Текст книги "Старики-разбойники"

Глава шестая

Утром следующего дня Федяев вошел в комнату, где работал Мячиков.

– Добрый день, Николай Сергеевич! – сказал Федяев и забинтованной рукой, которая беспомощно висела на перевязи, указал на мужчину, выглядывавшего из-за его спины. – Познакомьтесь, это Юрий Евгеньевич Проскудин. Введите его, пожалуйста, в курс дела.

– В какой курс? – не понял Мячиков.

– Он вам все объяснит!

– А что у вас с рукой?

– Да ерунда, бандитская пуля! – ответил Федяев и улетучился. В приемной он столкнулся с директором обувного магазина.

– Зачем вы сюда ходите? – раздраженно спросил прокурор. – Я же вам сообщил, что сапоги украл водопроводчик. Он проник в магазин через канализационный люк. Вор уже сознался.

– Я и пришел сказать вам спасибо за то, что вы нашли жулика! – Благодарность переполняла директора. – Кстати, какой номер обуви у вашей жены? Мы только что получили лакированные туфли на широком каблуке, шведские. Это не туфли, а мечта!

– Моей жене ничего не нужно! – вспылил Федяев.

– Что она, ходит босая? – обиделся директор магазина.

Тем временем в комнате Мячикова Проскудин приветливо улыбался хозяину. Проскудину было лет около тридцати пяти. Он был почти красив, улыбка у него была почти обаятельной, он был одет почти изысканно, был почти умен и выражался почти интеллигентно:

– Меня прислали на ваше место… Так сказать, смена поколений…

– То есть как на мое? – упавшим голосом произнес Николай Сергеевич. – Федор Федорович обещал мне месяц… Я как раз… почти нашел преступление, которое я раскрою!

– Какие вы, старички, неугомонные! Натерпелся я от вашего брата! – развел руками Юрий Евгеньевич.

– У меня нет брата! – сухо сказал Мячиков.

– Это я в переносном смысле… – все еще пытался наладить контакт Проскудин.

Но Николай Сергеевич был неприступен:

– У вас есть юридическое образование?

– Я окончил институт мясо-молочной промышленности!

– Вас переводят к нам из мясокомбината? – с ехидством спросил Мячиков.

– Почти! – пошутил Проскудин. – Я заведовал райсобесом. Общался с такими, как вы. Давайте рассказывайте про свою работу, только, пожалуйста, покороче. А то люди вашего возраста разговорчивы, можно сказать, болтливы. Я-то это знаю…

– За что вас погнали из райсобеса? – спросил Мячиков, свирепея.

– Следователю надо говорить правду. Он все равно до нее докопается. – Проскудин был настроен миролюбиво и доверительно. – Не повезло. Попал под кампанию: борьба с пьянством.

– Ах, вы еще и алкоголик!

– Да нет… ну, выпил как-то… а кто теперь не пьет?.. У вас я долго не задержусь. Должность не по мне, и оклад не устраивает. Так, временное прибежище… – утешил он Мячикова.

– Значит, меня увольняют только для того, чтобы вы здесь отсиделись?

Когда робкие люди выходят из себя, их следует остерегаться. Но Проскудин этого не знал. Мячиков ему надоел, и, чтобы прекратить дискуссию, он выложил на стол козырного туза:

– Может быть, вы не знаете, но я от Андрея Никаноровича!

– Я так и думал, что вы по блату! – К полному удивлению Проскудина, Николай Сергеевич выбежал из кабинета.

Он примчался к входу в прокуратуру, где молодой милиционер читал Сименона.

– Петя, у тебя есть оружие?

– Есть, но оно не заряжено, – ответил дежурный милиционер.

– Сойдет! – махнул рукой Мячиков. – Может, это и лучше, а то заряженное может ненароком выстрелить!

– Опасный преступник, Николай Сергеевич? – Глаза милиционера жадно заблестели.

– Чрезвычайно! – сказал Мячиков, взял у милиционера браунинг и вернулся в кабинет.

– Руки вверх! – сказал он мрачно, направляя дуло на Юрия Евгеньевича.

– Ты что, сдурел? – перепугался Проскудин, но на всякий случай поднял руки.

– Встать! Шагом марш! – скомандовал Мячиков. Проскудин оторопело встал и зашагал к выходу. Николай Сергеевич неотступно следовал за ним, приставив незаряженный револьвер к его спине.

У выхода Николай Сергеевич задержался и приказал милиционеру:

– Петя, запомни его в лицо и больше сюда не впускай!

– Слушаюсь! – сказал милиционер.

– Ну, дедушка, я это тебе припомню! – злобно пообещал Проскудин.

Николай Сергеевич прицелился. Проскудин мгновенно исчез.

Мячиков отдал Пете оружие, возвратился к себе в комнату, снял телефонную трубку и набрал служебный номер Воробьева.

– Валя! – сказал Николай Сергеевич необычным для него стальным голосом. – Пойдем грабить музей!

– Коля! – ответил Валентин Петрович голосом, в котором пела отвага. – Встречаемся через двадцать минут у главного входа!

Через двадцать минут Мячиков и Воробьев с противоположных сторон приближались к месту намеченного преступления. Надвигались сумерки. Большая черная туча закрыла небосвод. Прогремел гром. Заговорщики встретились и многозначительно пожали друг другу руки.

Но, к сожалению, сегодня совершить кражу века не удалось.

На ограде Музея западной живописи висел плакат:

«Выходной день».

Глава седьмая

Так как Мячиков музей не ограбил, а избыток энергии обязательно надо было израсходовать, он в отличие от Воробьева не вернулся на работу, а поспешил к Анне Павловне. Он не предупредил ее телефонным звонком и появился внезапно, как парной цыпленок в продовольственном магазине.

– Пройдемте в комнату! – возбужденно сказал Мячиков, когда Анна Павловна открыла дверь и с удивлением обнаружила незваного гостя.

– Пожалуйста! – неуверенно пригласила Анна Павловна. – Но у меня не совсем убрано. Я вас не ждала…

– Я тоже к вам не собирался! – ответил Николай Сергеевич, идя за Анной Павловной по коридору. – Если бы музей был открыт, я бы к вам не попал!

– Вы собирались в музей, у вас выходной день? – спросила Анна Павловна, когда они оказались в комнате.

– Выходной день не у меня, а в музее! – ответил Мячиков. – А на работе мне делать нечего!

– Что с вами? У вас нездоровый вид. – В голосе Анны Павловны сквозило беспокойство.

– Я нахожусь в состоянии аффекта, – объяснил Николай Сергеевич, бегая по комнате из угла в угол, – а в этом состоянии человек способен на все! Поскольку потом я не смогу решиться, я себя хорошо знаю, я хочу поговорить с вами заранее!

– Успокойтесь, сядьте, пожалуйста! – Волнение хозяйки дома усилилось. – Хотите чаю? Может быть, вы голодны?

– Не отвлекайте меня, прошу вас! – попросил Мячиков. – А то я собьюсь с мысли!

Но бегать все-таки перестал и присел на подоконник рядом с цветочным горшком:

– Я пришел сделать вам предложение впрок!

Анна Павловна подумала, что ослышалась:

– Извините, но я не поняла, о чем вы говорите?

– Я прошу вас стать моей женой! Что тут непонятного? – Сейчас Николай Сергеевич мог говорить о чем угодно без всякого стеснения.

Всем женщинам мира нравится, когда им делают предложение. Анна Павловна покраснела и засмущалась:

– Но я вижу вас третий раз в жизни!

– Зато я давно знаю вашего Володю! – Мячиков привел сильный довод в свою защиту, замолчал и с тревогой заглянул ей в глаза.

– Но я не могу так сразу… Это как-то странно… – ответила женщина в растерянности. – Вообще вы мне симпатичны… Но этого мало, чтобы выйти замуж. Давайте подождем… пусть пройдет время…

Мячиков горячо поддержал Анну Павловну:

– Я с вами согласен! Сейчас я и сам не могу на вас жениться! Не имею права! Потому я и говорил, что прошу вашей руки, можно сказать, вперед… на будущее! Если, конечно, все обойдется!

Последним высказыванием Николай Сергеевич окончательно запутал Анну Павловну, которая уже не понимала, сделали ей предложение или нет.

– Вы говорите так туманно…

– Это потому, что я не могу раскрыть тайну! Это не моя тайна! – прошептал Николай Сергеевич и почему-то огляделся по сторонам.

– Прилягте на диван! – предложила Анна Павловна, поняв, что Николаю Сергеевичу необходим покой.

– А я не знаю, что вы мне ответили – «да» или «нет»? – Мячиков слез с подоконника и остановился на полпути к дивану.

– Вам надо отдохнуть и прийти в себя! – Анна Павловна заботливо уложила гостя, подсунула под голову подушку, сбегала на кухню, намочила под краном полотенце и, вернувшись в комнату, водрузила компресс на воспаленный лоб жениха.

– Поспите! – ласково посоветовала Анна Павловна, у которой был прирожденный талант сестры милосердия.

Николаю Сергеевичу стало хорошо. Он лежал на диване в комнате женщины, которую полюбил, а сама женщина присела возле него. Из мокрой повязки, холодившей лоб, приятно текло за шиворот. За стеной лениво переругивались соседи. Со спинки стула свисал ремень с кобурой, из которой высовывалась рукоятка револьвера.

По рукоятке Мячиков определил, что это маузер… Мячиков улыбнулся Анне Павловне и закрыл глаза. Не прошло и минуты, как он заснул светлым и безгрешным сном праведника, каким и был в реальной жизни.

Анна Павловна бережно сняла полотенце со лба спящего, накрыла его пледом и тихонько ушла на кухню готовить ужин…

А Николаю Сергеевичу приснился несбыточный сон…

Несбыточный сон

Над городом висел вертолет. Из брюха вертолета спускалась веревочная лестница, за которую цеплялся человек в красном тренировочном костюме. В этом человеке следователь с удивлением опознал самого себя. Одной левой рукой держась за шаткую лестницу, Мячиков плыл над городом. Это напоминало начало знаменитого фильма Феллини «Сладкая жизнь». Только там вертолет нес статую Христа. Мячиков, однако, этого фильма не видел. Он вообще редко ходил в кино, к тому же «Сладкую жизнь» у нас не показывали. Зачем нашему зрителю сладкая жизнь?

Орлиным взглядом летящий сыщик шарил по магистралям. В потоке машин он засек ту самую «Волгу», которая была ему нужна до зарезу. Мячиков немедленно отдал распоряжение летчику, и вертолет погнался за автомобилем. Внезапно возникла угрожающая ситуация. Вертолет нес Николая Сергеевича прямо на фабричную кирпичную трубу. Столкновение Мячикова с трубой казалось неизбежным. Но Мячиков не растерялся. Он двумя ногами пихнул трубу, она покосилась и рухнула на мостовую. Мячиков огорчился, что нанес фабрике материальный урон, и одновременно обрадовался тому, что, падая, труба никого не придавила.

Вертолет и преследуемый автомобиль мчались, не уступая друг другу в скорости. Вертолет мчался по небу, автомобиль – по скверному асфальту. Выбрав момент, Мячиков прицелился и прыгнул на крышу «Волги».

Преступник в маске, который вел автомобиль, был очень хитер. Он направил автомобиль в жерло фабричной трубы, так кстати поваленной Мячиковым. Но во сне Николай Сергеевич тоже был не дурак. Он опять уцелел. Он соскочил с автомобильной крыши и побежал по трубе, в то время как машина ехала внутри. Однако преступник невольно допустил ошибку. Он позабыл, что фабричные трубы, широкие у основания, затем постепенно сужаются. Поэтому он въехал в трубу на солидной «Волге», а выехал из нее на крохотной инвалидной коляске. И это было понятно, так как «Волга» не смогла бы протиснуться сквозь узкую горловину.

Но Мячикову было наплевать, на чем выехал преступник. Он прыгнул на крышу коляски, прорвал брезентовый верх, плюхнулся рядом с водителем и сорвал с него маску, в какой выступают обычно хоккейные вратари.

Под маской обнаружилось почти противное лицо Юрия Евгеньевича Проскудина!

…Когда Николай Сергеевич проснулся, Анны Павловны уже не было. Встав, Мячиков обнаружил записку, начертанную дорогой рукой:

«Ушла на работу. Ужин на столе».

Николай Сергеевич аккуратно сложил послание и спрятал его в карман, на память. Затем он с аппетитом поужинал, вымыл посуду, а перед уходом тоже оставил на столе записку и три рубля, которые одалживал накануне.

В записке было сказано:

«Мне у вас очень понравилось. Мое предложение остается в силе».

Глава восьмая

Существуют проверенные, зарекомендовавшие себя способы грабить музеи изобразительного искусства.

Но Воробьев решил идти своим путем.

Дерзость замысла Валентина Петровича заключалась в том, что великое похищение должно было состояться среди бела дня на глазах у всех!

План Воробьева был нахален, элегантен и прост, как все великое! Валентин Петрович всегда и во всем был новатором…

Итак, кража века была назначена на среду пятнадцатое августа того самого года, в котором происходили описываемые события.

В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое старики-разбойники не спали.

Николай Сергеевич написал сначала прощальное письмо дочери, которая жила с мужем в Красноярске, а затем принялся писать Анне Павловне.

Первое и последнее письмо следователя Николая Сергеевича Мячикова к любимой им Анне Павловне перед уходом на уголовное дело.

Дорогая Анна Павловна!

Когда Вы прочтете эти искренние строки, я уже буду сидеть в КПЗ, то есть в камере предварительного заключения. Пожалуйста, не думайте, что я настоящий преступник! Я, можно сказать, преступник поневоле. Я должен был так поступить во имя справедливости!..

Я был бы счастлив, если бы Вы когда-нибудь принесли мне в тюрьму передачу…

Так я и не поел Вашего куриного студня… Так мы и не были с Вами во Дворце спорта, не болели за Вашего Володю и не подбадривали его криками: «Шайбу! Шайбу!»

Теперь Вы, наверное, поняли, почему я делал Вам предложение впрок, на всякий случай…

Будьте счастливы, дорогая Анна Павловна! Я буду любить Вас до последней минуты, до тех пор, пока меня не зароют в могилу, покуда не вырастет над ней одинокая плакучая березка!

Преданный Вам Н.С. Мячиков.

В ночь с 14 на 15 августа…

Подпись Николая Сергеевича была неразборчивой: ее размыло слезами, которые текли из ангельских глаз автора письма…

У себя дома Валентин Петрович всю ночь ворочался с боку на бок. Заснуть не удавалось. Воробьеву хотелось отдать последние распоряжения, как положено человеку, которому грозит тюрьма. Днем Воробьев не сомневался в успехе, но ночами его уверенность ослабевала. Валентину Петровичу не терпелось разбудить Марию Тихоновну и посвятить в рискованную затею, но он понимал, что она обругает его и не пустит в музей…

Пятнадцатого августа солнце взошло ровно в пять часов.

Вместе с солнцем встал Николай Сергеевич и вышел на балкон, чтобы в последний раз полюбоваться на восход не через решетку.

Вместе с солнцем поднялся и Валентин Петрович. Он тоже вышел на балкон и сделал там легкую гимнастику. Ночные страхи прошли, и теперь Воробьев был готов к решающему броску. Пока Мария Тихоновна продолжала спать, Валентин Петрович стащил из комода скатерть, прокрался в ванную комнату, заперся в ней и обмотал скатерть вокруг торса. Ходить обернутым в скатерть было неудобно, но вынести скатерть в открытую – страшно. Валентин Петрович не боялся ограбить музей, но жены он боялся…

Воробьев пришел к Мячикову, как и было условлено, ровно в половине одиннадцатого. Правой рукой он опирался на трость, а в левой нес сверток с веревками и двумя синими халатами, взятыми в лаборатории «Промстальпродукции».

– Ты готов? – громогласно спросил с порога Воробьев.

– Нет! – тихо ответил Николай Сергеевич. Его тон заставил Валентина Петровича насторожиться. Он испытующе посмотрел на друга:

– Струсил?

– У меня такое ощущение, Валя… ты не понимаешь, на что мы идем! – Николай Сергеевич старался говорить мягко, но убедительно. – Думаешь, в случае неудачи нам дадут пятнадцать суток? Должен тебя разочаровать: нам дадут пятнадцать лет, что в нашем возрасте… Этот срок я обещаю тебе как юрист!

На секунду Воробьев заколебался, потом в его глазах появилось упрямство, и он решительно сказал:

– Большому кораблю – большое плавание!

– Валя! – настойчиво продолжал Мячиков. – Нам никто не поверит, будто это чудовищное преступление мы совершили для того, чтобы меня не турнули на пенсию! Этого мы никому не докажем! Мы станем для человечества теми, кто осквернил память Рембрандта!

– Наш суд мне поверит! – несколько неуверенно произнес Воробьев.

– Много ты про это знаешь! – махнул рукой Николай Сергеевич.

– Но я уже взял разгон, я набрал скорость, я уже не могу затормозить! – Воробьев подбадривал не только друга, но и самого себя.

– Валя! Ты идешь на это ради меня, а я этого не стою! – продолжал отговаривать Мячиков.

И тогда Валентин Петрович сказал убежденно:

– Нет, Коля! Стоишь! Ты человек с большой буквы! Я тебя люблю!

– Я тебя тоже люблю, Валя! – дрогнувшим голосом произнес Николай Сергеевич, сдерживая нахлынувшие слезы.

– Пойми, плакса! – нежно сказал Воробьев. – Мы должны доказать, что старики тоже люди! Мы заставим считаться с нами, мы заставим себя уважать! Мы идем защищать святое дело, вперед!

– Если ты это делаешь ради меня, – взволнованно сказал Мячиков, энтузиазм друга увлек его, – то я пойду на это ради тебя!

Воробьев растроганно обнял старого товарища:

– Давай посидим перед дорогой!

Они присели на диван, помолчали с минуту, а потом Мячиков, именно он, скомандовал:

– В путь!

«Бандиты» встали, вышли из квартиры, спустились по лестнице и оказались на Липовой улице.

– Какая сегодня прекрасная погода! – сказал Николай Сергеевич, щурясь под солнечными лучами. – В такой день особенно не хочется садиться в тюрьму!

– Типун тебе на язык! – И Воробьев прибавил шагу.

– Зачем ты взял трость? – Мячиков старался не отставать.

Валентин Петрович обрадовался:

– Вот видишь, ты не догадался. Это не трость, а раздвижная лестница. Я ее сам сконструировал.

– Но с палкой в музей не пустят! Скажут, чтобы мы оставили ее в раздевалке.

– Хромого пустят! – И Воробьев натурально захромал, припадая на левую ногу. – Ну как?

Восторга в друге он не вызвал. Мячиков сказал довольно хмуро:

– Надеюсь, сойдет!

– Не нравится мне твое настроение! – назидательно заметил Воробьев.

Старики сели в троллейбус и через полчаса очутились возле музея. Здесь было много автобусов, из которых высаживались туристы, приехавшие буквально со всего света.

Мячиков решил схитрить:

– Погляди, сколько народу! Они примчались издалека, чтобы поглядеть на картины Рембрандта. Давай не будем лишать их этого удовольствия. Ведь если мы возьмем одну картину, они увидят на картину меньше!

– Посторонние разговоры я запрещаю! – рявкнул Воробьев. – Операция началась! За мной!

Хромая и опираясь на трость, предводитель ринулся к входу в музей. Его робкое войско в составе Н. С. Мячикова поплелось следом. Пройдя через входные двери, отряд похитителей попал в маленький вестибюль. Справа при входе находилась касса, где в очереди за билетами выстроились несколько человек. Мраморная лестница вела вниз, в гардероб. Как и положено командиру, Воробьев шагал впереди. Не забывая хромать, он начал спускаться по лестнице. А его войско встало в очередь за билетами. Оказавшись внизу, Воробьев стал терпеливо ждать, пока подойдут главные силы. Наконец в толпе экскурсантов показалась долгожданная армия; она имела бледный вид.

– За мной, в туалет! – отдал приказ хромой атаман.

– Хоть мне и страшно, но я не хочу… – возразили войска, но покорно последовали в мужской туалет. Там они начали выполнять приказ и расстегивать пуговицы.

– Мы пришли сюда не за этим! – приструнило командование солдатские массы, открыло дверь в кабину и пальцем поманило войско.

Запершись в кабине, отряд преобразовался. Он, то есть отряд, вышел из кабины одетым в синие маскировочные халаты. Точно в таких халатах ходят музейные рабочие. Отряд нес лестницу длиной в шесть метров. Впереди маршировал Воробьев, а замыкал колонну Николай Сергеевич, моральный дух которого был равен нулю. Он не столько нес лестницу, сколько держался за нее, чтобы не упасть от страха.

При виде контролеров, дежуривших у центрального входа, Мячиков машинально достал из кармана входные билеты. По счастью, Воробьев это заметил и отдал распоряжение билеты немедленно спрятать.

– Но нас не впустят! – прошептал Николай Сергеевич.

– Мы делаем вид, будто здесь работаем! Зачем же нам билеты, обалдуй?

Напарник не остался в долгу:

– А зачем ты тогда хромаешь? Теперь ведь у тебя в руках не трость, а лестница!

– Спасибо за критику! Учту! – сказал Воробьев.

За перепалкой они не заметили, как миновали контроль и, повернув налево, оказались в зале номер двадцать восемь. Именно здесь экспонировалась картина Рембрандта ван Рейна «Портрет молодого человека», над которым нависла угроза похищения.

Глава девятая

Старики в синих халатах поставили лестницу возле стенда, где висела обреченная картина.

Как и следовало ожидать, к ним немедленно подошла смотрительница:

– Что собираетесь делать? – Ее голос звучал строго. Но Воробьев правильно рассчитал, что смотрительница не может знать в лицо всех рабочих, так как штаты музея, как и все остальные штаты, не могут не быть раздутыми.

– Отнесем ее на реставрацию! – спокойно ответил Воробьев; а Николай Сергеевич не сказал ничего, так как потерял дар речи.

– Что за странная лестница? – удивилась смотрительница.

– Экспериментальная, – опять спокойно объяснил Воробьев. – Ее по заказу музея сделал народный умелец. Колька! – обратился он к Мячикову. – Обожди, я сейчас! – И исчез, оставив партнера в критическом положении.

Все поплыло и закружилось перед глазами Николая Сергеевича. И картина Рембрандта, и старушка смотрительница, и посетители, и он сам. Николая Сергеевича вернул к жизни оптимистический голос Воробьева:

– Я вывернул пробки, чтобы отключить звуковую сигнализацию. Коля, ты держи картину, а вы, – попросил он смотрительницу, – придерживайте, пожалуйста, лестницу. Так-то она крепкая, но мало ли что....

Мячиков коченеющими руками схватился за золоченую раму, смотрительница взялась за лестницу, а Валентин Петрович начал взбираться наверх.

Возле бригады рабочих скапливались посетители. Скоро образовалась толпа; все хотели в последний раз взглянуть на картину, которую сейчас унесут.

Воробьев умело развязал узлы, затем спустился вниз, укоротил лестницу, отобрал у Николая Сергеевича картину, приказал ему:

– Неси лестницу! – и, кивнув смотрительнице, направился с картиной к выходу. Николай Сергеевич пошел за Воробьевым. Ему мерещилось, что он идет на эшафот, неся лестницу, по которой будет взбираться к виселице, чтобы продеть голову в петлю.

Они вновь миновали контроль, и вновь Воробьев увлек Мячикова в туалет. Там он впихнул сообщника в кабину, превратил лестницу в трость и сунул Николаю Сергеевичу шедевр:

– Подержи его! А я пойду вверну пробки.

– Они сами включат, – запротестовал Мячиков. – Уйдем отсюда, и поскорее!

– Сейчас во всем музее отключена сигнализация. А что, если этим воспользуются настоящие жулики?

– Ты прав! Иди! – Николай Сергеевич заперся на задвижку и остался в мужском туалете с подлинным Рембрандтом в руках.

Через несколько минут Валентин Петрович возвратился.

В туалете царила мертвая тишина.

– Коля, ты в какой кабине? – забеспокоился Воробьев.

– Мы здесь! – послышался трусливый голосок.

– Кто – мы? – перепугался Воробьев.

– Я и молодой человек! – эзоповым языком напомнил Николай Сергеевич. – Разве ты забыл, что мы украли картину?

Воробьев огляделся по сторонам, но в туалете, слава Богу, кроме них, никого не было.

– Впусти меня! – распорядился глава экспедиции.

Войдя в кабину и снова запершись, Воробьев разделся, размотал с торса скатерть, тщательно завернул в нее картину и перевязал веревками. Халаты он сложил в сверток и сказал Мячикову.

– Ты видишь, как это просто!

Чтобы выбраться из музея, надо было пройти мимо раздевалки. Гардеробщики не обратили на похитителей ни малейшего внимания. Однако у самого выхода дежурил милиционер. Он специально дежурил на этом месте, чтобы из музея нельзя было ничего вынести.

Николай Сергеевич осознал, что курносый милиционер и спина Воробьева, идущего впереди, – последнее, что он видит в свободной жизни.

– Что несете? – напрямик спросил милиционер.

– Картину Рембрандта! – тоже напрямик ответил Воробьев.

Милиционер оценил шутку и засмеялся. У милиционера было развито чувство юмора, и это спасло друзей.

Воробьев, который нес картину в руках, отворил дверь и пропустил Мячикова вперед:

– Пожалуйста!

– Вот видишь! – заметил Воробьев, когда они шли по улице, направляясь к троллейбусной остановке. – Надо всегда говорить только правду!

Потом они ехали в троллейбусе, и кто-то из пассажиров толкнул Воробьева. Мячиков – он постепенно приходил в себя – укоризненно сказал:

– Товарищ, осторожнее! У него в руках картина из музея, а это народное достояние!

Так была совершена кража века…