Текст книги "Полукровка"

Бригада, вызванная Виолеттой, определила обширный инфаркт, и опытный врач, легко вошедший в вену, несколько раз снимал с иглы наполненный шприц и приглядывался, поднося к свету, потому что жидкость, которая могла спасти, никак не проходила в отверстие, словно забитое сгустком свернувшейся крови.

2

Приехав в больницу наутро, Юлий ожидал непоправимых, чугунных слов, но жена отца встретила его усталым взглядом, в котором теплилась надежда. В этот день она вообще проявила чудеса организованности, достойные восхищения.

Казалось, ее голос сорвался лишь однажды, когда, оформив бумаги в приемном покое, Виолетта вышла в ночной вестибюль, и дежурная лампочка, обливавшая грязную стену, плеснула больничным светом прямо в глаза. Из вестибюля, нащупав в кармане случайную двушку, она позвонила туда, куда прежде никогда не звонила. Растерянность пасынка, бормотавшего в трубку, привела ее в отчаяние. Тщетно Виолетта пыталась втолковать самое нужное – то, что требовалось сделать к утру, но голос, повторявший за нею, звучал совершенно беспомощно. Бросив на рычаг телефонную трубку, она села на длинную скамью и принялась думать.

Думала Виолетта недолго, но точный и дельный план сложился пункт за пунктом. Возвратившись домой, она сделала междугородний звонок, потому что Маргаритка нуждалась в присмотре, а Виолетта не могла разорваться. Железной рукой она пресекла материнские причитания и рассчитала время, которое потребуется для того, чтобы доехать до вокзала и взять билет на ближайший поезд. В Ленинград он прибудет к вечеру следующего дня. Ранним утром, без стеснения позвонив в соседскую дверь, она договорилась со старушкой-соседкой и успела зайти в аптеку, открывавшуюся в девять. Тут только Виолетта сообразила, что в кошельке мало денег, а значит, нечем будет платить нянечкам, сестрам и врачам. Одна добежала до дома и, сунув в лифчик несколько крупных бумажек, аккуратно сложила пятерки и трешки в боковой карман сумочки.

Относительно нянечек и сестер Виолетта ни капли не волновалась. Эти брали охотно и легко, но главное, им она не боялась дать, потому что чувствовала себя ровней. Многие из них тоже были приезжими. Если и попадались ленинградки, на Виолеттиных весах место их рождения уравновешивалось ее высшим образованием. Доктора, работавшие в больнице, в сравнении с ней были белой костью. Здесь надо было что-то придумать, потому что врачи, в руках которых теплилась жизнь мужа, не станут брать из ее рук. Мысль о пасынке Виолетта отставила – для этого его руки годились еще меньше. Так ничего и не надумав, она вбежала в вестибюль.

Сунув рубль бабке-гардеробщице, закрывшей глаза на неприемные часы, Виолетта справилась в регистратуре и, узнав номер отделения, побежала вверх по лестнице. К палате она подошла с замирающим сердцем.

Плоское, раздавленное лицо сливалось с беловатой подушкой. Приблизившись, Виолетта уловила слабое дыхание и едва заметное биение шейной жилы.

Убедившись, что за ночь не случилось самого худшего, она приказала себе успокоиться и собраться. В больницу попадают многие. Родственники, не теряющие головы, обязаны что-то делать. Что именно, Виолетта не знала. Ни разу в жизни ей не доводилось сталкиваться с такой болезнью.

В больнице она вообще лежала лишь однажды: в памяти всплыла веселая палата, в которой недавние роженицы болтали о том о сем, коротая дни. Другая, куда Виолетта никогда не входила, располагалась в дальнем тупичке коридора. Туда не возили детских тележек, но женщины, лежавшие за той дверью, выходили время от времени и шли вдоль стены. Мимо веселых палат, живших новыми хлопотами, они двигались медленно, глядя в землю, и те, кто попадался им навстречу, испуганно уступали дорогу. Виолетта вспомнила, как однажды, едва не столкнувшись, шарахнулась в сторону: если коснуться мертвородившей, можно навредить и себе, и младенцу.

Тут, опомнившись, Виолетта ругнула себя: об этих, родивших трупики, сейчас опасно даже думать.

Изгоняя дурное воспоминание, она поправила одеяло и принялась думать о матери, которая теперь – если сделала все, как сказано, – уже ехала в поезде. Эта мысль вывела на ровную дорожку: вдруг Виолетта вспомнила, как когда-то, много лет назад, мамину сестру увезли в больницу, и мама отправилась навещать, прихватив с собой тряпку, ведро и веник. Соседская баба Люба, на которую мама оставляла Виолетту, подняла ее на смех, дескать, нормальные люди к больным – с гостинцем, а ты – с тряпками, как на подёнку. А мама ответила, что гостинец купит потом, когда сестра пойдет на поправку, а теперь надо помочь делом: нянек не хватает, не врачу же, ученому человеку, волохаться с тряпкой по углам.

Облизнув сухие губы, Виолетта направилась к раковине. Там стояло ведро, но тряпки не было. Окинув взглядом пустую заправленную кровать, она подумала было о простыне, но не решилась тронуть казенного. Вместо этого Виолетта стянула через голову свитер и сняла с себя блузку. Блузка была новая, но, оглянувшись на его запястье, пронзенное больничной иглой, Виолетта отвернула краны и, наполнив почти до краев, поволокла в дальний угол. До порога она добралась как раз к приходу няньки.

– Отец, что ли? – стоя в дверях, нянька поинтересовалась сочувственно.

– Нет, – тыльной стороной ладони Виолетта вытерла лоб.

– Ага, то-то я смотрю, ты – беленькая, а он – чернявенький.

Удивляясь, Виолетта смотрела на русую голову мужа.

– Врачи-то скоро? – наконец, сообразив, о чем говорит старуха, Виолетта перевела разговор.

– Известно, когда на обход пойдут, – нянька объясняла словоохотливо. – А ты, раз уж тут, в тумбочках помой и прибери: вчера двоих перевели в общую. Что испортилось – на помойку, или сама чего съешь, раковина вон немытая, а я покамест – туалеты, – распорядившись привычно, она нехотя взялась за ведро, может быть, надеясь, что родственница вызовется помыть и туалеты.

Покончив с тумбочками, Виолетта села на стул дожидаться обхода. На мужа, лежавшего неподвижно, она косилась с опаской. Темный линолеум блестел. Оглядывая испорченную блузку, приткнутую под раковину, она решала, стоит ли сунуть няньке или с нее довольно и так.

Счет деньгам Виолетта знала с детства. Даже тогда, когда был жив отец, мать выгадывала непрестанно, считая и пересчитывая копейки. В ее голове словно бы работал конторский арифмометр: щелканье крутящихся дисков перебивал звуки внешнего мира. Еще девочкой Виолетта удивлялась: считая, мать безотчетно шевелила губами, и если кто-то обращался к ней в это время, отвечала слишком громким голосом, как будто перекрикивала стук. Когда-то давно Виолетта дала себе слово: никогда она не станет такой, как мать, но, повзрослев, замечала в себе материнские привычки, с которыми старалась бороться.

Теперь, отмыв пол, она снова вернулась к ленинградским мыслям, и мысли эти были безрадостными. Город, в который она приехала, так и не стал для нее родным. Друзья мужа, первое время приходившие в гости, глядели на нее не то чтобы презрительно – настороженно. В их обществе ей всегда казалось, что каждый из них дожидается, когда она ляпнет какую-нибудь глупость, чтобы мгновенно это отметить, многозначительно переглянувшись. Веселая и разговорчивая с детства, Виолетта в их присутствии все больше помалкивала. Сколько раз она уговаривала себя не робеть, но тон, который они брали, звучал непонятно и насмешливо. Этот тон Виолетта хотела, но не могла перенять. С нянечкой, говорившей про чернявенького, она чувствовала себя легко, но в то же время стыдилась этой легкости, потому что нянька была темной дурой, к тому же нахальной и неблагодарной.

Прервав неприятные раздумья, Виолетта прислушалась к неровному дыханию и, не уловив изменений, отправилась на пост – знакомиться с сестрой. Молодая девица сидела за столом. Лампочка, бросавшая ровный круг, высвечивала крашеные волосы. У корней они успели отрасти. Кажется, сестра дремала, по крайней мере, расслышав Виолеттины шаги, она испуганно вскинулась: «Господи! Чего крадешься? Напугала». С этой девицей они были одних лет.

Обрадовавшись легкому «ты» (не хватало еще выкать крашеной дуре), Виолетта спросила про мужа.

– Как? Могилевский? Ну и фамильица, прям для нашего отделения… – сестра полистала толстую тетрадь и покосилась на Виолетту. – Муж, говоришь? Что, и дети есть?

– Дочка, – Виолетта ответила тихо.

– Вообще-то, ты – молодец, вовремя привезла. Вчера говорили, еще бы полчаса… Считай, спасла. Сама-то приезжая?

Виолетта знала, что выгоднее подтвердить, но, выслушав речи лохматой девицы, ответила высокомерно:

– Ленинградка.

– А чего ж за старого пошла? – сестра взбила крашеные волосы. – Теперь вот мыкайся всю жизнь – с инвалидом.

– Ничего, зато – обеспеченный, – щелкнув сумочкой, Виолетта нащупала бумажку. – На вот, всю ночь, небось, не спала. Тебе – за труды.

– Спасибо, конечно, – девица хихикнула благодарно. – Труды мои там – в ординаторской.

Виолетта оглянулась недоуменно.

– Слушай, а можно я ночью подежурю? Мало ли… Подать, принести…

– Чего, тоже в ординаторскую потянуло, от старого-то муженька? – девица подмигнула весело.

Только теперь Виолетта заметила, что девица-то, похоже, нетрезвая.

– Ладно, вот придет Верка, сменщица, я ей тебя покажу. Она уж скоро заступает – на сутки. Ты иди пока, побудь в палате.

Разговор с сестрой показался странным, но, вспомнив про Юлика, который должен был подойти к одиннадцати, Виолетта заспешила в вестибюль.

– Ну как? – Юлий спрашивал упавшим голосом.

– Ничего, – после разговора с сестрой она ответила неуверенно и, отвлекаясь от неприятных мыслей, заговорила о состоянии его отца, подробно описывая, каким нашла его поутру.

– С врачом говорила?

– Не успела. Нет никого. Там только нянька и сестра. Сестре я сунула, договорилась: буду дежурить ночью. Пол помыла в палате.

Юлий слушал удивленно. О деньгах Виолетта говорила буднично, словно век давала нянькам и сестрам.

– А что, без денег нельзя? – Юлий спросил, не заметив, что этот же вопрос перед ним ставила девушка, о которой он старался не вспоминать.

– Не знаю, наверное, можно, – она вспомнила разговор с сестрой, – но с деньгами все-таки лучше.

В том разговоре было что-то неприятное, но что – Виолетта никак не могла уловить.

– Много дала? Может быть, еще? – Юлий вынул кошелек.

– Не надо, – она остановила его руку.

Только теперь Виолетта наконец сообразила: определенно сестра намекала на врача.

– Юлик, послушай, мне кажется, надо дать доктору, но сама я боюсь. Может быть, ты? Вот, у меня с собой, я приготовила, – быстрой рукой она провела по груди, нащупывая денежный сверток.

– Ты уверена, что надо? А если, наоборот, все дело испортим?

Никогда Юлию не приходилось давать взяток.

– Хорошо. Поглядим до завтра, – взяв пакет, принесенный Юликом, Виолетта побежала обратно.

За разговором она пропустила обход. Белые халаты роились у соседней палаты, когда, запыхавшись, Виолетта подбежала к своей. Новая сестричка, миловидная девушка лет двадцати, вышла навстречу. Девушка торопилась за врачами, и Виолетта постеснялась спросить. Вообще эта сестра, в отличие от утренней, внушала робость. Однако утренняя, кажется, обещание сдержала, потому что в обед молодая сестричка подошла и предложила поесть: «Вашему все равно положено, идите, съешьте его порцию». Доброта мгновенно растопила робость. Все-таки немного стесняясь, Виолетта раскрыла сумочку и, нащупав бумажку, сунула в сестринский халат. Она боялась, что молодая девушка откажется возмущенно, но та поблагодарила и посоветовала сходить к сестре-хозяйке за чистым бельевым комплектом. «Положено раз в день, но вы дайте рубль. Когда придет в себя, белья не напасетесь».

К вечеру Виолетта обжилась. Осторожно, боясь потревожить больного, она ловко, почти не тревожа, протерла его бока спиртом, который дала молодая сестра. За все это время к мужу подходили дважды: один раз врач, пощупавший пульс, другой – сестра, сделавшая укол. После ужина, вымотавшись за долгий день, Виолетта позвонила соседке. Предупредила, что остается в больнице, и дала распоряжения относительно матери, которая приезжала на другой день. Маргаритка испуганно щебетала в трубку, но, прервав, Виолетта приказала вести себя хорошо и обещала передать привет папе.

Для тех, кто оставался в ночь, спальных мест не предусматривалось. В реанимации стояли две пустые кровати, но, постеснявшись спросить, Виолетта села у изголовья. Муж постанывал сквозь тяжкий лекарственный сон.

Посидев недолго, Виолетта вышла в коридор. Свет уже погасили. Желтоватая лампочка, накрытая газетой, горела на сестринском посту. Там никого не было. Смесь мочи и лекарств пропитала коридорный воздух, и, борясь с тошнотой, подступавшей к горлу, Виолетта двинулась вдоль стены. Она шла, опустив глаза в землю, словно в этой больнице, куда привезли ее мужа, стала мертвородившей.

Холод, стоявший в туалете, пронзал насквозь. Подойдя к окну, до половины забеленному краской, Виолетта попыталась выглянуть, но увидела пустое черное небо, лежавшее над городом. Вдруг она вспомнила: об этом, о муже-инвалиде, предупреждала его прежняя жена. Холод больничных туалетов, тошнотворные коридоры, мертвые лампы, освещающие пустые посты, – вот что она имела в виду, рисуя будущую Виолеттину жизнь.

Гадкие мысли бродили в голове: она думала о том, что виновата бывшая жена – накаркала. Виолетта вспомнила, как мать рассказывала соседке: до войны одна увела чужого мужа, так брошенная жена взяла его карточку и прямиком – к бабке. Та пошептала, и мужика разбил паралич. Екатерина?.. Нет. Не может быть. Это случилось само собой. Про себя Виолетта выразилась торжественно: волей судьбы.

Торжественность не меняла дела. В холодном больничном туалете, пронизанном хлорной вонью, она сидела на деревянном ящике, страдая, что сама загубила жизнь, польстившись на старого. Теперь, когда он лежал бессильный и полумертвый, Виолетта понимала: за ленинградскую жизнь, к которой так и не сумела приспособиться, она отдала слишком много. Столько эта жизнь не стоила.

Поплакав и вытерев слезы, она тронулась в обратный путь, но громкие голоса, доносящиеся из ординаторской, остановили на полдороге. Кто-то смеялся в полный голос, и, не удержавшись, Виолетта приоткрыла дверь. Ей хотелось хоть с кем-нибудь поговорить.

В ординаторской пировали. На низком столике, придвинутом к дивану, стояла початая бутылка, стаканы и банка с квашеной капустой. Два молодых доктора и давешняя медсестричка обернулись на скрип двери, и Виолетта отступила.

– Что, плохо ему? – лечащий врач, подходивший днем, спросил заботливо.

– Нет, нет, я просто – мимо. Там… страшно.

Этим живым и здоровым людям она не могла объяснить своих страхов.

– Садитесь, посидите с нами, сейчас вы ему без надобности, он под лекарствами, – лечащий врач поманил рукой.

Стесняясь, Виолетта присела на край.

– Сколько раз говорю родственникам, нельзя домашние консервы, нет – несут. Говорю, возьмите обратно, а они мне суют, – молодая сестричка хрустнула соленым огурцом.

– Ну и правильно, нам сгодится, – аппетитно причмокнув, бородатый врач потянулся к банке.

С половины стакана Виолетта опьянела. Длинный полуголодный день дал о себе знать. Крепкий коньяк, поднесенный кем-то из родственников, немедленно тронул голову. Компания была веселой, и холод пустого коридора уходил. Виолетта чувствовала себя легче, словно колдовские чары спадали и она воскресала после безысходного дня. Обсуждали какого-то профессора, чьи придирки надоели всем до смерти, и, уважительно прислушиваясь, Виолетта уже понимала суть дела. Кивая головой, будто показывая, что во всех случаях она – на их стороне, Виолетта прихлебывала из стакана и, уже не замечая, что лечащий врач с медсестрой куда-то исчезли, рассказывала бородатому свою горестную историю.

Эта история начиналась с Техноложки и заканчивалась в сегодняшней реанимации. Бородатый доктор слушал сочувственно. Подливая из бутылки, он говорил о том, что жизнь на этом не кончается. Скорее всего, муж ее выживет, есть хорошие импортные лекарства, конечно, после такого инфаркта – не орел, но мало ли орлов на свете… Его глаза, скрытые за тусклыми стеклами, были пьяными и участливыми, и, сидя рядом на продавленном диване, Виолетта не отнимала руки. Ей казалось, он говорит умно и правильно, и давнее материнское почтение к врачам пролилось слезой. Он придвигался ближе, бормочущие губы уже шевелились у ее глаз. Виолетта ощущала слабость, мешавшую шевельнуться, но из последних сил оттолкнула его руку. Из ординаторской она выскочила, не чуя ног, и ночь напролет просидела на жестком стуле, боясь пошевелиться.

Утром, дождавшись обхода, в течение которого врач косился в ее сторону, она отправилась вниз – к пасынку.

С Юлием Виолетта решила поговорить в открытую; понимала – дело серьезное. В ночной истории ее поведение было почти безупречным. Умолчав о застолье, она рассказала так, будто зашла в ординаторскую по делу и нарвалась на домогательства. Конечно, она дала достойный отпор, но этим дело не исчерпано – сегодня, во время обхода, доктор поглядывал недвусмысленно.

Юлий кивал. Положение, в которое они попали, оказывалось сложным. Ее отказ означал опасность, в которую попадал отец. В деле больничного лечения многое зависит от врачебной благосклонности. Снова он попытался перевести разговор на деньги, но, вспомнив глаза, сверлившие ее на обходе, Виолетта покачала головой:

– Нет, не знаю, сама как-то боюсь…

– Конечно, я мог бы тебя сменить, но там… Я же ничего не умею. Может, попросить маму? Пусть подежурит пару дней… – Юлий спросил осторожно, понимая, что ступает на шаткую дорожку.

– Ну уж нет. Только не это, – Виолетта отмела решительно. Мысль о том, что сюда явится бывшая жена и станет распоряжаться, показалась невыносимой. Уж если выбирать… Теперь, когда он приплел свою мамашу, она пожалела, что рассказала. Обозвав себя дурой, совсем потерявшей разум, Виолетта оглядела его с презрением и собралась уходить. Не хватало еще, чтобы маменькин сынок разболтал Екатерине. Та послушает-послушает, да еще и прибавит от себя. В этих делах баб не обманешь.

– Ладно, – она сказала, – не бери в голову. Я сама.

В голове плескались медленные мысли. Их суть сводилась к тому, что, не зайди она в ординаторскую, ничего бы не было.

– Подожди, – Юлий остановил, – послушай…

Если та, другая, сумела справиться с кладбищенскими, с врачом она сладит запросто.

Не вдаваясь в объяснения, Юлий приказал возвращаться в палату и ждать. Он съездит и обо всем договорится. Если ничего не получится, останется на ночь сам.

Ленькин номер ответил сразу. Сообщив тете Циле печальную новость, он спросил телефон Мишиной Маши. Удивившись, тетя Циля телефон дала, но больничных подробностей расспросить не успела: Юлий поблагодарил и положил трубку. Набрав три цифры, он опустил трубку на рычаг. Складывая в уме подходящие фразы, Юлий пытался передать историю так, чтобы все выглядело прилично. Нужные слова ускользали.

Около телефона он промаялся до ранних сумерек и все это время представлял себе отца, распластанного на больничной койке, и мачеху, сидевшую рядом. В палату входил молодой врач, а дальше все двигалось само собой – сцены одна другой отвратительней…

– Черт! – Юлий тряхнул головой и набрал номер. Твердой рукой.

Ему показалось, она не удивилась, потому что, помедлив, подтвердила холодно:

– Да, я вас слушаю.

Его рассказ получался несвязным: каждая фраза казалась глупой.

– Я очень вам сочувствую, – Мария наконец отозвалась. – Инфаркт – дело серьезное. Но есть лекарства. Я слышала, самое опасное – первые часы. Если прошло больше суток и ваш отец… – она замялась, – значит, есть надежда.

Невнятную историю с мачехой она, казалось, пропустила мимо ушей. Собственно, на этом разговор заканчивался. Глупо было надеяться. Он вспомнил ее обвинение и дернул ртом. Твердым голосом человека, которому нечего терять, Юлий поблагодарил за участие.

– Насколько я поняла, все дело в вашей мачехе, – она спрашивала прямо, – и теперь вы хотите, чтобы я?..

– Да, – он ответил решительно, – я прошу вас приехать и поговорить с врачом.

Отозвавшись коротким смешком, она спросила адрес больницы. Юлий сообщил и добавил, что выезжает немедленно. Будет ждать ее у крыльца.

3

Голос, неожиданно возникший в трубке, вызвал раздражение. Вежливые слова дались с трудом. Уже положив трубку на рычаг, она поняла причину: Иуда позвонил тогда, когда жареный петух клюнул их семейку, а значит, она, умеющая разговаривать с суками, теперь понадобилась. Только теперь.

Она уже жалела, что согласилась. Все получилось неожиданно, само собой. Хорошо, что родители задерживались в гостях, иначе пришлось бы объясняться. Прежде чем уйти, она предупредила Татку: опасно заболела школьная подруга.

По дороге к остановке Маша пыталась представить лицо ловеласа, с которым шла договариваться. «Ладно, – она думала, – черт с ними… Съезжу и накручу хвост». Задачка казалась несложной.

Она приехала довольно быстро. Юлий прибежал минут через десять, запыхавшись. Не слушая жалких слов о какой-то машине, которую он не мог поймать, Маша прервала его коротким жестом. В вестибюле он назвал номер отделения – единственное, что помнил.

В этот час посетители не допускались. Последние родственники забирали из гардероба пальто. Женщина, дежурившая за стойкой, вскинулась раздраженно, когда Маша, сбросив верхнюю одежду на руки Юлия, проследовала к широкой арке, обозначавшей вход.

– Куда, куда? Всё, всё! – дежурная махала руками.

Не останавливаясь, Маша коротко бросила через плечо несколько слов – Юлий не расслышал.

– Туда и обратно! – дежурная крикнула вслед, и Маша исчезла из виду.

Дойдя до таблички с нужным номером, она остановилась на площадке. Женщина в белом халате прошла мимо. На Машу она бросила настороженный взгляд: поздним вечером по лестнице должны ходить только свои.

Дождавшись, пока каблуки стихнут, Маша открыла дверь и скользнула в отделение. В коридоре никого не было. Тусклая лампочка, прикрытая газетой, освещала пустой пост. Стараясь держаться стены, Маша двигалась осторожно, читая надписи. Реанимация нашлась быстро. Приоткрыв дверь, она увидела женщину, сидевшую у постели больного.

– Тихо! – Маша приказала шепотом. – Вы Виолетта?

Женщина кивнула.

– Меня прислал Юлий. Выйдем, здесь разговаривать опасно. Могут войти.

Каким-то материнским движением Виолетта склонилась к изголовью больного и, убедившись, что он спит, поманила:

– Пойдемте туда, в туалет.

Пустым коридором они прошли незамеченные.

Усевшись на сундук с надписью чистые ведра, Виолетта жаловалась истово. Маша слушала невнимательно – ей мешал провинциальный говорок.

– Ну хорошо, – она прервала поток жалоб. – Вы – ни сном ни духом, он – насильник и подлец. Объясните, что конкретно вы ждете от меня?

Провинциальный говорок непонятным образом рождал сомнения: эта могла и приврать.

Не отвечая, Виолетта сунулась в лифчик и достала сверток.

– Что это? – Маша разглядывала бумажки разного достоинства.

– Я не знаю, сколько в таких случаях… – Виолетта начала робко. – Двести или сто?

Над сундуком, крашенным зеленой масляной краской, висело мутное зеркало. Покосившись на свое отражение, Маша наконец догадалась:

– Вы хотите, чтобы я дала ему взятку? Вместо вас?

Замысел Иуды становился ясным как божий день.

– Я… я не знаю, – Виолетта шла на попятный, – вы думаете, не возьмет? Но тогда… – глаза глядели обреченно. – Понимаете, я не знаю, что мне делать, Саня спит и спит, за весь день врач не подошел ни разу, теперь остался – на ночь. Конечно, я могла бы уйти, но мало ли что ночью…

– А этот? Сынок? – подбородком Маша мотнула в сторону, где дожидался Юлий. Виолетта прикусила губу и затихла.

– Ну? – Маша настаивала.

– Наверное, это глупость, но когда я… когда мы полюбили друг друга, его жена, бывшая, сказала: рано или поздно он заболеет и вернется, потому что я не стану ухаживать за старым больным… – она всхлипнула, – евреем. Но я… Нет, вы, наверное, не поймете, не поверите… Я люблю его. У нас дочь, девочка…

Провинциальный говор исчез. Маша слышала каждое слово:

– Почему же? – она произнесла надменно. – И пойму, и поверю. А он, ваш пасынок, тоже считает, что вы бросите его отца? – угрожающее мерцание вспыхивало в голосе.

На всякий случай Виолетта ответила уклончиво:

– Конечно. Сын. А как же? Всегда на стороне матери…

– Значит, так, – Маша приняла решение. – Деньги уберите. Идите домой – вам надо выспаться. Спросите у него мой телефон, позвоните моим, – непререкаемым тоном она отдавала распоряжения. – Своему Юлию скажете, что наняли меня сиделкой – за деньги. Не бойтесь. Я справлюсь.

Острое и холодное сверкало в ее взгляде.

Не посмев возразить, Виолетта попятилась и, метнувшись вдоль стены, кинулась вниз по лестнице. Объясняя Юлию, слушавшему зачарованно, она не сумела соврать про деньги – не повернулся язык.