад остановился, достал из кармана электронную сигарету и опёрся спиной о стенку.

– Ну да. Но мы не об этом.

– Они рабочие?

– Эти – нет. Суть не в них совсем, – протянул Влад вместе с выходящим из его рта облаком пара.

Не отрывая зачарованного взгляда от нерабочих путей, Николя присел на корточки. Луч света скользнул в сторону, прямиком в глубь тоннеля. Маленькому, но отважному лучику не удалось разрезать застилавшую заброшенные пути еще ленинградского метрополитена тьму.

– Как давно здесь никто не ездит?

– Ты будто про наземную дорогу спрашиваешь. Это ведь метро! Тут всё куда интереснее. Да и не в этих путях дело-то!

Николя посветил на Влада.

– А в чём? – наконец спросил он.

– Та птица разговаривала с тобой?

– Семён.

– Да, – кивнул Влад. – Семён всё тебе рассказал? – с сомнением в голосе спросил он.

Николя пожал плечами.

– А ты попробуй пойми, что у этой птицы на уме. У него от меня куча секретов. Он мне сказал только придти сюда, но сам явиться не захотел. Почему?

– Птицы не выносят мест как это. Без света, без свежего воздуха. На то они и птицы, а не грызуны с кротами какие-нибудь. Тем более такая земля… она их быстро погубит, – задумчиво ответил Влад. – Что он рассказал тебе обо мне?

– Всякую чушь, – заверил его Николя. – Будто тебе уже не первая тысяча лет стукнула.

– Так и есть. Ну, почти.

– Ой, да ладно заливать. Ты не далеко от меня ушел.

Влад улыбнулся.

– В этой стране ровесник – понятие растяжимое. После второй мировой все те детишки, которым было лет по пять – шесть, детьми к концу войны уже не были. Они ворчали как старики девяностолетние и помогали своим мамашам по хозяйству как если бы папа не ушел на фронт и не погиб бы там. Сегодняшние семилетки разве что селфи запилить могут. А они ведь ровесники, а?

– Я понял, к чему ты клонишь.

– Хорошо. Потому что мы не ровесники. Я успел застать Союз Советских Социалистических Республик, а ты – нет, – ухмыльнулся Влад, глядя на Николя.

– Ты этим гордишься?

– Вовсе нет. Но я не один такой, смекаешь?

– Нет. В упор не смекаю.

– О’кей, я объясню. Человек, рождённый в прошлом тысячелетии в городе и стране, которых нет на карте – это тот, кто вышел из мамочки не позже 1991 года. Смекаешь теперь?

– Да. Но… Семён считает, будто ты можешь прояснить для меня что-то. Речь шла явно не о репродуктивной функции человека.

– И это верно! – объявил Влад. – Это верно, – тише добавил он. – Я родился в городе Ленинграде, стране СССР – ничего из этого сегодня на карте мира ты не найдёшь. После путяги попал сюда, теперь вот работу работаю.

– И это должно мне помочь?

– Не торопись, малой! И не перебивай старших! Не знаешь что ли?

– Продолжай.

– Я уже сказал, мы с тобой познакомились задолго от сегодняшнего дня. Мой прапра… да кучу раз прадедушка приехал сюда из Ярославля в XVIII веке. Он был одним из тех, кто построил этот город. Его потомок, мой предок тоже, участвовал в восстановлении Зимнего дворца в 1839 году, слышал же?

– Смутно что-то припоминаю.

– Вот ведь барские замашки. А для кого старались-то? Ох… – Влад выдохнул пар. – В 1838 году, при Царе-солдате это было. Зимний дворец взорвался. Его ж год потом восстанавливали. Год! Подумать только – год! Сегодня тебе и за пару лет такого проекта никто не подымет.

– Я понял. Но как это все ко мне относится? И к тебе?

– Прямо так и относится. Ты потомок незаконнорождённого царского ребёнка, я – потомственный чернорабочий. Твои предки… половина твоих предков правила Империей, побеждала и проигрывала в войнах, их дела вошли в историю. Вместе с расстрелом… прости уж.

– Ничего, я крепкий.

– О чём я и говорю. Ничего ты не понимаешь! – вспыхнул Влад. – Ты так просто отмахиваешься от истории своей крови. Будто этого и не было вовсе.

– Спокойно, спокойно! – занервничал Николя.

– Ты вот. Родился уже в XXI веке. Если я спрошу тебя о прошлом России, её истории, её героях. Кого ты назовёшь?

– Гагарин, – предположил Николя. – Ветераны? – нашёлся он.

– Вижу, Википедию ты всё-таки осилил, – укорил его Влад. – Конечно, – торжествовал он. – Это герои! Настоящие герои. А разве есть у нас кто-то другой? Ты, наверно, знаешь, что Ленин разговаривал на одиннадцати языках? Тоже ведь здорово, а?

– К чему ты клонишь?

Влад пустил струю дыма в воздух.

– Гагарин, ветераны Второй мировой, те же блокадники – что их связывает?

– Советский союз.

– В десяточку. По-твоему, это единственный период в нашей истории? До СССР страны и не существовало вовсе? А она существовала. С гербом, с гимном, с флагом, в конце концов. И со своими героями, – фыркнул он.

Николя поёжился.

– Когда ваше поколение просят назвать имена героев, все очень радуются, что вы не Капитана Америку с Железным Человеком называете.

– Ты как моя бабушка.

– Слушай внимательно, – пригрозил ему Влад электронной сигаретой. – Наша с тобой история началась задолго до нашего с тобой рождения. Она старше советов и любого там героя Marvel.

– Даже Супермена? – пытался шутить Николя.

Влад деланно застонал.

– История этой страны не ограничивается историей Советского Союза. Даже Российская Федерация – далеко не всё, на что она, родимая, способна. У нас были великие полководцы, изобретатели, императоры. Суворов, Кулибин, Николай I, Александр III. Этот парень, кстати, своими руками поднял с земли обломки разбившегося поезда и держал их, пока все не выбрались. Ты сам-то на такое способен? Ты в курсе, что все наши монархи, что лежат в Петропавловке, похоронены в военных мундирах? Они считали себя офицерами на троне. В отличие от тех, кто управляет этой страной сегодня, нашим бывшим правителям и воровать смысла не имело – оно всё им и так принадлежало по праву происхождения. Всё это наша история. Но вы, детишки, как и ваши недалёкие учителя, просто не понимаете этого. Для вас имперская Россия – время безвозвратно утраченное, мифическое, если не выдумка вовсе. Так ведь?

– Ну, есть такое…

– Вот очень зря, что есть такое, – передразнил его Влад. – Ваше поколение понятия не имеет, что на самом деле представляет из себя эта страна. Мы были великой империей с великой историей. Просто потом мы об этом забыли. И до сих пор не вспомнили. Всё ещё не понимаешь? Земля, по которой ты ходишь каждый день, помнит такое, о чём тебе ни в каком университете не расскажут. В ней лежат люди. Самые простые, из низших сословий, не все и грамоте-то обучены были. Но они построили этот город. Я потомок одного из тех, кого поглотили эти болота, ты – родня по крови человека, который всё это затеял. Нам с тобой суждено было пересечься. – Влад сошел с места и спрыгнул на пути. Вслед за ним образовался шлейф пара.

– Эй!

– Не отставай, – крикнул из темноты Влад.

Николя выставил перед собой фонарик. Влад тем временем ушел вперёд.

– Да не видно же ни черта! – выпалил догнавший Влада Николя.

– Я привыкший, – отозвался Влад и шагнул во тьму.

Не успел Николя споткнуться об очередную шпалу, как Влад остановился.

– Где это мы?

– Уже на месте, – холодно ответил Влад и подошел к стене.

Он приложил руку к холодной поверхности.

– Зачем мы здесь?

– Здесь, – тихо отозвался Влад, не отнимая руку со стены. – Слышишь?

Николя уставился на стену.

– Прикоснись.

Не скрывая скептицизма, Николя коснулся кончиками пальцев до холодной и далеко не самой чистой стены заброшенной станции ленинградского метрополитена.

Николя уставился на Влада:

– И что дальше?

– Ой, да ладно тебе! Ты Романов или девчонка!?

Влад схватил руку Николя в свою и чуть не впечатал ее в стену.

– А теперь? – донёсся голос Влада издалека. – Теперь-то ты слышишь!? – эхом раздался его крик очень и очень далеко от Николя.

Николя услышал нечеловеческий вопль – его собственный вопль. Всё вокруг исчезло. Влад, стены заброшенного тоннеля ленинградского метрополитена, рельсы, шпалы. Николя стоял в эпицентре громких ритмичных звуков.

– Как молотом по наковальне! – закричал он, но так и не услышал себя.

Николя посмотрел вверх. Тьма окружила его. Но куда оглушительнее загробного мрака со всеми его монстрами был нескончаемый, как молотом по наковальне, звук.

– Как молотом по наковальне, – повторил шёпотом мальчик.

Николя зажмурился, звуки не отступали. Мальчик посмотрел перед собой – непроглядная, кромешная, будто живая, тьма окружила мальчика.

– Как молотом по наковальне, – прошептал он и услышал.

Николя закрыл глаза. Усилием воли и двумя годами музыкальной школы он выцепил самый громкий, настырный, упрямый звук из этой толпы яростных, перебивающих друг друга шумов. Постепенно, не сразу, безобразная мелодия обернулась грубоватым мужским голосом, затем – криками чаек, потом – звуком работающих в едином ритме, как по нотам, молоточков.

Николя открыл глаза.

Слева от него, в тоннеле, в свете фонарика от его смартфона, стоял и широко улыбался Влад.

– Ты бы видел своё лицо! Видел бы своё лицо! – поперхнулся смехом Влад. – Это нужно было видеть!

– Я видел. Я видел их. Всех их, – рассеянно отвечал Николя.

Смотри, как разговорился. Теперь-то ты понял? Понял, что не сходишь с ума?

Николя посмотрел на Влада.

– Я так и не думал.

– Начал бы. От тюрьмы и сумы, как говорится. От тюрьмы и сумы, – покачал головой Влад. – Ты всё понял?

– Строители. Первые строители Петербурга. Я слышал их, – тихо отвечал поражённый Николя.

– Всё верно.

– Но почему здесь? Это ведь… это… Удельная! – досадовал он.

Потому что здесь их все еще слышно, – тихо ответил Влад. – В центре слишком много машин, слишком много людей, слишком много вот этого вот, – он потряс смартфоном Николя в воздухе. – Там им не место. А здесь их никто кроме нас с тобой и не услышит.

– Почему они все еще здесь? Они ведь призраки. Они должны были улететь на свет в конце тоннеля еще в XVIII веке!

Влад приставил палец к губам и одними губами сказал:

– Тихо.

Они с Николя обернулись. На них шли два горящих холодным светом шара. Чуть погодя до слуха мальчика дошли человеческие голоса. Влад схватил Николя за рукав и потащил за собой.

В прыжок они оказались на заброшенной платфоме. Миг – они прошмыгнули над головами парочки ни о чем не подозревающих диггеров1616
  Люди, занимающиеся исследованием подземных коммуникаций. Редко на законной основе.


[Закрыть].

Ирина Фёдоровна загрузила посудомойку и присела на подоконник.

– Бабье лето затянулось. Не нравится мне это, – протянула она.

– Так тепло ведь, – отозвался из-под комиксов о Капитане Америка Николя.

Ирина Фёдоровна села напротив сына.

– Я слышала, ты чудачишь на уроках литературы, – сказала она и забрала у него мифы и легенды американского фольклора.

– Вовсе нет! – опешил мальчик.

– Прекращай это. Эти твои странные поступки… навевают мысли.

– Какие еще мысли?

– Интернет для детей небезопасен. Теперь.

– Ой, ну ма-а-а-ам.

– Я серьёзно. Любое отклонение от нормы – даже это твоё дурачество – заставляет задуматься. И не только меня.

– Папа со мной уже говорил на эту тему.

Мама приподняла брови в удивлении.

– Ага. Мы сошлись на том, что это все переходный возраст виноват.

Ирина Фёдоровна прищурилась, будто это могло помочь ей разглядеть в сыне нечто большее, чем обычного питерского подростка, а не того, кем он, этот питерский подросток, является на самом деле.

– А больше он ни о чем с тобой не говорил? – таинственно спросила она.

– Не-а, – пожал плечами мальчик. – А что?

– Да ничего. Не нравится мне это бабье лето, – вздохнула Ирина Фёдоровна. – Петербург – это тебе не барская Москва с температурой до +30. Ей-то все нипочем. А этот город такого не потерпит. Не должен.

– Это ещё почему?

– Он имперская столица, а не Красный Центр, которым однажды стала Москва и до сих пор от этого своего образа не избавилась. Петербург всех этих девичьих гуляний, – она вновь подошла к выходящему в парк окну. – в кедах на танкетке – господи, какая безвкусица! – просто не перенесёт. Не тот у него темперамент.

– Ты говоришь о городе, ты не забыла? Он же город, – пожал плечами Николя. – А не искусственный интеллект.

– Этот город давно обрёл собственную волю. И собственное мнение на всё. Даже на погоду. Он ведь царских кровей, милый мой. Его таким построил Пётр I.

– Каким таким?

– Статным, властным, волевым, умеющим себя преподнести. Пётр верил в этот свой пиар-проект, как это сегодня называют. Он же и сделал его таким – живым, с характером.

– Откуда ты это знаешь? – не верил своим ушам Николя.

– Из сериала «Хранилище №13»1717
  Американский фантастический телесериал, транслирующийся с 2009 по 2014 гг. В центре сюжета двое секретных агентов, которых переводят на службу в «Хранилище 13», где покоятся обычные на вид предметы обихода с необычной историей: кошелек Гудини, зеркало Льюиса Кэрролла, печатная машинка Сильвии Платт и прочее. Все они – артефакты, чья мощь способна нанести вред человечеству, и от которой агенты «Хранилища 13» его постоянно спасают.


[Закрыть], – простецки парировала женщина. – Там артефакты все эти магические типа зеркала Льюиса Кэрролла, расчёски Мэрилин Монро, фонаря Джека Потрошителя, чулок Маты Хари…

– Ближе к делу.

– Все эти предметы обладают сверхъестественной силой. И получили они её благодаря деяниям своих владельцев. Что? – изумилась она на осуждающий взгляд сына. – Должна же я чем-то разбавить весь этот копирайтинг на дому и готовкой с уборкой?

– Наверно, – нехотя согласился сын.

– Так вот, – продолжала она. – Вещи не становятся волшебными просто так. За их необычными свойствами скрывается прожитое их хозяевами. Сильная эмоция, переживания, поступок – вот что делает вещи волшебными, сынок. Чего-чего, а города тут стоять не должно было. Тут болота непролазные стояли. Петербург стоит здесь вопреки здравому смыслу. Петра I можно оценивать по-разному. Он не был верным мужем, хорошим отцом, как вы это сейчас называете – кутил. Даже по-русски писал с детскими ошибками. Но его воля и целеустремлённость сделали своё дело. Петербург живёт, – она улыбнулась. – Я тут родилась, но город, на самом деле, такой молодой. Тот же Клин, московская область, ему уже лет семьсот! А он такой маленький. С этими торчащими водопроводными трубами из-под земли, – её передёрнуло. – Питер совсем молодой город! – обратилась она к сыну. – У нас и метро-то в пятидесятых открылось. Но так умудрён жизнью с этими гранитными набережными и дворцами с соборами.

– В пятидесятых? – переспросил Николя. – Какого века?

– Двадцатого разумеется. В Лондоне они с XIX века под землей катаются, – хмыкнула женщина. – У нас и диггерством не позаниматься хорошенько, – досадовала она.

– Откуда ты знаешь это слово?

– Я не всегда была твоей мамой. Когда-то я была девчонкой. Лазила по деревьям, гуляла по шахтам метро с фонариком.

– Одна!?

Ирина Фёдоровна обернулась.

– Ты как бабушка, – усмехнулась она. – С друзьями, – тихо добавила Ирина Фёдоровна, вернувшись к наблюдению за парком из кухонного окна. – Делать там практически нечего. У нас и заброшенных станций метро всего одна штука. Не разгуляешься.

– Разве?

– Ну да. Смотреть не на что, – Ирина Фёдоровна зачарованно следила за игрой двух собак в ошейниках. По сторонам от них стояли, сохраняя спокойствие, их хозяева.

– Всего одна?

– С перенесением столицы из Петрограда в Москву в 1918 об этом городе совсем забыли. Он был разбит, безлюден. Весь людской ворох перебрался в Первопрестольную.

– Разбит?

– Первая мировая, гражданская война, революция. Петербург сам по себе был воплощением царской власти. Ну куда советскому государству имперская столица? Не дело. А дальше сам знаешь – ссылки интеллигенции, сжигание икон, расстрелы священников.

– Ты верующая разве? – усомнился Николя.

– О, нет, конечно, – заверила она его. – Но все эти храмы, иконы – это часть нашей культуры. Чтобы понимать это, необязательно ходить в церковь.

Она уселась напротив сына, взяла в руки комикс и принялась читать вслух. С мелованных страниц на Ирину Фёдоровну смотрели герои современности. Люди с суперспособностями и вовсе без изъянов, разрушали города, спасали Вселенную, а между делом работали на обычных работах и всеми силами старались походить на самых обычных, вовсе ничем не примечательных жителей Большого яблока.

Много раньше, чем был нарисован первый герой Marvel, постройки дома, в котором жили сейчас Оленевы, задолго до появления Петербурга на этих заболоченных землях, воистину обычный народ – люди без сверхспособностей и миллионного наследства – жили на территории тогда еще Руси. И были у них свои герои – почти обычные люди с совсем нечеловеческими слабостями. И уже тогда существовало в землях будущего Петербурга нечто, во что верили финны и карелы и никак не могли взять в толк первые петербуржцы. Последующие поколения того хуже – позабыли историю родной земли.

В то время как рос и развивался тогда ещё Санкт-Питер-Бурх1818
  Изначально Санкт-Петербург называли Санкт-Питер-Бурх – на голландский манер. Свое нынешнее имя город официально получил в 1720 году.


[Закрыть], зародилось в его землях неладное. Осквернила русско-шведская война одну из древнейших святынь этих земель. Затаила она обиду на давящий на неё новый город. Взбунтовалась природа и родилось в подземных глубинах нечто. Глубоко под Петербургом, во тьме и сырости, без солнца и тепла, Гнев, Отчаяние и Смерть слились воедино. Страшнейшее порождение мрака и холода, одиночества и уныния, худшее, что порождала земля, вышло на свободу.

Призрачный силуэт вышел из ворот Петропавловской крепости. За века службы императорской фамилии стены этого каменного дома видели боль и слезы невинных великое множество раз. Здесь погибали наследники царского престола, простой люд и придворные. Все были равны перед этой – одной из первых – построек Петербурга. Стены её давно пропитались горем, а воздух хранил запах солёных слез без вины забитых узников. Все здесь служило смерти. В отдалённых помещениях узников жёстко пытали. А в тех, что на виду, их мучители принимали высоких гоcтей.

Отсюда в современный мир вышел Он – человек в тёмном пальто с поднятым воротом. Его бледная кожа не почувствует прикосновения солнечных лучей даже в самый жаркий июльский день. Его стеклянный взгляд так и не остановится ни на одной из достопримечательностей города. Высокий темноволосый мужчина пройдёт мимо, если не сквозь, тысяч туристов города. Его ненароком заденет пробегающий мимо мальчишка, а через пару дней сляжет в горячей лихорадке.

Небо над Петропавловкой затянут тучи. В такт царящей в её стенах скорби разверзнется небо неутешным плачем. Порождённый осквернённой святыней, высокий незнакомец в тёмном пальто с поднятым воротом пожелает, дабы земля под его ногами затрещала, смылась, чтобы небесные воды уничтожили даже малейшее упоминание о некогда стоявшем на этом месте городе Петра Великого.

Медленным размеренным шагом незнакомец в высоком пальто вышел из центра Петербурга и взял курс на север. Холодный ветер и появившаяся как из ниоткуда морось только придали ему сил. Город, в котором он родился, где сформировалась сама его сущность, он видел впервые. Но и это не помешало ему проникнуться к этому месту искренней неприязнью, презрением, ненавистью.

Медленным шагом, как отмеривая расстояние, он двинул к месту встречи, что была запланирована не им, но предначертана только для него и того – второго. Отпрыска ненавистного племени. Потомка человека, что подчинил себе саму природу и наслал на своих детей ее немилость и верную погибель.