Текст книги "Узник Петропавловки и четыре ветра Петербурга"

Юноша устало пригрозил ему пальцем.

Николай Павлович одарил его кривой улыбкой и, что есть мочи, ударил штыком в пол.

Георгий Александрович подпёр кулаками подбородок и принялся разглядывать поверхность их обеденного стола. Ирина Фёдоровна запустила пальцы в копну своих коротких русых волос и уставилась на молчаливо помешивающего свой чай Николя. Час назад они попрощались с полицией. Сержант Юрьевский задал мальчику несколько вопросов, поговорил с его родителями и пришёл к выводу, что Николя просто заигрался в Индиану Джонса Петербургского уезда. Кто такой Индиана Джонс Николя узнал чуть позже из всемирной электронной энциклопедии.

– Не балуй мне, – пригрозил он пальцем Николя перед тем как покинуть их квартиру.

Хотелось бы верить, что навсегда.

– Что вы вообще там забыли? В музее. Ночью. А? – спросила Ирина Фёдоровна сына.

– Там же куча призраков. Мне ещё бабушка моя рассказывала, – вмешался Георгий Александрович.

Ирина Фёдоровна ответу мужа внимания не придала.

– Я пытаюсь собрать события прошлой ночи воедино. Но не получается, – сокрушалась она. – Помоги может? Ты сказал мне, что ночуешь у Гриши. А он сказал своей маме, что вы ночуете у тебя.

– Соврал своей маме, – вставил папа с деловым видом.

– Потом его мама с сестрой ушли домой, а мы остались, – вздохнул мальчик.

– Остались ночевать в замке, – уточнила Ирина Фёдоровна.

– Заче-е-ем? – пропел Георгий Александрович.

– Вы что-то употребляли? Алкоголь? Траву? Наркотики? – допытывалась женщина.

– Мам! – Николя поморщился.

– Это уже не модно, – шепнул Георгий Александрович жене на ухо.

Она удостоила его холодным взглядом.

– Сигареты – это прошлый век. А от вейпа еще никто пока не умирал, – отмахнулся сын.

– Николя! – взвизгнула Ирина Фёдоровна.

– Да хватит, – махнул рукой Георгий Александрович. – Он ведь даже школу не прогулял. Разве что весь день по музею шлялся. Не по клубам даже.

– Он провёл всю ночь неизвестно где! – напомнила ему женщина.

– В Михайловском замке, – уточнил мальчик.

– Молчи лучше, – Ирина Фёдоровна пригрозила ему пальцем. – Это где вообще видано, чтобы человек с пропиской и чистой пастелью ночевал где-то не дома? Мы тебя плохо кормим, одеваем? Чего такого ты не дополучаешь здесь, чтобы спать непонятно где? – сокрушалась Ирина Фёдоровна. – А полиция? Коля, это уже не шутки.

– Где вы там спали-то?

– В покоях Павла Первого.

– Так вас там нашли?

Мальчик кивнул.

Кухня погрузилась в молчание. Ирина Фёдоровна откинулась на спинку стула и смотрела в видимую только ей точку на стене. Георгий Александрович сложил руки на груди и ушел в себя.

Тишину разрезал звонок в дверь.

– Я открою! – Николя вскочил со стула и побежал в прихожую.

На пороге нарисовался Гриша.

– Я мимо проходил, – без зазрения совести соврал он.

– Проходи, – мальчик жестом пригласил друга внутрь.

Николя прекрасно понимал, почему Гриша заявился к нему без предупреждения. У него было много вопросов. Один из них – кто был тот появившийся будто бы из ниоткуда человек в тёмном пальто. Второй – почему Николя отправил его, Гришу, бежать в личные покои Павла. Третий – что здесь вообще происходит. И тому подобное.

– Кто ты теперь? – спросил наконец Гриша, когда они сидели в комнате Николя. – Тебя там… во Франции завербовали что ли? И куда?

– Ты не поверишь, если я тебе расскажу.

– Мне придется поверить. Полиция до сих пор не понимает, кто залил водой ту комнату с портретами и почему там так сыро теперь. Мама не верит, что я ни при чём.

– Ну…

Николя сожалел разве что об испорченных интерьерах одной из комнат Михайловского замка – детища и единственного друга Павла Петровича, который начал подозревать о заговоре против него задолго до то, как ему в покои посреди ночи ворвались люди. Задолго до этого он все реже стал покидать стен своего дома-крепости, пока вовсе не отказался от прогулок. Он был самым могущественным затворником. Друга он видел лишь в Михайловском замке. Ему он доверял, здесь он отдал душу Богу, сюда же вернулся спустя время, потому что нигде, кроме своего замка, он не ощущал себя в безопасности. А потом пришел Николя и затопил одну из комнат, а сын Павла – Николай I – оставил на полу отметину от мушкетного штыка.

«Бедный, бедный Павел» – с сожалением подумал мальчик.

– Говори, – надавил Гриша.

Николя рассказал ему всё: о стихотворении, которое ему, судя по всему, рассказали мертвецы, о Семёне, о Павле I. Обо всём, что он знал или только догадывался.

– Ты царь что ли? – с прищуром спросил Гриша. – Не, погоди! Ты бастард. Точно тебе говорю…

– Что? – спросил Николя, заметив, как изменилось выражение лица друга.

– Знаешь, я вообще заметил, что у бастардов всё всегда не слава Богу. Ты бы поаккуратнее, а? – намекнул Гриша.

Послышался тихий стук в окно. Николя отворил окошко и в комнату влетела маленькая жёлто-коричневая птица. Семён элегантно приземлился на спинку стула и принялся разглядывать уставившегося на него Гришу. Затем птица медленно перевела взгляд на Николя и тот ответил:

– Он всё знает.

Пусть Семён не имел лица в полном смысле этого слова, мальчикам удалось прочесть на его мордочке нечто сродни гримасе ужаса.

– Гриша, – представился мальчик новому знакомому и покраснел.

– Семён, – твёрдо отвечал чиж, не сводя глаз с Гриши.

– Так ты реально царь! – вскрикнул мальчик. – То есть бастард, – уже спокойнее уточнил он.

– Он пока не царь, даже не наследник. Бастардом вашего друга можно было бы считать в реалиях европейской истории. К нам это не совсем применимо, в данном конкретном случае.

– Кто же он тогда? Погоди… я что, говорю с птицей? А ты не голограмма? Ты настоящий? Может, он робот? Что есть он генномодифицированная птица, созданная в военных целях? Такое ведь тоже очень может быть!

– Он такой же настоящий как я, ты и все население этого города.

– Если он не царь и даже не наследник… кто он тогда?

– Кстати да… кто я тогда? – покосился Николя на Семёна.

– В лучшем случае Великий князь3030
  В эпоху абсолютизма титул великих князей/княжон носили законнорождённые дети царствующего императора.


[Закрыть], – простецки парировал чиж.

– Великий князь? – переспросил Гриша.

– В лучшем случае, – повторила птица. – Наш мальчик – потомок незаконнорождённого ребёнка члена императорской фамилии. В царскую эпоху его вряд ли пустили бы на трон. В те времена брак был священным союзом, а не тем социальным институтом, о котором вам сегодня в школах рассказывают. Из-за своего «половинчатого» происхождения, шансы на трон у вашего предка, мой мальчик, – обратился он к Николя, – были бы очень низки.

– Там, откуда я узнал про бастардом, для таких как ты, дело хорошо никогда не заканчивается, – спохватился Гриша.

– Наш с вами друг один из прямых потомков Петра Великого. Нет в этом городе человека, в коем бы осталось больше от этого нашего царя, чем в нём.

– Хочешь сказать, что он любитель покутить? – отозвался Гриша.

– Хочу сказать, что этот мальчик, которого вам посчастливилось звать своим другом, в большей степени царского рода, а не… – осёкся чиж.

– Ничего, ничего, – закивал Гриша.

Семён виновато поглядел на мальчика.

– Всё нормально. Революции, Ленин, всякое там. В общем, я не в обиде. – Продолжай! – деланно подбодрил птицу Гриша.

– В ваших жилах, мой мальчик, течёт романовская кровь. Спустя столько поколений, природа взяла своё. Как бы сильно не пытались её переделать… как бы не силились уничтожить, – Семён понурил голову.

– Он видел Павла Петровича, ты знал?

Семён подпрыгнул на месте так, как это делают все маленькие птички. Ничто в этом эпизоде не выдавало в нём гида в сверхъестественный Петербург.

– Такое возможно по нескольким причинам. В обоих случаях согласие на то, что простолюдин узрел дух почившего императора, нужно желание самого этого почившего императора, – константировал чиж. – В самом безобидном случае ваши пути, мальчики, могли пересекаться и раньше. В лице ваших предков. Возможно, Павел Петрович увидел нечто такое в вашем друге и решился на то, чтобы предстать перед ним.

– Думаешь, мы были знакомы и раньше? – усмехнулся Гриша.

– Возможно. Город большой – прослойка тонкая, – отрешённо произнес Семён.

– Я знаю ещё одного такого, – заговорщески сказал Николя. – На Удельной работает. Точнее, под ней. Под землей.

– Индийское кино какое-то! – замялся Гриша.

– Вовсе нет, – вставил чиж. – Это молодой город, пусть и с богатой историей. До сих пор есть и такие, кто от своей прабабки знает, что их предки в этом городе не только жили – они его строили. Петербургу нет и пятисот лет. В теории, будь один из ваших предков тем, кто приехал на эти земли по приказу Петра I, он бы приходился вам…

– Я понял, – оборвал Гриша птицу на полуслове. – Очень много раз прадедушкой.

– Сто лет в истории семьи или города – это пустяк. Поймёте, когда у самого внуки пойдут. Это всего несколько поколений жителей или членов одной фамилии. Такие ветви генеалогического дерева легко восстановить по памяти своих ближайших родственников. Каких-то 100 лет. История этого города только началась. И никакие теракты, болезни, революции, партийные чистки, переносы столицы, высылки интеллигенции, блокады и лихие времена не смогли отнять у него воли к жизни. Он падал и поднимался. 314 лет – это не тот возраст, чтобы город забыл собственные корни. Он всё помнит и сводит в случайной встрече тех, чьим предкам он обязан своему присутствию на карте России и в умах иностранцев в качестве одного из красивейших городов Мира. И никакого индийского кино! Вы потомки тех людей, что жили здесь много веков назад. Костяк города не менялся. От этого нас уберёг перенос столицы в Москву в XX веке. Там всё смешалось очень давно. И на места становиться не собирается, – кивнул чиж. – А что такое это индийское кино? – тихо сама себя спросила птица.

– Он так много знает, – кивнул Гриша на Семёна.

– Я создан Петербургом, милый мой мальчик, – ответил чиж. – Я появился на свет из пучины скорби, горя и отчаянья. Первым делом мне рассказали не о достопримечательностях города. Мне показали руины великого государства, чьё сердце – Петроград – изнывало от пролитой на этих землях крови. Петроград стал Ленинградом. Новые цари уничтожали всяческое упоминание о старых правителях. Тот, кто призвал меня сюда, наблюдал за тем как его alma mater перешла под советскую идеологию. Вам, слава Богу, не понять что это такое, когда частица твоего настоящего, основы твоих представлений об этом мире, меняются до неузнаваемости. Это как отменить силу гравитации по всей планете. А ведь гравитация была всегда, правда? Сколько вы себя помните. Для того, кто призвал меня, на карте мира всегда была Российская Империя, а её просто стёрли и нарисовали на оставшемся месте что-то несуразное. Я действительно знаю об этом городе многое. Но я бы хотел узнать о нём что-то новое.

– Ты один из тех, кто хочет восстановить монархию? Я читал об этом! – воскликнул Гриша.

– Я монархист, как вы уже могли догадаться, – просто отвечал чиж. – Но не столь важно, чего хочу я. Важно то, чего хочет этот город. Его история оборвалась после того как его переименовали в Ленинград и из столицы он превратился в один из городов России. Будто не было времени, когда люди превозмогали в себе человека и строили, строили, строили. Воздвигали дома, храмы и университеты там, где ничего сложнее лачуг до этого времени не выстаивало долее одной зимы. Вам этого не понять, но все эти революции разделили историю этой страны на «до» и «после». Сомневаюсь, что не свергни мы монархию, она бы оставались до сих пор в том виде, в коем её застали хотя бы современники Николая II. Но русская литература, живопись, наука, да сама жизнь – все могло стать совершенно иным. У нас сейчас были бы совсем другие герои. И мы бы не забыли тех, кого считали таковыми до пришествия ко власти мужика с топором3131
  «Мужик с топором» фигурирует в предсказании монаха Авеля касаемо будущего Российской Империи и рода Романовых. Об этом священнослужителя спрашивал мистически настроенный Павел I. Судя по всему, «мужик с топором» – это В. Л. Ленин, сделавший из Российской Империи Советский союз, символика которого – серп и молот.


[Закрыть].

– Тогда при чем здесь я? – тихо спросил Николя.

– Вы Романов. О большем вам знать не следует, – отчеканила птица.

– То есть как это не следует? – не понял мальчик.

– Ты царь, расслабься, – напомнил Гриша.

– Я с вами засиделся. Я и прилетел-то сказать одну-единственную вещь – это не последнее нападение Томрума на вас. Вам стоит быть аккуратнее. Чаще оглядывайтесь по сторонам, не ешьте там, где раньше не ели, не водите дружбу с незнакомцами. Это не последний его визит. Он не успокоится, пока… Ах да! – воскликнул Семён. – Павел Петрович не в обиде на вас вовсе. Он все понимает. Нанесённый ущерб возместят налогоплательщики.

– Как камень с сердца, – деланно объявил Николя.

– Я счастлив, что мои вести осчастливили вас, – Семён сделал глубокий поклон. – Тем не менее мне пора в путь.

– Но мне нужно больше историй! – запротестовал Гриша.

– Просто открой учебник по истории. Хотя там спойлеры сплошные.

В комнате будто сама собой, без согласия её полноправного хозяина, возникла Ирина Фёдоровна. Она застыла с открытым ртом. У нее был вид человека, который вошёл в комнату с определённой целью. Её остановил сидящий на спинке стула чиж.

– Это Семён, – пояснил Николя. – Его Гриша принёс. Он у него живет. Мы пошли? Пока погода не испортилась? – мальчик натянул на себя свитер и проскользнул мимо мамы в дверной проем.

Гриша кивнул птице и она уселась ему на плечо. В какой-то момент взгляды Ирины Фёдоровны и Семёна встретились. В тот же миг Ирина Фёдоровна разглядела во взгляде этой крохотной птицы не свойственную ни птицам ни животным сознательность. Она попыталась выдавить из себя хоть какой-нибудь звук вроде «Куда вы?».

– Ты наказан! – громко напомнила она скорее себе, а не сыну. – Твоя последняя прогулка на этой неделе! С понедельника после школы сразу домой! – наказала сыну Ирина Фёдоровна прежде чем дверь за ним с Гришей закрылась.

Выйдя из дому, Николя упомянул что-то о продолжении «индийского кино». Так они с Гришей отправились на Удельную станцию метро, а Семён, сославшись на занятость, полетел в центр города.

Эта птица имела неосторожность прочирикать лишнего, о чём незамедлительно нужно сообщить Ему. Тому, кто указал на Николя в самом начале юбилейного 2017 года.

«Он-то нам и нужен», – было сказано в самом сердце Санкт-Петербурга не просто человеком, но исторической фигурой, на плече которой в тот день оказался неприметный чужому глазу чиж.

Пётр Павлович

Ночь выдалась по-настоящему осенней. Кое-где в северных районах Петербурга стали появляться покрытые тонким слоем льда лужицы.

За ужином Ирина Фёдоровна приговорила сына к домашнему аресту на неделю. Мальчик не стал даже пытаться спорить. Георгий Александрович, всегда весёлый и разговорчивый, был занят изучением содержимого своей тарелки. Будто консервированный горошек и картофельное пюре – это именно то, что для него сейчас по-настоящему важно. Их взгляды с Ириной Фёдоровной наконец встретились. Либо на этих двоих нахлынула волна романтических воспоминаний, либо эти двое знают что-то такое, что неплохо бы знать и Николя. И только сами родители так не считают.

– Мы с твоим отцом решили, что так будет правильно. То, что вы вытворили – это ни в какие ворота! Вы же могли повредить произведения искусства! Они ведь бесценны!

Николя посмотрел на отца. Тот уныло ковырялся в консервированном горошке. К пюре, которое тот очень любил, он так и не притронулся.

– Твой папа во всем меня поддержал, – нарочито громко произнесла она.

Ужин прошёл в непривычном молчании. Николя не стал гнуть своё и просто ушёл наверх как только положил тарелку с вилкой в посудомойку.

Днём они с Гришей дошли до Удельной, где им навстречу выбежал Влад. Он принялся трясти Николя с расспросами о прошедшей ночи. Он знал, хоть и отказывался говорить откуда, о том, что прошлой ночью Михайловский замок приютил в своих стенах пару на редкость живых людей. Учитывая факт того, что последние несколько сотен лет замок обитаем по ночам исключительно призраками, Влад силился вытрясти из Николя все подробности.

– Как это было? – допытывался Влад.

Николя рассказал ему всё. Даже об их встрече с Павлом Петровичем. И о Николае Павловиче. Обо всём. Влад слушал мальчика, не отвлекаясь. Позже он провёл их с Гришей вниз. Туда, где всё ещё можно было услышать голоса погибших при строительстве Санкт-Петербурга людей. Гриша так ничего и не услышал.

– Ты и не должен был услышать, – пояснил ему Влад.

Они поднялись наверх, поболтались около метро с полчаса и разошлись по домам.

Николя шагал в сторону дома и уже понимал – ужин будет не из простых. Он не сильно удивился домашнему аресту. Он этого ожидал. Он бы не расстроился вовсе, не преследуй его нечто такое, что точно не входит в миропонимание его родителей. Узнай Ирина Фёдоровна, что на самом деле произошло в Михайловском замке, она бы достала Томрума из-под земли. И никакой папа ей был бы не указ. Даже увещевания о том, что Николя уже не 7 лет, значит, сам разберётся, её бы не остановили. Мальчик поставил будильник на телефоне и натянул одеяло под подбородок. Сон пришёл к нему раньше обычного. Спина и шея Николя всё ещё помнили полы Михайловского замка.

Мальчик провалился в сон.

В нос ударил болотный запах, когда всю прошлую неделю постельное бельё источало аромат альпийских вершин. Николя открыл глаза и понял, что лежит на мху. Мягком, продавливающемся, пышном лесном мху.

Николя встал и ноги его провалились в лесной настил. Он сделал шаг вперед, еще один.

«Будто по облаку ходишь» – подумал он.

Николя присел на корточки и дотронулся до мшистой земли. Он надавил пальцем и от него в земле осталась вмятина. Затем он встал и огляделся. Вокруг простирался сосновый лес. Тот самый, что проходит по дороге в Выборг3232
  Город в Ленинградской области.


[Закрыть]. Земля там покрыта мхом, а гуляющий меж сосен ветер будто бы обладает волшебными свойствами. Так ему, ещё совсем маленькому Коле, рассказывала его русская бабушка по дороге в Выборг на ежегодный рыцарский3333
  Выборг по своей архитектуре напоминает средневековый город. Там же стоит настоящий замок, датируемый XIII веком. Ежегодно в Выборге проходит рыцарский турнир, на который съезжаются жители со всей Ленинградской области.


[Закрыть] турнир. Дедушка вёл машину, бабушка, с её собственных слов, выполняла обязанности штурмана, а Николя, которого русская бабушка называла исключительно Коленькой, глазел в окно автомобиля за выстроившимися вдоль дороги соснами.

Ему на нос приземлилась капля, другая упала на лоб, третья проскользнула за шиворот. Мальчик поднял голову к небу – хмурые тучи заволокли собой небо. Он опустил взгляд на землю: он стоял по колено во мху. Николя попытался вытащить ногу – но та плотно засела в мшистом покрывале всея Ленинградской области. Николя вновь предпринял попытку к высвобождению.

Безрезультатно.

Мальчик рухнул на землю. Та издала характерный «хлюп» и поглотила руки мальчика по локоть. Когда он всё же поднялся на четвереньки, то увидел в месиве из грязи, мха и глины лик пожилой женщины. Глаза её были закрыты, а овал лица обрамляли стебли болотных растений, уходивших далеко за пределы поля зрения мальчика. В нос ударил запах гнили. Николя откашлился и дёрнул корпусом вверх – подальше от всей этой болотной живописи.

Глаза болотной старухи открылись. На Николя уставились два отверстия в земле с вылетающими оттуда комарами – гигантскими и очень голодными комарами. Животный вопль вырвался из груди мальчика. Он завертел головой, но жители ленинградских болот залезали ему в уши, рот, нос. Закашливаясь и обессилев, мальчик громко закричал. Как по волшебству улетучилось малейшее ощущение маленьких копошащихся по всему телу насекомьих лапок. Николя ощутил дуновение тёплого ветерка – того самого, что гуляет по Петербургу в душные июльские дни.

Николя открыл глаза.

Болото высохло, будто чья-то большая рука выжала его как губку.

Мальчик по-прежнему находился по пояс в земле.

Листья на деревьях зашелестели. В воздухе появился запах весны. Петербургской весны. Той самой, что с трудом можно назвать европейской, пусть город этот и стоит на землях, что некогда входили в состав европейского государства. На улицах с приходом апреля месяца восстают лужи грязи и горы мусора. Свою лепту в эту симфонию ужаса вносят неубранные нерадивыми собачниками продукты жизнедеятельности их питомцев. Те, кому посчастливилось пережить петербургскую зиму, с унынием разглядывают парки, аллеи, проспекты, улочки. Не раствориться в климатическом унынии петербуржцам позволяет только все чаще выходящее на небосвод солнце. Самые отважные жители города идут к Петропавловской крепости, где и оголяются до плавательных костюмов, дабы всем телом – большим или маленьким – насладиться а, может, даже поприветствовать приход петербургской весны. По-петербургски суровая она по-своему обнадёживает гостей и жителей Культурной столицы на идущее за весной лето, которое имеет все шансы стать по-европейским жарким и по-азиатски душным.

Что до Николя, то последнее, что он сейчас испытывал – это надежда. Лесная грязь поглотила его по пояс. Он попытался выдавить из себя крик о помощи, но вместо этого просипел что-то невнятное. Мальчик огляделся по сторонам: его окружал непроходимый лес, над головой хмурилось небо, что вот-вот разверзнется ливнем. Из приключенческих фильмов Николя помнил: чтобы освободиться из зыбучих песков, не стоит даже делать вид, будто ты предпринимаешь хоть какие-то попытки к освобождению. Тут же он с грустью заметил, что во всех фильмах на этом эпизоде герою протягивали верёвку или палку спасатели с берега и он, уже отчаявшийся, хватается за этот шанс выжить.

Николя попытался подвигать ногами. Не вышло. Он сделал рывок вперёд – вновь провал. Покрытый жухлой травой берег расположился в какой-то паре шагов. Николя вытянул руки вперед насколько это было возможно. Кончик указательного пальца скользнул по высохшему стеблю одиноко качающейся на ветерке травинки. Понимая, что из этого вряд ли что выйдет, Николя не переставал тянуться. Будто рассчитывая, что этот лоскут не заболоченной земли потянется ему навстречу.

Кто-то схватил его за пальцы и потянул вперед. Чьи-то маленькие и холодные, не в меру сильные руки вытянули мальчика из объятий промозглой земли. Только теперь Николя понял – то было не болото вовсе.

Жижа, в которой он провёл не весть сколько времени, состояла из ледяной воды, сырой земли и глины.

Николя рухнул на землю и зашёлся кашлем. Он не знал, сколько времени он проторчал по шею в луже слякоти, но точно помнил: у провалившегося под лёд человека есть всего 15 минут на то, чтобы выбраться, потому что после он просто потеряет сознание. Николя ощутил на щеках тепло солнечных лучей. Он поднял глаза на своего спасителя, но увидел лишь тень в лучах яркого северного солнца. Маленькая, будто детская, фигура, подбоченясь, стояла над мальчиком. Николя провалился в бессознательное.

Мальчик протёр кулаками веки и уставился перед собой. Тёмный сгусток в свете солнца обернулся в фигуру маленького мальчика. На вид ему не стукнуло ещё и 10 лет. Одет он был в форму военно-морского училища, на ногах – болотного цвета резиновые сапоги, а голову украшала треуголка петровских времён. Из кармана выглядывал игрушечный кораблик.

«Так одеваются только ряженые на Дворцовой площади» – подумал Николя.

Из-под треуголки выбивались локоны тёмных вьющихся волос. Под ними из-под лобья, с задоринкой, на Николя уставились два больших глаза небесно-голубого оттенка. У мальчика была светлая, даже бледная кожа. Как если бы в его родных краях солнце выглядывало из-за туч только по самым грандиозным праздникам.

– У меня мама шведка, папа – русский, – будто прочитал мысли Николя мальчик.

– Это ты мне?

– А ты здесь видишь кого-то ещё? – мальчишка протянул ему руку.

Николя с опаской взялся за руку незнакомца. На вид он не перегнал второклашек. Что если паренёк не выдержит и оба окажутся на земле?

– Долго ещё ждать? – напомнил о себе мальчишка.

Николя протянул руку и мальчик, в котором не было и 150 сантиметров росту, помог ему подняться.

– Я сильный, – согласился он с мыслями Николя. – Это в папу. В маму я бледный очень.

Николя отдышался и спросил:

– Тебя как звать-то?

– Пётр Павлович, – буднично сообщил он, будто его только так и называют. Не Петя и не Петруша, но Пётр Павлович.

– Пётр Павлович? – переспросил Николя.

Мальчишка кивнул. Его голубые глаза так и смеялись.

– А ты не молод для Петра Павловича-то? – усмехнулся Николя.

– А, ты об этом, – отмахнулся он. – Вовсе нет, особенно, по сравнению с сестрой и старшим братом, – подчёркнуто произнес он.

– А кто они?

– Они как я. Только гораздо старше. Мы иногда пересекаемся. У нас большая семья. По идее, им и дела до меня не должно быть. Я ведь самый маленький, – он хохотнул. – Но со мной считаются, – вздёрнув носик, добавил Пётр Павлович.

– Где они? Почему ты здесь один? Где сейчас эти твои старшие брат и сестра? И почему мне кажется, что я тебя где-то видел?

Мальчишка посмотрел на Николя. Лицо его посерьёзнело настолько, что даже оттенок голубых глаз, казалось, поменялся.

– Мы с тобой действительно знакомы. Всю твою жизнь.

– Мою? Может, всё-таки, только твою? Я гораздо старше тебя. И где я мог тебя видеть?

– На набережной.

– На какой?

– На всех.

– Каким образом? Ты себе там по памятнику отстроил?

– Нерукотворный, ага.

– А серьёзно? Ты там живёшь – на набережных? А почему не дома?

– Набережные – это одно из тех мест, где я чувствую себя как дома, – деликатно поправил Пётр Павлович Николя.

– Ты можешь объяснить, кто ты такой?

– Ты и так знаешь!

– Не каждый день меня спасают… дети. Да тебе лет 7!

– Это тебе всего 15, – упёрся Пётр Павлович.

– Тебе и 10 не стукнуло!

– Свой первый десяток я давно разменял, – хмыкнул Пётр Павлович.

– Лучше скажи мне, почему ты здесь один?

– Я там, где я должен быть. Другой вопрос – что тут делаешь ты?

– Не уверен, но, мне кажется, я тут сплю. Где все твои братья и сестры?

– Очевидно, они не тут, – отвечал Пётр Павлович и залился смехом.

– Очень смешно. Сёстры! В больших семьях за мелкими сажают смотреть сестёр. Где твоя старшая сестра?

– Ну, я зову её Веня. Если она мне нужна.

– Веня?

– Полное имя – Венеция. Но это долго. Так что – просто Веня. Папа мечтал, чтобы я был больше похож на нее. Но не вышло. Так что я один такой.

– Расслабься. Скорее в Москве звóнить перестанут, чем ты родительские надежды оправдаешь.

– Думаешь? – совершенно серьёзно спросил Пётр Павлович.

– Поверь мне. Я уж 15 лет живу.

– Тебя так все и называют – Пётр Павлович?

– Пӣтер.

– Пӣтер? Может, Петя? На худой конец Питэр, – отчетливо произнес Николя. – Но Пӣтер? Звучит странно.

– Но именно так меня и называют все между собой, – возмутился Пётр Павлович.

– Кто эти все?

– Все мои родственники, – вздохнул Питер.

– Их так много?

– Ты представить себе не можешь, насколько много, – вздохнул он.

– Я тебе не верю. Странный ты какой-то. Появляешься из неоткуда. Называешь себя, молокососа, Петром Павловичем.

– И спасаю тебе жизнь, – закончил за него Пётр Павлович. – Ты мне напоминаешь одного моего брата. Он англичанин, – учтиво добавил мальчишка. – Когда я только родился, я потянулся к его игрушкам – а он ни в какую. Не хотел делиться. А другие отказывались верить в моё существование. Я мог и не выжить, знаешь ли.

– Бывает. Я тоже раньше срока вылез. Но причем тут твой английский брат и его игрушки?

– Хочешь, покажу? – глаза мальчика не по-доброму сверкнули.

Николя хотел ответить отказом, но Пётр Павлович схватил его руку и крепко сжал в своей.

Николя моргнуть не успел, как тёмный сосновый лес сменился просторным залом с высокими потолками и старинной обстановкой. Послышался шёпот – слов было не разобрать. Николя обернулся и увидел сидящих за длинным столом людей. Мужчины в париках и странных одеждах что-то обсуждали, пока сидевшая во главе стола женщина с высокой причёской читала бумагу. Она поднесла лист чуть ли не к самым глазам. Затем аккуратно положила его на стол и разговоры смолкли. Она встала и Николя увидел её пышное платье. Женщина приподняла подол юбки и отошла к стене с висящей на ней картой. Мужчины за столом не смели проронить ни слова. Она провела пальцем по карте, затем, не оборачиваясь, поманила к себе одного из наблюдавших за ней мужчин. Как по команде поднялись все и с минуту стояли рядом с женщиной.

Она произнесла что-то похожее на английское произношение Санкт-Петербурга и нахмурилась. Один из мужчин нагнул спину, будто испрашивал разрешения говорить и ткнул пальцем на точку на карте. Женщина хмынула и что-то ответила ему.

– Она думает, там ничего нет, – шепнула Пётр Павлович на ухо Николя. – Место, куда указал этот мужичок, будущий Санкт-Петербург. А она в это не верит упорно.

– Да кто она такая? – взмолил Николя.

– Анна Стюарт, первая королева объединённой Великобритании, знаешь ли. В эту эпоху, – он кивнул на толпящихся у карты людей. – Великобритания – царица морей. И ей не улыбается, чтобы какая-то Русь отняла у нее эту регалию. А тут оказывается, что русский царь… просто царь…

– Как это просто царь?

– Он пока не император и Российской Империи как таковой на карте мира ещё нет. Это просто Русь, которой управляет не в меру амбициозный царь – Пётр Алексеевич.

– И чего?

– А то что этот Пётр Алексеевич изучает ремесла обычного люда, разбирается в судостротельстве и затеял войну с Швецией.

– Чтобы добыть Сампо, – продолжил Николя.

Мальчик расхохотался: громко, дерзко, будто сидит у бабушке на завалинке, а не в королевском дворце.

– Это мы с тобой знаем. А они думают, что Пётр хочет отвоевать у них статус морской державы, царицы морей.

Женщина замотала головой. Один из мужчин начал что-то активно ей рассказывать, то и дело тыча пальцем в одну и ту же точку на карте.

– Она не верит в то, что на пустом месте мог образоваться город так быстро, – с какой-то особой гордостью произнёс мальчишка. – На дворе XVIII век. Нет телефонии, интернета. Люди месяцами добираются из одного города в другой. Это очень медленное время.

Женщина что-то громко сказала. Она уставилась на указанную мужчиной точку на карте.

– Всё ещё не верит, что на болотах вырос город. И этот город грозится лишить Англию чести – отнять первенство в морском деле. Она просто не в силах себе представить, чтобы какой-то городишко на Руси проявлял воистину имперские амбиции. Это дурной тон. Это притязание на авторитет.

По залу распространился туман. Он скрыл от глаз мальчиков королеву с её министрами.

В памяти Николя засела картина как королева Великобритании смотрит на безымянную, никем не отмеченную точку на карте и силится представить тот маленький, пока без мостов и набережных, городок, что грозится стать началом новой империи.

Дымка заволокла всё вокруг. Исчезли высокие потолки, висевшие на стенах картины, зала растворилась в тумане.

Николя протёр кулаками веки. Открыв их вновь, он оказался в своей комнате. Глядя на обстановку, мальчик невольно взгрустнул по богатому оформлению зала, в котором каждый день, наверное, бывала Анна Стюарт.

Николя заметил темнеющую фигуру у входной двери. Он всё ещё помнил свой сон, поэтому он сказал: