Текст книги "Ромео во тьме"

– Забвение…– вполголоса, печально произнес святой Валентин, самый добрый и жалостливый из всех. Все разом стихли. Забвение считалось самым жестким из всех наказаний. И если его предложил самый гуманный член Совета, то других мнений здесь не могло и быть. Топот возобновился, и к нему добавился хор голосов. Они все как один негромко и твердо выговаривали: «Забвение! Забвение! Забвение!»

Душе стало так страшно, так больно, ее охватило горькое отчаяние. Она бы наложила на себя руки, если бы они у нее были. Но ей оставалось только корчиться на хрустальном полу под гнетом этих голосов. И никто не испытывал ни капли сострадания к ней.

Однако Бог хоть и внимал решению Совета, но как-то рассеянно. Он думал о чем-то другом. Словно бы?…Да, ему в голову пришла иная мысль.

Он жестом попросил тишины, затем наклонился к Душе и тихо сказал:

– У меня есть другое наказание для тебя.

Душа с надеждой посмотрела на Отца.

«Боюсь, оно будет хуже, чем просто Забвение. Боюсь, что вместо величайшего триумфа, который ты сама себе замыслила, это станет самым суровым испытанием, которое когда-либо выносила человеческая душа. Я решил дать тебе то, что ты хочешь».

При этих словах все замерли. В Чертогах вдруг стало очень холодно.

– Да, я дам тебе достойное тело. У него будут таланты, и способности, и красота – все то, что ты хочешь…

– О, Боже!!! Спасение! Спасибо! Спасибо!– Душа обезумела от счастья, метнулась навстречу Богу, чтобы прильнуть своей тенью к нему. Отец величественным жестом остановил ее порыв. Дьявол с интересом ждал, что же будет дальше. Неожиданное решение брата моментально породило тысячи авантюрных мыслей и надежд в изощреннейшем уме Дьявола. Жизнь глупой души в обличье гения – что может быть слаще для Сатаны?

«Лакомства изысканней не сыщешь!» – Мурлыкнул он себе под нос.

– У него будут невероятные способности, которые ты так хочешь. – продолжал Отец. – Но он будет несовершенен, как и все люди. Он будет способен на все! Но при этом ты будешь маяться в его великом теле до самой его смерти, если, конечно, не сделаешь его истинно великим. Вопреки моей воле. И без помощи моего брата.

Душа не совсем поняла, что Господь имел в виду, но отчетливо осознала, что, должно быть, это и есть конец. Бог не сказал ей, чего будет лишен ее человек. И тот момент, когда она поймет, чего же именно ему не хватает, скорее всего, и станет последним.

Больше ни одной мысли у нее не было. Только страх.

– Теперь я должен спросить моего брата и Совет. Вы, вынесшие приговор забвения, согласны ли поменять его на наказание, избранное мной?

– Да, да, согласны! Это будет не только наказание, но и испытание! Да будет так! Так! – Послышалось отовсюду. Сатана с улыбкой поднял правую руку, сжал кулак и вытянул вверх большой палец.

Бог кивнул и коротко приказал:

«На Землю. Немедленно. Тем временем мы с Братом обсудим кое-какие условия пребывания души 6871 на Земле».

Тут же в Чертог стремительно влетели два Херувима Провожатых, подхватили Душу и потащили прочь.

Знакомый Ангел тут же поднялся со своего места и улетел в свою обитель, не в силах справиться со своей печалью.

ГЛАВА 2

1.

«Посмотри, какой прелестный!»

«Боже, посмотри на его глаза! Это же ангел, чистый ангел!» Медсестры передавали младенца друг другу, и каждая, очень бережно принимая в руки крошечный сверток, вздыхала от изумления и умиления. Этот младенец, и правда, был похож на ангела. Огромные глаза цвета зимнего неба, такие же глубокие и ясные. Окаймленные пушистыми ресницами, они с удивлением взирали на женщин в белых колпачках, склонявшихся над его лицом. На круглом, уже упрямом подбородке угадывалась благородная ямочка. Из-под чепчика колечками выбивались темные прядки волос, еще мягких словно пух. Лицо ребенка как будто имело печать небесных сил, до того оно было прекрасно.

«Наверное, все ангелы поцеловали его перед тем как прислать на Землю!»

«Он, наверняка, счастливчик! Такой красавец! Я бы так его и назвала: Счастливчик!»

      Его назвали Ромео.

Все, что отпечаталось в его сознании из раннего детства, были суетящиеся люди в черном, рыдающая мать, распластанная на полу в спальне, горы цветов и красивая черная машина, в которой ему не разрешили покататься. Тогда он узнал, что папа умер.

Сейчас он, конечно, понимал, что в семье тогда произошла трагедия. Но он не помнил отца, поэтому не тосковал по нему.

Слишком красивым он не вырос. Так ему, по крайней мере, казалось. Он был невысокого роста, чем пошел в миниатюрную мать, и свой незначительный рост он считал самым досадным недостатком. Его лицо казалось ему каким-то детским. В его двадцать два года никто бы не дал ему больше семнадцати. Но, по большому счету, его недостатки были надуманы им самим. Мать обожала его, маленькие школьницы, юные сверстницы, молодые соседки и зрелые дамы в супермаркетах замирали от восторга, когда встречались взглядом с его глазами, цветом и глубиной похожими на зимнее небо, сиявшими из-под темных шелковистых волос.

Недостатки были ему нужны: они дарили независимость. С малых лет у него все получалось слишком легко и слишком успешно, и тогда мама говорила, что так происходит только благодаря тому, что она рядом, поддерживает его. Мама всегда решала, когда и чем ему следовало заниматься. И выходило, что все, за что бы он ни брался с ее подачи, сразу же получалось так ладно, словно бы он учился этому всю жизнь. В школе, а потом университете он был круглым отличником, причем заучкой не слыл, так как никогда не засиживался за уроками. Он также был капитаном школьной команды по бейсболу, несмотря на небольшой рост, а еще – победителем городских соревнований по шахматам, имел высокий разряд по плаванию, талантливо играл на гитаре, быстро учил языки, играл в университетском театре. Он имел довольно высокий нежный голос, которым чарующе пел романтические баллады, и прекрасную память, что позволяла ему за час выучивать с десяток сонетов Шекспира наизусть.

И все это только лишь потому, что все эти занятия предлагала ему мама?

Если бы его спросили, то он сразу ответил бы, что так оно и есть.

И он ненавидел себя за это! Он был маменькиным сынком, и это устраивало и убивало его одновременно. Он хотел бунтовать! Но бунт свершался только внутри, только в душе и никогда не вырывался на поверхность. У него еще ни разу не хватило смелости ослушаться мать или сделать ей что-нибудь поперек.

Ему необходимо было как-то доказывать самому себе, что он способен хоть на что-нибудь без участия матери. Что вообще в мире может что-то происходить без ее участия: иногда ему казалось, что даже солнце всходит благодаря ей, и звезды зажигаются исключительно потому, что ей нравится смотреть на их призрачный голубоватый свет.

Он холил и лелеял каждый прыщик, что вскакивал на его лице, потому что это происходило вопреки тщательному уходу за кожей, к которому мама жестко приучила его, чуть ли не с пеленок. Впрочем, именно поэтому прыщи случались весьма редко.

Тогда он придумывал себе тайные недостатки, о которых мама якобы не знала, и постоянно надеялся, что вот сейчас что-то не получится, в конце концов! Вопреки ее желаниям. Вопреки ее участию. Но все получалось. И он все крепче убеждался, что она права, и только рядом с ней он способен не только на впечатляющие достижения, но и просто на разумные поступки. Возможно, он бы потерпел позорное фиаско в высшей математике или ядерной физике, но эти обласпти, как раз, интересовали его меньше всего. И он никогда не пробовал.

«Да и это бы у меня, наверное, вышло. Если бы она велела мне этим заняться». – Он с досадой бросил скомканную салфетку на стол и отодвинул недопитую чашку кофе.

2.

– Милый мой, доброе утро! – Мать неслышно подошла к нему и, обняв

его лицо руками, с обожанием поцеловала в лоб. Он аккуратно высвободил лицо – так он всегда делал, потому что ему это было неприятно, что всегда огорчало мать, кашлянул и спросил: «Тебе налить кофе, ма?»

– Нет, нет. – Поспешно сказала она. – Нет, нет, я сама. Ты ешь, не волнуйся.

Розовый ее пеньюар скользнул мимо его взгляда. Ромео автоматически взял ложку, хотя есть ничего уже не хотел. За его спиной мама что-то мурлыкала и звенела приборами. Он воткнул ложку в недоеденный йогурт и медленно повернул ее несколько раз, глядя, как белесая масса размазывается по стенкам стаканчика.

Мама, пахнув на него цветами, села рядом и накрыла его ладонь своей рукой. Заглянула в глаза.

«Какой ты красивый, малыш».

Он насупился и отвернул голову. Его раздражало, когда она так смотрела и так его называла. Тогда, вновь и вновь, он чувствовал себя беспомощным ребенком, и это происходило постоянно, и от досады даже хотелось орать. Кроме того, ничего красивого он в себе не видел. Ну, может только глаза.

Мать, не обратив внимания на реакцию сына, отпила глоток кофе и продолжила:

–Ты сегодня свободен, милый? Сегодня же суббота.

Он почувствовал неладное. Как назло, Ромео не мог вспомнить ни единого занятия на сегодня.

– Да, мам, я свободен. – Тихо пробурчал он.

– Чудесно, любимый. Тогда составишь мне компанию за покупками? – это был не вопрос, это было утверждение, и оно не подлежало обсуждению. – Мы купим что-нибудь из одежды, погуляем, сходим в кафе, а?

– Мам, вообще-то я…– несмело начал Ромео, – хотел бы встретиться с …– в голове его неоновой вывеской засверкало: «Тебе 22 года! 22 года! Ты взрослый мужик! Стой на своем» – ….Люциусом… – и голос его ушел в робкий шепот.

Из ее глаз в него полетели искры гнева. Она затрясла головой.

– Со своими никчемными друзьями будешь встречаться потом! Сколько можно тратить на них свое время? Они же тупые бездарные люди!

– Мам, не надо!…– Он вспыхнул и сам испугался этого. – Так…. говорить.

«Ну да, она сейчас расплачется. Вот и слезы…Мам, ма-м…ну хорошо, хорошо…»

– Роми, ну как ты не поймешь? – Она порывисто обняла его. Перья ее розового пеньюара угодили ему в глаз и неприятно щекотали, но он не осмелился даже пошевельнуться, чтобы только она не впала в истерику. – Как не поймешь, мой любимый сын, ты же один такой во всем мире! Такие способности – редкий дар! Почему ты никак этого не хочешь осознать? Тебе нельзя размениваться на ерунду. Я сделаю все, чтобы стал великим человеком. Но только должен слушать меня. Должен быть рядом со своей мудрой матерью. Один или со своими друзьями далеко ты не уйдешь. Тебя обманут, используют! Ты такой наивный, неопытный. Ты совсем не знаешь жизни. Жизнь – это опасно. Ты ведь еще совсем ребенок. Только я могу тебе помочь, я ведь люблю тебя! Только я! Остальные лгут. Я всю жизнь прожила ради тебя. Я не могу запретить тебе общаться со всеми этими людьми. Ты уже совершеннолетний. Но мой долг предупреждать тебя об опаности. Все время предупреждать, чтобы ты соблюдал осторожность». – Она всхлипнула, но, почувствовав, что Ромео не выказывает сопротивления, не заплакала и тут же успокоилась.

Как ни в чем не бывало она, с улыбкой глядя на него, боявшегося пошелохнуться, вернулась к своему кофе. Он всегда поражался этой ее способности мгновенно успокаиваться, если он не сопротивлялся. Мама могла кричать на него в приступе ярости, рыдать, обливаться слезами, топать ногами, но стоило ему просто сжаться в комок и перестать, хоть как-нибудь противостоять ее натиску, она в мгновение ока успокаивалась и возвращалась в чудесное расположение духа.

«Я ведь так люблю тебя!» – так же как и сейчас, всегда повторяла она. И это служило абсолютом. Иногда Ромео хотелось кричать и бежать прочь, только услышав первые звуки этой ненавистной ему фразы. Но во всех остальных случаях он умел скомкать всю свою волю и, зажав ее в кулак, просто улыбнуться самой нежной из всех своих улыбок и сказать:

«Я тоже люблю тебя, Мам».

3.

Он снова посмотрел на часы: в этом магазине они находились уже полтора часа. Мама никак не могла выбрать себе платье: она перемеряла уже целый ворох. Каждое платье демонстрировалось всему магазину. Каждый выход мамы, все еще очень эффектной женщины, неизменно сопровождался эмоциональными возгласами продавщиц, которые фонтанировали лицемерным восторгом.

Ромео, погребенный под грудой пакетов в кожаном кресле, уже находился в состоянии, наиболее близком к обмороку, когда неожиданно нашел себе развлечение: он обнаружил, что кресло было прислонено к стеклянной витрине, которая выходила в пассаж торговой галереи. Ромео с облегчением отбросил придавившие его пакеты, повернулся к стеклу и принялся разглядывать прохожих. Время от времени, ему приходилось оборачиваться к кабинке примерочной и с деланным восхищением смотреть на мать в следующем «может быть, этом?» платье. Самым сложным в этом деле было скрыть истинное безразличие и усталость.

– Боже, Роми, посмотри, а это платье просто божественно! Может быть, это? Как думаешь, милый? Я просто не знаю, что делать! Здесь столько великолепных вещей. Это мой любимый магазин! Правда, Роми?

– Да, да, конечно, мам! – автоматически отвечал он.

– Да, да, мадам! – хором вторил ряд продавщиц у примерочной .

Он повернулся обратно к стеклу, как только изящная фигура матери скрылась за алыми занавесками, и…. все внутри него вмиг оборвалось: мимо магазина шла Она. В левой руке она несла пакет с логотипом известной марки сексуального женского белья. Им она небрежно помахивала. Ее роскошные темные волосы волнами взлетали при каждом шаге. Спину она держала очень ровно, и это получалось у нее легко и естественно. Она была миниатюрна как японская статуэтка и гибка, словно стебель цветка. Он в ошеломлении прильнул к стеклу, не в силах оторвать от нее глаз. Будто почувствовав на себе его взгляд, незнакомка обернулась и взглянула ему прямо в глаза. Ромео потерял дар речи. У нее были фантастические, янтарного цвета глаза, и в ее лице он увидел что-то соверщенно особенное, притягательно таинственное. Ромео почувствовал, как кровь прилила к его лицу. Он прилип к окну, пожирая ее глазами. Девушка слегка замедлила шаг, как будто упиваясь впечатлением, которое она на него произвела, и позволяя ему полюбоваться собой еще мгновение. Она больше не смотрела в его сторону, но он знал, что она видит его, видит особым женским взглядом, различающим самые малозаметные жесты в поведении мужчины. Высокие каблуки ее туфелек отстукивали его сердцебиение. Время как будто остановилось, все перестало иметь значение. Его сердце билось в стекло, пыталось прорваться к ней, но тело не слушалось, не пыталось даже пошелохнуться.

В какое-то мгновение она обернулась вновь и улыбнулась ему. Улыбнулась как бы сквозь него, как бы внутрь его. В горле пересохло. Ромео показалось, что сейчас он выдавит стекло лицом и упадет прямо к ее ногам.

«РОМЕО!!!!» – Негодующий окрик тупым ножом вспорол его реальность. Он вздрогнул и отпрянул от стекла. Мать метнулась к витрине и стала в напряжении вглядываться в пассаж, пытаясь понять, что могло настолько завладеть вниманием ее сына, что уже несколько раз позвав его, она не получила ответ. Девушка уже почти скрылась из виду, но проницательность матери не дала себя обмануть:

«Ты смотрел на ту девицу? – голос ее походил на сиплый крик какой-нибудь птицы. – А ну признавайся, ты смотрел на ту шлюху?!! Я пытаюсь выбрать платье, которое нравилось бы тебе, а ты в это время рассматриваешь прохожих шлюх? Да так их рассматриваешь, что даже не слышишь меня?! Как ты смеешь?

«Продавщицы в секунду растворились в воздухе, так как стало понятно, что покупка не случится…» – отрешенно подумал Ромео. Скандалящая мать казалась ему расплывчатой голографической картинкой, некрасиво пляшущей в замедленном пространстве.

«Не смей смотреть на них!!! – Периодически пробивалось в его сознание. – Не смей смотреть на дешевых шлюх!!! Я не для того тебя растила, чтобы отдать тебя какой-то твари, которая только и ждет, как бы отнять тебя у меня».

У Ромео потемнело в глазах. Он не хотел и не мог это слышать. Ему хотелось бежать и бежать, не разбирая пути, бежать, пока силы не оставят его, бежать, пока он не перестанет слышать эти крики.

«Да, Мам, прости, я больше не буду ни на кого смотреть». – Как автомат отчеканил он, не глядя на мать. Перед его глазами струился шелк длинных волос, и фантастические, желтые глаза смотрели на него с таинственной улыбкой, зачаровывая и маня за собой.

4.

Темнело. Узкая колея пригородной дороги змеилась под колесами машины. В последних отблесках заходящего солнца розовым глянцем отливали кроны кленов по обочинам. Высоко в сереющем небе, с едва слышным нежным свистом носились пичужки.

Ромео сделал вид, что полностью сосредоточен на пустой дороге. Так можно избежать дальнейших выпадов матери, которая все еще с обидой поглядывала на него из-под светлой челки. Сам он старался не упустить ни одной детали окружавшего их пейзажа; это умиротворяло и успокаивало его. Благо, его синий Купер был единственной машиной на много, простиравшихся лугами, миль вокруг. Он открыл окно, и салон постепенно наполнился терпким ароматом летнего вечера, напоенного сладостью трав и цветов. Многоголосое пение сверчков, и тихий свист птиц баюкал его, рокот двигателя мерно басил в такт мелодии наступления ночи.

Взгляд Ромео застыл на разлитой впереди разделительной полосе, сладкая дремота обволакивала его своей воздушной паутиной. Он ощущал блаженство расслабленных мышц, наступающего сна уставшего за день разума. Лента разделительной полосы становилась шире, туманнее, клены склонялись к нему, стремились укрыть его своей листвой.

«Ромео … Ромео… – вкрадчивый шепот услышал он. – Что твоя душа, Ромео?…. Что твоя душа?» – это было как колыбельная в его засыпавшем сознании, как нежные поцелуи на ночь, как начало розового сна.

Внезапный глухой удар обрушился на капот.

Вскрикнув, Ромео придавил тормоз, рванул ручку передач и метнулся вон из машины, еще даже до того как она полностью остановилась. Он зацепился ногой за борт и плашмя упал на землю, не удержавшись за распахнутую дверь.

Мать застыла на переднем сиденье. Вместе с нею замерло все вокруг. Казалось, что даже деревья перестали трепетать листвой, и птицы словно остановились в потемневшем небе.

Ромео дрожал от ужаса и, стараясь не шевелиться, поводил глазами, в попытке разглядеть боковым зрением, что там. Там… под колесами. Но так он ничего увидеть не смог.

Собравшись с духом, Ромео немного вытянул голову. Все равно ничего не было видно. Ужас, ледяной и скользкий, заполнял его. Голова его вдруг стала необыкновенно тяжелой. Ромео с силой выдохнул и обернулся, бросив молниеносный взгляд прямо между колес Купера. Там ничего не было. Потом он опустился на четвереньки и еще раз заглянул под машину.

– Ромео, что с тобой? Что случилось? – вдруг услышал он испуганный голос матери. Он поднял голову. Она стояла рядом и настороженно смотрела на него.

– Мама, здесь ничего нет. – Голос его срывался. Он огляделся опять. – Ничего!

– А что должно быть? – с опаской спросила она. Она глядела на него как на умалишенного.

– Как что, мама? – он вскочил и обежал вокруг машины, вертя головой из стороны в сторону. – Я кого-то сбил! Ты же слышала удар? Почему под машиной ничего нет? Я же кого-то сбил. Что это было?

– Какой удар, любимый? – мать осторожно обняла его за плечи. Он рвался из ее объятий. – Ничего не было. Тебе показалось.

Она усадила его на переднее сиденье, сама села за руль. Его взгляд еще сверкал каким-то странным, полубезумным возбуждением. Она взяла в руки его лицо и обеспокоено заглянула в глаза.

– Милый. Роми, успокойся, пожалуйста. Ты никого не сбил, никого не было. Тебе просто показалось. Может быть, ты задремал за рулем, и тебе привиделось. Мы скоро приедем домой, и все будет хорошо. Не волнуйся.

Ромео закивал, но взгляд его все еще блуждал, словно потерявшись.

Мама повернула ключ в зажигании, двигатель мерно зарокотал. Плавно опуская ногу на педаль газа, она снова глянула на сына: он вжался в сиденье, дышал тяжело, глаза его были расширены:

– Роми?

– Мама, мне страшно,– пролепетал он, – мне кажется, что сейчас колеса упрутся в труп…

– Хорошо, дорогой. Давай так: я не буду глушить мотор, а ты выйдешь из машины, еще раз посмотришь, и убедишься, что под колесами пусто.

Он снова закивал и открыл дверцу.

Прошла целая вечность, пока он решился выйти. Под колесами ничего не было.

«Я схожу с ума…» – подумал он. Сейчас он осознал, что не было никакого шепота, никакого удара.

– Ты устал, милый. – Мама присела на кровать рядом с Ромео и подала ему чашку с пряным чаем. Аромат корицы приятно щекотал нос. – Я, конечно, замучила тебя сегодня. Признаюсь, со мной тяжело ходить по магазинам. Я сильно нервничаю, когда не могу что-то выбрать. Я была не права. Прости меня, сын.

– Мам…– пробурчал он, зарывая лицо в ее длинные светлые волосы. Он тоже чувствовал себя виновным за то, что так раздражался на нее. Он опять чувствовал себя ребенком. Но сейчас это было приятное ощущение.

– А знаешь, почему мы с отцом назвали тебя Ромео?

– Почему?

– Мы хотели, чтобы наш мальчик обладал чувственностью и душой настоящего романтика, чтобы был способен на подвиг ради своих любимых. Чтобы любовь руководила тобой. Мы хотели, чтобы в мире, таком грязном и страшном, появилась светлая душа….

– Мам, – он чуть замялся, но продолжил, – Расскажи мне про отца. Какой он был?

Удивительно, но только сейчас он понял, что никогда раньше не задавал этого вопроса.

Все 22 года он жил так, словно отца вовсе и не существовало. Мама никогда не говорила о нем сама, она погребла его образ навеки в своем сердце, и даже фотографии отца по всему дому было не разыскать: все хранились где-то в тайниках маминой спальни. Наверное, не вспоминать о нем было для нее легче.

Она горько вздохнула. Он почувствовал, что сердце ее стало биться быстрее. Прошло несколько минут, пока она, сглатывая слезы, которые хотела скрыть от сына, решилась сказать:

– Он был для меня всем. В моей жизни больше ничто не имело значения. Когда мы повстречались, я была совсем девчонкой. Тогда я не думала о своих жизненных интересах, о какой-то карьере. Я и не успела научиться думать об этом. Я вся была в плену чувств, как любая юная девчонка. Он научил меня всему. Научил думать как он, чувствовать как он, он научил меня смотреть на мир его глазами, мы были единым целым. Он был хорошим человеком. Открытым, добрым, талантливым. Очень щедрым. Твой отец очень нас любил. Знаешь, ты ведь даже и представить себе не можешь, как я счастлива, что он оставил мне тебя. Свою кровь, свою плоть. Мне по-прежнему есть, на кого опереться. У тебя его глаза. Ты бы гордился своим отцом. – Она смолкла. Из глубины ее груди вырвался еще один тяжелвй вздох. Она поцеловала его в затылок. – Ну ладно, уже поздно, тебе пора отдыхать. Спокойной ночи.

Мама поднялась с кровати, послала ему воздушный поцелуй и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

Ромео не спал. Исписанные листы бумаги летели со стола на пол. Он комкал их, швырял прочь, писал дальше, поднимал и разворачивал их вновь, опять бросал. Чувства, теснившие его грудь, и мысли, пронзавшие его ум, потоком синих чернил лились на белую бумагу, сливались в горячие слова, сплетались в замысловатые тексты. Фантастические, желтые глаза словно наблюдали за ним из глубины его души.

ГЛАВА 4

1.

Усталый, Дьявол сбросил с себя тяжелые крылья, испустил облегченный вздох и улегся на ложе, свитое из багряных лилий.

– Нынче я устал. – Сказал он сам себе.

В покой неслышно скользнула юная чертовка и протянула ему поднос, на котором стоял золоченый бокал, до краев наполненный вином.

Лукавый подхватил его, сомкнув изящные пальцы с длинными ногтями.

Сегодня не зря он спускался на землю. Каждый день на земле приносил ему все больше легких трофеев: по всей планете очагами шли войны, вымирали животные, исчезали леса, люди все больше забывали о чистоте и великодушии, окончательно погрязая в удовольствиях и грехах. Алчность слепила их.

Дьявол нахмурил густые брови.

«Даже я не мог ожидать от людей такой прыти». – Подумал он вслух и глотнул вина. Терпкий вкус его умиротворял Сатану. Тепло разлилось по всему его существу. Он зажмурился от удовольствия.

Но мысли его были мрачны:

«Если так и дальше будет продолжаться, то вселенское равновесие не просто нарушится, оно обрушится. Ко всем чертям… да, к чертям. Тогда планету действительно придется уничтожить. Такой беспросветный ад не интересен никому, даже мне. Кого я тогда буду искушать? – он озабочено покачал головой, – столько грязи мне не надо. Должны же оставаться на свете хоть какие-то праведники? Их я должен тащить к себе! А они должны упираться. Отчаянно, причем! Зачем же мне шесть миллиардов чудовищ в аду? Боюсь, мой брат слишком увлекся спасением китов и разных там леопардов. Все кончится тем, что их просто не от кого будет спасать. Ох, как мне все это не нравится».

И тут одна мысль приятно защекотала его:

«Да, как же я мог забыть? Есть же кое-кто, с кем я мог бы поиграть. Это, по меньшей мере, интересно. Наш Ромео. С такой душенькой – не грех».

– Я тоже вспомнил о нем, как раз нынче. – Бог опустился в ложе рядом с бесом.

– О, брат, я и не заметил, как ты вошел.

– Не разыгрывай комедию. Ты, как я погляжу…– Бог сделал паузу и предостерегающе погрозил брату пальцем, – не забыл об этой душе.

– Еще бы, конечно не забыл! – Дьявол передернул плечами и глотнул еще вина. – Буду рад ее заграбастать. Она же опальная. Ты сам, сам, если помнишь, покарал ее за гордыню. Сам сослал на Землю. А теперь? Что, проявляешь к ней симпатию?

Наступила задумчивая пауза. Бог, и Сатана подумали о чем-то своем, глядя на пламя, игравшее искрами в огромном камине.

В покоях было уютно и тепло. Красноватые отблески огня и тихое потрескивание дров настраивали на длительные неторопливые размышления.

Наконец, Господь опустил голову и грустно улыбнулся:

– Знаешь, мне симпатичен паренек, который в итоге получился. Из него мог бы выйти толк…м-да,… мог бы выйти светлый человек. – Он задумался еще на мгновение, уставился на Брата.

Тот с ироничной улыбкой наблюдал за ним.

Бог тряхнул головой, словно сбрасывая тяготившие его мысли, и твердо произнес:

– Нет, дорогой, я не отказываюсь от своих поступков. Эта душа провинилась и несет заслуженное наказание. Но я не отдам ее тебе просто так. Она попытается искупить свою вину на земле. Ейсли ей это удастся, она вернется в Райские Кущи. Ну а если она потерпит поражение… Что ж, тогда забирай. Мне симпатичен тот паренек. Он еще совсем молод, но я чувствую,…он сможет нести добро. Душа может выдержать испытание…

– Ой, ну зачем он тебе? Мне симпатичен тот славный паренек. – Передразнил Дьявол брата. – Вон, посмотри, какой бардак творится по всей Земле. С этим лучше делай что-нибудь. А то со своими пятнистыми кошками да полосатыми рыбами ты о людях вообще позабыл.

– Что еще я могу сделать для них? Один, без светлых людей. Без людей, способных нести чистую красоту, добро, истину! Их так мало. Они как бесценные самородки.

– Придумай что-нибудь! Ты ведь Бог. Ты воплощение добра! А добру положено торжествовать.

– Большинство людей верят в это только в кино, пока смотрят сказочные фильмы!

– Я, кстати, кино придумал…

– Да, ты, я помню. Стоит фильму закончиться, как они возвращаются к равнодушию и неверию. Я даю им все необходимые знаки! По ним они сами должны понять, что им делать! Но они слепы! Они не хотят ни видеть, ни слышать меня. И получается, что на Земле у тебя больше власти.

– Ты сам виноват! Как так могло, скажи мне, получиться, что даже на тебе зарабатывают деньги и испокон веков уничтожают людей твоими именами?

– Так всегда было.

– Тогда чем ты отличаешься от меня?

Бог посмотрел на Дьявола с печальной улыбкой

– Мы с тобой противоположны, и мы – едины, если ты позабыл. – Многозначительно произнес он.

– Тьфу, вот еще! – Бес усмехнулся, но тут же виновато потупился и отхлебнул еще вина,

– Мы с тобой – равновесие, – продолжал Бог, – друг без друга мы не существуем. И на земле есть еще люди, несущие добро. Они выбиваются из сил, неся эту тяжкую ношу. Добро или зло, вознесение или кара – выбор самих людей. Они сами должны отдавать себе отчет в том, что делают. Я наделил их разумом, чтобы они понимали о последствиях каждого поступка. Повторяю, я только даю знаки. Они должны следовать знанию. Им не надо ничего придумывать. Вся теория добра, ровно как и зла, была построена много эпох назад. Она не изменилась. Люди только стали жадные, очень, очень жадные. И слепые. Очень, очень слепые. Совершенно слепые!

– Любовь к деньгам и власти застит им глаза…– Дьявол поднялся из своего ложа, подошел к брату и положил руку ему на плечо, сжал его. – Прости, но тут я с тобой не согласен. Люди – куклы, которые со своими душами получают только указания к действиям. Сами они ни на что не способны. Ты даешь им знаки, а я ежеминутно диктую, что и как им следует делать. И, похоже, именно я поступаю правильно, потому что равновесие склоняется в мою сторону. Ты знаешь, я люблю тебя, брат, но законы бытия не отменить. И я выполняю свою миссию. И тебя не пощажу, хотя все отдам за тебя. Знай, я всегда страдаю, когда тебе больно.

– К чему ты клонишь?

– Я ничем не брезгую, борюсь за каждую душу, которую хочу перетянуть на свою сторону. И, как правило, весьма успешно. Я заберу его! Я понимаю, что он нужен и тебе. Пожалуй, даже больше, чем мне, но у меня он тоже не пропадет. И по праву победителя, я заберу этого «славного паренька».

– Победителя чего, позволь тебя спросить? В чем ты уже победил? – Господь вскинул голову, окинув Сатану взглядом полным величия. Тот растерянно попятился и плюхнулся в свое ложе, устыдившись. – У тебя достаточно приспешников, Черт. Ты вполне обойдешься без него.

– Нет, не обойдусь! Я хочу его, Брат! Хочу видеть его в своих слугах. И не называй меня чертом!

– Я тебе его не отдам! Эта душа вернется в Райские Кущи!

– Нет, не вернется! Она будет обитать в Аду!

– Нет, не будет!

– Неужели ты не понимаешь! Из него выйдет новый Гитлер, Наполеон!

– Нет, новый Леонардо или Чайковский!

– Отдай его мне!

– Нет!

– Отдашь!

– Это мы еще посмотрим!

– Здесь и смотреть нечего!

– Он будет мой!

– Не будет!

– Я все равно его искушу!

– Я не позволю!

– Иди ты к Черту, Боже!

– Не богохульствуй!

– Отдай его мне!

– Нет, постой-ка! – Воскликнул Бог. – О чем мы тут с тобой спорим? Все уже прописано.

Люди ведь куклы, которые получают указания к действию, не так ли?

– Прописано, прописано! Но только в общих чертах. Да и кто тебе сказал, что нельзя все переписать? Кто здесь устанавливает правила?

– Не смей! Я предостерегаю тебя. Ты не имеешь права вмешиваться и влиять на судьбу этого человека. Запомни: его жизнь это испытание его души, мы не имеем права влиять. Мы все оговорили. Не нарушай наших условий. – Бог строго погрозил ему пальцем и озарил ослепительным золотым сиянием покои Сатаны. Тот поспешно прикрыл глаза, так как выносить этот свет было для него страшнейшей пыткой.