Текст книги "Ромео во тьме"

Ромео никогда не видел кальяна раньше и не был уверен, что хотел его пробовать.

Мэйз взял в руки мундштук, сделал глубокую затяжку, отчего в бутыли что-то громко забулькало, немного подержал дым в легких, а потом выдохнул густые, пряно ароматные клубы. Увидев, с каким изумлением смотрит на него Ромео, Доминик улыбнулся и жестом предложил кальян юноше. Тот отрицательно мотнул головой. Тогда Доминик продолжал курить его неспешно, каждый раз ненадолго задерживая дым внутри себя. Через короткий промежуток времени, Мэйз почувствовал, как на него накатывает мягкая прохладная волна, и по телу пробежала легкая истома, которая расслабила все его мышцы.

– Попробуй, – сипловато сказал он, – это стоит того…

Тогда Ромео отважился и принял мундштук из рук мужчины.

К его удивлению, дым был совершенно холодным. ОН был еще и каким-то бархатистым и приятно лился в его легкие. Чудесный аромат клубами распространялся вокруг него. Курить кальян, оказывается, было очень хорошо. Гораздо приятнее, чем сигареты. Голова его вдруг отяжелела, и Ромео покорно опустил ее на подголовье кресла. Мэйз, сквозь полузакрытые глаза, наблюдал за ним. Дело было в том, что для особых гостей в этом заведении готовили особенный кальян. Люди, знавшие в этом толк, добавляли в липкий кальянный табак кое-что, что приятно дурманило и ласкало человеческие ощущения.

Обычно Мэйза тянуло от него на веселье. Но в этот раз ему было хорошо лежать и почти не ощущать своего тела. Вместо костей и мяса, он казался себе тягучей и липкой массой, способной принять любую форму. Это чувство было ненавязчивым, и его можно было стряхнуть с себя в любую минуту.

Ромео передал кальян ему. Опять затяжка, и еще. Мэйз видел, как Ромео тоже прикрыл глаза. Колдовство подействовало.

Мэйз продолжал наблюдать за юношей. Расслабленный, он скользил по нему мутноватым взглядом.

Усталый ангел уже лежал в своем кресле, мечтательно устремив глаза к потолку. Музыка кружила и затягивала его в себя. Он чувствовал каждый отзвук, каждый полутон таинственной мелодии, он вливался в эту музыку и сливался с нею. Он расщеплялся на атомы с каждым тактом, с каждым новым звуком. Тело Ромео чудилось ему отлаженным музыкальным инструментом, который благодарно отзывался на звуковые сигналы тончайшей вибрацией нервных окончаний. ОН ловил блики тысяч блесток, которые, как ему казалось, стремительно носились по залу, присаживались на белые платья девушек, взлетали снова и неслись дальше. И он был одной из тех переливающихся искр, и он кружил и носился по черному ковру ночного неба.

Туман из миллионов огоньков закружился вокруг Доминика, раскинувшегося на огромном диване, и сияющим, золотым потоком влился в его глаза.

Ромео встретился с его вспыхнувшим взглядом. Этот взгляд испугал и приковал его.

Доминик не понимал, что с ним происходит. Что-то волнами накатывало на него, каждый раз захлестывая все сильнее. Это было то же самое чувство, что он испытал у Роуда, пару часов назад.

Но сейчас, от аромата кальяна, это ощущение густело, во сто крат усиливалось, оно заполняло его разум, мутило его сознание, лишало его рассудка, оно обретало очертания, оно стремилось открыться Мэйзу.

Доминик пытался подавить в себе это нечто, что сейчас перехватило его дыхание. Неосознанное, необъяснимое, мучительно-сладкое. Но чем сильнее он давил его, тем быстрее оно росло.

Он смотрел на Ромео, не сводя с него глаз. Он знал, что его взгляд парализовал и гипнотизировал его. Но он почти не владел собой.

      И тут, позади Ромео, блеснуло серебристое платье. Мэйз мгновенно поймал взглядом этот блик. То была та самая девушка, которой очень хотелось покататься на мотоцикле.

Молниеносным, упругим движением, Мэйз бросился на нее, и вот она уже с ним на диване, хохочет и дрыгает смуглыми ляжками.

– Ну что, Чикита, хочешь покататься на моем мотоцикле? Тогда поехали. – Он сгреб ее в повизгивающую от восторга охапку и с извинением кивнул Ромео:

– Ты простишь меня, если я сейчас уйду?

– Конечно, – утомленно сказал Ромео. – Внезапно он ощутил, что очень устал.

Мэйз коварно сверкнул глазами и направился к выходу, уже играя со своей новой игрушкой.

Ромео незаметно последовал за ними.

Он постоял в стороне, пока Мэйз усаживал загорелую куклу на мотоцикл, а когда они, с хохотом и визгом скрылись за поворотом, медленно пошел к дому. Тело его было ватным, в ушах звенело. Больше всего на свете он хотел спать. И ему было все равно, где, так что, он побрел домой.

ОН долго искал в карманах ключи, потом долго открывал дверь. ОН злился на себя из-за того, что все делал медленно и заторможено. Но ускорить происходящее не было сил.

                  ГЛАВА 9.

1.

Ромео тихо прикрыл за собой дверь. В тишине спящего дома он особенно ощутил, как громко звенело у него в ушах. К этому звону примешивались какие-то посторонние ритмичные шумы. Ему будто бы чудились радиопомехи. Он на мгновение прижал ладони к ушам. Но звон не прошел, и помехи только усилились.

Мягко ступая, чтобы не разбудить маму, Ромео шел к лестнице на второй этаж. Все, о чем он сейчас мечтал, была его теплая мягкая постель. Скорее бы до нее добраться! Но ритмичные радиопомехи просто не давали ему покоя.

Он остановился у самой лестницы, чтобы немного привыкнуть к тишине, и заставить все посторонние шумы уйти. И вдруг понял, что тишина не наступает вовсе не из-за призрачных радиопомех и вовсе не из-за звона в его ушах.

Тишина не наступала из-за ритмичного стука со стороны кухни… И страстиых женских стонов. Ромео прислушался. К женским крикам, которые то нарастали, то чуть стихали, примешивалось неразборчивое бормотание мужского голоса.

«Ну и ну. Ну и галлюцинации у меня начались. Это все Мэйз. Мне, должно быть, мерещится то, чем он сейчас занимается с той кубинкой». – Он потер голову, чтобы избавиться от навязчивых звуковых видений, но те не ушли. Они стали только явственнее.

Ромео понял, что ему не мерещилось. И звуки доносились из-за закрытой двери кухни. Он приблизился к ней тихо-тихо…

Ладонью тронул дверь. Дверь беззвучно отворилась…

Широко расставив ноги и опершись на локти, Ева Дэниэлс низко склонилась над посудомоечной машиной. ЕЕ розовый пеньюар в страусиных перьях был скомкан на спине. Она ритмично вздрагивала всем телом, охая и взвывая в сексуальном экстазе. Позади нее, в ней, со скоростью отбойного молотка, двигался человек. С каждым толчком машина стукалась о стену кухни, создавая те самые шумы, которые Ромео поначалу принял за галлюцинации. Белокурые волосы мамы были намотаны на его руку. Он то и дело рывком запрокидывал ее голову за волосы как за поводья, и требовательно спрашивал:

= Эй шлюшка, хорошо тебе? А, мамочка?

= О, да! – кричала в ответ она, всем телом подаваясь ему навстречу.

– Ее малыш делает ей хорошо?!

– О, да! Да!

– Малыш всегда делает ее хорошо, так?! Лучше всех, так?!

– Да! Еще! Еще!

– Он помогает ей забыть ее негодного сынка?

– Да! Да!

– Малыш лучший! – победоносно кричал человек, – Чья ты шлюха?

– Твоя, малыщ! Твоя! – Тело матери сотрясалось в экстазе.

– Пускай мамочка повторит, что ее малыщ самый лучший! Лучший!!!

– Да. Ты лучший! О, ты лучше всех, ЛЮ-ЦИ-УС!!!!!

Сердце Ромео остановилось. Дыхание прекратилось. Тело в одно мгновение обратилось в пепел.

Он ощутил, как даже его пепел распадается на атомы, в тот момент, когда в человеке со спущенными штанами, оседлавшем его мать, он безошибочно признал своего лучшего друга. Люциуса О Кайно.

Ромео почему-то вдруг отметил, что ноги мамы были обуты в нежные розовые домашние туфельки с пушками, которые он подарил ей на день рождения, три месяца назад. Каблучок на одной из туфелек был сломан.

Они не замечали Ромео. Они бились в экстазе своего постыдного предательского соития, получали дикое животное наслаждение. И им было все равно, что с ними происходило то, что не должно было произойти. Просто не могло произойти.

Перед глазами Ромео все поплыло; ритмичные движения этих двух человеческих особей, их запрокинутые головы, звериные вопли, сломанный каблук на розовых туфлях, трепещущие перья на конфетных кружевах, все закрутилось и завертелось пестрой каруселью.

Его Мать и его Лучший Друг. Два человека, преисполненные презрения друг к другу. Два человека, которые больше кого бы то ни было, ревновали его друг к другу.

Значит, они оба дурачили его, издевались над ним!

Эта женщина, которая запрещала ему иметь не только подруг, но и друзей! Та женщина, которая запрещала ему даже смотреть на девушек! Та женщина, которая говорила, что посвятила всю жизнь только ему и требовала того же от него. Та женщина, которая бесконечно ставила ему свои условия и считала, что обладала всеми правами на его жизнь, все это время ЛГАЛА ЕМУ!

А КТО был ДО Люциуса? А КТО будет ПОСЛЕ?!

Этот мужчина, который клялся в том, что он его Лучший Друг! Этот мужчина, который говорил, что опека его матери погубит его! Этот мужчина, который говорил о том, что самое главное на свете это порядочность и честность! Который попадал к нему в дом через окно только для того, чтобы его Мать не заметила его. Который называл его мать МЕГЕРОЙ!

Именно этот человек сейчас держал ее за волосы и называл ее СВОЕЙ ШЛЮХОЙ!

И он лгал. И он предал его.

На сегодня, это было уже слишком. Ромео не мог больше вынести лицезрения этой уродливой сцены. ПО всем законам, он должен был бы громко закричать и броситься на Люциуса с кулаками, понося их обоих, на чем свет стоял.

НО у него не было сил. Душа его замолчала. ОН был пуст. У него не было больше сил. Он хотел уйти незаметно. Уйти совсем. Исчезнуть. Никогда больше не появляться. Никогда больше их не видеть.

Но голова предательски закружилась. Он громко застонал и схватился за стену, чтобы не упасть.

Они замерли. Замерли на мгновение, глядя в одну точку. Потом головы обоих медленно повернулись в его сторону. И встретились с его опустевшим, застывшим, полным отвращения, взглядом.

На лице Евы Дэниэлс отразился такой ужас, словно бы она увидела призрак. Она похолодела и инстинктивно отпрянула от Люциуса. Но было очевидно, что она опоздала делать вид, будто ничего не произошло.

Люциус же переживал смешанные чувства. Он тоже смертельно испугался. Но при этом, его чувство мести удовлетворенно торжествовало. Он поквитался с Ромео за его предательство! Пускай Ромео не знает, что Люциус уже много раз проделывал ЭТО с его матерью, но ведь тот тоже не вчера решил очернить и предать его! В это мгновение,

О. Кайно не мог разобраться, какое из чувств преобладало: страх или радость.

      Как только Ромео вновь обрел равновесие, он молча развернулся, вышел из кухни и медленно пошел наверх. Пока Люциус и Ева приходили в себя от неожиданного потрясения, он достиг своей комнаты, запер дверь изнутри. Он сел на постель, о которой только что так мечтал, уставился на дверь.

Он знал, что, спустя мгновение, эти люди обрушатся на эту дверь неистовым стуком и истерическими криками оправданий и извинений. В ту секунду, как это произошло, Ромео упал на кровать навзничь и замер. Он лежал и слушал, как мама надрывно умоляла простить их, как клялась, что сделает для него все, чтобы он был счастлив, даже позволит ему уехать, обещала золотые горы. Он слушал, как Люциус цинично заявлял, что Ромео все неправильно понял, что это ошибка, что это во имя его же блага, да вообще, в конце концов, их с Евой отношения это не его ума дело. НО все это была ерунда, цирк.

На самом же деле, Люциуса очень подмывало выложить этому, схоронившемуся за дверью созданию, все, относительно его самого, его высокомерного покровителя, и их вероломного предательства. Но он решил приберечь все это до более драматичного разговора с глазу на глаз, на который Ромео, по мнению Люциуса, обязан был решиться.

Через некоторое время, Ева стихла и без сил сползла на пол. Люциус постоял рядом с ней немного. Но она не обращала на него ровным счетом никакого внимания. Тогда он ушел.

«Проклятый поляк…» – процедила она ему вслед.

Она всегда ненавидела его.

Она должна была продолжать ненавидеть его.

Все сложилось бы по-другому. Она не знала, что произошло с ней в тот вечер, когда Люциус внезапно взял трубку телефона Ромео. Она не знала, почему в тот вечер позволила ему приехать к ней. И почему она уступила ему.

Ведь я, всего на всего, одинокая женщина, Ромео… – тихо и горько сказала она. Она надеялась, что он откроет дверь, когда услышит, что Люциус ушел. НО этого не произошло.

Как будто дождавшись, наконец, окончания плохого представления, Ромео стащил с себя одежду и улегся в постель. Он не мог заснуть, потому, что мама так и продолжала сидеть под его дверью и тихо плакать. Но Ромео это не трогало больше. Отныне, ему не надо было от нее ничего. Ровным счетом, ничего. И, прежде всего, ему не нужно было больше ее благословение. Ни на что. Никогда.

Он был свободен. Как если бы она умерла.

Вскоре он заснул. Впервые в жизни Ромео спал крепким и совершенно пустым сном.

2.

Мэйз в полном изнеможении откинулся на подушку.

Он был весь в поту с головы до пят, но это не мешало ему испытывать величайшее из наслаждений, которое только доступно человеку. Сердце как сумасшедшее билось в пересохшем горле. Он слегка наклонил голову к женщине, чье лоснящееся смуглое тело в таком же изнеможении было распластано на белоснежных простынях подле него. Очаровательная и горячая любительница мотоциклов была очень хороша.

На миг перед его глазами мелькнуло воспоминание как они, на ходу раздевая друг друга, влетели в пустой холл спящей гостиницы.

Как перекосились лица у ночных портье при виде того, как она, пьяная и возбужденная, искусными движениями стриптизерши стянула с себя микроскопические трусики и начала исполнять свой эротичный танец в полуметре от их притворно равнодушных глаз, то и дело приподнимая подол платья и демонстрируя безупречные литые ягодицы. Все на потеху ему. С какой готовностью она вся подалась ему навстречу, когда закрылись двери лифта, в котором ему уже не надо было сдерживать своих желаний.

Она, казалось, дремала. Сухость в горле Доминика стала нестерпимой. Он нехотя поднялся с кровати и пошел в гостиную. К большому колченогому шкафу, в котором томилась целая батарея запотевших холодных бутылок с любыми напитками, которые он мог только пожелать. Доминик проходил комнату за комнатой своих апартаментов и улыбался с усталым удовлетворением: все вокруг было перевернуто вверх ногами. Казалось, они сделали это везде, где только было возможно и даже там, где было невозможно. Такого безумства с Мэйзом давно не было. И ему здорово повезло, что попалась женщина, которая оказалась способной удовлетворить этот внезапный аппетит Гаргантюа.

Мэйз достал бутылку ледяной воды и долго пил.

И все же что-то продолжало терзать его. Смутно и капризно, что-то требовало чего-то иного. Это было так, как будто бы он хотел черной икры, а доступны ему были только устрицы. И то и другое – деликатес. И он как будто бы съел две, три, нет, пять дюжин отменных устриц. Он насытился, нет, он объелся этими устрицами. Он наелся ими до дурноты. Но при этом ему все равно продолжало хотеться икры.

Что то была за икра, которую он так страстно желал?…

Доминик поймал себя на мысли, что, вернувшись в спальню, он больше не хотел видеть там девушку. Хотя и был благодарен ей.

Следующее утро всегда самое сложное. Что сказать? Как сказать? Не быть жестоким, но и не дать мимолетному приключению внедриться в свою жизнь.

Было бы чудесно, если бы с исчезновением последней звезды, в ночи бесследно растворилась и она, любительница мотоциклов. Но этого не произойдет. Тогда он, как всегда, даст ей денег, чтобы она купила себе подарок на память, и пообещает ей позвонить. Но не позвонит, скорее всего, никогда.

Мэйз подошел к раскрытому окну и полной грудью вдохнул свежего, прохладного воздуха, который приятно пах речной травой. Светало. «Надо бы поспать». – Подумал Доминик, и нехотя двинулся обратно в спальню.

Обнаженная кубинка сладко спала и улыбалась во сне своим мечтам. ОН постоял немного в дверях.

Ему нравилось смотреть на спящих людей, а, тем более, лицезрение красивой женщины – всегда отрада для глаз.

Наверное, во сне она уже вела своего мотоциклиста под венец под горячие ритмы румбы; уже родила ему троих смугленьких ребятишек с черными миндалинками вместо глаз; счастливая, уже готовила по утрам завтраки для своего семейства.

Интересно, сколько раз она уже видела эти сны, мечтала эти мечты… Пять? Двадцать пять? Сорок? И какого цвета, роста, возраста были ее мотоциклисты или всадники, или любители гольфа или казино? И что, на самом деле, она слышала от них, когда сладкий сон покидал ее…

О чем она думает каждый раз, когда выходит из очередной квартиры или комнаты гостиницы…Что чувствует?

Доминик прекрасно знал, как это обычно бывает. Сколько счастливой истомы, сладкой надежды обычно источают женские глаза на утро, после ночи в неге и ласках… Она заглядывает тебе в глаза и задает тебе немой вопрос. Она хочет услышать, что она самая лучшая. Что именно ее ты всегда искал. Что именно ее искра разожгла твой огонь.

Она нежно прикасается к тебе, стараясь напомнить, как тебе было хорошо с ней ночью, она нежно целует тебя, словно бы пытаясь поддержать пламя, чтобы оно не гасло. Она пытается прильнуть к тебе всем телом, она хочет слиться с тобой.

А ты все это время думаешь только о том, как бы заставить ее поскорее уйти.

Из-за этого Доминик ненавидел романы на одну ночь. Он предпочитал лишний раз вообще воздержаться от секса, нежели потом выяснять отношения. У него была добрая дюжина телефонов старых подружек, любой из которых он мог всегда позвонить и не получить отказа ни в одном из своих желаний. Так было гораздо удобнее.

ОН осторожно, чтобы не разбудить ее, взял одну из подушек, одеяло и пошел спать в кабинет, где к его распоряжению был большой нарядный диван эпохи Бонапарта.

То, что он ушел проводить остаток ночи в другую комнату, должно было послужить первым и прямым намеком на то, что ей не придется рассчитывать на большее.

Диван показался Мэйзу не слишком удобным. Он довольно долго ворочался с боку на бок, пока все-таки усталость не одержала верх, и он провалился в глубокий сон.

Сквозь сон Доминик почувствовал, как на него навалилась какая-то тяжесть. Дыхание его перехватило. Спящее сердце затрепетало и на секунду замерло. Еще не очнувшись ото сна, он изо всех сил скинул это нечто с себя. И подскочил в постели, услышав приглушенный сильный стук, будто упало что-то большое и мягкое.

На полу лежала голая кубинка, и с нытьем потирала ушибленное бедро. Мэйз еще не перевел дыхание, как она с визгом накинулась на него. Ее маленькие кулачки, что было сил, лупили его по плечам, по груди и даже по голове. Доминик ничего не успел понять и инстинктивно нанес ей сильный удар под дых. Она захлебнулась, ее тело подбросило вверх и откинуло на пол. Доминик испугался собственной грубости. Она разрыдалась:

– Ты что? Я просто хотела поиграть…

– Какого черта ты это сделала? На хрен ты залезла на меня?! – прикрикнул он на нее, чтобы скрыть собственный испуг.

– Я… – рыдала кубинка, – хотела сделать тебе приятно, пока ты спал.

Он помог ей подняться и усадил на диван. Проворной кошкой, она тут же прильнула к нему. Удары и падения уже были забыты.

«Ну вот, началось…» – с тоской подумал Мэйз.

Дальше все было как всегда.

Она бегала вокруг него и причитала, он неподвижно сидел в кресле и с сожалением улыбался. Она пыталась снова соблазнить и возбудить его. Она раздевалась и опять одевалась, танцевала самбу, румбу и что-то еще, она целовала его и проклинала. Он лишь утомленно вздыхал. Через время у Мэйза зарябило в глазах от ее суетного, почти хаотичного движения. Когда она, в конце концов, все же выдохлась и упала в кресло, он молча встал, достал из бумажника стопку банкнот и положил на стол, прямо перед ней.

– Я хотел бы поблагодарить тебя за волшебную ночь, которую ты мне подарила, но не знаю, что подарить тебе в ответ. Как думаешь, этого хватит, чтобы купить что-нибудь на память? – С этими словами он приподнял ее лицо пальцем за подбородок и ласково поцеловал ее в губы на прощание.

Она грустно улыбнулась.

– Сохранить что-нибудь на память о тебе будет неплохо. Жаль только, что

ночь эту нельзя сохранить.

– Почему же? Воспоминания хранятся дольше, чем вещи. Иногда – всю жизнь.

– Но тебя нельзя сохранить… – она заглянула ему в глаза с последней надеждой. Он отрицательно покачал головой и улыбнулся. – Ты шикарный. – Она прикоснулась к его лицу, которое было так близко и при этом совершенно недосягаемо. – Я дико завидую той, которая все же заарканит тебя.

Лишь только за кубинкой захлопнулась дверь, как Мэйз позабыл о ней и приступил к работе.

Ему было необходимо подготовить все для скорейшего отъезда в Лос-Анджелес.

Дело могло принять досадный оборот. Он боялся, что невротичная мать Ромео упрется на своем, и не захочет отпускать юношу от своей юбки. Ромео, конечно, уже совершеннолетний мальчик, и по закону никто не мог распоряжаться его жизнью кроме него самого. Но Мэйз уже понял своего подопечного. Его привязанность и чувство неоплатного долга перед матерью, скуют его по рукам и ногам.

Хотя, положа руку на сердце, Ромео совсем не обязательно было куда-то переезжать. Писать для издательства он преспокойно мог бы и дома, при маме, Люциусе и прочей привычной ерунде.

Но Мэйз хотел ввести его в богему. Он хотел представить его всему художественному сообществу, хотел начать кампанию по его раскрутке нахрапом, интенсивно и по всем фронтам. Так, чтобы о нем узнали все и разом. Лос-Анджелес, Нью-Йорк, потом Сан-Франциско, Бостон и дальше.

И еще.

Увезти Ромео с собой было прихотью Мэйза.

Мэйз так захотел. А чего хотел Мэйз, – того хотел Бог. Так что, стоило поторопиться. В ближайшие часы он намеревался получить готовый контракт из Лос-Анджелеса и представить его Еве Дэниелс, пока та не опомнилась и еще чего не выкинула. Таким жестом, он проявит свое уважение к ее мнению и завоюет немного доверия.

И тогда, первым самолетом – в Лос-Анджелес! Надо было еще распорядиться, насчет доставки домой мотоцикла, Мерседеса и Порше. На этом свете он мог бы обойтись без чего угодно, кроме своих мощных игрушек. Так что машины должны были покинуть город вместе с ним, но прибыть по назначению – раньше него. И еще надо уладить сто сорок восемь дел. Поэтому, время было ему дорого.

3.

Спустя несколько часов, его Бентли уже стоял под домом Дэниэлсов. Элегантный молодой мужчина с дорогим черным портфелем позвонил в дверь.

Мэйз ужаснулся, когда в дверном проеме возникла Ева: бледная, не расчесанная, с синяками под воспаленными глазами, она была одета так же, как и накануне. «Она не ложилась спать. Что-то произошло…» – подумал он.

В нем заиграло тревожное любопытство.

– Добрый день, миссис Дэниэлс. – учтиво сказал Мэйз, как будто ничего не заметил. Женщина смерила его усталым, но от этого не менее злым взглядом.

– В этом дне нет ничего доброго. По вашей милости… – голос ее был сорван.

Доминик изобразил на лице великое изумление и пожал плечами. Ева отступила на шаг и жестом предложила ему войти.

– Но, раз уж вы такой всемогущий, то может быть, вы вытащите Ромео из его комнаты? – Лицо ее вдруг исказилось, и она заплакала. – Он не выходит со вчерашнего дня. Он молчит. Не хочет даже говорить со мной. Даже через дверь! – Она прижала руки к лицу, и плечи ее затряслись. Доминик поспешил наверх. Мало ли, что могло прийти в голову Ромео, с его тонкой душевной конструкцией.

– Ромео! – с тревогой позвал Доминик, и постучал. – Ромео, это я, Мэйз. Ты мне откроешь?

– Да. – Послышался знакомый звонкий голос, и с плеч Мэйза свалилась целая гора. Дверь распахнулась. В отличие от матери, сын выглядел прекрасно. Он был отдохнувшим и свежим. Лицо его казалось напряженным, но никакой истерики в нем Доминик не заметил.

– Господи, ты меня напугал! – Он похлопал парнишку по плечу.

– Не я, а она. – Поправил его Ромео. Он щелкнул дверным замком и присел на застеленную кровать. – Я не хочу разговаривать с ней. Я даже видеть ее не хочу. – Мэйз был удивлен, с каким спокойствием Ромео сказал это.

– Что-то случилось?

– Да. Кое-что случилось, но я не хочу сейчас об этом говорить. Я вообще не хочу о ней говорить. Когда мы можем уехать? Я соберу вещи за две минуты.

Мэйз выдержал паузу, пристально глядя на Ромео. Он не мог поверить в то, что услышал.

– Что, все-таки, случилось? – Терпеливо спросил он. Ромео передернул плечами и отвернулся.

– Я же сказал, я не хочу об этом говорить!

– Что-то серьезное? Ну, хоть что-то скажи!

– Серьезнее некуда! – Ромео вскочил с кровати и заметался по комнате, без толку что-то перекладывая с места на место. – Так мы можем ехать? Я… напишу сто тысяч стихов! Или чего угодно, только, пожалуйста, давайте уедем быстрее!

– Послушай, – Доминик с усилием притянул Ромео к себе за рукав. Он усадил его на кровать рядом с собой и заговорил очень тихо. – Мы едем сегодня же. Я это планировал. Билеты заказаны на вечерний рейс. Но перед тем как ты покинешь дом, тебе придется поговорить с матерью…

– НЕТ!

– Да, тебе придется. По нескольким причинам. Первая: я не знаю, что между вами произошло в эту ночь, но она твоя родная мать, и вы не должны стать врагами. На свете нет такой объективной причины, по которой сын мог бы стать врагом своей матери.

Вторая причина. Хоть ты и взрослый мальчик, но будет лучше, если ты и она вместе прочтете контракт, который я принес. Это важно. Контракт готов, на нем есть все печати. Надо только поставить подпись. Если хочешь, можешь подписать его сейчас здесь. А можешь подписать его у меня в офисе, с нотариусами, юристами, соответствующим пафосом и шампанским. Это на твой выбор. Но я хочу, чтобы твоя мать знала содержание контракта до последнего пункта. И третья причина. Маловероятная, но возможная. Тебе может не понравиться в Лос-Анджелесе. У тебя может ничего не получиться. Ты можешь захотеть вернуться назад. И тебе должно быть, к кому возвращаться! Если человек возвращается из города, вроде Лос-Анджелеса, то ему просто необходим добрый самаритянин, который утешит и поддержит его. Тебе нужна твоя мать, и тебе нужен Люциус. Они твои самые близкие люди.

Лицо Ромео внезапно побагровело, губы задрожали, и из глаз брызнули слезы. Черты его исказила злоба. И слезы были слезами ненависти.

«Тебе нужна твоя мать, и тебе нужен Люциус!» – Нет, надо же было такому случиться, чтобы Мэйз назвал именно тех двоих, которых Ромео в эту минуту ненавидел больше всех на свете.

Доминик ничего не мог понять. Любопытство разбирало его. Но он был терпелив. Он знал, что Ромео все ему расскажет. Не сейчас, так в другой раз.

– Контракт у тебя с собой? – Срывающимся голосом, едва смог выговорить Ромео.

– Да.

– Покажи!

Доминик открыл портфель и вынул две копии документа, напечатанного на дорогой бумаге, с логотипом в виде сине-золотого грифона на каждой странице. Последние листы венчала печать и размашистая роспись «Доминик Мэйз». Ромео вскочил с кровати, подбежал к столу, схватил первую попавшуюся под руки ручку и черкнул по закорючке на обеих копиях.

– Никто, кроме меня самого не будет ничего читать и ничего за меня решать! Она не увидит никакого контракта! Хватит с меня!

Ошеломленный такой решимостью Ромео, Мэйз потер рукой подбородок. Он в недоумении посмотрел на подписи Ромео рядом со своими.

– Ну, хорошо. Раз уж ты рубишь сплеча, то пускай так и будет. Тогда давай так. Будем считать, что мы заключили этот контракт. Но я советую тебе, когда успокоишься, все-таки прочесть его. Внимательно. Если тебя в нем что-то не устроит, мы его отменим. Идет?

– Да. – Нетерпеливо кивнул юноша и с вопросом уставился на Доминика.

– Да, – усмехнулся тот, – можешь собирать свои вещи.

Доминик вышел из комнаты.

4.

Ева ждала у лестницы. Она нервно стучала ногой и теребила в руках насквозь мокрый платок. Глаза ее излучали отчаяние.

Увидев ее, Мэйз растерялся и на мгновение замер на ступеньке. По его виду Ева поняла, что вести плохие. Нижняя губа ее затряслась, но, преодолев рыданье, женщина спросила:

– Вы… уезжаете?…

Мэйз беспомощно развел руками:

– Миссис Дэниэлс, я желаю вашему сыну только добра. Так же, как и вы. Можете не волноваться за него. Со мной он будет в безопасности. Вам следует успокоиться, и тогда вы поймете, что драматизировали ситуацию и…

– Избавьте меня от ваших дешевых наставлений… – она смотрела на него с такой лютой ненавистью, что Доминику стало не по себе. – Вы отнимаете его у меня! Все, что вы хотите – это преумножать свое богатство, использовать его! Вам не понять чувств близких людей. Вы привыкли эксплуатировать людей! Только использовать их. Вы слишком надменны, чтобы понять чувства. Вы так высокомерны. Если бы у вас были дети, то вы бы поняли, что это такое – терять их,… но детей у вас не может быть, потому что такие, как вы не знают, что такое любовь!

Он ждал, что она попытается ударить его, так что точным движением перехватил ее руку и с силой сжал ее. Ева сдавленно охнула, но черный взгляд ее просветлел.

– Миссис Дэниелс. – Мэйз сохранял терпение из последних сил. – Во-первых, вы не можете меня судить и оценивать, потому что представления не имеете, кто я. И сами виноваты, потому что лишили себя шанса узнать это. Знаю ли я, что такое любовь? Не вашего ума дело. В том, что ваш сын бежит из дома, не оглядываясь, ваша и только ваша заслуга, потому что такая вы мать. Вы собственница, которая готова сгноить то, что не может пожрать, лишь бы не досталось другому. Вы сами всегда использовали своего сына для собственного самоутверждения. Чтобы он обслуживал ваши несметные прихоти. Что произошло этой ночью? – Он неожиданно толкнул Еву к стене. Она побледнела от испуга и боли, потому что Мэйз навис над ней, с силой сжав ее плечи. – Говорите! Произошло нечто, о чем Ромео не хочет говорить, но это окончательно оттолкнуло его от вас. Что случилось ночью?!! – Ева зажмурилась и отчаянно замотала головой. – Скажите мне, что случилось ночью! – Продолжал требовать Мэйз. Но Ева скорее бы умерла, чем призналась ему. Тогда он презрительно хмыкнул. – Не вам меня поучать, миссис Дэениелс.

Обессилевшая, Ева заглянула в его черные, сверкающие яростью глаза и с ужасом поняла, что верит каждому его слову, что он прав, что вина полностью лежит на ее плечах тяжким бременем. Наверное, она никогда не считалась с чувствами своего сына. Наверное, она никогда не слышала его. Наверное, действительно все эти годы она была плохой матерью. От этого ей захотелось немедленно побежать в ванную и перерезать себе вены.