Текст книги "Итальянская любовь Максима Горького"

Но что теперь об этом говорить? Я уже немолодая женщина, и нельзя так беспечно ворошить память.

Я видела Екатерину, его первую жену, – старенькую, седую. Женщину, к которой Макс на всем протяжении своей жизни относился с неизменным почтением и уважением, относился как к другу, на чью поддержку всегда мог рассчитывать. Екатерина была достойной женщиной во всех отношениях, и я питала к ней большую симпатию.

А вот при виде баронессы Будберг мое сердце забилось сильнее. Я подумала, что ненависть сродни любви. Мы часто употребляем это выражение, но не всегда понимаем его значение до конца. И ненависть глубока как любовь и точно так же раздирает нас и не дает покоя… И сердце от ненависти также может биться сильнее…

Никогда, никогда я не смогла заставить себя относиться к этой женщине ровно и спокойно, она поднимала в моей душе настоящую бурю. Так получилось и на этот раз.

Она уже не была блистательной Мурой. Пополнела, стала грузной, сильно проступала седина. Ее кошачья прелесть осталась в прошлом, но она была здесь, как напоминание о том времени, когда она безраздельно царила в сердце Горького. Он любил ее до сумасшествия. И терял голову, и страдал, и ревновал…

Я никогда не доверяла ей, и присутствие Муры на похоронах вновь кольнуло меня в самое сердце.

Была здесь и Тимоша. Яркая, прелестная, но сейчас она притушила свою прелесть и выглядела бесконечно печальной… Похоронить мужа, а теперь и свекра, конечно, это тяжело, это жизненные испытания, которые надо вынести с честью.

Стоявшая рядом со мной корреспондентка английской газеты сказала шепотом:

– Как будто бы вождя хоронят, а?

Я кивнула в знак согласия. Спазмы сдавили мне горло, и я с трудом могла что-то проговорить.

– Ангина, – пояснила я, с трудом выдавливая из себя слова. – Трудно говорить.

Я пришла домой опустошенная, мне не хотелось никого видеть, хотелось только спать, спать и спать… Сон был для меня лекарством и избавлением от той боли, которую я испытала сегодня.

Я провалилась в сон, а потом проснулась ночью и смотрела сухими воспаленными глазами в темноту. Мне словно нужно было что-то вспомнить, но вот – что?

Рядом спал муж, что-то бормотал во сне, я тронула его за плечо, но Леонид не проснулся.

В соседней комнате спала дочка.

Я накинула халат и вышла на балкон. Села на стул и принялась смотреть на Москву – тихую, спящую… В моей памяти всплывали слова Макса: «Меня скоро убьют. И ты знаешь – кто…».

Я пыталась осмыслить сказанное, но понимания не приходило. Была горечь и усталость, и тяжесть, которая – я знала это – останется со мной навсегда.

Но слова были сказаны не зря, они были мне неким завещанием, и я должна была разобраться, понять… Понять, кто убил Макса? Наверное, этого он и хотел, ждал от меня. А иначе не сказал бы этих слов. Я была человеком, которому он доверял и которого любил. Пусть не так, как Муру. О, когда же я перестану себя сравнивать с ней! Когда я успокоюсь? Но женское сердце до преклонных лет остается страстным. Бунтующим против естественного порядка вещей. И в этом его сила!

А раз Максим мне доверял… Значит, он хотел и хочет, там, на небесах… Ведь Макс не ушел безвозвратно, бесследно; он растворился в небе, в своих книгах, в этом нежном и яростном мире, который он так любил…

Я пошла на кухню и заварила себе чай, крепкий, сладкий. Мне требовалось привести мысли в порядок и все разложить по полочкам.

Я взяла блокнот и стала чертить схемы, как я делала в минуты волнения или когда мне надо было разрешить какую-то задачу.

Буду исходить из того, что Макса убили.

Кто? Я написала вопрос и обвела его кружком. Кто мог убить Максима Горького? Кто хотел его смерти? Кому это выгодно?

Самая расхожая версия – писатель умер от инфекции. Заразился гриппом от внучек. Для человека с туберкулезом – грипп был особо опасен. Но Макс не был бы Максом, если бы не предвидел некоторые моменты. Он не хотел возвращаться в СССР, словно предвидел свою смерть здесь… Значит, у него было предчувствие, которое его не подвело. Но ничего нельзя было отменить. Его вел Рок, фатум, судьба. Мы, итальянцы, свято верим в судьбу, и, похоже, именно судьба привела Максима Горького сюда, чтобы он встретил свою смерть на родной земле.

В СССР он приехал по настоянию своего сына. Горького уговаривали вернуться многие, но сын – особенно. Те, кто вызвал писателя в Советский Союз, сыграли на его чадолюбии, любви к семье, к близким… По натуре Макс был патриархом, и ему нравилось играть роль отца большого семейства. Он любил собирать вокруг себя коммуну, и все – и родственники, и близкие люди, и друзья, становившиеся на время членами этой коммуны, – попадали в орбиту заботы и внимания Макса. Я уже говорила, что Максу очень мало было нужно для себя, скорее он беспокоился о тех, кто рядом. Ему нравилось заботиться и одарять своим вниманием других…

Символично, что сын, который и сыграл свою роль в его возвращении, умер раньше Макса. И очень странно. Со стороны все выглядело естественным образом – Максим простудился и умер. Причины были самыми простыми. А ведь именно простое и примиряет со случившимся. Вроде с кем не бывает? Это жизнь!

Что мог знать Максим – избалованный, слабый, всегда находящийся в тени отца, если его убрали как ненужного свидетеля? Он любил автомобили, любил красивую жизнь, любил свою жену Тимошу… Тимошу любили все, но загадка – кого любила она?

Темные слухи ходили о том, что она была любовницей… Самого (я даже не буду писать его имя, это понятно и так). Но это выглядит малопонятно, хотя, кто знает?.. Существует мнение, что через женщину можно влиять на мужчину. Это и так и не так. Есть власть и более темная, чем интимно-сексуальная. Это власть психологического плана, она сильнее и безысходней. Кем же была Тимоша?

Я вдруг поняла, что думаю о ней отстраненно, пытаясь разрешить эту загадку. Не скрою, Тимоша мне по-человечески нравилась. Или это была ее особенность – нравиться всем? Мало кто мог таить зло на Тимошу, такую жизнерадостную, искрящуюся смехом, весельем… А если на этой ее особенности – тоже сыграли? Но кто?

Радостная Тимоша как бы покрывала другие не столь лучезарные чувства… Я ощутила, как стрельнуло в правом виске. А если я близка к некой разгадке? Или точнее – к кусочку правды, и мне придется сложить воедино эти разрозненные кусочки правды-отгадки в единую картину.

Некогда в юности я открыла для себя Агату Кристи. Никогда особо не увлекалась детективами. В нашем благородном семействе чтение подобной литературы было дурным вкусом. Только труды древних авторов имели право на существование и власть над умами. Вергилий, Тацит, Аристотель, Платон, Светоний, Данте…

Но мы с тобой, помнишь, читали Шерлока Холмса тайком ото всех и боялись, чтобы нас не застукали над этим неподобающим занятием? И соревновались, кто быстрее прочтет Конан Дойла? Так мы с тобой открывали и Агату Кристи.

Эта скромная девушка, из почтенной семьи, пережившая смерть отца, разорение семьи, Первую мировую войну, стала знаменитой писательницей. И не просто писательницей! Она провозгласила появление новой эры в книжном мире. Книга перестала быть святилищем, книга стала доступной, и уже не надо было находиться в прохладных залах библиотек, чтобы наслаждаться чтением. Книги стали предметом обихода, и это по-своему революционное событие. Книга как спутник в любых ситуациях – в транспорте, на пикнике, дома, на работе. Книгу можно было положить в сумочку и не расставаться с ней. Это не старинные фолианты из нашей библиотеки, которые и поднять-то трудно. Не то что таскать с собой.

Те старые книги внушали мысли о высоком, вечном, но жизнь, реальная жизнь, могла пройти мимо.

Я только что подумала – не была ли моя любовь к Максу и вся жизнь – неким протестом против заданности судьбы, стремлением выйти за ее пределы?

Но я отвлеклась…

Возвращаясь к Агате Кристи, могу сказать, что она перевернула представление о детективах. Смерть ходила рядом и часто принимала обличье самых близких людей, не надо было искать загадочные заговоры и убийц ниоткуда… Все самые пугающие и ясные мотивы лежали на поверхности – нужно было только иметь мужество взглянуть правде в лицо, и тогда все вставало на свои места. Но у многих ли людей хватит мужества?

Итак, Максим, питавший зависть к отцу. Нужно назвать вещи своими именами. Вернуться к корням высоких трагедий. Есть комплекс Электры, но есть и древний и вечный сюжет – сын убивает своего отца. Новомодные течения психоанализа вполне объясняют этот архетип. Сын, убивающий отца, чтобы начать новую жизнь. Разорвать пуповину, которая его связывает, не дает жить и действовать самостоятельно… Чем плох этот сюжет? А если еще отец знаменит и имеет все? К тому же посягнул на его жену…

Я хватаюсь за сердце. «Дани, куда тебя занесло с этим психоанализом! – говорю я себе почти сердито. – Что ты копаешься в чужом грязном белье? Остановись!» Но кто-то внутри меня – более пытливый и дотошный продолжает исследовать мотивы и копаться.

А может быть, слова Макса: «Меня скоро убьют. И ты знаешь – кто…» – пеплом стынут на моих губах и не дают покоя. Помимо любовницы и матери его ребенка, разве я не была ему другом, настоящим другом? Как и он мне. Между нами были нежность, и тепло, и доверие. Разве это не дорогого стоит? И почему я не могу отдать последнюю дань этой дружбы и тепла Максу?

Именно эта правда и не дает мне покоя. Я должна быть беспристрастной, чтобы установить истину.

Сын умер. Но разве он косвенно не виноват в смерти отца?

Хотя свою часть плана он уже выполнил – заставив отца вернуться в СССР, что и стало причиной его гибели.

А в основе всего – его чувство к Тимоше, любимой женщине, жене, которую он обожал и боготворил. Интересно, что именно это страстное, болезненное, исступленное обожание чаще всего встречается у слабых людей, для которых оно – и якорь в бушующем море житейских страстей, и единственное утешение…

…Не знаю, станет ли это мое письмо последним – что-то я себя плохо чувствую. Не хотелось бы так думать, но увы! Никто не знает – где и когда мы встретим свой смертный час.

Если подводить итог прожитой жизни – то, что можно сказать?

Моей второй родиной стала Россия, Советский Союз, и я могу здесь процитировать великого русского поэта Пушкина:

«Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана…».

И все же Пушкин сам и отвечает на этот вопрос:

«И сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь…».

Это и составляет саму жизнь: божество, то есть вера, слезы – наше страдание, горести и болезни. И Любовь!

«Любовь, что движет солнце и светила». Это уже мой сумрачный земляк. Данте.

Так переплелись для меня Россия и Италия – неразрывно, воедино.

Я полюбила Россию, полюбила Москву, но все же сейчас я чаще всего вспоминаю свою семью, прекрасную и нежную Флоренцию и тот миг на Капри, когда я впервые встретилась с Максом и вверила ему свою судьбу…

На земле уже нет моих родителей, Макса, моего дорогого мужа Леонида, он погиб в годы войны. Нет Екатерины Пешковой, Марии Андреевой, но жива Тимоша, и жива… Живее всех живых – Мура Будберг. Можно ли любить своих соперников? Врагов? Или перед лицом вечности сердце примиряется со многим? И уже нет в нем ненависти, остается только примирение и утешение, а в конце концов – одна любовь. Любовь, очищенная от примесей страсти, волнений, сердечных бурь. Тихая и кроткая, милосердная и согревающая.

Как ни странно, сейчас я хотела бы видеть только Муру. Нам нечего теперь делить. Все осталось в прошлом. Макса уже нет. И мне очень бы хотелось побеседовать с баронессой Будберг за чашкой чая или чего-нибудь покрепче. Баронесса всегда любила крепкие напитки и вряд ли изменила своей привычке. Я знаю только, что она жива, и все… А ведь нам есть что сказать другу другу, и беседа была бы долгой и занятной. Трудно сказать – где могла бы пройти эта воображаемая беседа. Может быть, в Лондоне, где теперь обитает баронесса, у камина в туманный лондонский день. Или у нас в фамильном палаццо во Флоренции, где так хороши Тициан и Пиранези, Карпаччо и Тинторетто… Или наша беседа состоялась бы в Москве, городе, где завязались наши судьбы, да таким крепким узлом, что его не разрубит даже смерть. Ведь смерти нет, пока есть наши воспоминания о минувшем. Ее нет и после, ведь будут жить люди, помнившие нас… И пока жива память – мы все живы.

Подрастает Люсенька. Как сладко мне иногда звать ее Лючией, звать безмолвно – про себя, но что от этого меняется?

Люсенька хороша необыкновенно – волосы светлые, а глаза карие. И на нее уже засматриваются. После войны так мало молодых людей осталось, война их выкосила, страна только-только приходит в себя после страшных ужасов… Я ни на что не жалуюсь. Мне приходилось, как и всем, голодать в годы войны, испытывать нужду и холод. И знал бы кто из моих блистательнейших предков, что наследница старинного рода Орбини нуждается в куске хлеба. Но я выжила! Кровь есть кровь! И так просто от нее не отмахнешься. Живучая кровь древнего рода помогала мне во всех испытаниях!

Моя Люся. Мой ангел, моя Лючия. Сейчас только она предмет моих забот и волнений. И я не могу умереть раньше, чем отдам ее в другие теплые руки. А все остальное… Я прожила яркую насыщенную жизнь и ни о чем не жалею. Ни разу. Никогда.

– Ну что? – сказал Вася, отложив письмо и глядя на Анну.

Анна взяла в руки карандаш и блокнот, приготовившись записывать.

– Приступим к Тимоше. – Вася сделала паузу, повертел головой, поднял глаза к потолку, словно увидел там что-то интересное, а вновь потом посмотрел на Анну: – Что об этом скажешь?

Анна откашлялась.

– Тимоша, то есть Надежда Пешкова, – женщина загадочная. Ее судьба яркая и трагичная одновременно. Родилась она в Томске, отец – преуспевающий врач, семья переехала в Москву и поселилась на Патриарших прудах, купив там деревянный двухэтажный дом. В семье было восемь детей. С будущим мужем Максимом Надежда познакомилась на катке.

Вася ее прервал:

– А что тебе бросилось в глаза при изучении характера?

Анна задумалась и честно призналась:

– Не знаю. Жизнерадостность?

Вася потер переносицу.

– Рыжикова, ты, конечно, гений наоборот…

Анна уже собралась обидеться, но Вася широко улыбнулся.

– Прости!

– Постараюсь.

– Я, конечно, бываю тираном и деспотом.

– И частенько, – поддакнула Анна.

– Ну это ты преувеличиваешь!

– Ничуть!

Но Вася отмахнулся от нее.

– Оставим внутренние перебранки, дело житейское, нас ждет вечность.

– Точно, точно, дожидается!

Вася подозрительно посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Жизнерадостность, да. То есть умение привлекать людей. Смотри, какая получается интересная картина… Когда Максим Горький стал слабеть в силу своей старости, именно Тимоша взяла на себя роль магнита, который группировал вокруг Горького людей. Кто только не был в нее влюблен! От Ягоды до Алексея Толстого. И все эти люди бывали у Горького в доме. Их можно было наблюдать, изучать, делать выводы…

Так, Алексей Толстой серьезно хотел сделать Надежду Пешкову своей женой и присматривал на роль супруги при живой-то Наталье Карандиевской. Но он уже твердо решил заменить ее более молодой женой. Что он в конце концов и сделал. Но его новой супругой стала не Тима.

Говорят, что к Тимоше сватался и сам Сталин. И это тоже вероятно! Во всяком случае к Горькому он всегда приезжал с букетами для Тимоши.

– Но она дорого заплатила за свою прошлую жизнь, – тихо сказала Анна.

– Да. Это точно!

За окном темнело, рабочий день давно закончился, и они разошлись по домам, договорившись завтра с утра снова приступить к этому делу.

* * *

Утро началось с большой чашки кофе и бодрой музыки. Данила сказал, что скоро приедет, и Анна была на седьмом небе от счастья. Она не шла, а летела на работу, словно на крыльях. Вася сидел и уже ждал ее. Как только Анна переступила порог, через десять минут перед ней дымилась чашка фирменного Васиного кофе. Ну что ж, начнем с того, на чем закончились эти письма? – решительно заявил Вася Курочкин.

Анна улыбнулась краешком губ. Как же ей было приятно, что Вася напоминает прежнего Васю – веселого, пытливого, стремящегося во всем дойти до конца, до сути явления. Ничего не оставляя на полдороге.

Кажется, Вася выздоравливает окончательно. В конце концов, школьный друг в Америке – это мираж на горизонте. Чем ближе придвигаешься, тем дальше отдаляешься. У каждого своя жизнь. В чужие проблемы не влезешь, а они есть у всех, и немалые. И бывает, что у тех, кто сияет глянцем на фото, в реальности проблем вагон и маленькая тележка.

Главное – жить своей жизнью. В ней всегда можно отыскать и радость, и надежду, и приятные труды. Анна усмехнулась про себя, надо же как высокопарно и извилисто она стала выражаться.

– Ты меня слушаешь? – раздалось сквозь толщу ее мыслей.

– Да, Вася, слушаю, – тихо откликнулась она. – И внимательно.

– Рад! – выдохнул Вася. – Давно у меня не было благодарной слушательницы.

Анна хотела было возмутиться. Но вовремя осеклась. Вася просто дурачится. Он в хорошем настроении. И слава богу!

– Одним из основных желаний Даниэлы – Дарьи Андреевны Шевардиной было желание увидеть Муру Будберг. Она знала только одно: что Мура – жива. И больше никаких известий. Баронесса – действительно была живее всех живых. Прямо-таки непотопляемый авианосец! Да, она старела, но хватки своей не теряла. Она умела использовать людей, и в этом ей не было равных. Людей, заметь, разных. И по профессиям. И по складу характера. А это значит, что Мура владела неким универсальным ключом, харизмой, которая притягивала окружающих.

Она по-прежнему была с Уэллсом. Но жили они раздельно. Он просил ее выйти за него замуж, однако его просьба повисла в воздухе. Муре новое замужество было не нужно. Играть роль жены – пожалуйста, но вот быть женой по-настоящему – увольте! И только ради одного человека она бы изменила своим принципам, но этот человек был для нее недосягаем. Что-то безвозвратно ушло, закончилось в том далеком, грозном и прекрасном для нее восемнадцатом году. Та острота, те яркие чувства, когда они ходили на грани жизни и смерти, ушли в прошлое. Локкарт погряз в скучном браке, потом в многолетней любовной связи, под конец жизни впал в банальность – женился на молодой. А Мура все это время подспудно ждала его, она не мыслила своей жизни без Роберта. Они остались добрыми друзьями, но нужно ли это было Муре, смирилась ли она с неизбежным?

Как мудрая женщина она выжала из жизни многое, но самое главное – ушло, ускользнуло от нее.

– Те, кто встречал Муру в Лондоне, описывали ее как опустившуюся неряшливую женщину с большой черной сумкой и неухоженными руками, – заметила Анна. – Вообще ее внешность и магнетизм – большая загадка. Чем-то же она брала? И брала людей выдающихся, незаурядных. Сам Уэллс и то терялся в догадках: почему она все-таки его пленила?

– Загадка, – согласился Вася и продолжил рассуждать: – Она вращалась в высокопоставленных кругах, работала на радио. – Он говорил увлеченно, вдохновенно. Тема захватила его. – К Муре прислушивались. Советовались. Она считалась специалистом по России. Из знаменитых ее клиентов можно назвать выдающегося режиссера Александра Корду, того самого, кто снял фильмы «Леди Гамильтон» и «Мост Ватерлоо» с Вивьен Ли. К Муре неоднократно поступали просьбы написать мемуары и даже предлагали деньги. Один раз дело дошло до аванса. Но аванс был благополучно пропит, а до воспоминаний дело так и не дошло.

– Возможно, баронесса категорически не хотела писать никаких мемуаров. Понимала, что это невозможно, – предположила Анна. – Что она могла оставить в них? Она, которая всю жизнь заметала следы, изворачивалась, лгала? В ее биографии столько белых пятен… Взять хотя бы смерть ее мужа Ивана Бенкендорфа. Кто его убил? По официальной версии – разбушевавшиеся мужики, которых никто не видел… А на самом деле? Можно сказать, что ей было выгодно вдовство и она его получила…

– О да, – улыбнулся Вася. – Внешне жизнь баронессы сложилась более чем благополучно. Все ее дети были пристроены. Две дочки довольно удачно вышли замуж, она получила английское гражданство. Но вот что касается ее жизни и мемуаров, то здесь была большая тайна.

– А у Тимоши жизнь не сложилась, – вставила Анна.

– Да. Тимоша всю жизнь прожила под тенью трагической эпохи, – проговорил Вася. – Интересно, что эта тень самым непосредственным образом коснулась ее личной жизни. Ей, признанной красавице, сохранившей свою красоту до старости, если только старость применима к таким великолепным женщинам без возраста, так больше и не удалось выйти замуж. Как только на ее горизонте обозначался мужчина, который хотел бы соединить с ней свою жизнь, так его настигала смерть.

Почему-то считалось, что тень Сталина, его могущество лежит проклятьем на судьбе Тимоши. – Вася кашлянул. – Ну, во-первых, Сталина уже не было на свете, а во-вторых, очень удобно наводить мистику там, где ее нет. Под видом мистики можно проворачивать совсем другие дела…

Анна машинально болтала ложечкой в стакане, размешивая сахар, и внимательно слушала Васю.

– Кстати, – неожиданно сказал он. – Я рассказал о нашем деле своей родственнице. Варваре Епифановой. И ее новое задание интереснейшим образом пересекается с нашим расследованием. Но пока я не могу об этом говорить. – И Вася многозначительно замолчал. – Вообще жизнь, получается, иногда связывает людей и дела в такой узел, что самые крутые детективы и сериалы отдыхают. Насчет того, что наше дело переплетается с Вариным, я, с одной стороны, удивился, с другой – нет. Видимо, наступила пора, когда всплывают старые реликвии – бумаги и документы из архива Горького. И значит, мир в скором времени могут ждать перемены. На первый взгляд они будут незаметными, но потом события станут приобретать более значимый характер. Словом, поживем – увидим. – Заключил Вася.