Текст книги "Блаженны чистые сердцем"

Глава 5
Гости званые и незваные. Покос и жатва. Сережа Булыгин

Даня

Мы организовали сельскохозяйственную комиссию, которую сокращённо назвали «сельхозом». В сельхоз вошли Коля, Серёжа Чёрный, Фрося и я. Мы разделили между собой наблюдения за полями, огородом, покосом и инвентарём. Нам поручили каждое утро за завтраком распределять людей на работы. Я, влезши в это дело, и не предполагал, какую роль оно сыграет в моей жизни в ближайшие 4 года и какое изменение в психологии произведёт.

Нам привезли двух мальчиков, взбунтовавшихся против слишком уж постного режима общины трезвенников, – Николю и Костю. Николя Комков – круглолицый, белобрысенький и до того улыбчивый мальчик, что сразу заслужил прозвища. Девочки прозвали его Солнышком, а мальчики – Пузырём или Пупырём, хотя он вовсе не был толстый. Только психологически мыслился, представлялся как шар. Его сразу очень полюбили за открытый, добродушный нрав, и работал он хорошо.

Костя, наоборот, был всегда весел, но не добродушен, любил анекдотики с сальцем и, вырвавшись из-под недремлющего ока «братца», пробовал, а как это пройдёт на новом месте. У него было одно преимущество – он умел пахать и работал свирепо, вспахал не одну десятину. Однако, когда пришлось с ложек соскабливать нацарапанные им похабные слова, мама начала подумывать, что надо бы от него избавиться.

Но самое ценное наше приобретение был Всеволод Блаватский, юноша лет 25-ти. Он работал километрах в 20-ти в толстовской коммуне на станции Перловская. Когда они отсеялись, и у них напряжение спало, он на месяц приехал к нам, прослышав, что у нас тяжёлое положение с рабочей силой. У него был принцип: всегда находиться там, где он был всего нужнее, там, где работа была труднее. Он родился в Керчи, происходил из интеллигентной семьи учёных, о чём свидетельствовали его тонкие пальцы и нежная кожа, имел неоконченное высшее образование, помешала война 1914 года. Но он сознательно «опрощался»: оброс вихрами и бородой, ходил оборванный, в лаптях, играл под серого мужичка. Впрочем, не играл – эти лапти и борода стали уже его второй натурой. Никаких лишних вещей он не терпел. На работе был незаменим и неутомим, брался всегда за самую трудную и грязную работу. Если что-нибудь не ладилось – отчаянно, хотя и добродушно, ругался, если всё шло хорошо, во всё горло орал свои две любимые песни:

 
«Крамбамбули, отцов наследство» и
«О Италья, о Италья, о Италья!
Гарибальди, Гарибальди, Гарибальди!
Макарони, макарони, макарони!
Аль Триесте, аль Триесте, аль Триесте!»
 

Последнюю (уверял, что это итальянский национальный гимн) он выучил у итальянцев, с которыми вместе сидел в австрийском плену в первую мировую войну.

Он стыдился своей доброты и скрывал её под напускной суровостью и грубостью. В чём он был до конца искренен, так это в неряшливости. Мы все были неряхами, но он превосходил нас всех. Поселившись в проходной комнате, где спал на верстаке (от лучшего помещения отказался), он мгновенно превращал всё вокруг себя в помойку. Между тем, двери из неё шли в кухню, столовую и библиотеку, через неё целый день сновал народ, проходили гости. Мама не выносила хаоса и, испытав все средства увещевания, взялась сама прибирать каждый день его комнату. Он досадовал:

– Ах, чёрт возьми, крамбамбули, бросил вчера шапку на пол, а лапти на одеяло, а сегодня Лидия Марьяновна куда-то их засунула! Пропади они пропадом с этим порядком! Так работать невозможно! Уеду снова в Перловку! – Не люблю, когда сержусь, ух, как не люблю. Это нехорошо, что не могу сдержаться. Еще, слава Богу, что смешно выходит.

Он ненадолго уехал, но ему так понравилась наша колония, что он вскоре же вернулся и уже насовсем.

Ещё к нам приезжала дочь одного из вожаков Дмитровского кооперативного движения Нина Скотникова, наречённая Чёрная, в отличие от Нины Белой Зотовой, которая уже у нас имелась. Это была высокая, черноглазая, красивая девочка. Она тоже хорошо знала все сельские работы, но приехала с мечтой учиться. Её отец, Филипп Егорыч, дал за ней приданое: токарный станок с ножным приводом и бочку квашеной капусты. Нина тоже была бы хорошим работником, если бы её не тянуло назад, в родную деревню Кекешево, к тятеньке и к десяти братьям и сёстрам, которым она старалась помочь и в покос, и в жатву, и потому постоянно разрывалась между домом и колонией.

Так или иначе, минимум рабочей силы к началу сенокоса у нас набрался: три косы, два бруска и одна бабка. Косить умели Всеволод, Серёжа Белый и Костя. Покосы были в саду, вокруг дома по канавам и, с разрешения лесника, на большом пространстве по лесным полянам. Работа это весёлая, ворошить и копнить выходили всей гурьбой. Когда приближалась гроза, выскакивали даже из-за обеда и это не считалось нарушением. Порядок дня пришлось перестроить. Побудку косцов перенесли с шести часов на три, пока есть роса и нет оводов. А потом днём отсыпались. Я страстно хотел выучиться косить. Косил какой-то кривой, не насаженной как следует косой. Хорошую косу мне не давали. Всё-таки начало получаться. Зато я научился отбивать и насаживать косы. Это было целое искусство! Надо было насадить так, чтобы коса не тупилась о кочки и камни и, в то же время, не была высколёзой, то есть, не мазала по верхушкам травы. Надо было отбить так, чтобы жало не было змееобразно и чтобы по нему не пошли «хлопушки», вогнутины в ту и другую сторону.

Теперь уже рабочая лихорадка охватила всех. Хоть с ног валились, а готовы были работать день и ночь.

Беспокоило меня мамино здоровье. Она старалась принимать участие во всех физических работах, вплоть до косьбы, чтобы не терять живого контакта с ребятами. В то же время, она имела сотню других обязанностей: готовилась к урокам, следила за порядком, проводила утренние чтения и всякие собрания, мирила конфликты, вела финансовую и учебную отчётность для МОНО, два раза в месяц, а иногда и чаще, совершала изнурительные поездки в Москву, чтобы выколачивать продукты, семена и инвентарь, вставала в 3 часа будить косцов и ложилась в 11, перецеловавши всех маленьких в кроватях, без чего многие решительно отказывались засыпать. И постоянно находилась чья-нибудь мятущаяся душа, которая была готова исповедоваться и просить у неё утешения до полночи. А ещё, надо было вести дневник колонии – историю свершений и переживаний каждого большого и маленького колониста. Любой мужчина свалился бы с ног. А мама держалась на вере в нужность своего дела. Но у неё всё больше болело сердце, отекали ноги, мучили мигрени.

Мы часто просили маму что-нибудь рассказать, особенно любили рассказы про разные страны, где она жила. Про Италию, Германию, Норвегию. Самыми волнующими были рассказы из жизни революционеров, в которых она всегда делала ударение на самопожертвование ради идеи. Мне запомнились её рассказы про Желябова и Перовскую, Веру Засулич, молодую эсерку Толю Рогозникову, погибшую в царской тюрьме.

Также не упускали случая поэксплуатировать гостей. Плату за гостеприимство мы взимали рассказами. Пришла к нам, раз, в мамино отсутствие простая бабёнка в платочке и попросилась переночевать. Мы её накормили и спать уложили. А наутро, когда приехала мама, она оказалась её старинной знакомой, народной артисткой республики, сказительницей былин и сказок Ольгой Эрастовной Озаровской. Простую бабу разыграла, хотела наше гостеприимство проверить. А вечером дала нам умопомрачительный концерт и рассказывала о том, как собирала на реке Пинеге фольклор. После этого она приезжала к нам ещё не раз.

Но бывали гости и в другом роде. Однажды к нам приехал сверхтолстовец Серёжа Попов. Мужичок лет 40, святости неправдоподбной. Его не надо было просить что-нибудь рассказывать, он для того и приехал. Он провёл с нами предлинную беседу. Толковал нам, что вся жизнь только иллюзия, что существование человека – это непрерывная борьба духовного с материальным, что материальное подлежит подавлению, в особенности, «эмоции: гнев и гордость, лженаука и любомудрие, половое чувство». Он это перечисление повторил раз пять, и я разозлился на то, что он мешает в одну кучу самые разные вещи, а постоянное упоминание о половом чувстве счёл неприличным. Потом он говорил о том, что нельзя принуждать к труду животных.

– А как же пахать? – спросил кто-то из нас.

– Надо возделывать землю мотыгой. А животных надо возлюбить, как своих братьев. Попов показался мне не столько святым, сколько юродивым.

Потом приехал некий Ефремушка. Святость его была агрессивна, воинственна. В начале и в конце каждой еды он вставал и долго произносил импровизированную молитву. Он молился за то, чтобы не пошёл дождь и не сгноил наше сено, чтобы у Алёши зажил пораненный палец и чтобы соседские куры не залезали к нам в огород и не вводили в грех, заставляя выгонять их оттуда палками. Мы очень смущались, из вежливости тоже вставали, ждали, молчали, пока он кончит. Он нападал на нашу греховную жизнь, особенно громил танцы, светские песни, ленточки в косах у девочек.

Мама после отъезда проповедников всегда проводила «корректирующие» беседы, стараясь смягчить общее отрицательное впечатление, как-то оправдать святош и в то же время отметить их крайности, гонение на науку, искусство и житейские радости.

Я-было совсем утвердился в отрицательном отношении к толстовству и сектантству, которое было, по моему мнению, неотделимо от ханжества, как приехал третий проповедник, кажется, глава группы евангелистов, Серёжа Булыгин. Они к нам слетались как мотыльки на лампу, прослышав, что организовалась новая колония духовного направления.

Серёжа Булыгин был красавец-мужчина лет 35, высокий, черноглазый, с одухотворённым и добрым лицом. Он не молился вслух, не обличал наши грешки, а, придя, первым делом попробовал на палец пилу и топор. Покачал головой и принялся точить. Проработал полдня и наточил пилу так, что она прямо-таки сама пилила, а топором можно было бриться. Потом, увидев, что у нас несколько проходных комнат, а прямого выхода на террасу нет, предложил прорубить прямой ход в капитальной стене и, проработав два дня, сделал не только ход, но и обшил косяками и навесил дверь. Всё он знал, всё умел и любое дело горело у него в руках. К нам относился запросто, без тени превосходства.

Серёжу мы тоже попросили рассказать, «как дошёл он до жизни такой». Рассказ его оставил глубокое впечатление на всех нас. Впоследствии, он перешёл в православие.

Навалилась жатва. Вначале я думал, что самая тяжёлая работа – пахота, потом решил, что косьба тяжелее. Но выяснилось, что жатва требует наибольшего физического напряжения. Вот, когда вспомнилось стихотворение Некрасова. Мы вполне хлебнули этой «женской долюшки». Разве что младенцы на меже не плакали. До чего же болит спина, когда с утра до ночи простоишь, согнувшись. Перед глазами оранжевые круги. Руки горят, потому что поле заросло колючками, осотом и глухой крапивой. Жало у серпов в зазубринках, как мелкая пила, чуть задень по пальцу, прорежет до кости. Почти никого не осталось с незабинтованными руками.

А население колонии всё росло. Женя Малинская, всеобщая любимица, бывала в колонии только наездами, всегда шумная, вносившая веселье, оживление, суматоху, за что её строго осуждала фанатичная труженица Бэлла. Но с Женей охотно беседовали наедине мальчики и девочки, поверяя ей свои душевные тайны. Однажды Женя привезла и оставила в колонии свою сестру Берту – девочку способную, «вострую». Поступила Ирочка Руч. Она, в то время, была у нас всех меньше.

Лидия Мариановна

Вчера я говорила им о том, как понимать братство, чем оно отличается от равенства, как оно связано со свободой. Фрося потом сказала, что это я хорошо затеяла, что это нужно, но слишком часто не надо. Вероятно, беседы Софьи Владимировны будут исполнять эту функцию. В первый день она говорила о том, что такое религия.

Я довольна уже тем, что они побыли в атмосфере Софии Владимировны и почувствовали (не знаю, все ли), что она «светлая». Лёня лег близко у ее ног, оперся на локоть с особой неподражаемой грацией и глядел на нее своими громадными глазами. Слышал ли – не знаю. Она сказала, что это Маугли (из Киплинга). Алеша мирно проспал беседу, но потом сказал Бэлле, что давно все это знал. А за обедом, подавая мне, как дежурный, миску (я раскладывала) сказал: «Сюда побольше, это Софии Владимировне». – «Она просила побольше?» – «Нет, не просила, а Вы кладите. Пусть поест хорошенько».

В воскресенье Сережа Белый, Даня и Фрося ходили гулять, без цели и без дороги, по компасу и по солнцу: «К северо-востоку». Остались очень довольны. Я ездила советоваться. На обратном пути встретилась с Валей и с ней явилась незаметно в наш зал посреди веселых танцев в полутьме. Валю заметили, когда она уже прыгала в самой гуще ребят, хлопая в ладоши. Ее окружили с визгом. Потом открыли меня в уголке и побежали здороваться. Я тоже пустилась с ними танцевать, только не могла найти себе партнера для вальса.

Я пишу на лужку, немного поодаль от огородников, которые отчаянно толкут пересохшую глину. Стоит засуха, эта работа тянется без конца. Вчера и я копала с ними, но дневник мой уж очень запущен и доклада требуют из Москвы, и книги им надо подобрать, и лошадь приходили менять, и колодец чинят… и многое другое. Но вчера это было нужно. Я всех постаралась увлечь задачей: «взять приступом» надоевшую работу и кончить до ужина. Оказалось, это невозможно. Не знаю, окончат ли сегодня, но было приятно работать с ними. Потом я поливала с Наташей, Кирой и Сережей Маленьким. Сережа стал сильнее, его это радует и он лучше работает, особенно если похвалить. А этого случая я стараюсь не упускать. Похоже все это на методы опытного эксплуататора. Но то, что делается, пусть делается не кисло. Я раззадорила их на задачу: переливая воду из ведра в лейку, ни капли не пролить. Это практика в координации движений. Кире хорошо удается. Сереже никак. Кира работает бегом и забавляется процессом работы, Наташа работает по совести, но ей тяжело.

Сегодня я смотрела, смотрела на работу и позвала Даню. Он во все время работы разговаривает, то вспоминает прошлое, то рассказывает длинные повести и забывает копать. Сережа также слушает его. Я говорю Дане: «Ты как себя чувствуешь? В полной силе?» – «В полной силе». – «Что же, ты? Мне оскорбительно смотреть. Вы с Сережей делаете хуже всех». Он не возразил ничего, опустил голову и, вернувшись, стал работать усердно и молча. Обыкновенно, он обижается и на меньшее. Но тут у меня самой не было и тени раздражения. Сегодня мы с ним собираемся в ночное.

Удивительно работает Алеша, самый маленький, черный, почти как негр, обнаженный до пояса. Он сосредоточено, сильно бьет лопатой, весь облитый потом, мало стал говорить и совсем не соглашается отдыхать. На него хорошо подействовала передышка в виде нездоровья, а потом несколько дней без дежурств, которые я ему устроила по просьбе его, быть может, и наша ссора: он, встав с постели, не послушался меня, не обулся, и я два дня не ходила к нему целовать на ночь. Потом мы не стали объясняться, только посмотрели друг на друга, когда я смазывала ему гланды йодом, он сказал: «Спасибо», и все пошло как прежде.

Шура в последние дни стал отлично работать. Фрося бьет лопатой, точно кого убивает, Вера работает спокойно, неутомимо. Зато бедный Сережа Черный совсем развинтился: ходит, волочит ноги, все ищет предлога уйти с огорода, да и на огороде почти ничего не делает, только говорит. Он вцепляется, мимоходом, во все книжки. Сережа Белый со своей больной рукой тоже отбился от рук, он не делает и того, что может. Вчера врезался в рабочее время в Купера и все обещал его бросить сейчас, пока я не пришла и не сказала: «Сережа, нельзя быть до того безвольным, это унизительно». Он швырнул книгу и пошел собирать сухостой. Но все же приволок только пару деревцев и бросил, тогда как Лёня с Сережей Маленьким упорно, усердно таскают сушняк пучками и аккуратно складывают в кучи. Да, маленькие сейчас лучше работают. Сбор хвороста поручили им. Это им под силу и интересно. А запаса дров мы не трогаем. Придется установить еще дежурство: стеречь огород от потравы курами, собаками и лошадьми.

Сейчас позовут ужинать. А Бэлла с Фросей решили кончать сегодня ненавистный огород. На огороде остались шестеро. Некоторых, по очереди, вызывают на урок музыки. Бэлла немного ропщет, что это делается в горячее время. Нет, нельзя делать перерыва, а то пойдем под гору. Бэлла с Яшей рассказывают остальным повесть «Шарманщик». После ужина хотелось, чтоб Сережа, Яша и Аннушка рассказали о своей общине, в ожидании гостей – общинников. Вера Николаевна привезла стихи, хорошие, из настроений сельского хозяйства, стихи В. Рудич. А огород не полит.

Бэлла, Фрося и Шура, как я узнала на другой день, до глубокой ночи кончали копать огород. У Фроси уже руки и ноги болят. Нина больна; опять копала на огороде. Придется твердо и абсолютно ей это запретить.

Теперь нам хорошо. Есть мужская сила – Всеволод.

Глава 6
Духов день. Стихи, сказки Лидия Мариановна

29 мая

Хотела было предложить правило, чтобы родные приезжали только по праздникам и привозили, сколько можно, продовольствия. Какое-то чувство помешало это сделать, и я очень этому рада. На этой неделе приезжали двое гостей, горячо ожидаемые детьми: у Алеши была сестра, живущая далеко, в Богородске. Он как раз перед тем говорил, полушутя: «Лидия Мариановна, помолитесь, чтоб ко мне приехал кто-нибудь». Я даже предложила, что, мол, моя сестра, которую я жду, была бы Алешиной гостьей, и он согласился. Правило о продовольствии привело б его сестру в смущение, если бы она узнала о нем по приезде, а на другой раз поставило бы ее в невозможность приехать: она служит в больнице, хлебает там щи, а своего ничего не имеет.

Третьего дня появилась у нас первая деревенская девочка, Нина Скотникова. Через день она уже отправилась домой на праздник, и чтоб сообщить, согласно уговору, свои впечатления. Нина, оказывается, только учением и дорожит, и все расспрашивала, много ли его бывает. Я не уверена, что она вернется.

Приходится мне все время уравновешивать два течения: друзья Софьи Владимировны и родители наших детей боятся, что мы их переутомим физически и не доучим; Бэлла, Ростислав Сергеич и Вера Валентиновна жалуются на то, что хозяйство у нас на последнем месте: надо не терять равновесия внутренне и не поддаваться никакой панике. «Ищите царства Божия, остальное приложится вам». У нас засеяна десятина овсом (он уже взошел, и, по этому поводу, мы ели сладкую кашу; 1 1/2 десятины приготовлены под гречиху, овес с викой и картофель. Немного картофеля посеяно. Я достаю в отделе, меняю у соседей, что нужно. Совершенно не горюю о том, что не удается достать. Теперь Бэлла заговорила о новых грядках, хотя, кончая, говорила, что больше не может выносить эту работу. Я сначала протестовала. Потом подумала, что это ответственно, когда грозит такая зима.

При голосовании все оказались за увеличение огорода при 6 воздержавшихся (большей частью, взрослых). Собирались весело, справились скоро. Но все хотели, чтобы собраний не было, а Коля прямо заявил, что больше не придет, пусть это будет противообщественно. – «Как же решать?» – «Да – никак. Вы посоветуйтесь с Ростислав Сергеичем и скажите: идите, делайте то-то». – «Но, ведь, тогда тошно будет делать тяжелые вещи». – «Ничего не тошно, а кому тошно, то при всех обстоятельствах». Он крайний отрицатель собраний. Но приверженцев у собраний нет. Реакция против последних лет, должно быть. Я сказала, что буду избегать собраний, пока они сами не запросят. Пожалуй, придется долго ждать.

Вчера говорила им еще о безответственном разбрасывании и потере вещей, о том, что всякая вещь у кого-нибудь отнята, и все это изобильное житье среди людей можно принимать только в уверенности, что отслужим людям. Слушали явно взволнованно, но ни одной вещи после этого не положили на место.

Сережа Черный шел все под гору. Отлынивал от работы, в свое водяное дежурство почти не носил воды, распределение дежурств делал как попало. Я стала замечать, что он физически ослаб, но трудно было сказать, какая причина является тут первичной: ослабление нервов или мускулов. К нему стали уж относиться с презрением. Сегодня улучила минутку, когда он был один и сказала ему: «Милый, у тебя со всякими работами совсем неблагополучно. Но отлынивать – это не выход. Откажись от ответственности, которую ты берешь на себя. Ты, кажется, нездоров. Это серьезно. Но надо об этом заявить прямо и просто. Это со всяким может случиться. Но только не канителить. Это, по-моему, вопрос чести». Я на него не смотрела. Он тихо сказал: «Хорошо. Я все сделаю, только не так, а наоборот, т. е. не откажусь от ответственности, а выполню».

Через час я застала его за составлением нового расписания дежурств, очень вдумчиво и толково. Младших он на Духов день совсем освободил от дежурств, все разложил на старших, потом он потаскал воду и когда дошло дело до мытья полов, сам вызвался и вымыл в двух комнатах, а после стал спрашивать, что еще делать.

Теперь по дому идет кутерьма. Моют полы, ни отказов, ни обид. Маленькие обметают потолки. Всеволод то носит воду, то подметает. Большие ребята, Аннушка, Яша, моют. Окончившие моются сами. Вера Николаевна топит. Нина чинит одежду. Ведь завтра Троицин день. Пахнет в доме елкой, березой и печеным хлебом. Хорошее дело. Только опять нет Баллы с Сережей Белым. Они уехали за продуктами. Без приключений это не проходит. Сейчас приходила Вера Валентиновна пугать, что мы не успеем затеплить дом. Бог даст, успеем.

День ясный, голубой и холодный. Так не вяжется со словом «засуха», но она идет.

31 мая, понедельник

Духов день. Утром чтение полное, светлое; читала псалом и Тагора о радости, Лида играла. Праздничность сохранилась за завтраком. Варвара Петровна с девочками приготовили сюрприз: каждому преподнесли по пучку цветов или листьев с аллегорическим значением. Потом я пошла с Колей и тремя девочками в Пушкино, в церковь, а затем за подводами для выгрузки картофеля сегодня.

К обедне опоздали, были на чьем-то венчании. Отдохнули, потом на кладбище. Я сказала о венчании: «Хорошо, что с каждым человеком, хоть раз в жизни, обращаются как с царем и воздают ему «честь, хвалу и венчание». Ребята никогда не поддерживают таких тем, кроме Лиды.

Дома застали все прибранным, зелень елей в зале по карнизам, березки по углам и на террасе вокруг колонн букеты сирени, у меня целый куст папоротника. Обеденный стол был вынесен в сад на лужайку. Очень радостно было там обедать и приветствовать пироги. Дежурные ели на травке. Под конец, Алеша мигнул Дане. Они убежали и принесли 4 венка из березовых веток, и одели их на шею Елене Ивановне, Бэлле, Всеволоду и мне. Это Алешина затея.

После обеда тут же сели на траву, ребята легли на животы и стали полукругом на меня надвигаться. – «Что читать? Стихи, сказки, сказания?» – «Сказки, сказки! Ирландские». – «Я знаю, чего вы хотите, прочтем для начала просто глупую». – «Глупую, глупую!» Особенно настаивал на глупой – профессор Коля. Мальчики хотели продолжать в таком же роде. Фрося и Нина просили стихов, Бэлла хотела стихов философских. Мы читали много и на все вкусы, но мне было жаль мальчиков, что им досталась только одна ирландская сказка. Не будь тут больших, мы бы прочитали еще одну. Стихи нравились всякие, но больше всех Алексей Толстой, а Лиде – Бальмонт. У нас несколько сборников, листаешь и чувствуешь: это того заденет, это другого. Понемногу зашевелились и стали возиться. Мальчики-скауты изобразили африканский танец ингоньяму. Но на сердце было уже не то: я знаю, что Всеволод пошел рондалить (особая борона из круглых ножей, рондаль). Позвал: «Кто пойдет со мной туда?» Человек 5 отправились. А Бэлла уже шла мне навстречу, позвать меня к Ростислав Сергеичу за советом. Очень тяжело это дается лошади, вся вытянувшись, с обозначившимися ребрами, потная… Пусть видят дети, какими жертвами их хлеб дается.

Радость праздника пришлось искупать вечером. Большие мальчики добровольно собрались на поливку и поливали до темноты. А утром разбудила их около 4 часов идти выгружать картофель. Перед сном Коля и Сережа Черный сделали мне сцену за то, что я считаю их слабосильными и не желаю посылать на выгрузку.

Итак, сегодняшний день начался в 4-м часу: сперва подняла грузчиков, потом рондальщика, потом поливальщиков, потом дежурных. Жалко ребят, даю им побольше хлеба. Все колеблемся между опасеньями за голодную зиму и желанием накормить их в страдную пору. Едят хорошо, но хотели бы больше. Началась обычная колониальная болезнь «эпидемия нарывов». Думаю, что врачи ее еще не поняли. Решила давать больше масла.

Крепко привязался ко мне Алеша. В постельке ухватится за шею и не отпускает ни за что, пока я говорила, что Бог для нас, что солнце для луча, и что океан для ручья. Вечером все скулил, зачем Даня скаут. Даня услышал… и стал объяснять.

В темноте зашла проститься с Даней и, к удивлению, нащупала две головы: то был с ним Алеша. Усыновление скрепляется братанием. Сегодня утром, наконец, состоялась давно обещанная прогулка с Алешей. В лесу на просеке я спала, а он охранял меня. Утром очень хочется спать. Обыкновенно, я встаю раза три в ночь: когда идут в ночное, когда возвращаются, когда собираются в дорогу. Да весь-то мой срок с 11 до 4 и 1/2 час. утра. Ростислав Сергеич и Вера Валентиновна приходят пугать трудностями зимы, торопить с затеплением. Напирают на Всеволода, чтоб не уходил. Придется опять ехать в Москву, а то дела застопорились.

Не в том ли главная моя работа, что я утром прежде, чем разбудить дежурных, стою мысленно вбирая Его и говоря Ему.

4 июня

Вечером в Духов день пришла мать Сережи Белого, Анастасия Николаевна, и привела ребят из приюта своей общины – двух мальчиков и трех девочек. Приехали они с тем, чтобы остаться на недельку, а потом, если сойдемся, совсем. Прекрасные мальчики, сумевшие пойти против течения в своем приюте (на мужском отделении – оно материалистически-деловое), чистые, крепкие, ясные и серьезные. Из девочек осталась одна – Кланя, хорошая девочка, простая, глазастая, дочь подвижника. Надо ее и Нину Новую поселить с Фросей; хотя Фросе очень не хочется переходить от Веры в общую комнату, но она незаменимый мост.

Чтобы поместить к мальчикам Колю, берем оттуда Леню. Он все равно живет среди других уединенно, не слыша их, в мыслях о звездах, и только сотрясение двери, когда я вхожу будить рано старших, поднимает его напрасно. Пусть он будет с Яшей, который томится без ребенка. Малышу будет хорошо в этой уютной юношеской комнате.

В тот вечер Даня сеял на огороде один до темноты, на другой день он работал 12 ч. (вставши в 3 ч.), на третий – 14 ч. Он так бодр, что днем не прилег бы, если б не настоять, и очень весел. Но когда я его прямо с пашни направила на урок математики, все в нем сначала возмутилось. Я только сказала: «Ты отстанешь, это очень помешает тебе дальше». Он пошел чуть не со слезами.

Вчера мальчики попеременно боронили и рондалили. Сегодня рондалят, пашут и сажают картошку. На рондаль, борону и пахоту у них установлена очередь, многие хотят учиться. Дождь идет. Они укрыты мешками. Сажать картофель ходили и младшие. Мучительно битье лошади и беспрерывный крик. А так, хорошо их видеть на поле, группками у рондаля, у плуга, у бороны. Бэлла с ними неотступно. Чувствую, что это важно. Когда все сходятся, бывает весело, но не дико.

За ужином вчера, в ожидании кофе, почитала им кое-что из «Садовника» Тагора. Сегодня утром зашел разговор о подвижниках революции. Они не слышали даже имен их. Слушали жадно, впечатление куда определеннее, чем от стихов. Засиделись даже против обыкновения. Эти дни, вообще, за столом хорошо говорится.

Сегодня Сережа с Леней поднесли мне первый овощь огорода, с их грядки – редиску. Она повисела над столом, свешиваясь с «люстры» из еловых ветвей и шишек. Потом мне пришлось съесть ее, благословясь. Все маленькие события.

Учение идет. Преобладают точные науки. Варвара Петровна распределила свои занятия в двух группах по математике и физике. Два дня отводится Софье Владимировне – на итальянский. И пение: старшие и младшие вместе, на историю религии – врозь.

Варвара Петровна поручила одним из них обмерить дом, кому внутри, кому снаружи (по тени). Это для архитектора, которого мы ждем. Другие должны вычислить нормы и питательность пищи. Это очень нужно: по-существу и для отчетности. Есть еще группа, обмеряющая пашню и огород. Будут также вычислять урожайность. Принимаются за изготовление приборов. Будут докладывать о своих работах.

Хочется связать рисование с текущими интересами. Предлагала Яше, чтоб рисовали ребята живую природу для красок, набрасывали силуэты работающих для форм, проектировали узоры для новых скамеек, фантазировали на тему об острове Таити (кстати, для подготовки к постановке пока не хватает времени), но Яша говорит, что надо сначала пытаться ставить рисунок и научиться можно всего лучше на nature morte. За этот год, мол, научатся, в будущем можно будет приступать к остальному. Ссылается на Кончаловского.

Сегодня хороший и дружный день, мальчики и девочки большие после ужина слегка подрались. Это уже знак полной близости. Вера и Сережа Белый, идущие с разных концов света, вместе снаряжаются в ночное. Фрося была вместо заболевшей Елены Ивановны на кухне, и всем хотелось вертеться тут же. Наталия Эмильевна – музыкантша, Данина тетушка, толкла тут кости и чистила картофель.

Теперь уже почти темно. Дождь прошел. Облака золотятся снизу как рыбки в аквариуме. Лида играет на рояле. Мальчики, вернувшись с поля, распрягают. Алеша влетел в дом с картофельными лепешками как ядро из пушки. Фрося принимается месить тесто. Ребята требовали от меня рассказа про революционеров. Но сегодня уже не буду. Завтра, если не помешают, в субботу дело другое: и в ночное не идут, и спят на другой день дольше.

Прибегал сейчас оживленный Алеша, черненький, жилистый, комарик. Похудел. И почти все мальчики похудели. Решили кормить досыта, пока можно и не подрывать реальный нынешний день ради гадательного «черного дня». Будем откладывать определенный процент и не думать об опасностях будущего. Кроме урочного, мы можем рассчитывать на заработок, соединим все свои умения (их окажется не так много). Самый важный день – нынешний день.

6 июня

Сегодня воскресенье и Ленин день рождения. Хотела разбудить его с цветами, но он сам встал в обычное время (сегодня два часа льготных). Вдела ему шиповник в петлицу. По предложению Лиды, ему убрали цветами кресло, Фрося и еще кто-то принесли и поставили перед его прибором букет, а среди них полочку, которую весь день мастерил вчера Яша. Мальчик был смущен и оглядывал всех удивленно, подымая свои дуги-брови. Ему еще предстоит получить пирог с надписью «Лёня» и самодельные конфеты – для всех, но в его честь. К нему приехала двоюродная сестра и вечером играла нам на рояле.