Текст книги "Темница тихого ангела"

Глава девятая

Телефон Алисы не отвечал. Вполне возможно, что у нее была запись на телевидении. Несколько раз Торганов пытался связаться с ней, но безуспешно. Что-то тревожило его, и он не мог понять, что именно: поначалу решил, будто это постепенно развивающаяся ревность, но понял, что вряд ли. Источником тревоги могло быть нечто иное. С приближением вечера Николая начал бить озноб ожидания – вдруг он понял, что не может находиться один в своей квартире, хотелось ощутить рядом присутствие другого человека: любимой девушки или просто собеседника, хотелось высказаться. Он вспоминал минувший день, перед глазами вставала маленькая серая фотография из толстой папки судебного дела. Лицо осужденной молодой женщины, ее скорбные глаза не давали отвлечься и думать о чем-то другом: Николай не мог уяснить, как она могла стать хладнокровной убийцей, захотелось вдруг представить, как она улыбалась, и он вздрогнул от неожиданности. Обрывки каких-то воспоминаний, недавнего разговора или вскользь оброненной кем-то фразы промелькнули в сознании: они были наверняка важными и нужными, раз пришли на ум именно теперь, когда он напрягался, стараясь осознать случившееся не с ним. Это казалось бредом, ведь нельзя вспомнить то, чего не было никогда, но ему чудилось, что происходящее с ним сейчас уже было когда-то, и происходило именно с ним, а не с кем-то посторонним, незнакомым ему человеком. Это стало прилипчивым наваждением, словно он именно сейчас начал жить чужой жизнью, ненужной ему и опасной. Что-то изменилось вокруг, что-то заставило солнце светить иначе, а его самого бояться этого света. А может, не все вокруг чужое, может, именно так существовать придется ему теперь, и это было предназначено раньше, только он не знал. Может, он жил долгие годы жизнью, предназначенной не ему. Странно, ведь это ощущение не возникло только что, оно росло все последнее время, с того самого момента, как он прошел паспортный контроль в аэропорту.

Мобильник лежал на столе, и рука сама потянулась за ним. Может, есть смысл в том, чтобы восстановить в памяти все, что произошло с момента его появления в России. Правда, в Петербурге не было ничего, кроме пьяного застолья с бывшими одноклассниками. Но все же Торганов решил позвонить Серегину.

– Колька! – обрадовался Валентин. – А мы с Бородавкиным как раз тебя вспоминаем. Вчера тебя по телику показывали, вот и вспомнили. Как по поводу инвестиций? Это насчет «рафиков». Их оба отдают за три штуки баксов. Еще тыща потребуется на перекраску и установку дополнительных сидений: не возить же пассажиров на носилках!

Он говорил быстро и не давал вставить ни слова. Судя по всему, они с Бородавкиным уже побывали в винном магазине.

– Ну, может, еще тыща потребуется туда-сюда на разные непредвиденные обстоятельства. Итого пять. Ферштейн? Но только ты скорее думай, а то я других инвесторов найду.

– Когда нужны деньги? – спросил Торганов, понимая, что без этого разговор может не состояться.

– Так вчера еще. Ну, короче, до сентября они подождут с продажей, а потом…

– Хорошо, я дам тебе пять тысяч долларов, приеду до сентября и дам, только ты мне ответь на один вопрос.

– Отвечу, конечно! Хоть на два.

Торганов уже понимал, что позвонил именно тому человеку, которому надо было. Он выдохнул, снова вдохнул, стараясь унять биение сердца.

– Валентин, помнишь, ты говорил об однокласснице, которая кого-то…

Николай сделал паузу, потому что не мог произнести страшного слова.

– Мужа убила, – наконец выдавил он.

– Ну, – вспомнил Серегин, – говорил. И что с того?

– Фамилию ее не можешь назвать?

– Запросто: у меня память знаешь какая! Помню эту девчонку – она еще отличницей была. Пришла к нам в восьмой прямо после шестого. Во как! А разве ты ее не помнишь? Она же в нашем дворе жила, только в другом доме.

– Фамилию!

– Ленка ее звали. Или Танька. Точно, Танька! А ты сам, что ли, вспомнить не можешь? Тихая такая была. Я у нее домашнее задание всегда списывал, а другие давать не хотели. Она в тебя влюбленной была. Как узнала, что ты в Штатах навсегда остался, так и заплакала прямо на уроке. Вот так! Тихомирова ее фамилия.

– Спасибо. С меня пять тысяч.

– Когда привезешь? А то…

– Пока! – крикнул в трубку Николай и отключился.

В материалах судебного дела была упомянута девичья фамилия преступницы; Торганов не помнил ее наверняка, но она казалась именно такой, какую назвал спивающийся Серегин. Впрочем, теперь Николай уже почти не сомневался, что это именно она – та самая девочка, с которой он танцевал на школьном вечере, которая казалась ему тогда такой близкой, – да она и была самой близкой: он обнимал в полумраке зала ее талию, недолго обнимал, и более всего хотел, чтобы мгновение остановилось. Почему он не узнал ее сразу? Возможно, от того, что глаза у нее теперь стали другими. Хотя снимок был сделан более восьми лет назад… Какая она сейчас – девочка-подросток, заплакавшая от одного известия о том, что никогда в жизни не увидит его – Кольку Торганова?

Ему хотелось знать все точно, чтобы не маяться больше сомнениями. Но спросить не у кого. Разве что у Григорьева. И он набрал номер помощника академика Локоткова.

Тот не удивился позднему звонку, не стал ничего переспрашивать, зачем, мол, и почему.

Взял, да и ответил:

– Ее девичья фамилия Тихомирова. Она родилась в Ленинграде, и ей сейчас тридцать лет.

Николай не обрадовался и не удивился.

У него не было сил удивляться. А радоваться не было смысла – чему радоваться, когда узнаешь, что девочка, которая нравилась тебе когда-то, оказалась хладнокровной и расчетливой убийцей.

Убийцей! Страшное, тяжелое и холодное слово.

Но, может, он сам для того и появился здесь и сейчас, чтобы облегчить ее участь: она и так провела в заключении более восьми лет. В конце концов, Комиссия по помилованию и образована как орган милосердия.

Алиса не приехала вечером. Позвонила и сообщила, что неожиданно образовалась классная тусовка и, если он хочет, тоже может подскочить на какую-то дачу.

– Да, да, – ответил Торганов, думая совсем о другом.

– Ты меня любишь? – спросила Алиса.

– Без памяти, – шепнул он.

Но память его была перегружена вдруг ожившими воспоминаниями.

К празднику Первого мая в школе готовился концерт. Разная мелюзга из начальных классов должна была показать свое умение петь, танцевать, читать стихи, вообще радоваться жизни. Тех, кто постарше, уговаривали сделать то же самое, а учеников выпускных классов загоняли для участия в концерте в наказание за какие-нибудь провинности – за курение в туалете, например, или же за отобранный у них на уроке журнал «Плейбой».

А сидеть в зале даже весело было, особенно наблюдать, как хор первоклассников радостно поет песенку о том, как прожорливая лягушка съела доброго кузнечика, или как девочки из пятого класса танцуют танец березок с зелеными веточками в руках, а самая главная березка – рыжая, конопатая и неуклюжая, зато полшколы знает, что папа ее – секретарь районного комитета КПСС. Картавый мальчик громко проорал поэму Маяковского «Ленин», потом объявили индийский танец, и девочка из 10-Б стала показывать самый настоящий танец живота, и хотя живота у нее особенного не было, но некоторые части тела под коротенькой маечкой дрыгались весьма впечатляюще. Правда, возмутились некоторые учительницы и потребовали прекратить номер. Музыка стихла, девочка убежала за сцену, откуда тотчас проник в зал гневный голос завучихи: «После праздников в школу без родителей не приходи!» Был еще номер с дрессированной болонкой, которую вывел на сцену ее хозяин – нервный мальчик лет десяти: собачка походила на задних лапках, потом немного на передних, а потом и вовсе подняла ногу на стену в углу сцены и оросила ее. Был еще традиционный для всех школьных концертов акробатический этюд. А потом семиклассница с огненным взором и красная от волнения прочитала стихи собственного сочинения, посвященные Родине:

 
Вы, знаю, не поверите,
Но страны есть на свете:
Вот, например, в Америке
Не ходят в школу дети.
 
 
Представлю я отчетливо,
Как трудно им в подвалах
Без хлеба и без топлива
Мечтать о самом главном.
 
 
А мне учиться вроде бы
Никто не запрещает.
Спасибо тебе, Родина,
За то, что ты – такая!
 

Все учителя громко аплодировали и подбивали зал на овации.

После чего конферансье объявил:

– Отрывок из Первого концерта Чайковского для фортепьяно. Исполняет Таня Тихомирова из 9-А.

Коля Торганов, сидящий в зале рядом с Серегиным, напрягся. А Валька сказал громко – так, что весь зал слышал:

– Когда только эта муть закончится?

На сцену уже выкатывали пианино, и Таня, вероятно, услышала эти слова.

Она опустилась на маленький круглый стульчик и начала играть. Зал замер, пораженный, только Серегин нетерпеливо ерзал на своем скрипучем кресле.

Торганов почувствовал, как кровь прилила к его лицу. Вот ведь как получается: такая незаметная девочка, а играет как настоящий виртуоз! А сам он, ничему не обученный, получается, полное ничтожество – эта тихоня уже что-то представляет собой, а он ничем ее удивить не может. А вдруг не сможет никогда и никого? Значит, он ничем не отличается от пустого человека и матерщинника Вальки Серегина, который, кстати, в отличие от Торганова, может выпускать сигаретный дым кольцами из носа.

Но эта девочка! Она играла так здорово, словно в мире не было ничего и никого, кроме ее самой и музыки, невозможно было даже понять, что прекрасней: музыка или сама девочка, творящее чудо из небесных звуков. Коля боялся вдохнуть, тишина зала обжигала ему лицо, а звуки, летящие со сцены, манили душу вырваться из груди.

Таня закончила играть, поднялась со своего стульчика и поклонилась. А когда подняла глаза, то столкнулась взглядом с Торгановым. Колька быстро отвернулся. Однокласснице поаплодировали – не так громко, как собачке, пописавшей на сцену, и уж, конечно, не так оглушительно, как девочке, восхвалявшей заботливую Родину, но все же.

Вскоре концерт закончился. До начала танцев было еще часа три. Серегин потащил друга в универсам, где стащил бутылку водки, и Торганов, глядя на него, тоже засунул бутылку за пояс брюк. Чтобы пройти через кассу, они взяли по двухлитровой бутылке пепси, а когда расплачивались, Николай стоял весь красный – ему казалось, что сейчас их поймают.

Водку пили под кустами акации на скамейке во дворе. Валька, правда, пригласил еще троицу знакомых пацанов, каждый из которых пытался сделать глоток побольше и захлебывался водкой. Торганову пить не хотелось совсем, тем более прикладываться губами к бутылочному горлышку после незнакомых ребят, но он, чтобы его не посчитали за недоделанного, подносил бутылку ко рту и делал вид, будто пьет – кое-что, конечно, попадало внутрь, но немного. После чего Коля морщился и вытирал губы рукавом пиджака. Когда водка закончилась, все начали курить. У Серегина пошли по лицу красные пятна, а трое незнакомых пацанов стали одинаково бледными. Один из них начал предлагать взять еще водки, а заодно и таблетки димедрола для большего кайфа. Все уже было согласились идти в универсам и в аптеку, но тут неожиданно стало выворачивать как раз того, кто предлагал вариант дальнейшего проведения досуга.

В школу Серегина не пропустили, но он проник внутрь через форточку мужского туалета на первом этаже. А там в это время пили портвейн мальчики из восьмого класса. Судьба улыбнулась Серегину пьяной улыбкой: или портвейн был плохим, или мальчики слабые, но и Вальке кое-что перепало: в результате он ввалился в сумрачный зал, не понимая, куда попал и почему вдруг стало темно в глазах.

А Торганов танцевал в это время с одноклассницей – той, что исполняла на школьном вечере Первый концерт Чайковского. Он пригласил ее, потому что все танцевали, а она стояла одна у стены и смотрела в сторону.

Он подошел и сказал:

– Пойдем, что ли? Чего так стоять?

Она посмотрела на него и улыбнулась. Ему почему-то казалась, что Таня откажется. Но она подала руку, и они вышли в центр зала.

Он держал ее за талию, а она осторожно дышала ему в грудь.

– Какая ты маленькая, – шепнул он.

– Я еще вырасту: у меня родители были высокие.

«Почему были?» – подумал он и вспомнил, что Таня живет с бабушкой. Кто-то говорил ему, что родители ее погибли, но где и когда, никто не знал точно.

– Ты в первый раз на танцах? – спросил Колька таким тоном, словно сам он только и делает, что посещает подобные мероприятия.

– Да, – тихо ответила она.

– А зачем?

– Тебя хотела увидеть.

У него похолодело внутри: ведь и он не собирался сюда приходить. Но внезапно возникло желание проверить – будет ли здесь Таня, а если придет, то что станет делать. Это было очень странное желание: Торганов тогда и сам понимал это, потому что каждый день видел ее на уроках и никогда не смотрел лишний раз в ее сторону.

Он поразился этому обстоятельству, но танец закончился, и они разошлись к противоположным стенам зала. Один танец они пропустили. А на следующий он поспешил пригласить ее снова. Пересекая зал, видел, как в ее сторону, напрягая торс, направляется десятиклассник. Соперник двигался не спеша, шаркающей походкой, уверенный в своей неотразимости, давая насладиться своим обаянием всем страдающим по нему ученицам школы. «Хоть бы не к ней!» – молил Бога Коля Торганов. Но первый красавец подошел именно к Тане и, усмехаясь, протянул руку. Девочки у стены напряглись. Но Таня покачала головой и, увидев замершего в ожидании Торганова, сама направилась к нему.

Они танцевали среди пар, и он не знал, о чем теперь говорить.

Но перед тем, как закончилась музыка, она шепнула:

– Ты мне очень нравишься.

Он кивнул и ответил:

– Ты мне тоже.

И понял, что не соврал.

Наступила тишина. Надо было снова расстаться, чтобы встать каждому у своей стены. Все пары расходились, но Таня, продолжая держать его за руку, потянула Колю за собой. Центр зала опустел, только на полу остался лежать пьяный Валька Серегин.

Глава десятая

Утром Торганов поехал в комиссию, взял дело Рощиной и выписал из него фамилию адвоката, составившего прошение о помиловании, адрес его конторы и телефоны. Он хотел связаться с ним немедленно, но тут встречу ему назначил издатель, пришлось мчаться, подписывать договор на новую книгу и получать деньги.

К полудню проснулся телефон Алисы. Николай в это время сидел в кабинете Григория Михайловича, а потому и Витальев, и присутствующий там же финансовый директор издательства наверняка слышали, как Алиса кричала в трубку: «Я скучаю, я не могу жить без тебя, я хочу тебя прямо сейчас!»

Он ответил:

– Я тоже.

Ответил тихо, давая понять, что он не один.

Алиса поняла и, не снижая голоса, крикнула:

– О’кей!

И добавила спокойно:

– Папа приглашает тебя к нам на обед. Сегодня в три дня я за тобой заеду.

Торганов посмотрел на настенный календарь с рекламой издательства: была пятница, а следовательно, встречу с адвокатом надо планировать на другой день – скорее всего, на понедельник.

– Я буду ждать тебя дома, – ответил Николай.

Вечером он намеревался заскочить к отцу, но и эту встречу придется перенести.

Пал Палыч внимательно смотрел на Николая и молчал. Паузой воспользовалась Алиса:

– Новую мою программу утвердили: концепция понравилась, только попросили сценарии первых выпусков. А где я их возьму, когда у меня все на импровизацию рассчитано. Отснимем побольше материала, а потом уж смонтируем красиво… – Она посмотрела на отца: – Папа, дай мне денег на собственную программу!

Они сидели на плетеных креслах под пальмами рядом с бассейном, почти на том самом месте, где стоял столик, за которым уединились Торганов с Витальевым в вечер дня рождения Алисы. Сюда она вышла из бассейна в мокром платье, именно здесь начиналась их любовь. В нескольких шагах от невысоких кустиков, на которые он сбросил свой смокинг, а затем и брюки. Алиса тогда едва успела шепнуть: «Плевать на всех! Теперь ты мой!» И вот Николай сидит совершенно по-родственному с ней и ее отцом. Алиса рассказывает Пал Палычу о своих планах, изредка оборачиваясь к Николаю, словно ища у него поддержки.

Шабанов не стал сразу ей отказывать, не стал отговаривать, он беседовал с дочерью, изредка поглядывая на Николая, словно проверяя его реакцию на просьбы Алисы. В какой-то момент Торганову показалось даже, что Шабанов произнесет сейчас: «Денег не дам, вот выйдешь замуж, проси у мужа!» И всем троим будет понятно, кто имеется в виду. В конце концов, они сидят втроем за одним столом. Отец и дочь – два самых близких друг другу человека. Мать Алисы умерла, обстоятельств ее смерти Торганов не знал. Алиса сказала ему об этом на следующий день после знакомства, а он не расспрашивал, что и как, чтобы не бередить ее рану.

– Мне не так уж много надо, – говорила отцу Алиса, – съемочное оборудование арендовать, свет поставить, офис необходим и помещение для съемок снять, транспорт, да еще зарплату людям выплачивать. Тысяч сто или сто пятьдесят долларов должно хватить. Но это реклама быстро окупит. И я тебе все верну.

Пал Палыч кивнул и опять внимательно посмотрел на Торганова, как будто именно Николай должен прекратить этот разговор, сказав, что сам даст денег любимой девушке. Без всяких условий, просто так. Но Торганов промолчал.

А Шабанов обернулся к дочери и кивнул еще раз:

– Хорошо, я инвестирую в твой проект. Не такие уж большие деньги.

Алиса обрадовалась, выскочила из своего кресла, бросилась обнимать отца, а тот, уворачиваясь от ее поцелуев, посмотрел на Николая:

– Так как идет работа в комиссии?

– Вхожу в курс дела. Изучаю материалы, читаю прошения.

– Нравится?

Торганов пожал плечами. Но надо было отвечать, и он сказал:

– Работа как работа, если нужно ее делать, то почему я должен отказываться? К тому же я получаю определенную информацию о системе судопроизводства в современной России.

– Уже какие-то выводы сделал?

– Заметил разницу между американским правосудием и российским.

– Разница, конечно же, существенная, – усмехнулся Пал Палыч.

– Не в этом дело, хотя задачи одинаковые: установление истины и наказание виновного. Но в Штатах решение принимает судья или суд присяжных. Решение нельзя оспорить, опротестовать, отменить. Порою по самым серьезным делам разбирательство бывает коротким и напоминает фарс. Подсудимый до суда может признать себя виновным, вступая в так называемую сделку с правосудием, и ему выносится приговор весьма незначительный. Вместо положенных двадцати лет тюрьмы, к примеру, он получает восемь, хорошо зная, что при примерном поведении отсидит лишь половину срока. Заседание суда длится несколько минут, и все довольны: прокурор, потому что преступник садится в тюрьму, судья оттого, что не надо долго мучиться, выслушивая показания свидетелей защиты и обвинения, не будет затягивания процесса, переносов заседаний. Рады адвокаты и сам преступник. А в России можно получить четыре года за кражу двух мороженых цыплят и выйти через три года по амнистии.

– Ты считаешь, там, где у нас трагедия, у них фарс?

Николай вдруг вспомнил свой бракоразводный процесс и усмехнулся.

– Моя бывшая жена готова была согласиться на развод при условии получения пятидесяти процентов от всех моих доходов, кроме того, требовала материальной компенсации за потерю красоты и молодости, отданных мне.

– Она сделала тебя нищим? – обрадовалась Алиса. – Какая прелесть!

– Судья спросила у нее, считает ли она себя некрасивой и старой. Джозефина возмутилась, после чего я получил развод, а ей в претензиях было отказано. И обжалованию это решение не подлежит. А в России девушка, застрелившая мужа, получает пожизненный срок, и возможностей оказаться на свободе у нее никаких. Мне попалось одно интересное дело…

– Я оставлю вас ненадолго, – сказала Алиса и вышла из-за стола.

Она отошла шагов на двадцать и стала разговаривать по мобильному.

– Все, все, – долетело до Торганова, – вопрос с финансированием решен. На следующей неделе можно будет приступать…

– Ты сказал «интересное дело», – отвлек внимание Николая явно заинтригованный Пал Палыч. – Кто кого убил и получил за это пожизненный срок?

– Татьяна Рощина. Слышали?

Шабанов кинул взгляд на Алису, потом снова посмотрел на Торганова, прищурился и спросил:

– Тебе нравится моя дочь?

– Я люблю ее.

– Это все, что я хотел знать. К твоему сведению, если ты сам до сих пор этого не понял, она к тебе тоже неравнодушна. Надеюсь, у вас все сложится хорошо, а не так, как в предыдущих ваших браках. И еще запомни. В России ты можешь быть хоть трижды гениален, но всю жизнь будешь никем и умрешь в нищете и безвестности. Но я хочу, чтобы вы с Алиской были счастливы. Ты понял меня?

– Я тоже этого хочу.

Торганов вдруг почувствовал себя неуютно оттого, что Шабанов так настойчиво предлагает свою дочь ему в жены. Причем убеждает Николая как юнца, которого можно запугать откровенными намеками и которому некуда больше деваться. Вряд ли Пал Палыч хочет спихнуть свою дочь кому попало: несомненно, он любит ее, но это его настойчивое давление настораживает. Может, Шабанов и самом деле считает, что лучше Торганова его Алисе никого не найти? Может, Торганов и впрямь – завидный жених, о чем и сам не подозревает? Почему-то Николай насторожился, удивившись: чего ему опасаться? Алиса нравится ему, он и сам недавно подумал о ней как о будущей жене, и это не было ему противно. Алиса хороша во всех проявлениях – все его привлекает, и то, какая она в жизни и на экране телевизора, какая – за рулем автомобиля и по ночам: она может быть нежной и страстной, ее улыбка завораживает, а поцелуи доводят Николая до неистовства.

– Я думаю о ней постоянно, – произнес Торганов, глядя на Алису, по-прежнему разговаривающую по телефону.

Произнес негромко. Не для Шабанова, а так, словно констатируя. А может, себя самого хотел убедить.

Алиса, почувствовав его взгляд, обернулась и помахала рукой.

– Значит, так, – сказал Пал Палыч, – если ты и в самом деле имеешь серьезные намерения, то нечего тебе в съемной квартирке мыкаться, перебирайся сюда и живи с Алисой. Я удалюсь, чтобы вам не мешать. Мне все равно в Москве сподручней находиться – на дорогу время тратить не придется. А вы тут уж сами решайте, что дальше делать – привыкнете друг к другу или, наоборот, поймете, что разные во всех отношениях и совместная жизнь не имеет смысла…

Алиса возвращалась к столу, и Шабанов замолчал. Обед продолжился, но не прошло и получаса, как Пал Палыч поднялся и сказал:

– Ребята, я спешу. Мне в командировку сегодня лететь. Так что вы тут хозяйничайте, что хотите делайте. Только без массовых тусовок, пожалуйста. Коля, проследи, чтобы все прилично было.

Все было более чем прилично. Почти три дня они провели вдвоем, да им и не нужен был никто. Днем плескались в бассейне и загорали возле пальм. Ночами засыпали, утомленные любовью, по утрам завтракали в постели, выбираясь из нее перед обедом. Никто им был не нужен, только в субботу съездили в какой-то модный клуб, где было выступление популярной группы и предстояла танцевальная программа. Ездили туда не отдыхать: Алиса была ведущей вечера, а Торганов скучал за столиком с какими-то ее друзьями. Собравшиеся в клубе люди очень хотели походить на молодежь, хотя большинству из присутствующих было далеко за тридцать. Сверкали бриллианты, и пахло дымом дорогих гаванских сигар. Веселья особенного не было: все эти люди привыкли к такой жизни и устали радоваться. Торганов, оглядывая зал, вдруг подумал о бывшей однокласснице Тане Тихомировой, вспомнил школьный вечер, мальчиков и девочек, стоявших вдоль стен и ожидающих скорых сказочных перемен в жизни, Вальку Серегина, решившего прикорнуть посреди сумрачного зала. Странно, ведь и Валька Серегин, и Андрюха Бородавкин, и другие, что были рядом с Николаем в детстве, а уж тем более бывшая одноклассница Таня достойны другой судьбы, а не той, что им выпала. Почему все так? Сейчас в ресторане клуба сидят люди – ровесники Торганову, Серегину, Тане, не представляющие даже, что может быть другая жизнь, с другими желаниями, да и вообще с проблемами. Кто-то мечтает купить ржавый микроавтобус, чтобы потом работать на нем сутками и получать едва ли достаточные для нормальной жизни деньги. Чтобы раз поужинать в этом клубе, Вальке пришлось бы месяца два вкалывать на своем автобусе. А эти люди, приятели Алисы, чем они заслужили право скучать, держа в руке бокалы дорогого шампанского?

– Сегодня на нашем вечере присутствует почетный гость, – объявила Алиса, – лауреат премии «Оскар», популярный во всем мире писатель Николай Торганов. Поприветствуем его!

Все начали аплодировать. Коля поднялся и раскланялся. А приятельница Алисы, сидевшая рядом, невзирая на присутствие собственного кавалера, придвинулась к нему еще ближе, чтобы лучи славы попали и на нее.

Кто все эти люди?

Видели они хоть раз закат на далеком озере, а на фоне багрового неба черный силуэт мрачного монастыря, превращенного в самую страшную тюрьму, из которой нет выхода?