Текст книги "Звезда Черноморья"

Прижавшись к ограде маленьким тельцем, Мусик дрожал и истошно визжал. Григорий поспешил на помощь, но свирепый пёс встал у него на пути. Он рычал, скалил зубы и кидался то на Григория, то на Мусика. Не в состоянии чем-то помочь своему любимцу, Григорий беспомощно стоял, не двигаясь с места. Неожиданно кто-то властно и сильно оттолкнул его в сторону. Он увидел, как его тёща в одной ночной сорочке подхватила Мусика на руки и повернулась к рычащему «церберу» спиной. Собачища прыгнула ей на спину. Клавдия Савельевна упала, прижав к себе скулящую собачку, заслоняя её своим телом от чудовища. Наконец-то подоспели хозяева пса, они с трудом успокоили его криками и приказами.

Когда процессия с собакой проходила мимо Григория, то он заметил у соседа под глазом большой лиловый синяк, но промолчал по этому поводу.

– Почему держите без намордника или не на привязи своего псиру?

– Какое твоё дело, сам ты псира, – огрызнулся хозяин собаки.

Григория всё-таки разобрало любопытство, он не удержался и спросил:

– А откуда у тебя синяк под глазом? Вчера на пляже ты был без синяка.

– Твой сынок потрудился, когда упал мне на лицо. Локтём как раз и зярядил мне в глаз, – зло говорил сосед, придерживая за ошейник рвавшуюся вперёд собаку. – Откуда вы только взялись на нашу голову? Все несчастья от вас. Жили без вас спокойно. Нет, приехали, – бубнил на ходу сосед, уже ни к кому конкретно не обращаясь.

– Вали с больной головы на здоровую! И на цепь посади свою собачару– псишку! – вслед ему прокричал Григорий.

В душе отец очень гордился сыном, который сам того не желая, по-мужски отомстил за него, за собачку и за бабушку. «Так ему и надо», – подумал Григорий.

Когда он помогал подняться с земли тёще, она имела жалкий вид в грязной и порванной сорочке, с растрёпанными волосами. Тут подбежала Лиза. Взяла из рук матери ещё дрожавшего от страха Мусика и передала его Григорию.

– Мама, как вы? Что-нибудь болит? Он, паразит, укусил вас?

Лиза гладила мать по рукам, по спине, обнимала, оглядывая со всех сторон.

– Крови не видно, значит, не успел укусить, слава богу.

Мать молчала после перенесённого стресса, а Григория прорвало.

– Клавдия Савельевна, какая вы отважная женщина! Я никогда в своей жизни не встречал таких смелых женщин. Только в кино и видел таких. Сегодня пойду к хозяйке и попрошу для вас и Мусика отдельную комнату. Правильно, всей семьёй нужно не только работать, но и отдыхать. Теперь ездить на отдых всегда будем вместе. Да, Мусик? – почему-то спросил он у собачки. Она же благодарно лизнула его в нос.

Когда вернулись в комнату, где продолжал крепко спать Васятка, Григорий шёпотом сказал:

– А ещё, Клавдия Савельевна, мы с Елизаветой обязательно купим вам сотовый телефон.

– Вот и правильно, – подхватила идею мужа Лиза, – всегда будем на связи друг с другом.

– Вот и замечательно, дети мои. Давайте завтракать. Я от сестры привезла вам подарок – пирожки и с капустой, и с картошкой, – вымывшись в душе и переодевшись, весело хлопотала Клавдия Савельевна, доставая из холодильника внушительных размеров кулёк. Поднимайся, соня, – наклонилась она над внуком и теребила его за нос. Тот моментально проснулся, сел и обнял бабушку.

В этот день Пронины узнали, что семью со злым псом выселили, а в освободившейся комнате поселится Клавдия Савельевна.

Елена Величка
Золотое колесо

Ну что сегодня за погода! Октябрь ведёт себя, как вылитый ноябрь или, ещё того хуже, март…

Впрочем, до марта ему, октябрю, далековато – нет в его арсенале Женского дня, в который запросто может пойти первый и последний за всю нашу туапсинскую зиму снег. Зато в октябре у нас, как правило, начинается бабье лето, но в этом году оно прямо-таки скандинавское.

Вот и сегодня небо затянуто мрачными тучами. Злой морской ветер, которому следует быть ещё тёплым или, на худой конец, приятно освежающим, продувает насквозь мою фирменную ветровку, сшитую, между прочим, в США, а не в каком-нибудь Китае. В этой ветровке я разгуливала по Сочи перед Новогодними каникулами, а теперь мёрзну в Туапсе в разгар октября. Слава богу, не вышла из дома в летних бриджах и джинсовой рубашке. А что, не на Северный же полюс собралась – у белых медведей рыбу воровать! Иду на соседнюю улицу в свой любимый магазин «Афалина» за арахисовой пастой и кошачьим кормом. Какие-то пятьдесят метров от дома – говорить не о чем… Хорошо, сообразила перед выходом глянуть в окно, а там – не лето! Чудеса.

В последний момент прихватила пакет с мусором.

Контейнеры стоят на фоне старого, оплетённого вьюном забора, отделяющего наш двор от железной дороги. Две колеи: одна заброшенная, с полусгнившими деревянными шпалами, другая новая, сверкающая, посыпанная гравием внутри и по обеим сторонам, – тянутся через центр города мимо жилых домов и рынка, офисов и гипермаркета «Магнит», набережной и стадиона, уходя в открытые ворота грузового порта.

Я ни разу не видела, чтобы кто-нибудь когда-нибудь закрывал и запирал створы этих ворот. Порт работает по графику двадцать четыре на семь и будет работать так, пока существует. И железная дорога будет доставлять к его причалам грузы, пока люди не изобретут иной способ доставки или город не опустится на морское дно, как легендарная Винета.

Возле мусорных контейнеров ко мне устремляются бездомные кошки. Я всегда угощаю их чем-нибудь вкусным. Во дворе у них свой уголок, где стоят миски с едой и водой. Кошек кормит весь дом. Живут они в подвале и подъездах. Охотятся на крыс и мышей. На бродячих совсем не похожи – сытые, красивые, ласковые. Пока насыпаю им корм, трутся о мои ноги.

Полюбовавшись кошачьим разноцветьем, окружившим миску с «Феликсом», бросаю мусорный пакет в ближайший контейнер.

Раздельный сбор мусора в нашем городе не прижился. Кое-где стоят контейнеры с надписями «пластик», «бумага», «стекло», но что в них выбрасывается на самом деле и в каком порядке вывозится, мне неведомо, да и не интересно. Куда больше меня сейчас волнует резкий свисток и тяжёлый гул поезда, идущего в порт. «Афалина» находится за железной дорогой, и если не поспешить, то длиннющая цепь товарных вагонов надолго отрежет мне путь к любимому магазину.

Поезд не торопится. Он ползёт со скоростью бегущей трусцой собаки, а может и остановиться минут на десять – пятнадцать, если по какой-то причине в порту его не примут сразу. Конечно, не обязательно ждать, пока он пройдёт. Арахисовая паста продаётся не только в «Афалине», кошачий корм есть в «Магните», но я не люблю менять свои планы, поэтому бегом устремляюсь к переходу.

Тепловоз уже показался из-за поворота. Идёт медленно, торжественно, как на параде. Можно и мне не спешить.

Миновав железнодорожный переход, направляюсь вдоль ограды хлебокомбината и здания вещевого торгового центра к «Афалине». Я иду, и поезд идёт в том же направлении. Старые, давно не крашенные вагоны громыхают вдоль улицы. Под низким серым осенним небом всё вокруг кажется давно не крашенным.

В «Афалине», как обычно, много народу. Здесь продают всё, что считают съедобным люди, животные и птицы. Маленький магазинчик с большим ассортиментом и доступными ценами соседствует с такими гигантами, как «Светофор» и «Магнит», но смотрится в этом непростом обществе весьма достойно. По крайней мере, печенье, шоколад, консервы, сметану я часто приношу домой именно из «Афалины», сходив всего лишь за кошачьим кормом.

Минут через двадцать выхожу из магазина с полным пакетом продуктов и утыкаюсь взглядом в уже знакомую вереницу вагонов. Поезд стоит, загораживая пешеходный переход к моему двору и железнодорожный переезд со шлагбаумами, перед которыми с обеих сторон в два ряда застыли машины. На узких тротуарах тесными кучками сгрудились недовольные прохожие.

Судя по всему, это надолго. Следовательно, есть два варианта. Первый – двигаться на север в сторону гор, до самого последнего вагона, теряющегося где-то за пределами видимости. Второй вариант – идти на юг, к пристани, где плещется море и дует вольный ветер из Турции. Если повезёт, и какая-нибудь лавочка окажется свободной, можно расположиться на ней с тяжёлым пакетом и спокойно ждать, когда тот самый последний вагон прогромыхает мимо, открывая выход в город.

Тропа, ведущая к морю вдоль железной дороги, не предназначена для прогулок. Ни асфальта, ни плитки на ней нет – только кое-где сохранился гравий, втоптанный в мокрую после дождя землю. Обочины заросли бурьяном.

Обходя лужи, выбираюсь на набережную, непривычно пустую, особенно после лета, когда жизнь кипела здесь круглосуточно. Впрочем, курортный сезон подходит к концу. Будний день, плохая погода, вот и людей почти нет. Чайки тоже куда-то попрятались. Ветер им, что ли, мешает? Все лавочки свободны, но сидеть на них не хочется – холодно. Море слегка штормит, цвет у него мрачный, серый, и разного мусора в бухту нанесло порядочно. В порту двигаются стрелы кранов – чёрные на фоне хмурого неба. Поезд, вытянувшийся вдоль набережной, органично вписывается в общую нерадостную картину: вагоны допотопные, из моего советского детства. Не знаю, ностальгировать или ругаться…

Ага, наконец-то! Далеко, возле проходной порта, засвистел тепловоз. По цепи вагонов прокатился грохот, и в этот момент облака над морем раздались, открыв узкую полоску ясного неба. Свет, хлынувший оттуда, был тёплым, праздничным, летним. Волны засияли, и мусор, качающийся на них, как-то сразу исчез, будто растворился в сверкающих бликах, рассыпавшихся по волнам. Зато я увидела чаек. Никуда они не делись, просто сидели небольшой белой стайкой на воде недалеко от набережной.

Справа, в нескольких шагах от меня, полыхнула молния. Это закатное солнце блеснуло золотом на стальных колёсах. Поезд тронулся с места и – чудо – теперь он напоминал не унылую громаду старого металла, а нарядное ожерелье из разноцветной яшмы. Город радостно улыбнулся ему, отразив окнами и витринами солнечные лучи.

Поезд шёл в порт, а по набережной вместе с ним шло внезапно вернувшееся лето.

ПОЭЗИЯ

Данил Григоренко
Фундаментальный вопрос

 
Я потерял тебя на раз,
И даже не вчера – сейчас…
И вот – разлуки томный час
Настал для нас,
Настал для нас…
 
 
Меня – безгласого певца
И хромоногого гонца —
Меня – дерзителя – юнца:
Меня – Творца,
Меня – Творца…
 
 
Пройдёт вопрос – пройдёт и стон,
Хоть больше века длится он —
Из темноты выходит вон
В тот сладкий сон…
В тот сладкий сон…
 
 
Где Ты и дождь, и Этот Свет
В обьятье сводит наш дуэт:
Ты будто шепчешь мне в ответ,
Что смерти нет…
Что смерти нет…
 
 
***
Дождь залил косые травы,
Ряби нет – не страшно мне,
Но не видно переправы,
И не видно, что на дне…
 
 
Снова – мир, и снова – скорость —
Не вставая, с ног валюсь,
На слащавую на горесть
Словно раб опять молюсь…
 
 
Снова – год, и снова – память:
Снова – дрожь, и снова – грязь,
Что сочится, словно камедь,
В лунном свете всё искрясь.
 
 
Мне спросонья не пристало
Сетовать на слабость век…
Если сдался – всё пропало.
Как и Ты, Мой Человек.
 

Ямбический чарующий узор

Ямбический чарующий узор

Ложится на упругие колени

Юдоли-матери, и, выслушав укор,

Боится вновь поддаться страшной лени.

Летит, не повторяясь, рифма дней

Юродивых, нелепых, кропотливых,

Таких, что не видали сто царей

Елейней страсти всех нулей ретивых, —

Бороться не пристало Дураку

Я – палка восклицательного знака! —

Но многоточие, как струпья на веку

Ползёт по миру метастазой рака…

Пюпитр жизни

 
И утро в центре города,
И голубь на трубе
Дадут немного повода
Подумать о тебе.
 
 
О молодой красавице —
Так просто и легко,
Что мне так сильно нравится,
Что так недалеко:
 
 
На Красной, против площади,
Где сталось то да сё,
И там скакали лошади,
Скакали – вот и всё.
 
 
Буквально двести метров,
Не Бесконечность, нет,
Не нужно сентиментов,
Чтобы сказать: «Привет».
 
 
Сказать, лишь улыбнувшись
Наивно и тепло,
Что б ты, едва проснувшись,
Всё поняла давно.
 
 
Вздохну, поставлю чайничек,
Дождусь его, попью,
Подглядывая в щёлку
Промеж домов и крыш…
 
 
Ну вот! И рифма катится
Ко всем чертям,
Но девушка мне нравится,
А нравится ли Вам?
 

Елена Громова

На могиле А.С.Грина

Я – Ассоль – прихожу на могилу творца моего.

Неземной старокрымский покой растворяет печали.

Вам от Грэя – привет. Вы создали для нас волшебство

И под шелковым алым рассветом навек повенчали.

Я на камни седые кладу полевые цветы.

В неподвижной истоме застыли кресты и могилы.

О, спасибо, создатель, за трепетный парус Мечты

И за то, что позволили верить, что дали мне силы.

Мы с моим капитаном отчаянно к счастью рвались,

Шли сквозь злобу людскую, как будто сквозь заросли терний.

Где-то там, за горами, стоит Феодосия-Лисс,

Дует ветер далеких морей с Коктебеля-Каперны.

Как Вам спится, творец, от любимого моря вдали?

И достаточно ль ярко Вам светит багрянец закатов

Над зелеными кущами древней, дремотной земли,

По которой давно отошли караваны Солхата?

Ассольность

 
Зачем я с легендой спорю
И вглядываюсь в туман?
Что скажешь мне, море, море,
Седой капитан-титан?
 
 
Где парус тюльпанно-алый?
Где сказочник тот лесной?
Я вечно сижу на скалах.
Ты, море, всегда со мной.
 
 
Спасибо за синь, за вольность,
За то, что поёшь всегда…
Но только моя ассольность —
Нелепость в мои года.
 
 
Была я железно-верной,
Я долго его ждала.
Каперна моя, Каперна
Сгорает в огне дотла.
 
 
За мной не пришел корабль,
И парус уже не ал.
И близится мой ноябрь —
Пора уходить со скал.
 

Три рубля

 
Просто – серая в небе стая.
Просто – высохшая земля.
Жизнь простая и смерть простая.
Всё простое, как три рубля.
Ничего ты на них не купишь,
А положишь в пустой карман.
Жизнь, зачем ты нас лупишь, лупишь
И уводишь в густой туман,
Где земные дороги скрыты?
Лишь вороны во мгле кричат.
И никто нам не даст кредита,
Чтобы вырастить райский сад.
 

Идёт Новый год

 
Любуйся огнями… Гирлянды, гирлянды…
Идёт Новый год.
Купи в магазине бутылку «Массандры».
Гуляет народ.
 
 
Во тьме и во свете летают снежинки.
Декабрьский мороз.
С лица соскреби непослушные льдинки
Непрошенных слез.
 
 
А время идёт, отворяются двери,
Как в Космос, в январь…
И светит, в грядущее утро не веря,
Озябший фонарь.
 
 
В карманах спасай побелевшие пальцы,
Вдыхай кислород.
Врывайся в толпу и в веселье вливайся —
Идёт Новый год.
 

Дьявол теперь нагой…

Дьявол теперь нагой – с рынка уходит Prada.

Спутались мифы и сказки о добре и о зле.

Ангел тоже раздет, как голая правда.

Ищет пропавшие крылья на стылой земле.

Вирус ушел из жизни – наверно, сражён ракетой.

Кораблики из газет спешно меняют курс.

Тщетно пытаюсь прощупать пульс у планеты:

Пальцы окоченели – не чувствуют пульс.

Голуби мира, сидя на ржавой балке,

Передают орлам бело-серый привет.

Маленький луч надежды прорвался через эмбарго —

Пытается делать свет.

И страшен мрак, и мрачен свет…

 
И страшен мрак, и мрачен свет.
Как разорвать вериги?
Пора б «Творцу вернуть билет»,
Но жаль оставить книги.
 
 
Идет нечестная игра
Без правил и без знаний.
Зовет окно: «Пора, пора».
Но жаль воспоминаний.
 
 
У жизни больше нет лица —
Лишь маски, маски, маски.
Как за решёткой, ждешь конца.
Но жаль Пути и Сказки.
 

Если смотреть на море…

 
Если смотреть на море —
Бездну увидишь синюю.
Если забыть о горе —
Море такое красивое!
Забудем о горе чёрном
Хотя бы на пол-мгновения
И будем глядеть на волны
И слушать, слушать их пение.
 

Самый лучший ресторан

 
Самый лучший ресторан – в вагоне,
Только не в вагоне-ресторане,
А вот здесь – обычная плацкарта,
Столик и широкое окно.
Скромные – из пластика – тарелки,
Но запас в дорогу собран с толком
И с заботой – мамочка, спасибо! —
Яйца, бутерброды, пирожки.
Главное, конечно – это виды.
Мчатся, мчатся белые домишки,
Жёлтые весенние поляны
Нежными сменяются лесами
В кружевной, нарядной дымке мая.
Станции, платформы, полустанки.
 
 
Дай мне, Боже, так прожить свой век,
Чтобы дома – грезить о вагонах,
А в вагоне, за горячим чаем,
Милый дом с улыбкой вспоминать.
 

Прислониться к подушке… Забыться

 
Прислониться к подушке… Забыться…
И скорее отчалить – туда,
Где мне море ночное приснится,
А у моря – мои города.
Где на воду ложится янтарный
И серебряный свет фонарей,
Где луна освещает платаны
И становится сразу светлей.
 
 
А проснусь – будет снова подушка.
И, бледнея, большая звезда
Тихо глянет в мою комнатушку,
Позовет – в города, в города.
 

Туманный город… Городской туман…

 
Туманный город. Городской туман
Деревья заключил в свои объятья.
У осени теперь духовный сан —
Она не носит больше ярких платьев.
 
 
Все алые и желтые цвета
Остались там, в утраченных неделях.
Не надо плакать, девочка-мечта,
О том, что птицы-листья улетели.
 
 
Нам – пить туманный антидепрессант,
Идя на остановку или рынок.
…А с неба скоро спустится десант
Красивых, но безжизненных снежинок.
 

Ласковый-ласковый город

 
Я ли тебе не впору,
Мне ль ты не по судьбе…
Ласковый-ласковый город,
Как я хочу к тебе!
 
 
Как Одиссей к Итаке —
К башне знакомой рвусь.
В вечном, бескрайнем мраке
С волнами жизни бьюсь.
 
 
Город, где олеандры
Тянут цветки к лучу…
Снова шепчу, как мантру:
«Как я к тебе хочу!»
 
 
Сквозь леденящий холод —
К ласковым берегам
Я доплыву, мой город —
Солнечный Зурбаган.
 

На ковре-самолете…

На ковре-самолете – в тревожный закат,

Где ветра и шторма, где вороны кружат.

На ковре-самолете – в прохладный восход,

Где лучи озаряют спокойствие вод.

Всё лететь и лететь – сквозь закат и рассвет,

Вместе с резвыми стайками белых комет…

Отыскать, что в сем мире хотела найти —

Хоть бы малый кусочек – Прямого пути.

И, когда не сумели помочь корабли,

На ковре-самолете – от тёмной земли!

Несмотря на вороний неистовый грай —

Обрести мой утраченный рай!

Галина Дадукина

Помилуй и теперь

 
Прости, Господь, невольные грехи.
И вольные прости. Над ними маюсь.
Несвязные молитвы и стихи
Прости; и то, что запоздало каюсь.
 
 
Поспеть бы мне к заутрене твоей,
К глотку благословенного причастья…
…По жизни торопилась. Суховей
Развеял пО миру мечты о счастье.
 
 
Я соберу осколки в узелок,
И принесу к тебе для воскрешенья.
Ты мне строптивой много раз помог.
Помилуй и теперь,
когда прошу прощенья.
 

В пору седого заката

 
Нам в пору седого заката
И холод, и зной хороши.
Мгновений бесценным остатком
До дрожи в крови дорожим.
 
 
А прежде пьянясь изобильем
Диковинных красок Земли,
Мы жизнь безоглядно любили,
Но цену ей знать не могли.
 
 
Теперь стали сумерки глуше —
Усталость в оттенках скупа.
Обходим старательно лужи,
И силимся твёрже ступать.
 

Рваный лист

 
Остатки дня смывает дождь
Старательно и гулко.
Густая пробирает дрожь
Ночные переулки.
 
 
Прижался рваный жёлтый лист
К решётке ливнестока.
Одно желание – спастись —
В нём велико и стойко.
 
 
За миг цепляясь, одержим;
Протянет, сколько сможет.
Невольно чувствую: мы с ним
Сейчас во многом схожи.
 

Июнь

 
В траве невинной, непримятой
Уснул разнеженный июнь.
В округе пахнет зрелой мятой,
И тишина коснулась струн.
И, томно обвивая, вербу
Баюкает ночная степь…
 
 
Здесь всё слилось: и явь, и небыль.
И плакать хочется, и петь.
 

Восторга не скрою

 
ДорогА мне осенняя робкая грусть
В разноцветье лесного покоя.
Не стыдясь, что наивной кому-то кажусь,
Ни слезы, ни восторга не скрою.
Долгим взглядом лаская холодную высь,
Провожаю пернатую стаю.
И найдя на скамейке платановый лист,
По прожилкам судьбу прочитаю.
 
 
Скептик скажет – затея с гаданьем пуста
И не стоит монеты дырявой.
Но, любуясь багряной окраской листа,
Убеждаюсь, что лирики правы…
 

Чужбина

 
На чужбине… На чужбине
Ветры ноют. Сердце стынет.
Мается оно.
На чужбине небо хмуро,
Виснет серым абажуром
И темнит окно.
На чужбине ох, не сладко.
И, как водится, украдкой
Плачешь о родном…
Но чужбина перед Богом
Обвенчала с тем, кто дорог.
Здесь теперь твой дом.
 

Не сбыться

 
Понимая, что чуду не сбыться,
В каждом третьем тебя узнаю.
Но чужие на улицах лица,
А твоё – в невозвратном краю.
 
 
Скачет дождь по открытой веранде.
Скрип встревоженных ветром дверей…
Глупо – память молить о пощаде,
Ждать от прошлого добрых вестей.
И глядеть в глубь дверного проёма,
Напрягаясь до звона в ушах,
До знакомого: «Мама, ты дома?..»
 
 
…Дома… Раньше тебя не ушла…
 

Сколько можешь

 
Отбелить бы, выстирать
Память мне в росе.
Жить с такими мыслями —
Быть на волоске.
 
 
Встрепенётся сойкою,
Закричит душа:
«Ну куда мне столько-то?» —
И замрёт дрожа.
 
 
И не просит милости
У небесных сил —
Сколько можешь вынести,
Столько и неси.
 

Спас

 
Не вымораживай, хвороба,
Надежд скудеющий запас.
Могла давно меня угробить,
Но кто-то добрый душу спас.
Оставил в наболевшем теле,
И видно, отпустил грехи.
Сподвиг  (щедра его затея!..)
На откровенные стихи.
 

Потерял

 
Утопая в развесистой зелени,
Дом стоит на окраине улицы.
Две берёзы над ним без смущения
На глазах у прохожих целуются.
У калитки стою, словно вкопанный.
Ни уйти, ни зайти нет решимости.
Много разных дорог мной истоптано —
Каменистых, раздольных, извилистых.
 
 
Торопился куда-то. Без устали
Гнал по жизни, о главном не думая.
И в тени уголка захолустного
Потерял и любовь, и судьбу мою.