Текст книги "Узник Петропавловки и четыре ветра Петербурга"

Сон в Петропавловке

– У меня по-прежнему к тебе много вопросов.

– Внимаю.

– Почему нам понадобилось идти до самой Биржи? Почему ты не мог вызвать грифона в другом месте?

– Мой милый друг, грифоны издревле охраняли сокровища. А наших с вами знакомых установили на банковском мосту в те времена, когда рядом располагался Ассигнационный банк. Вызови я его в какой-нибудь промзоне на Васильевском, он бы не ответил на мой зов. Мы дошли до самой Биржи, так как грифоны любят это место. Это очень проницательные животные. Со зданием Биржи их многое связывает: в конце концов, они умеют ценить деньги. Их и на Банковском мосту установили с простой мыслью – они должны были приносить удачу в переговорах. Если вы заметили, у вашего нового знакомого золотые крылья. Он любит злачные места – это как пить дать.

– Шар над головой… нет, ты помнишь? Он так ярко горел!

– Мой милый друг, то было слабое свечение одной-единственной искорки по сравнению с тем пламенем, на которое способен, как вы это назвали, шарик над головой грифона. Он нужен для того, чтобы осветить путь этому городу и его жителям с приходом великих мук и непроглядной темени. Зажечь такой источник света способна великая опасность.

– Томрум возник из страданий погибших на Северной войне солдат.

– Всё верно, мой мальчик, – согласился чиж.

– Но и ты появился в тяжёлое для этого города время. Ты сам говорил, мой дед был преисполнен отчаяния и горечи.

– Вашество, к чему вы клоните?

– Почему ты не стал таким, как Томрум? Почему ты помогаешь мне и служишь этому городу?

– Мой юный друг! – объявила птица, – положим, я назову вас пингвином. Я стану убеждать вас в этом, уговаривать согласиться. Но сколько бы я не старался, пингвином вы станете только если сами в это уверуете. Это ответ на ваш вопрос. Хоть вы и не о пингвинах спрашивали. Всякий сам выбирает свой путь. Независимо от обстоятельств, выбор есть всегда. Томрум пошёл на поводу горечи и отчаяния и его дух обратился во мрак. Мне было нелегко найти лучик света в послереволюционном Петрограде, разбитом и брошенным городе, некогда столице. Но таков был мой выбор – служить свету, а не тени.

Николя поднял глаза к расписному потолку.

– Где я? – отрешенно произнес мальчик.

– Вы спите.

– Тебе не кажется, что это грубо – вот так вот вваливаться в чужие сновидения? Это ведь личное!

– Смотрите внимательнее. Ничего не узнаете?

Николя встал с холодного, обделанного известняковыми плитами пола. Голова закружилась, но мальчик выстоял на своих двоих. Телом он ощущал тотальную слабость. До него доходили обрывки воспоминаний недавнего прошлого. Толпа мужчин, участников какой-то исторической реконструкции, шла прямо на него. Они что-то кричали, но не ему, а второму – тому, кто стоял поодаль – темной фигуре без лица. Николя явственно ощущал шедший от незнакомца холод, такой, от которого душа в теле стынет.

– Это церковь.

– И то верно, – кивнул чиж. – Но это не простая церковь. Признаться, даже у меня были сомнения насчёт ваc.

– О чём ты?

– О вашем происхождении.

– Я потомок…

– … незаконнорождённого отпрыска царского рода. Здесь, в этой крепости, сгинула не одна живая душа. Простолюдины, дворяне, царские дети, – последние слова Семён произнес с нажимом. – Все равны перед этими стенами. Здесь заморили Иоанна Антоновича – одного из законных претендентов на трон Российской Империи, тут отдал Богу душу родной сын Петра Алексеевича. Это место…

– Петропавловская крепость, – вслух догадался мальчик, изучая царские надгробия.

– Она, старушка, – откликнулся чиж. – Многие из рода Романовых нашли своё последнее пристанище в её стенах.

– Что мы тут делаем? Хоронить меня собрался? Я умер? – в голосе мальчика послышалась нотка паники. – Кто-нибудь объяснить мне, что здесь происходит?

Перед Николя вырос высокий тучный мужчина. Лицо его обрамляли густые бакенбарды и пышная борода. Выдающийся рост и широкие плечи делали незнакомца похожим на героя русских сказок про богатырей. Кто-то дёрнул Николя за штанину. Мальчик опустил глаза и увидел кланяющегося Семёна. Без лишних вопросов он сделал то же.

Послышались обрывки фраз, чей-то звонкий смех. Шёпот заполнил пространство вокруг мальчика. Николя поднял глаза на незнакомца. Тот жестом поманил его.

Шаг вперед и он оказался за широким столом. За ним сидели ни то персонажи сказок, ни то участники исторической реконструкции. Дамы в пышных и не очень платьях. Высокие причёски и такие, что делала по молодости бабушка Николя. Мужчины в парадных мундирах и в старинных кафтанах – какие сейчас висят в музеях, посвящённых эпохе Древней Руси. Николя задержал взгляд на сидевшем напротив мужчине. Он то и дело засучивал длинные рукава своего кафтана, которые то и дело норовили залезть в его тарелку с супом. На голове у него красовалась шапка – нечто похожее Николя видел в учебнике по истории в начальных классах – остроконечная, обшитая мехом, золотом и венчающаяся крестом.

– Шапка Мономаха? – в изумлении сам себя спросил мальчик.

– Мопс! – раздался оклик где-то рядом.

Николя огляделся по сторонам. Из-за стола поднялся человек, который встретил его тут.

К мужчине, как решил мальчик, Александру III, подошла миниатюрная женщина в пышном платье. Её взгляд скользнул по Николя снизу вверх – мальчик моментально покраснел.

Кто-то постучал его по плечу. Николя обернулся. Позади него стоял бородатый мужчина в парадных одеждах, чье лицо мальчик узнал моментально.

– Здесь моё место, – сказал он.

Николя пересел на единственный оставшийся свободным стул. Оказавшись во главе пиршества, мальчик разглядел собравшихся. Старики и дети. Мужчины и женщины. На противоложном конце, во главе стола, сидел старик в монашеском одеянии. К нему подошел мужчина с длинной бородой и в длинном кафтане – он, видимо, разобрался со своей тарелкой супа, – и что-то прошептал тому на ухо. Старик посмотрел через весь стол на Николя.

– Вы не местный? – спросил кто-то рядом.

– А? – переспросил мальчик.

– Я вас тут впервые вижу, – повторил он, воткнув вилку в куриную ножку.

– Я знаю, кто вы.

– Уверен?

– Да… – начал было Николя и осёкся.

Тарелка его единственного знакомого ломилась от еды. Из-под нарезанной бастурмы выглядывали солёные огурчики. Бефстроганов практически смешался с макаронами по-флотски.

– Люблю хорошо поесть, – будто прочитав его мысли, ответил мужчина.

Мальчик угукнул в ответ.

– Николай Александрович, – представился он. – А тебя как звать?

– Ни… Коля.

– Николя? Француз что ли? – усмехнулся он. – Мой прадед их не жалует. Ну, ты понимаешь. – он кивнул на сидящего на противоположной стороне стола мужчину с менее роскошными бакенбардами. Ему что-то живо рассказывала крупная женщина с пышной причёской. Тот только безучастно поглощал содержимое своей тарелки. Даму немота собеседника не беспокоила вовсе. Она продолжала говорить, говорить и говорить. В какой-то момент Николя почудилось, что она говорит сама с собой. Вскоре монолог перестал устраивать и её. Она ткнула собеседника локтём в бок и тот согласно закивал.

– Нет, – отвечал Николя. – Я не француз.

– А почему тарелка пустая? Не хорошо это.

– Это ещё почему? – недоумевал мальчик.

– Мы с вами не чужие люди. Мы ведь даже похожи. Вы сами всё прекрасно понимаете.

– Не очень, – признался Николя.

– Угощайтесь, – он кивнул на смазанную добротным слоем соуса куриную ножку.

Николя потыкал вилкой заветренную куриную кожу и поднял глаза на Николая Александровича.

– Знаете, а я представлял вас другим.

– Что бы это значило? – усмехнулся он, выворачивая индейке ножку.

– Я… читал где-то, что Александра III домашние называли Мопсом из-за его крупного телосложения и… черт лица. Так скажем, – пожал плечами Николя.

– Продолжайте, – довольственно отвечал Николай Александрович, нарезая белый мягкий белый хлеб.

– Николай II считается самым спортивным российским императором. Он никогда не ужинал.

Николай Александрович отставил вилку с ножом. Николя продолжал:

– Он погиб в солдатской гимнастёрке, – пояснил мальчик. – Всех Романовых, которые здесь похоронены, обряжали в военные мундиры. Потому что…

– Потому что Романов – это офицер на троне, – тихо ответил Николай Александрович.

– Вы не тот, за кого вы себя выдаёте.

Сидящие за столом смолкли и устремили свои взгляды на Николя.

– И если вы – Николай Александрович, Николай II или, как сказала бы моя французская бабушка, царь-страстотерпец Николай II, как в вас это всё за один ужин влезло?

Вдалеке раздались довольственные птичьи трели.

Сидящие за столом поблекли. Подобно старым фотографиям они теряли краски, бледнели, пока вовсе не исчезли. Николя оказался в одиночестве за длинным столом, больше подходящим для средневековых пиршеств, а не для одиночной трапезы. Слух его уловил звуки шагов. Кто-то твёрдой уверенной походкой приближался к опустевшей столу.

– Кто здесь? – спросил мальчик пустоту.

Шаги стихли.

Николя огляделся по сторонам. Чувство паники охватило его существо.

Кто-то рядом учтиво кашлянул.

Николя обернулся и увидел Александра III.

Широкоплечий, бородатый, в военном мундире, он уставился на Николя. Прикованный взглядом к спинке стула, во всех смыслах этого слова, – большого человека – мальчик еле слышно пропищал:

– Что здесь происходит?

Александр Александрович или, как его принято называть в рамках школьного курса по истории России, Александр III, раздался громким смехом и ответил:

– А я в тебе и не сомневался.

На своих прежних местах буквально из воздуха возникли те, кто ещё мгновение назад испарился. Присутствующие бросали на оторопевшего мальчика любопытствующие взгляды. Одна девочка даже помахала ему ручкой, захихикала в ладушку и что-то сказала сидящей около неё девушке постарше. Та посмотрела на Николя и прошептала что-то на ухо сидящему далее юноше.

Мальчик силился вспомнить, где он мог видеть всех этих девочку, девушку и юношу. В его мозгу почти вырисовались их портреты из школьного учебника по истории, как ухо пронзила острая боль.

Николя очнулся у себя в больничной палате. Он всё ещё не отошёл от больничного режима, который подразумевает частый сон с редкими перерывами на еду уровня больничной столовой.

Николя сел на кровати. Пытаясь выстроить все события в единое целое, он взглянул на окно.

В памяти мальчика возникли образы сходящих с музейных картин российских императоров, говорящих птиц, темнеющей на фоне серых красок Петербурга Петропавловской крепости и всего прочего, не слишком хорошо вписывающегося в исполненную логики и нормальности картину мира очнувшегося ото сна Николя. В этих его видениях Михайловский замок уходит под воду. В его высокие окна врываются смешанные с болотом и грязью потоки воды. Огромный замок – единственный в Петербурге – исчезает под слоем месива из грязи, болота и глины.

Маленький мальчик сидит в отбрасываемой тёмной фигурой тени. Он прижимает к груди игрушечный кораблик, повторяющий профиль самого известного судна города – адмиралтейский флюгер. Тёмная фигура тянет свои руки-отростки к дрожащему от холода малышу.

Из глубины окружившего мальчика мрака раздаётся птичья трель. Птичья песнь, подобно лучику солнца, пробивается сквозь опустившуюся на землю непроглядную мглу. Она отступает прочь от мальчика, освобождая землю для потока солнечного света, свежего воздуха и всего живого.

Николя открывает глаза и видит перед собой сидящего на столе Семёна.

– Мы в вас не ошиблись. Вы спасли этот город! – торжествовала птица.

– Что произошло?

«Мы?» – пронеслось в мозгу Николя.

– А вы не помните? Не помните взрыв света у Дома Книги, армию первых строителей Петербурга и, главное – то, как вы одолели Томрума? Припоминаете? О! Это моя вина! Я должен был навестить вас раньше, но Пётр Павлович свидетель – всё мое время ушло на то, чтобы привести город в порядок! – пролепетал чиж.

Николя приложил ладонь ко лбу.

– Я помню толпу бегущих людей, какой-то меч… – начал Николя.

– Кхе-м, вы помните саблю.

– И холод. Было очень холодно.

– Вас нашли на льду канала Грибоедова в бессознательном состоянии. Вас могли не заметить из-за вьюги с землетрясением. Подумать только! Поздней осенью и вьюга! А еще это землетрясение… на моем веку такое впервые.

– Землетрясение? – вяло переспросил Николя.

– Она, родимая. Все это время Томрум играл с погодой и жителями города. В начале он создал иллюзию бабьего лета – старая школа, надо сказать, задумчиво протянула птица. – И всё это для того, чтобы сбить всех с толку.

– К делу, Семён, – отрезвил его мальчик.

– Иллюзия распалась сама собой, когда Томруму понадобились силы на то, чтобы противостоять вам и армии подданных короне Российской Империи.

Николя поставил ноги на пол.

– Как я там не замёрз насмерть только?

– Ах, вы об этом, – отмахнулся чиж. – Все то время, пока вы лежали без сознания, вас согревал юго-восточный ветер.

– Ветер? – не понял мальчик.

– Не просто ветер, – учёным тоном отвечал Семён. – Это был юго-восточный ветер, который не так часто даёт о себе знать в этих краях.

– Зачем ему меня спасать? Всё это время мы сражались с приспешниками Томрума, среди которых были четыре ветра. Северо-западный вы победили в Михайловском замке, северо-восточный – по пути в центр, юго-западный что-то спугнуло в моем сне…

– А юго-восточный спас вас. И не единожды, – заметила птица.

– Да, но зачем!?

– У этого города великое множество тайн, – покачал головой чижик. – Я могу лишь предположить, что поводом к вашему спасению послужил сам Пётр Павлович.

– Это как?

Чижик глубоко вздохнул.

– Для вас Санкт-Петербург – город с трёхсотлетней историей. Люди живут здесь, отдыхают. Это ваш родной город, чью историю вам только предстоит изучить. Ведь 318 лет, по меркам человека, срок немалый. На деле же Санкт-Петербург – это просто ребёнок. У него есть характер, он даже капризен. Но по сравнению с Римом, Лондоном, Парижем, он просто ребёнок, которому только предстоит повзрослеть. Теперь вы понимаете?

– Не слишком.

– Однажды вы все поймёте. Я вам обещаю.

– Через сколько сотен лет? А нельзя просто взять и объяснить, что здесь происходит?

– Подумайте сами. Санкт-Петербург – этой живой организм, молодой город или, как вам теперь известно, маленький мальчик. Когда-то он был совсем младенцем. О нём заботились, учили ходить, воспитывали.

– Кто? Пётр I?

– Пресвятые грифоны, нет конечно! Пётр I, кем бы4444
  В дореволюционной России царя считали помазанником Божьим.


[Закрыть] его не считали поданные, был таким же человеком, как и все остальные. Он был не вхож в измерение, в коем существует Пётр Павлович.

– Ты хочешь сказать, о младенце Петербурге заботился кто-то… сверхъестественный? – Николя поморщился.

– Для вас это сверхъестественно, а для Петра Павловича – родные ему… люди, если так можно выразиться. Своим отцом он считает Романова Петра Алексеевича, мать – землю, некогда принадлежавшую шведам. Воля Петра вкупе с силой этой земли дали жизнь Санкт-Петербургу.

– Он что-то говорил о маме-шведке!

– Вот видите. Все куда проще, чем можно было представить.

– Но я всё равно многого не понимаю.

– Вы задумывались о том, почему Санкт-Петербург носит это имя?

– Ну… в честь самого себя Петр город назвал, наверно…

Семён топнул лапкой по столу.

– В общем, я не уверен…

– И чему вас только в школе учат! Санкт-Петербург назван в честь святого Петра – святого, в честь которого своё имя получил Пётр Алексеевич. Петропавловская крепость дала начало детищу Петра Алексеевича. Она носит имена святых Петра и Павла. Поэтому наш с вами общий друг носит эти два имени на тот же манер, что и все его поданные, то есть в качестве имени и отчества.

– Потому что с Петропавловки началась история Петербурга.

– Верно.

– Логичнее было бы, будь у него отчество Петрович.

– Не ищите логику в этом городе. В нём хоть и есть частичка от точной и логичной Германии, однако, больше всего в нём русского. А главный герой русских сказок был и остаётся Иван Дурак. Тут уж ничего не попишешь.

– Вот теперь понятно, – вздохнул Николя. – Но я так и не узнал, от кого из Романовых пошло ответвление моей семьи.

– Я думал, вы его хорошо разглядели в своем сновидении, – Семён подмигнул.

Николя встрепенулся.

– Да за тем столом весь род Романовых сидел! Так не честно! – мальчик сложил руки на груди.

– Он был не лучшим супругом, но почти святым человеком. Ему не давалось военное дело, но он преуспел в дипломатии. Так я вам скажу.

– Ты знал! – Николя вскочил с кровати. – Всё это время ты знал, кто именно из Романовых является моим предком! Ты знал! Семён, так дела не… и вообще – кто это мы?

– Мы?

– Да, ты именно так выразился.

– Когда это? – задумчиво протянул чиж.

– Ты сказал «мы в вас не ошиблись». Кто это «мы»?

Семён посмотрел на Николя самым строгим взглядом, на какой только была способна эта маленькая птица.

– Вы ведь понимаете, несмотря на фамилию, которую носили Романовы, в них текла кровь обыкновенных людей. У них были свои страхи, сомнения, радости. Из-за своей… человечности, так сказать, и пошли всяческие ответвления от рода Романовых от фрейлин.

– Как у меня.

– Точь-в-точь ваш случай, – согласился Семён. – Эти ответвления давали новые семьи, целые рода. Как в случае с Бобринским – незаконнорождённым сыном Екатерины Великой.

– Семён, – призвал его Николя. – Ближе к делу.

– Как я уже сказал, эти ответвления давали новые семьи и целые рода. В общем – новых людей. Все они жили своими жизнями, но так или иначе разделяли судьбу своей страны – Российской Империи, затем Советского Союза, а после него Российской Федерации. Кто-то покинул страну во время партийных чисток, иной разорился ещё при Имперской России и сгнил в Петропавловской крепости, другой вовсе не оставил после себя потомков. Ваш предок, в чьих жилах текла кровь Романовых и одновременно челяди, выжил в Царской России и дал здоровое потомство, пережившее всевозможные революции, но оставшееся в России.

– Я знал, что я не один.

– Конечно не один. Вас таких, полукровок, много. Но вы единственный, кому досталось так много от императорского семейства. Многие, очень многие не пережили мясорубки Гражданской войны. А те, кто выжил, дали не самое чистое по крови потомство. В вас от Романовых больше, чем во всех ныне живущих полукровках. Поверьте мне, я знаю, о чём говорю. Поэтому мы выбрали вас. Я и Пётр Павлович.

– Пётр Павлович, – Николя как очнулся. – где он? Я не видел его с тех пор как…

– С ним всё хорошо. – Успокоил мальчика Семён. – Мне удалось его вызволить. Небесные покровители города подарили ему человечье обличье сроком на неделю. Ему давно хотелось послушать, что о нём думает обычный люд, познакомиться с петербуржцами. Сейчас он, я полагаю, гуляет по крышам Петербурга, исследует дворы-колодцы, возможно, и без шавермы не обошлось. Ну, вы понимаете.

Стук в дверь, за ним – две пары глаз, заглядывающих в дверной проем.

Николя рассказал ту версию правды, к которой они могли быть готовы.

– В этом году ты превысил все лимиты по странности поведения, – Ирина Фёдоровна сложила руки на груди. – Мы хотим знать, что происходит.

– Очень хотим знать, – кивнул Георгий Александрович. – К нам заезжал следователь Юрьевский и попросил объяснить, почему второй раз подряд он натыкается на тебя, когда в городе происходит очередная неразбериха.

– Стараюсь, – пожал плечами мальчик.

И Николя выдал всё. Начиная от того, зачем они с Гришей остались ночевать в Михайловском замке и заканчивая моржеванием на канале Грибоедова.

– А птица? – спросила мама.

– Он выпал из гнезда и я его выкормил.

Георгий Александрович подпёр подбородок костяшками пальцев и спросил:

– А олень?

– А что олень? – не понял Николя.

– Зачем ты сказал всем, что ты видел оленя?

– Это всё от компьютера, – заверил родителей мальчик, – перечитал Википедию.

Ирина Фёдоровна встала с больничной койки и подошла к окну.

– Ну, мне всё понятно. Во Франции тебе бабушка спуску не давала, а тут у тебя раздолье.

– Не забывай, в Париже на ночь в Лувре точно не останешься. А уж со всеми этими их проблемами сейчас… тебя десять раз обыщут перед тем как пустить в места крупного скопления людей. У нас-то попроще будет завалиться спать в покои Павла III, верно? – спросил папа.

– Пётр III ты хотел сказать. Или Павел I. Я ночевал в Михайловском замке, там раньше Павел жил, пап.

– Какая хорошая у вас программа по истории в школе, я смотрю, – будто со знанием дела отметил отец.

Ирина Фёдоровна не по-доброму зоркнула на мужа.

– Мы с тобой о чём поговорить хотели… – начал Георгий Александрович.

– Как тебе тут вообще? – спросила Ирина Фёдоровна.

– В столовке кормят отвратительноо.

– Я про Россию, – уточнила мама. – Тебе же тут не нравится совсем.

– То есть как это не нравится? – не понял Николя.

Георгий Александрович громко выдохнул и сказал:

– В Питере молодежи скучно. Ты и сам сколько раз говорил, что тебе тут заняться нечем.

– Да. И это… ordure, – Ирина Фёдоровна искренне попыталась сымитировать французское произношение.

– В Париже грязно. Здесь хотя бы матрасы на улицах не валяются! Вы на что намекаете вообще?

– Здесь нечего делать, – спокойно ответил Георгий Александрович. – Мы это прекрасно понимаем.

– А в Европе…, – начала и запнулась Ирина Фёдоровна.

– Небезопасно, – закончил за неё супруг.

– В Питере тебе будет скучно. А как насчёт Москвы?

– В смысле как насчёт Москвы? – встрепенулся мальчик.

– Там весело. Постоянно какая-то движуха, – вступил Георгий Александрович.

– Здесь даже мне бывает скучно, – убеждала Ирина Фёдоровна.

– И что с того? – не понял мальчик.

Родители переглянулись.

Может, поживёшь годик у тётки? – аккуратно предложила мама.

– В Москве, – напомнил папа.

Николя уже открыл было рот, чтобы ответить, но вместо членораздельной человеческой речи у него получился какой-то птичий язык.

– Грехопадение! – донеслось до уха мальчика.

– Что это? – Ирина Фёдоровна огляделась вокруг в поисках источника писка.

– Да птица какая-то, – рассеянно отвечал Георгий Александрович, кивая в окно.

– Это Семён!

– Ты же сказал, ты его выпустил! – строго спросила мама. – Да где он вообще? – она вышла в центр палаты и огляделась по сторонам.

– Он периодически заглядывает, – соврал мальчик, взбив подушку по бокам.

– Грехопадение! – чирикал чиж.

– Да Бог с ней, c этой птицей, – отмахнулся Георгий Александрович. – Собирай вещи!

– Ме же видели, как ты тут несчастен, – всплеснула руками Ирина Фёдоровна.

– Но в Европу мы тебя отпустить не можем, – отрезал папа.

– По крайней мере сейчас, – поправила его Ирина Фёдоровна.

– Так что, Москва. Ты как вообще к этому?

Николя посмотрел в окно. Деревья успели обрядиться в белое. С небес на землю падали хлопья снега. Пожалуй, это одна из самых красивых вариаций петербургской зимы. В противном случае на месте душистого снежочка под ногами оказываются слякоть и лужи. А сверху льёт противный зимний дождичек – какой бывает только в Петербурге и исключительно зимой.

– Ты рад? – напомнила о себе Ирина Фёдоровна.