Текст книги "Блаженны чистые сердцем"

Глава 4
Купили лошадь

6 мая

Вчера с Ростислав Сергеичем купила на Конной лошадь и поведу сегодня в поводу в Пушкино. Лошадь молодая, худоватая, но красивая и ласковая. Очень важный член входит в нашу семью, дети встретят его, конечно, любовно. С радостью, пройду с ней 40 верст.

Даня

40 километров пешком для женщины с больными ногами, никогда не имевшей дела с лошадьми, это был подвиг. Сперва, они с Рыжим дружили, и дело шло хорошо. Но потом, где-то попался ручей, и здесь мнения разошлись. Мама настаивала, что его надо перейти, Рыжий не хотел мочить копыта. Дискуссия кончилась тем, что он вырвался, убежал и стал пастись на соседней лужайке. Все мамины попытки воззвать к его благоразумию, наконец, к долгу, кончились ничем. При её появлении, он поворачивался задом и начинал лягаться. Она уже ходила вокруг него полчаса и пришла в полное отчаяние. В конце концов, она остановила проезжавших крестьян. Они помогли поймать Рыжего и подвезли её около трети пути.

Рыжий никогда ещё не ходил ни в телеге, ни в плуге. Естественно, ему это не понравилось. Объезжать его взялся Юрий Сергеич, брат Ростислава Сергеича. Рыжий пятился назад или прыгал вперёд, или вставал на дыбы, так, что плуг вылетал из земли. Мы, по очереди, водили его за повод, причём, то повисали на уздечке, то отскакивали, то проезжали, присев на пятки, стараясь его удержать. Хорошенький был цирк. Юрий Сергеевич проявлял чудеса терпения, но к вечеру и он, и лошадь, и все мы были в мыле и в пене, а вспахали всего 5 борозд.

Хотели уже продавать Рыжего, но, потом, решили отдать его в хозяйство Ильиных для повышения квалификации. Взамен, они нам дали свою покорную Чайку. С ней у нас дело пошло гораздо лучше, и к концу месяца уже и Коля, и Серёжа Чёрный, и я научились пахать. А через месяца два, Рыжего нам вернули уже обученного – лошадь как лошадь.

Меня очень мучила необходимость бить лошадь во время работы. Как ни верти, всё-таки, временами, это приходилось делать. Я даже стал из-за этого колебаться в своих планах всю жизнь заниматься сельским хозяйством. Потом, я решил посвятить себя изобретению железной лошади, которую можно было бы не хлестать кнутом, а только нажимать кнопки на задней части. Я и не знал, что Форд, в то время, уже разрешил эту задачу. Трактор!

Рожь сеять наняли старичка-лесовичка из Новой Деревни, Фрола Николаевича. Он сеял, как священнодействовал. Повесил через плечо лукошко с житом и шагал по полю размеренным шагом, брал правой рукой по горсти зерна и с силой бросал его об лукошко. Зерно разлеталось веером во все стороны. Сделав два шага и выйдя за пределы конуса рассеяния, он выбрасывал другую горсть и т. д. Я поражался народной мудрости: если бы он ударом о плоскую поверхность или прямо бросал зерно на землю, ничего бы не получилось. Равномерность распределения могла достигаться только ударом о цилиндрическую поверхность лукошка. Всё же, я не был уверен, что рожь взойдёт равномерно, ведь ряды Фрол Николаич никак не обозначал и свой маршрут ориентировал по уже брошенным зёрнам, едва различимым на земле. Так ведь, нет: рожь взошла поразительно ровно!

Когда сеяли овёс (его было гораздо больше), взяли у Ильиных конную сеялку Эльворти. Вот когда я добрался до первой сельскохозяйственной машины! Здесь я был из самых старших. Предварительно, мы сами изготовили маркер и разметили поле. Работа на этой нехитрой сеялке доставляла мне громадное удовольствие. Маме хотелось, чтобы все ребята почувствовали «мистическое значение» сева, но из этого ничего не вышло. Большинство глядело на это дело вполне прозаически. Вслед за сеялкой мы овладели бороной и рондалём.

К нам продолжали поступать новички. Лида Кершмер привела в колонию двух ребят: Митю Михайлова, злополучного самоубийцу из Алфёровской гимназии, и большую девочку Веру Пашутину из 7-го класса. Митя, бывший высокий красавец, сильно хромал, весь перекосился, шея смотрела вбок, лицо было испорчено шрамами, сломанный нос провалился. Он был очень добрым, даже кротким парнем, окончил 9-й класс, но пришёл к нам, потому что стремился физически работать, лишь бы приносить пользу. Его взяли, потому что после тяжёлых потрясений он нуждался в дружной атмосфере и искал, так сказать, «санатория для души». Он ушёл от нас через год и говорил: «Как хорошо жить на свете!» Вера Пашутина была для нас переростком. Взяли её, не знаю почему: то ли потому, что у неё не обнаружилось никаких отрицательных качеств, то ли потому, что она была очень дружна с Митей.

Лидия Мариановна

Хорошо бы неподалеку поселить Гершензона. В последний раз, что я к ним заходила, он метко мне указывал на основной мои педагогический дефект: действовать словами и применительно к данному случаю, вместо того, чтоб влиять неуловимо, как он говорит, «поворотом головы» – и, в целом, созданием атмосферы.

Я надеюсь, что эта отлучка моя из школы последняя на долгий срок. Когда я приезжаю, со всех сторон слышу и чувствую, что было без меня не так, как надо. И в отношении сотрудников дефекты тона/такта, и в детях потеря ритма, подтянутости. В два дня дом стал неряшливым. Я беспокоилась за то, не упустила ли момент, когда пора углубить личные отношения с каждым. Но мне передавали, что дети говорят, что при мне каждый чувствует себя лично связанным со школой. Понятно, что школа, вышедшая из моей души, не может так легко войти в другие души.

Хороши те дни, когда я сплошь возле них. Им нужно успокоительное слово, как только пьянеет задором разговор; им нужно заразительное рвение на огороде (это хорошо дает Бэлла). Нужен огонь, когда наползают будни.

Я должна добиться гармонии. Бэлла не может не влиять цельностью своего нравственного подвижничества (только мальчики преследуют ее за попытки не съедать свой хлеб и возвращать его в общий запас). Вера Николаевна теперь там и, конечно, заразит их своим острым чувством красоты (хотя, третьего дня, она со слезами, которых очень стыдилась, говорила, что бесполезна в этом «раю» – для нас).

Дописываю утром 9-го. Пришлось задержаться до дневного поезда. Нехорошо мне отлучаться, рано. Хочу еще отметить, что 7-го мы занимались по братству. Наташа просто и толково написала о некоторых сказках, в которых проявляется братское чувство. Шура попытался резюмировать часть книги Кропоткина, касающуюся первобытной и варварской культуры. Он удивил нас рассказом о каком-то обществе, едином для всех варварских племен. Он, видимо, не понял ничего.

Потом я им читала отрывки из «Ноа-ноа», записок Гогена с островов Таити. Очень удачно, что они мне попались на немецком языке, и не приходится прямо запрещать чтение неподходящих глав. Они, видимо, подпали под обаяние этой удивительной книги. Сережа никак не мог примириться с тем, что Гоген, уезжая, оставил свою жену. Вообще, отъезд Гогена потряс их и удивил своей непоследовательностью.

Проходила вчера через деревню Новую. Крестьяне остановили меня и стали говорить о том, что мы заняли их землю, так как в прошлом году они ее, частично, запахивали. Говорила с ними просто и сердечно. Просила позвать землемера, так как нет тех 4-х десятин, на которые они претендуют сверх наших. Расспрашивала их о малоземелье и объясняла, что сама должна отстаивать детей, а что их Волостной Совет не пытался отстоять. Они были сдержаны и грустны, не знаю, уменьшилось ли их предубеждение. Но дальше я разговаривала со старухой и откровенно рассказала ей задачи колонии и как я пришла к ним. Прослезилась она. Поняли друг друга. Бог даст, установятся отношения.

Наше «формальное» собрание происходило на лужайке, в саду. Участники его сидели и лежали на траве, причем, мальчики, по установившемуся обычаю, были без рубашек, при голосовании не возбранялось подымать ногу вместо руки. Но говорить не в очередь не давали.

Коля предложил, было, вопрос о репрессиях за неисполнения правил (у них, у скаутов, на этот счет свирепо). Применяю пока одну репрессивную меру: все вещи, брошенные не на месте, «реквизирую» и не сразу возвращаю. Потом, иные выпрашивают вещи – не отдаю, кроме очень нужных. Еще преследуют меня упрашиваниями позволить купаться до назначенной температуры. Я отвечаю, что у меня не лавочка, и я не торгуюсь. У Сережи Гершензона появляется, при этом, мучительная страстность, Коля сдержан и добродушно ироничен.

Вечером, когда большие мальчики ложились, я уселась у них и в сумерках, располагающих к откровенности, искренно сказала им, что меня берет тоска от роли надсмотрщика, что мы разыгрываем сцены из «Хижины дяди Тома», я ожидала надсмотрщика найти у них внутри. Они все трое: Сережа, Коля и Даня очень простодушно принялись меня утешать и объяснять, что все сразу не делается, что в других колониях гораздо хуже, что у нас уж улучшается дело; и после того я узнала, что они без меня, когда мыли полы, вымыли – и очень скоро – только свои, а общие, громадную площадь, несмотря на тут же данные обещания, предоставили мыть Бэлле; ей пришли помогать два малыша, а большие играли в шахматы. Что сталось с нашими скаутами?

После больших мальчиков я побывала у младших девочек (из старших здесь одна Вера, да и не в чем упрекнуть их). У девочек я тоже сказала, что мне скучно и противно быть жандармом. Больше я не говорила, долго стояла молча, прильнувши к окну.

Сегодня все идет глаже, колесо вертится без скрипа. Дождь, было, пошел. Шура немедленно ушел с работы. Из остальных, я более слабых звала, звала, никто не захотел уходить. И маленький Сережа Михайлов, который сам про себя писал в сочинении, что он ленив, начинает входить в работу.

Я поздно освободилась. Алеша не спал, ждал поцелуя. Он говорит, что он ничей…, что мой, что я его купила…, что сошью ему к Троице розовую рубашку из нового ситца, одинаковую с Даней. Он сирота. Но на днях приезжала к нему сестра.

Как бы нас не обволокли будни…

17 мая

5 дней не успевала писать. Теперь припомнить, разом, трудно. Это, уж, будет не то. Что у нас нового? Прибавились новые занятия. Не дождавшись художника Рыбникова, занялись рисованием под руководством Яши. Впрочем, он почти не руководил: принес вазу, нарвал и поставил туда цветов и посоветовал рисовать в общих крупных чертах. Рисованию все были очень рады.

Сидели на террасе, вокруг стола, писали с увлечением. У Сережи Белого, Нины, Наташи и Дани вышло интересно.

Вторая новость музыка. Кто-то проявил инициативу, наведался, когда начнутся уроки рояля, это было за ужином. Я спросила, сколько желающих заниматься, и больше половины – человек 11 – подняли руки. В том числе, и Варвара Петровна. Я стала их запугивать горячей порой, недосугом, заявила, что заниматься можно будет только в свободное время. Все согласились. В числе настойчиво желающих мальчики, почти все, особенно, Сережа Ушаков, музыка и живопись тянут его. А литературу он понимает только морально—утилитарно.

Прежде думалось, надо обязательно привлечь пианиста из круга Брюсовой и заинтересовать ее системой цвето-звука Унковской. А пришлось пригласить человека скептически относящегося и к тому, и к другому. Наталья Эмильевна Арманд – Данина тетка, человек строгой школы, служитель музыки, видит в ней, между прочим, средство к воспитанию выдержки и других ценных свойств характера. Она живет версты за 4, это преимущество, перевешивающее многие. Она будет приходить два раза в неделю и оставаться на два дня, так что занятия будут четыре дня, каждый получит… в неделю. Пока упражняются довольно усердно, то один, то другой сидит постукивает. Рядом кто-нибудь ждет очереди. В свободное от уроков время, Наталья Эмильевна копается на нашем огороде и свою грядку просит разрешения завести (засеять своими семенами).

Нам понадобились скамейки для веранды. Яша кончил рубчатую доску для стирки и сделал лавку. Хотелось, чтобы ребята присматривались к работе. Но сельское хозяйство захватило их время и внимание, потом он украсил слегка лавку разным узором и раскрасил его. Все были довольны, стало некоторым завидно на его работу. В общем, это дело зимнее, но он прав, что оторвался для него от огорода и поставил нас в правильную колею.

18 мая

На днях, Варвара Петровна разделила детей для своих занятий на две группы, занятия идут по подготовке к наблюдениям тепловых явлений. Варвара Петровна приступила к алгебре и геометрии с теми, кто их не знал, как и к методам, которые понадобятся для измерений и записей. Я видела, что они втроем вычерчивали на песке круг. Речь шла об отношении окружности к радиусу, по-видимому, подход удачен, занимаются охотно, и Даня отметил, что начинает любить математику.

Даня

Занятия начались довольно по-дилетантски, что и следовало ожидать, при случайном составе преподавателей. Я начал интересоваться математикой, хотя меня раздражало стремление Варвары Петровны связывать её с делением частных грядок или вычислением объёма печных труб. Из маминой истории братства, меня увлекла книга П. А. Кропоткина «Взаимопомощь среди животных» да история кооперативного движения. Когда мама пригласила мою тётушку Наталью Эмильевну, жившую в Пушкине, давать у нас уроки рояля для желающих, я от них отказался, сославшись на полную свою бесталанность. То же и с драматическим искусством. Затеяли инсценировать «Ноа-ноа» Гогена, причём, уготовили мне роль автора. Готовых слов не было, нужно было импровизировать в общем духе повести. Я на это был решительно не способен, мне казалось, что легче заучить большую роль, чем придумать два слова от себя. Впрочем, я соглашался дублировать роль Гогена в том месте, где ему по ходу действия нужно нырять в воду. Пьесу предполагалось поставить на берегу пруда.

Всё время происходила борьба двух течений. Маме хотелось, чтобы основное время уделялось занятиям, искусству и этическому воспитанию. Её очень поддерживала в этом Софья Владимировна. А жизнь тянула в обратную сторону: надо было пахать, сеять, копать огороды в количестве большем, чем было нужно для трудового воспитания. Было ясно, что на пайке, получаемом от МОНО, нам не прожить. Что сельское хозяйство нам необходимо, как жизнь, что без него не будет ни науки, ни искусства. Главной радетельницей этого направления была Бэлла. А извне Ильины, которые постоянно напоминали, что хозяйство можно вести только всерьёз, и упрекали нас за то, что у нас оно на последнем месте. Я всё больше переходил на их сторону и, хотя от природы был ленив и болтлив, пересиливал себя и старался изо всех сил при поливке огородов, которую приходилось проделывать ежедневно от ужина до ночи, или при дежурстве по воде, когда надо было перетаскать на кухню 50 вёдер на расстояние 200 метров.

Ростислав Сергеевич по воскресеньям читал нам серьёзные лекции по агрономии: о машинах, агротехнике, удобрениям. Я жадно их впитывал. Но иногда он на закуску предлагал почитать стихи, которых помнил великое множество. Раз, он прочёл на память «Двенадцать» А. Блока – вещь, которая нас глубоко взволновала. Она была тогда новинкой. Ростислав Сергеевич был глубоко чувствующим и любящим Россию человеком. Иной раз, он бывал в весёлом настроении и читал нам свои юмористические стихи. Помню отрывки из поэмы про поездку Карла Маркса в РСФСР. Вождю 1-го Интернационала пришлось пережить ужасную посадку:

 
«Забыв моральные законы
Детей толкают под вагоны…»
 

У Маркса в давке срезали часы, но:

 
«На самый крайний оборот
Цепочку он засунул в рот».
 

Маркс в стихотворении был в отчаянии, что все глупости и несуразности творятся его именем. Наконец, на Триумфальной Садовой перед Наркомземом, который тогда там помещался, он увидел свой бюст «полубыка, полулягушку» и плюнул в него.

Бюст, и правда, был ужасен. К счастью, его скоро убрали.

Но убрали и Ростислава Сергеевича, вероятно, за неуважение к бюсту.

Женя

Вечер

Организм власти (существующей), безусловно, живуч. Эластичность, приспособляемость, энергия. Энергия организма, живущего в чужой среде, вечно напряженного, вечно в опасности. Самодержавие было инертно, как истый мастодонт доисторических времен, полагающий всю свою силу в размере, и не способный к эволюции.

Идея создания новой «живой церкви», в существе своем, идея широкая – ввести в церковь, стоящую за соборность, спущенную и как бы сниженную соборность – общественность. Анализировать, разлагать догмы, вскрывать тайны, и, таким образом, разложить религию. Это уже не вульгарные формы «Безбожника» и антирелигиозной пропаганды. Но, ведь, и церковь есть буква. А человек? – Человек не в церковности, ни в старом, ни в новом, а в вечном, в вечном текучем, в вечном эволюционизирующем, в вечно-голодном духе. Человеку принадлежит и просветленная тихая радость, и боль, и страсть, и тишина, и созерцание.

Что я знаю о мире, только то, что я о нем знаю, только то, что я могу понять, уловить, усвоить в бесконечном его многообразии, только то, что моя воля взяла напряжением, только то, что ускоряло биение моего сердца, – что пленяло мою мысль.

Лидия Мариановна

С работой обстоит так: пахота не пошла, и соседская «Чайка» наших мальчиков перестала слушаться. Ростислав Сергеич нашел, что плуг испорчен, слишком глубоко забирает землю. Видно, в этом году нашим ребятам пахать не придется. Опять надо нанимать, но они эти дни бороновали и сеяли сеялкой. Ходили втроем: двое работают, один выходной. Вставали раньше других, приходили усталые и довольные, получали увеличенные порции. Когда сеяли, хотелось, чтобы все чувствовали это как праздник, чтобы вышли смотреть. Но ребята занялись домашними работами, и мало кто проявил интерес к посеву.

Они еще не чувствуют мистику посева. Читала им утром об этом из «Круга чтения», мальчики, особенно Даня, рады были почувствовать себя мужиками, я его спросила: «Ты не раздумал заниматься этим всю жизнь? Он ответил: «Ни в коем случае».

Разработали 3-й огород. Под конец, работали оживленно, потому что окопали по окружности и сходились к средине. Получился островок. Брал задор поскорее его уничтожить. Сначала копали каждый свою полоску, в ряд. Они получились разной длины, и я говорила, что это диаграмма об обратной зависимости между разговорчивостью и успешностью труда. Тогда Яша, который ушел втрое дальше других, стал время от времени оставлять свою грядку и помогать отставшим. Некоторые стали, обогнавши других, загибать. Получалось вроде домино. Было занятно. Потом стали спешить замкнуть окружность, а там, скопились на островке. Так, играючи, сделали большую работу. Земля глинистая, сухая, трудная. Разумеется, очень действует пример неукротимой в работе Бэллы. Но иногда в них просыпается протест и желание противоречить из-за ее фанатизма и озабоченности, с которыми она напрягается в работе. То обязательно надо сегодня докопать, то обязательно досеять. А они охраняют соразмерность дел и не уверены, что спешка, действительно, необходима.

С будущей недели будем ходить в ночное, со своей лошадью и тремя соседскими. Дежурить будем посменно, на равных началах. Вера Валентиновна была смущена, что это неравномерно, потому что у них три лошади, но Коля, Сережа и Даня нашли, что надо считаться с числом людей, а людей у нас больше.

Еды нам не хватало с самого начала. Не было ни крошки хлеба. У Ильиных заняли мешок муки и пекли из нее лепешки.

Даня

Особенно, не хватало еды нам, большим мальчикам, на которых ложились тяжелые работы. Съевши свои порции и зная, что добавки не будет, начинали вопить:

– Кому помочь? Предлагаю великодушную помощь!

И младшие девочки, сочувствуя страданиям, часто разрешали им помочь, хотя прекрасно могли бы сами справиться со своей кашей. После обеда мы не давали дежурным мыть кастрюли, а набрасывались на них и вылизывали пригарки до полного блеска, так, что потом и мыть было не надо. Мы уже съели в окрестностях всю крапиву и перешли на сныть.

В связи с этим, стоял вопрос о бывшем помещике Алексее Александровиче Ильине. Старик был противоположностью своим племянникам. Нудный был старикашка. Ворчливый, обидчивый, прижимистый. Он жил во флигеле. Одевался он, как нищий, и с первых дней являлся на кухню, предъявлял претензии и попутно все что-нибудь выпрашивал: то сольцы, то картошки… Об отношениях с ним был поставлен вопрос на собрании и решили: так как мы пользуемся его домом и землей, то будем ему выдавать паек, такой же как колонистам. Тогда он меньше будет выпрашивать и обижаться, а у нас совесть будет спокойной. Все-таки как-то мы себя неловко чувствовали в роли экспроприаторов. С тех пор он по три раза в день приходил со своей миской и получал, на всякий случай, немножко больше, чем остальные.

Лидия Мариановна

19 мая

С неделю тому назад Алексей Александрович – хозяин – обратился ко мне с просьбой уступить ему для посева гречихи шагов 30 распаханной нами земли. Я медлила с ответом, и он несколько раз ходил ко мне взволнованный, униженный, и я чувствовала как копится в нем раздражение. Сказала мельком Бэлле, она спорила, но не очень. Наконец, я пошла на посев, там боронил Даня, и я с ним посоветовалась. Он согласился, что лучше уступить чрезмерно, чем недостаточно, когда хозяин поставлен к нам в такие ненормальные отношения. Я отсчитала ему вместо 30 шагов 20 и попросила за это вместо предложенных им двух пудов сена – три. Он был очень рад, а я чувствовала, что это мне так легко не сойдет. Действительно, когда Бэлла увидела о какой полосе идет речь (она прежде не поняла), то пришла в ужас. Оказалось, что это единственный хороший, прежде удобренный, клочок во всех наших владениях. Аскет и подвижница, бежавшая из одной колонии по причине гипертрофии хозяйственности в ней, она сама у нас, сравнительно беззаботных, исполнена тревоги и ревности за школу. Она непременно сама ездит за продуктами в колонию, которая их получает на нашу долю, воюет за каждый фунт, таскает трехпудовые тюки, но когда дети интересуются тем, что она привезла, ее берет отвращение и скорбь. Она несколько дней не могла успокоиться и все упрекала меня. Не похвалил и Ростислав Сергеич. Вера Валентиновна, специально, приходила «браниться». Это было приятно, потому что было ясно, что школа ей дорога. Она нападала на меня, главное, за одну фразу, сказанную по поводу распределения покосов: «Нам дают, а ему нет». Она говорила, что это благотворительность за счет народа, что это дилетантское отношение к труду. Я ее уверяла, что ставлю своей задачей установить к труду вполне серьезное отношение, но вопросы морали ставлю впереди. Теперь, когда господствует принцип «хватай», лучше перегнуть палку в другую сторону, чем не догнуть, и для школы, как ни страшен голод, еще страшнее атмосфера.

Этот вопрос еще не разрешила удовлетворительно, кажется, ни одна подмосковная колония. При современных условиях, он, вообще, не разрешим. Окупать себя своим трудом – это требование, которое может деспотически отодвинуть все условия педагогики и гигиены.

Варвара Петровна находила, что нужно установить дежурства по воспитательству, по очереди, посвящать им дни: будить ребят, следить за ними издали, напоминать, поправлять, ободрять, отправлять спать и т. п. Я всей душой восставала против этого плана, нельзя быть матерью по дежурству. Нельзя, чтобы каждый день их будил другой поцелуй или другая рука ерошила их волосы. Еще хуже, если один день их станет будить прикосновение руки, а другой день – звонок. Их приходится много подгонять и упрекать, и бесконечно важно, каким тоном это делается и то, чтобы как можно меньше людей были вынуждены это делать. Первой вставать, последней ложиться, быть всегда в двух шагах от них, но не на их глазах, это то, что я могу и хочу делать, что и они хотят, чтобы я делала, дежурства сотрудников нужны, но для хозяйственной помощи детям. Они начинают унывать от почти беспрерывных дежурств, занимающих целый день. Решили, что взрослый будет с ними мыть посуду; это делать по очереди. Тот же взрослый разливает по тарелкам и режет хлеб.

Дети бывают рады, когда приезжает Женя Малинская. Она шалит, шумит, в ней чувствуется избыток молодых сил. Этого им иногда не хватает. Девочки, то одна, то другая, льнут к ней и рассказывают о себе, и маленькая Наташа, и большая Вера. И мальчикам она нравится. Даня с ней дружит. Бэлла ее упрекает за озорной тон, но в этом нет плохого, это делает ее близкой для них.

Варвара Петровна купается с девочками, ходит с маленькими мальчиками за снытью.

А со мной они редко говорят в одиночку. Только Нина, такая робкая, тихая, вдруг подошла ко мне в саду, в час, когда полагалось заниматься, подошла решительно, прямо и сказала: «Лидия Мариановна, я что хотела у Вас спросить: Надо верить в Бога?» Я ответила: «Конечно, нужно. Посмотри кругом себя…» Мы говорили около получаса, обходя кругом сад, присаживались на скамейки. Она еще спросила: «А, вот, люди исповедуются, это зачем?»

Сегодня еще вышел разговор с Митей и Наташей Р., которая у нас гостит. Они читают Иванова-Разумника «Из истории русской интеллигенции», и когда я к ним случайно зашла, спросили меня, что это за «абстрактный человек, как цель общественного строительства?» Я присела на полу, возле Митиного матраца-кушетки (это было в час лежания), и стала говорить.

Абстрактный человек требует принудительных жертв меньшинства большинству. Конкретный человек, как верховная ценность, приходит в противоречие с другими конкретными людьми. Органическая гармония, предустановленная и безболезненная, оказалась неправдой. Но есть выход: жертва личности во имя целого, но не принудительно, а изнутри, во имя себя же – ибо сверхличное может быть лучшим зерном личного.

У нас было много гостей на той неделе. Пришли неожиданно 7 женщин из общины трезвенников, откуда Аннушка, Сережа Белый и Яша. Это мои друзья. Они работают в приютах и богадельне общины, и мы обещали друг другу поддерживать связь. Они работают без интеллигентов, по своему разумению, но очень хотят образца и совета. Они сказали, что пришли послами от приюта девочек-подростков. Они просят разрешения приехать к нам в гости, все 40 человек. Наши ребята не знали сначала, как отнестись к этому предложению и, видимо, эта затея показалась им странной. Но трезвенницы пробыли у нас сутки. Они работали с ребятами на огороде и рассказывали там, кто о приключениях своей бурной жизни искательницы правды, кто о жизни общинников. Кто послабее, помогал мыть посуду, и портнихи накроили штанов. Мать Сережи ходила пахать, хотя больна и это ей вредно. Вечером и утром после нашего чтения они пели нам свои стихи. Разно они подействовали на ребят. Вера Константиновна отметила нехудожественность напевов и текста, Наташа была захвачена, Сережа Черный и Кира сильно заинтересованы, Нина и Фрося сидели обнявшись, не шевелясь. Но Даня, кажется, присутствовал больше из вежливости. Остальные вечером расползлись. На другой день мы несколько раньше кончили занятия, и ребята до обеда пропели им свои два номера. Потом пела Варвара Петровна. После обеда гости ушли, сдвинувши нас, как мне кажется, с какой-то критической точки, где начинаются, сходясь, «скука будней и буйный задор».

Насчет приезда приюта, дети согласились на такое мое предложение: позвать гостей в два приема по 20 человек, подготовить для них праздник и просить для подготовки его месяц сроку.

На другой день я надумала предложить поставить в сценах-миниатюрах среди природы, у пруда, жизнь Гогена на острове Таити. Девочки были очень довольны, кроме Веры, которой это чуждо. Мальчики нашли интересным. Один Даня почему-то против и согласен играть Гогена только в те моменты, когда ему надо нырять в воду. Меня прельщает то, что эта вещь нас не связывает определенным текстом разговоров. А для песен дает текст, но надо самим найти напевы. И пляску надо сочинить. Мальчики-скауты предлагают исполнить «ингоньяму», танец кафров. Это не совсем то, но может дать толчок для своей выдумки. Впрочем, первый сговор никакого творчества в них не вызвал. Попробуем это делать интимнее, маленькой кучкой.

В те же дни гостила у нас докторица, моя приятельница. Сейчас же нашлось много пациентов, так что один сменял другого. Научила она желающих хорошенько массировать Сережину руку, и ему скоро полегчало. Не очень-то удобно нам без медика. Бэлла у нас, на днях, подавилась щепкой из хлеба, и теперь похоже на то, что щепка эта проткнула стенку пищевода и прошла в сторону. Она могла есть, и, несмотря на сильную боль, работать.

Хворал у нас Алеша, потом Таля, потом разом захворали все большие и маленькие, кроме четырех человек, так что невольно думалось об отравлении. Но чем? Мы ничего не едим, кроме пшена, хлеба, масла, сахара, варенья и травы снытки – изо дня в день, из недели в неделю. Сегодня нездорова Наташа. Хворают они не сильно и недолго, простудой. А только не лихорадка ли это? Начались эти хвори с появлением несметных полчищ комаров.