Текст книги "Ромео во тьме"

Словно ярчайшая звезда на всем небосклоне, Господь осветил

Преисподнюю, и жизнь в ней на мгновение оцепенела, в страхе перед его величием.

2.

За окном сизовато-серебряной вспышкой молния прострелила спящее небо, и мощный раскат грома тяжело прокатился по крышам домов, дребезжа черепицей, и вздымая шерсть на загривках бездомных котов.

Ромео вздрогнул и вскинул голову, глянув между занавесок в темное окно. Соседские собаки протяжно завыли. В стекла хрусталем запели крупные капли дождя. Раскат повторился.

«Ну и ну, гроза. С чего бы это», – подумал Ромео. Он огляделся вокруг: по столу и полу были разбросаны густо исписанные и почерканные листы бумаги. Пальцы его были испачканы синими чернилами потекшей шариковой ручки. Прямо перед собой он увидел аккуратно сложенную пачку листков, испещренных стройными строками рифм. Строки сплетались в ровное полотно, оно словно лилось со страницы на страницу.

Удивительно, но он не очень отчетливо помнил, как писал все это.

«Наверное, я вырубился сразу же, как только закончил. А я закончил? Утром посмотрю». – Поднимаясь со стула, подумал он, с трудом стащил с себя одежду и рухнул в постель.

Молния то и дело озаряла его комнату серебристыми всполохами, и гром грохотал так, словно титаны столкнулись в битве в небесных далях.

Но под одеялом Ромео чувствовал себя в полной безопасности, хотя глухой, первобытный страх острыми коготками царапал его где-то под желудком.

Он не мог уснуть очень долго. Ромео вертелся с боку на бок, недовольно кряхтел и проклинал чертову грозу. А гроза все набирала силу, в комнате становилось светлее и светлее с каждой новой стрелой, летевшей с высоты небес.

В конце концов, не выдержав, Ромео поднялся с кровати и подошел к окну. На улице лил дождь. Тяжелые капли маленькими снарядами беспрерывно взрывались о лакированную поверхность асфальта. Ветер раскачивал кроны деревьев так сильно, как будто старался стряхнуть с них всю листву.

Ромео заметил промокшую собаку, забившуюся под кусты у дома напротив. Бедное животное сжалось в липкий холодный комок, пытаясь сохранить остатки тепла своего маленького тела. Как будто почувствовав на себе взгляд Ромео, пес поднял голову и насторожил уши. Повертев головой, пес повернулся в сторону человека, и взгляд его встретился со взглядом Ромео. Тот, повинуясь безотчетному наитию, распахнул окно и, перепрыгнув через подоконник, выбрался на улицу.

Странно, но Ромео не чувствовал струй ледяной воды, лившейся по его лицу, шее, спине. Он шел медленно, словно во сне, он ощутил нечто совсем новое, чего доселе никогда не ощущал: чувство какой-то беспредельной свободы. Он как будто превращался в эти струи дождя, он словно мог пролиться куда угодно, в любой уголок, в любую щель мира. Он мог стать ветром, он мог полететь куда угодно. Он мог бы расправить сейчас незримые крылья и полететь навстречу янтарным глазам, он нашел бы их и пролился в них слезами восторга.

Он чувствовал себя счастливым!

В то же самое время пес, видя приближение Ромео, еще сильнее сжался в ком и приглушенно зарычал. Ромео не понимал, куда и зачем он идет. Но ему было все равно: еще шаг, другой, третий, все легче, легче, ступни его оторвутся от земли, и он обратится в невидимую птицу, и…

Две крупные капли попали ему прямо в глаза. Сквозь блестящую воду он увидел лицо. Прямо перед собой.

Ромео порывисто вытер глаза ладонью. Он внезапно начал ощущать, как холодные струи дождя обжигают его кожу; он почувствовал всю тяжесть веса своего тела – ему не взлететь.

Перед ним стоял мужчина.

На мужчине был надет черный костюм. Глаза его замерли в глазах Ромео. На лице его был написан страх. Лицо этого человека показалось Ромео смутно знакомым.

Пес заскулил, оскалился и завертелся волчком под кустом. Ромео взглянул глубже в глаза мужчине. В сознании его вспыхнуло: черная красивая машина; горы увядающих цветов; мать, распластанная на полу спальни; молодой мужчина в черном костюме в гробу; фотография на столике в маминой спальне. Ужас молнией ударил в его сознание.

Губы Ромео пересохли, несмотря на потоки воды, что лились по его лицу.

– Па..папа…– выдохнул он. И протянул к нему руки.

Мужчина попятился, отрицательно мотнул головой и, как будто оттолкнув Ромео, качнулся и побежал прочь. Ромео бросился за ним. Ему больше не было страшно.

–Папа! Па-па! – он кричал так громко, что скоро голос его сорвался, и зов превратился в сиплые возгласы. Но мужчина продолжал бежать, оглядываясь и отмахиваясь от Ромео. Они бежали по каким-то городским улочкам; по полю; и по лесу; по свалке, и по воде; и по песку. Быстро, как ветер.

В один момент, взбегая вверх по склону холма, Ромео догнал мужчину. Он вытянул руку, чтобы схватить его за плечо, но промахнулся, и человек вдруг остался позади, в страхе глядя на него. Ромео продолжал бежать, пока не достиг вершины. Он обернулся: отец все стоял на том же месте и смотрел на него. Ромео сделал шаг, еще, и вдруг понял, что под ногами его больше нет опоры. Он хотел закричать, но захлебнулся потоком воздуха, подхватившим его и устремившим вниз. Далеко под ним простирались луга и поля, и река змеилась рядом с белоснежным домом с зеленой крышей, одиноко, но уютно стоявшим почему-то посреди бескрайних просторов полей.

3.

Ромео выпрыгнул из кровати с хриплым вскриком. Светило солнце, тикали часы, по столу были разбросаны листы бумаги, как он и оставил их накануне. Чуть переведя дыхание, Ромео схватил с тумбочки чашку с недопитым вчера чаем и сделал несколько жадных глотков. Несколько минут он вспоминал, какой наступил день, и разбирался, что за время показывали часы. В конце концов, он осознал, что наступило воскресенье 9 июня, а на часах – 9 часов 26 минут утра. Сон снова и снова тенью вставал в его памяти: это ощущение свободы, счастья, потом – ужас, потом бесконечный бег без устали по странной местности, а потом это жуткое смешанное чувство парализующего страха и пьянящего восторга бесконечного падения.

Отец… отец…. Ромео нахмурился, вертя в руках пустую чашку.

«Почему он бежал прочь от меня как от чумы? Почему такой страх был на его лице? Почему, наконец, он приснился мне именно сейчас, если не снился никогда? И я даже не помню его».

Ромео попытался объяснить себе этот сон с точки зрения фрейдизма, материализма, марксизма, и чуть ли не постмодернизма, но сам не верил в то, что пытался себе сказать.

Внезапно послышался тихий свист, и в окно постучали.

Ромео вытянулся, сидя в постели, выглянул в окно и увидел лицо своего друга Люциуса, прильнувшее к стеклу с той стороны. Люс, шевеля губами в попытке что-то сказать, постучал еще раз. Ромео спрыгнул с кровати и распахнул створки. Люциус легко забрался в комнату.

– Все-таки круто, что твоя комната на первом этаже! – воскликнул Люциус. – Удобно лазить! И за телками в окно наблюдать тоже норм!

– И тебе тоже привет! – пробурчал Ромео.

– О-о, приятель, ты что-то еще почивать изволишь? – шутливо сказал Люс и огляделся вокруг. – А-а, творил что-то под покровом ночи! – Он с интересом сгреб в ладонь несколько листков бумаги и уселся на пол с явным намерением прочесть текст.

– О нет! – воскликнул Ромео, беспардонно вырвал листки из рук Люциуса и бросился собирать бумаги. Он суетливо затолкал охапку в ящик стола и щелкнул замком.

– Э-э, друг, ты что? – обиженно проговорил Люциус и отвернулся.

– Ну, прости, друг. Это…э-э…м-м-м…

– Да-да, я понял: это личное и вообще не закончено…

– Да, так. Точно! – Ромео радостно закивал. – Спасибо, ты нашел мне приличное оправдание. Настоящий друг! – Ромео вдруг понял, что он пересилит жгучее желание и ничего не расскажет Люциусу ни о сне, ни о происшествии прошлым вечером.

– Окей, Ромео, репетировать идем?

– А! Да! Да. Я… забыл. – Ромео заметался по комнате, не в силах сконцентрироваться. – Люс, дай мне двадцать минут, ладно? Я мигом соберусь.

– Ну ладно, – недовольно проворчал парень,– давай быстрее. Вечно забудешь все самое важное.

Ромео схватил из шкафа первую, попавшуюся на глаза одежду, и побежал в душ. Люциус залез с ногами на кровать и, удобно развалясь, принялся бренчать на гитаре, которую привычным движением достал из-под кровати.

Люциус был немногим старше Ромео. Наполовину поляк, наполовину ирландец, он проявлял недюжинный талант актера и музыканта. Выглядел он заметно: это был среднего роста молодой человек, довольно худой, с красивыми, почти женскими ногами, которые он любил показывать, посему все лето носил весьма короткие шорты. Голова его была увенчана густыми белокурыми завитками, из-под них бесовски блестели зеленые хитрые глаза прирожденного лицедея, которые свели бы с ума не один десяток молодых барышень; изящный, чуть вздернутый нос придавал лицу обманчиво ангельский вид.

Он имел один недостаток, который портил ему всю жизнь: через лоб, правую бровь, на середину щеки сползал уродливый белесый шрам. История шрама была абсолютно прозаичной и даже нелепой: какое-то падение с лестницы по пьянке.

Люциус бесконечно страдал из-за своего уродства, но он слышал множество историй о выдающихся личностях, которые приобретали уникальный шарм именно благодаря различным увечьям. И он, следуя примерам великих, изо всех сил пытался превратить шрам на лице в свое главное достоинство, поэтому носил его как бриллиантовую тиару, как имперскую корону, как печать избранного. Он носил его с величавой гордостью, не пряча, не украшая и не маскируя. Каждый раз, когда его спрашивали о происхождении шрама, он заново придумывал необыкновенные романтические истории, переполненные драматизмом. Правда, это редко срабатывало: как раз из-за шрама его отвергали сверстницы, что в его возрасте и при его амбициях было настоящей трагедией.

По этой причине Люциус сильно комплексовал, что пытался скрыть за нарочитой распущенностью и чрезмерной активностью, хотя на самом деле, был весьма нерешителен и ленив.

Вся его жизнь представляла собой череду блестящих идей, массу теоретических способов их воплощения, плотный график вечно отменяемых репетиций, длинный список непосещенных прослушиваний, открывшиеся и закрывшиеся перспективы. Он хотел успеть везде. Но из-за своей праздности и внутренней неуверенности пока не успел нигде.

И, откровенно говоря, он был бы совсем не прочь въехать в мир успеха и славы на чьих-нибудь более удачливых и трудолюбивых плечах.

Тем не менее, со стороны Люциус казался сгустком направленной энергии, которая генерировала, питаясь сама от себя, и не заканчивалась ни при каких обстоятельствах. В будущем он, бесспорно, станет оскароносным актером или мега рок-звездой – в этом он всех уверял, и в этом кое-кто был абсолютно уверен. Главное – найти нужного человека, который вовремя поможет ему.

Он обожал Ромео. В первую очередь, за его имя. Во вторую, за все остальное сразу: за талант, который тот не принимал и которым почему-то тяготился. За скромность, обычно не свойственную таким «очаровашкам»; за неожиданные вспышки искрометного темперамента, который он всегда тщательно скрывал. Люциус обожал его за бесконечные опоздания, за мечтательную рассеянность в синих глазах, за романтические порывы, за углубленность в себя, за способность быть настоящим другом, и за почти конвейерную продуктивность в любом виде творчества.

Он готов был терпеть любые его причуды и заранее простить ему все возможные обиды за то, что как раз Ромео и обладал теми самыми удачливыми и трудолюбивыми плечами. У него все получалось. Ромео был просто обречен на успех. Так что у них будет, непременно будет совместное блестящее будущее: еще на первом курсе Университета Люциус заставил Ромео в шутку поклясться все делать вместе и вытаскивать друг друга. И эту клятву Люциус запомнил как таблицу умножения.

Он не мог простить ему одно: его мать.

«Эта мегера погубит его! И меня, заодно». – говорил он сам себе. «Если бы она могла спать с ним, чтобы он принадлежал только ей, то она не преминула бы сделать это».

Мама постучала в душевую кабинку. Ромео это просто ненавидел.

– Что, ма? – с раздражением спросил он, инстинктивно отодвигаясь подальше от перегородки.

– Роми, милый, ты идешь завтракать?

– Нет, мам, у меня нет времени! Извини, мне надо бежать.

– Куда? – голос приобрел металлический отзвук.

– Мне на репетицию, мам!

– Какую?

– Спектакля, ма!

– Это тот, который ставят по твоей пьесе?

– Да, ма! По той пьесе, которую ты предложила для постановки. Помнишь, Минотавр и Ариадна?

Она вспомнила, но все равно не желала говорить «да», не хотела отпускать его, но ничего не поделаешь. В конце концов, ставится его пьеса. Пьеса, кстати, была хороша. Лишний плюс ей и ее ненаглядному ребенку. Только вот эти поздние задержки! Все равно надо будет как-то их прекратить.

– В воскресенье? Кто же тебя надоумил репетировать в воскресенье? Боже, какой бред. Когда же ты придешь? – Голос снова зазвучал как пустая кастрюля.

– Не знаю, ма. Я постараюсь пораньше. Я позвоню! – Уже еле сдерживая досаду, процедил Ромео.

Дверь хлопнула. Ромео с облегчением вздохнул и закрутил кран.

Ева Дэниелс бежала по коридору. Она сразу все поняла. Да, точно! Из-за двери комнаты Ромео были слышны звуки гитары. Это опять пришел он, залез в окно, чертов Лю…Люци-фер, проклятый поляк! Символ неповиновения! Воплощение анархизма! Этот бездарь и паразит! Он не доведет Ромео до добра! Ромео покатится по наклонной дорожке из-за этого ублюдка!

Люс самозабвенно перебирал звонкие струны, как дверь с грохотом распахнулась, и в проеме возникла…

«Да, вот она, МЕГЕРА! Ждали, ждали». – подумал Люциус про себя и широко улыбнулся:

– Здравствуйте, миссис Ева. Как поживаете?

Она смотрела на него с вызовом. «Если бы не была такой сукой, она была бы еще ничего». – Мелькнуло в голове Люциуса. Стройная блондинка с длинными ухоженными волосами и сияющей кожей. Высокая грудь, тонкая талия, длинная шея. Королевская посадка головы.

«У Ромео такой же точеный нос».

Ева открыла было рот, чтобы как всегда высказать все, что она думает по поводу мистера Люциуса, но, увидев этого белокурого красавчика, беззастенчиво развалившегося на кровати и глядевшего на нее с такой чертовски влекущей улыбкой, неожиданно смутилась. Голос изменил ей и, не ожидая от самой себя, Ева запнулась. Люциус продолжал таращить свои изумрудные глаза на нее, склонив голову к правому плечу. Она справилась, наконец, с внезапным смущением, и сказала:

– Тогда, может, мы позавтракаем вместе? Если уж Ромео ничего не хочет делать без тебя…

– Да! Я голодный. – С готовностью кивнул Люциус и отставил гитару в сторону.

Ромео пошел в столовую потому, что услышал голоса. Каково же было его изумление, когда он увидел мать и друга, это воплощение непримиримого антагонизма, попивающими кофе и поедающими тосты с вареньем. Что-то странно кольнуло его сердце, когда он заметил, что мама необычно суетится, а Люциус бросает на нее лукавые взгляды. Но он тут же одернул себя.

– О-о, Роми! Наконец-то! – Восторженно воскликнула мама. – Какое счастье, что ты все же позавтракаешь!

– Да, раз уж все здесь, то и я поем. – Ромео уселся за стол рядом с Люсом.

– Ты как, старик? – прожевал Люциус вместе с тостом и бесовски блеснул глазами. Ромео пожал плечами. Он натужно улыбнулся: необъяснимый неприятный осадок в душе все-таки остался.

Мама хлопотала вокруг, наливая кофе, ставя еще тарелку с тостами, доливая молоко в молочник, и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь. Как-то смущенно. Как-то неуверенно. Что-то опять кольнуло Ромео. Он встретился взглядом с матерью, и та, вдруг зардевшись, сразу отвела глаза. Люциус хитро поглядывал на них поочередно. На него – лукаво, на нее…. «Ч-черт, да он же заигрывает с ней!»

Ромео вскочил, тост застрял у него в горле.

– Все! Нам пора бежать!– он порывисто схватил Люциуса за локоть и рванул за собой с такой неожиданной силой, что тот опрокинул на пол чашку с кофе и еле успел сам удержать равновесие, чтобы последовать за другом, а не в кофейную лужу.

– Как? Так быстро? Но вы же не доели… – мама осталась стоять в недоумении, сжимая в руках кофейник.

4.

– Что ты делаешь? – Ромео провернул ключ в зажигании слишком сильно, машина заревела, тут же дернулась и заглохла. – Объясни мне, что ты делаешь?

Люциус недоуменно пожал плечами и фальшиво широко зевнул.

Ромео повернул ключ еще раз. Машина заревела вновь.

– Если ты и дальше будешь жать на газ с таким остервенением, то мы улетим. – Глубокомысленно заметил Люс.

– Ты думаешь, я дурак? Ничего не видел?

– Да что ты видел? Ты че, больной? Что на тебя нашло?

– А-а! Пошел ты, гад! – Ромео махнул рукой, и синий Купер, завизжав колесами, неистово рванул вперед

– Э-э, черт, сука, ты убьешь меня! – проорал Люциус, хватаясь руками за поручень.

Ромео злобно хохотнул и поддал газу.

ГЛАВА 4.

1.

«Во тьме влачить свои мне годы, безраздельно властвуя лабиринтом жизни моей, и вечно и беспредельно страдать от разлуки с тобой!» Минотавр горестно склонил рогатую голову, издал душераздирающий стон и повалился на колени, простирая руки к бездыханному телу девушки в пурпурной тунике.

Ромео хлопнул себя по коленке толстой папкой и вскочил со стула:

– Стоп! Люс, ну че за фигня?!!

Минотавр поднял огромную голову и уставился на Ромео. Бегая перед ним и ругаясь, тот казался шалящим ребенком. Девушка, которая доселе бездыханно лежала на полу, приподнялась на локтях и с любопытством взирала на происходящее.

– Не верю! Это фальшь! Херня полная! Эти твои вздохи оставь на другой случай! Это слишком… сексуально. Ты должен орать от горя, реветь безутешно! Она умерла! Ты потерял навсегда свою любимую, понимаешь?! Вот так надо орать: О-о-о!!! У-у-у!!! Беспредельно страдать от разлуки с тобой! А ты стонешь, как будто у вас секс!

Из зрительного зала раздался взрыв хохота других студентов-актеров. Они тоже были одеты в древнегреческие одежды, головы их венчали лавровые венки. Среди этих эллинов Ромео в джинсах и майке выглядел совершенно неуместно. Но Ромео было грех жаловаться: в Университете его все любили, несмотря на маленький рост и завидные способности, которыми мало кто мог похвастать. И студенты смеялись, потому что знали, что Ромео выдал шуточку специально, чтобы не дать им умереть со скуки, пока Люциус битый час репетировал свой лаконичный, но очень трагичный монолог.

Минотавр с трудом стащил с себя голову, и облегченно выдохнул.

– Ромс, ты достал уже! Отвали, мне жарко, я задыхаюсь в этой голове! Я хочу пить, курить и отлить хочу уже!

– Ладно, Люс. Друзья, перерыв 20 минут! Я тоже пойду, глотну воздуха.

Ромео вышел из летнего шатра студенческого театра. Полуденное солнце превратило его Купер в синюю звезду, которая сияла также ярко как и само дневное светило. Ромео подошел к автомобилю и потрогал дверь. Металл был раскален.

– Ромео? – Послышался сзади тихий голос.

Он обернулся. Перед ним стояла Лайза, исполнительница роли Ариадны, главной женской роли в спектакле, и просто самая красивая блондинка университета. Это она лежала бездыханной на полу в пурпурной тунике в заключительной сцене. Курносая, с пухлыми розовыми губами и круглыми кукольными глазами, источающая надменность, она сводила всех с ума длинными локонами. Ее поджарое, тренированное тело было на голову выше Ромео. По ней сох Люциус, но к нему она испытывала величайшее презрение. Как, впрочем, и ко всем остальным.

В руках она держала два пластиковых стаканчика с водой.

– Хочешь пить? – Растягивая слова, спросила она и томно взмахнула густо накрашенными черной тушью ресницами.

Ромео робко улыбнулся:

– Прикольно выглядит Ариадна с пластиковыми стаканами. – Он принял один из ее рук.

– Да, пожалуй. – Она сделала глоток, тряхнула сияющими волосами и бросила на него кокетливый взгляд. Она мягко сделала полшага к нему. Он невольно отступил на полшага и уперся в автомобиль. Металл обжигал. Ромео смущенно кашлянул, будто подавился водой. Лайза довольно хмыкнула и произнесла:

– Твоя пьеса кажется мне гениальной.

– Вообще-то, это не моя пьеса. Это древнегреческий миф, который я просто попытался чуть изменить, адаптировать как бы…

– Ну, тем более. Знаешь, все думают, что ты гений, Ромео. У тебя так все клево получается. Это клево…– Она склонила голову на бок, и локоны ее рассыпались по пурпурному шелку туники.

Еще полшага к нему.

Он почувствовал, как ее бедро уперлось в его пах.

«Ой! Мама! Какая же она длинная».– Мелькнуло у него в голове. Он прижался к машине, пытаясь отстраниться. Опять хихикнул с неловкостью, дыханье как-то неудобно сперло. Лайза улыбалась, глаза ее чуть затуманились.

– У тебя есть девушка, Роми? Я слышала, что ты один…Разве такой парень как ты может быть один?

«Девушка… есть ли у меня девушка?…есть ли?…у меня есть мама… что за бред… что ей-то надо от меня?…» – мысли Ромео путались. От нее сладко и горько пахло жасмином. Перед глазами вдруг возникли фантастические глаза янтарного цвета. Незнакомка словно опять прошла мимо, словно снова глянула на него. Тем взглядом, равнодушным, но в то же время полным страсти.

Через плечо Лайзы Ромео вдруг заметил, как из шатра вышел Люциус. Еще одна мысль неясно вспыхнула в его голове. Он не понял ее значения, но понял, что именно надо было делать.

– Нет, у меня нет девушки! – Влруг прерывисто прошептал он и, обхватив руками ее голову, притянул ее к себе, привстал на носки и прильнул к ее пухлым губам неловким, но горячим и долгим, весьма убедительным поцелуем. Он увидел Люциуса, который ошеломленно замер у входа в шатер. Спустя мгновение, Люциус метнулся обратно внутрь. Ромео тут же неловко оттолкнул девушку от себя и скороговоркой выпалил:

– О, Лайза, прости! Прости! Прости! Ты…я…я не знаю, что на меня нашло! Блин, жара какая. Блин! Блин! Вернемся к репетиции! Давай быстрее!

Не дожидаясь ответа, он помчался к театру. Ему было не по себе. Но он подавил в себе это чувство.

В течение последующих трех часов он терзал актеров наглыми придирками и бесконечными повторами. Особо досталось Минотавру и Ариадне.

Сразу по окончании репетиции, Ромео со всех ног побежал к машине, только бы не встретиться с Лайзой. Люциус догнал его и запрыгнул в автомобиль в тот момент, когда нога Ромео уже прижала педаль газа.

– Ты знаешь, Ромс, на самом деле ты просто урод!

– Угу. – согласно кивнул он.

– И я б тебе, гад, снес башку на фиг! – гневливо добавил Люциус.

– Угу, – еще раз с согласием кивнул Ромео. Про себя он торжествовал. Он отомстил за подозрения, что Люс заигрывал с его матерью.

Непонятно, правда, что теперь делать с Лайзой, так как он понимал, что рисковал испортить отношения с исполнительницей главной роли.

Но, в самом крайнем случае, незаменимых нет. На роль можно найти кого-нибудь другого.

А еще он вдруг обнаружил, что на Лайзу и ее мнение ему было совершенно наплевать! Это было новое и странное ощущение. Еще он подумал, что все равно, он не смог бы ни с кем встречаться из-за мамы. А в партнеры на одну ночь Лайза была плохим кандидатом.

– Да что ты все угукаешь, слышь?! Угу, угу… Скажи что-нибудь в свое оправдание, мелкий гад!

– А в чем я должен оправдываться? – Ромео невинно округлил глаза и захлопал пушистыми ресницами. Этот взгляд ангелочка служил его абсолютным оружием против любых нападок. Все сердца таяли. Растаял и Люс. Он махнул рукой, чуть слышно ругнувшись.

– Разве на тебя можно обижаться, чертов пупс? Но ты меня сегодня достал! Что за виды ты заимел на Лайзу? Ты ж знаешь: она моя!

– Брось, Люс. Во-первых, с чего это вдруг она твоя? Во-вторых, ты знаешь, что Лайза не в моем вкусе. А в-третьих, у меня все равно нет…м-м…времени встречаться ни с кем. – Не мог же Ромео прямо сказать, что у него есть ревнивая мать, из-за которой он не мог иметь девушку. – Так что, может, трахну ее разок, и все!

Подобную непристойность он выдал впервые в жизни. А это, оказывается, было так легко!

Он расхохотался, когда увидел, как переменилось лицо Люса при этих словах.

– Люс! Ну ладно, ты что! Это я просто грязно шучу! Ха-ха-ха!

– Кретин ты! И шутки у тебя кретинские. – С обидой буркнул Люциус.

Ромео хлопнул друга по плечу и поддал газу.

2.

Хотя ему удалось перевести свой неожиданный поступок в шутку, он все равно чувствовал неприятный осадок внутри, и знал, что такой же осадок остался в душе у Люциуса. Именно поэтому Люс с наигранным интересом вперился взглядом в проносящийся мимо пейзаж. Именно поэтому он не копошится в настройках радио в поисках новых подпольных радиостанций. Именно поэтому он угрюмо молчит. Иначе Люс болтал бы без умолку. Ромео невольно вздохнул и украдкой глянул на друга. Тот бросил на него молниеносный взгляд, вздрогнул бровями и немедленно отвернулся, вдруг начав напевать что-то себе под нос.

– Может, включишь радио? – предложил Ромео. Он чувствовал себя виноватым. За что? Почему? Люс был виноват перед ним! За что? Почему? За то, что ему показалось, что тот заигрывал с его матерью? А кто сказал, что так и было?

Какое-то странное неудобство не давало Ромео покоя. Это было все равно как сидеть стуле без одной ножки.

Люциус пожал плечами и снова бросил на Ромео молниеносный взгляд, и снова вздрогнул бровями.

– Есть хочешь? – спросил Ромео, желая избавиться от мерзкого чувства.

– Ну, типа того… – как будто из одолжения, после паузы сказал Люс.

– Супер! Тогда поехали! Я угощаю! – Ромео был счастлив. Кружка пива, хороший салат и кусок мяса живо вернут доброе расположение духа обоим друзьям.

«И что же у тебя внутри, мальчик?» – внезапно подумал Люциус, почему-то засмотревшись на руки Ромео, крепко сжимавшие руль. После сегодняшнего происшествия с Лайзой, он вдруг почувствовал, что все же не до конца знал своего лучшего друга. Эти маленькие руки, такие нежные, но такие крепкие, розовые пальцы с вечно обгрызанными ногтями такие тонкие, но такие цепкие.

«Так ли ты прост, как я думал? А может быть, я не знаю тебя вовсе?»

Вдруг зазвонил телефон Ромео. Одной рукой придерживая руль, он начал рыться в карманах джинсов в поисках трубки. Казалось, прошла целая вечность, пока он все-таки выгреб ее из штанов, чуть не пересчитав капотом все деревья по обочинам дороги. По взгляду Ромео, которым он скользнул по дисплею трубки, Люциус понял, что звонила «Да-да, Мегера!»

– Да, мам! Да, мам. Да, репетиция закончилась. Нет, мам, пока не домой. Мам, я за рулем. Нет, мамочка, я не смогу пообедать дома, я …. Мам, я с Люциусом. – Интонации Ромео взлетали и опускались, лицо покрылось пятнами. – Нет, мам, мы поедем в хорошее место. Мы поедем в «Джулиани». – Тут он нервно выдохнул, но голос его оставался спокоен. – Мам, я не стану есть жареную картошку. Я помню, что у меня гастрит… и пиццу не буду. Я помню, что ее делают из обьедков.

Люс наблюдал за Ромео и только диву давался его выдержке. Сам-то он давно бы послал ее гулять.

– Да, мам, я скоро буду. – Тут в его голосе стали появляться чуть заметные нотки раздражения. – Мама, ма-моч-ка, я за рулем! Да, хорошо, мам. Я тоже тебя люблю! – Он суетливо сделал обрыв связи и хотел швырнуть телефон на заднее сиденье, но в последний момент сдержал свой порыв и аккуратно положил его рядом с собой.

– Ну, старик, она тебя и достает! – задиристо воскликнул Люс. Ромео сжал зубы и уставился на дорогу. – В конце концов, тебе уже 22 года, а ты отчитываешься как пятилетний маменькин сынок!

Ромео очень захотелось дать ему по голове. Потому что не надо озвучивать его собственные мысли! Но вместо этого он сухо произнес:

– Ты знаешь, что папа умер давно. Она меня любит и боится, чтобы со мной ничего не случилось. Кроме меня у нее никого больше нет. Она нервная. Я должен ее беречь.

– Вот именно, старик! Папа умер, прости меня, но очень давно! Своей заботой она убивает тебя. Ей найти бы себе лучше хахаля! Тогда б ей было не до жареной картошки! Было бы, что другое пожарить!

Чтобы удержать себя от грубости Ромео пришлось так сдавить челюсти, что заскрипели зубы. Ему даже показалось, что и на руле останутся вмятины от его пальцев.

– Ну, прости, друг! – мирно сказал Люциус. Он понял, что перегнул палку.

– Сделай одолжение, не лезь к моей матери!

Люциус поднял вверх обе руки в знак капитуляции и улыбнулся, засверкав всеми 32 зубами.

Весь остаток вечера мама бегала за Ромео по пятам со стаканом воды и горсткой таблеток от изжоги и боли в желудке. Она никак не могла поверить в то, что после обеда в ресторане у ее ненаглядного мальчика желудок мог и не болеть.

3.

Ну, погляди-ка, наш мальчик вырос! Летит же время. – Развалясь в своем лилейном ложе с двумя прекрасными чертовками – они расчесывали его жесткую как проволока шевелюру – Дьявол глядел на жизнь земную в чудесное зеркало. В нем он видел Ромео и Люциуса. Они сидели за столиком в летнем кафе, уплетали бифштексы, пили пиво, строили планы. Бес задумчиво тер бороду, иногда морщился, если спутанные волосы его стреляли искрами из-под гребешков, то и дело чесал одну из чертовок за кошачьим ушком и наблюдал.

«Жизнь наша прекрасна! Нам доступно все! Мы лучшие и можем достичь всего чего пожелаем, если чуть-чуть постараемся! – Вдруг воскликнул Дьявол и засмеялся. = Прекрасная и бредовая идея людей. Да, конечно, есть вещи, на которые человек может повлиять. Разумными поступками, силою воли, лишениями. Но на это способен только человек мудрый, даже праведный. Кто из них сохранил хоть каплю разума, а тем более праведности? Кроме того, есть вещи, которые совершенно не зависят от людей. Что зависит от простых людей? Обычных, заурядных людей, что всю жизнь бьются за жалкий кусок хлеба. К примеру, возьмем войну. Если война будет нужна двум человеческим особям на всей Земле, но они обличены огромной властью, которую, кстати, получат с моей помощью, тогда что произойдет? А то, что весь земной шар может встать на уши, протестуя, и население всего мира может лечь на рельсы, но война все равно случится. Потому что, по большому счету, людям наплевать друг на друга. А когда у них есть власть, то им вообще на всех плевать. Свои интересы люди ставят превыше всего. Все что люди кричат о демократии и справедливости – всего лишь миф и благодарная тема для нескончаемых дискуссий. Никаких демократий нет! И не будет. И доказательство этому – война и государственная политика. Никто не слышит народ, все считают злато, которое просыплется в их карман при принятии того или иного решения. Да и что такое народ? Толпа людей, каждый из которых сам жаждет злата. Даже самый послушный и добрый христианин превращаются в алчущих животных, готовых распять своих детей, когда дело касается богатства и власти. Все думают о себе! О себе! О себе! Об удовольствиях, о наслаждении! Люди задаром отдают душу мне, в обмен на жалкие, омерзительные удовольствия, что им доступны. И клянут, клянут Бога, свою судьбу и обстоятельства. Но есть еще вещи, которые от людей вообще не зависят. Их судьбы! Вот в этом зеркале мы видим милых ребят. Талантливые, но простые ребята. Конечно, с земной точки зрения. У каждого из них есть судьба, которая была определена здесь. Знает ли Ромео, что в нем живет проклятая и казненная душа? Знает ли, что его тело – эшафот для его души? И что бы он ни делал, все равно ничего у него не выйдет! Не утонет тот, кому предначертано сгореть. И что бы мой брат ни предполагал, на что бы ни надеялся, все равно, люди это куклы, марионетки в наших руках».