Текст книги "Звезда Черноморья"

– Позвольте с вами не согласиться, – поджал губы профессор. – Одной верой не решить наши проблемы. А религия даже не пытается вникнуть в их суть и при любом затруднении всё валит на бога.

Зрители ответили профессору неодобрительным гулом.

– Оглянитесь по сторонам! – прогудел священник. – Посмотрите, куда катится этот мир! Все беды на земле от таких горе-учёных, которые подменяют любовь математикой! Ваши проблемы надуманы, вы же сами их создаёте и навязываете друг другу. И вместо того, чтобы обратиться к живому Богу, вы погрязли в бездушных формулах и расчётах. Но они не помогут увидеть истину, ибо она совсем не там, где вы её ищете.

– Знаете что, – скривился профессор, – я вам отвечу научным языком. Что такое истина? Это объективное знание, которое соответствует действительности. Я вижу не то, что хочу увидеть, а лишь то, что находится у меня перед глазами. Мы, учёные, верим только фактами и, кстати, ни от кого их не скрываем. А вы? Представьте же свои доказательства, явите нам Бога, пусть он откликнется и выйдет с нами на контакт.

– Видите ли, – улыбнулся священник, – Бог откликается по вере. Но раз вы предпочитаете логические доводы, то приведу такой. Я – человек верующий, вы, очевидно, – нет. Но если даже Бога не существует, то я не теряю ничего. А если же Он есть – я получаю всё. А для вас: если Бога нет, то вы остаётесь ни с чем. А если Бог есть – то вы теряете всё! Задумайтесь об этом, и тема спора будет исчерпана.

– Уважаемые зрители! – поднял руку ведущий. – Пока наука и религия выясняют отношения, давайте прервёмся на короткую рекламу. Не переключайтесь и оставайтесь с нами!

На экране появилась рекламная заставка. Ведущий отложил микрофон и поспешил за кулисы. А на сцену вышли охранники, чтобы предотвратить возможные конфликты между участниками программы. Но гости вели себя мирно. Профессор потерял интерес к беседе, занявшись мобильным телефоном, а священник переключил своё внимание на других гостей, и вскоре между ними разгорелась оживлённая дискуссия…

Ведущий вернулся ровно за десять секунд до окончания рекламы.

– Итак, мы продолжаем! В эфире программа «Пусть не молчат». Сейчас в нашей студии кипят нешуточные страсти, мы уже смешали географию и политику, науку и религию, но так и не смогли ответить на главный вопрос: почему с электронной карты стали исчезать наши города? А чтобы окончательно прояснить ситуацию, я приглашаю следующего гостя: депутата государственной Думы, лидера партии «Наша Россия», Сергея Владимировича Воробьёва.

Проходите, присаживайтесь на диван. Объясните нам, как представитель партийной власти, что происходит? Почему люди вынуждены терпеть такие неудобства?

– Это непорядок! – рубанул рукой депутат. – И мы знаем, откуда дует ветер! Недруги завидуют нашим технологиям и пытаются всячески навредить России. Они хотят выведать наши секреты, прикрываясь свободой слова и тем, что всё должно быть прозрачно и публично. И этот большой публичный дом давно подмял под себя всю Европу! А сейчас эти сутенёры пытаются добраться и до нас! Они постоянно угрожают, вводят санкции, и теперь уже взялись за устранение наших городов. Дай им волю, так они вообще сотрут Россию с политической карты мира! Но мы не сдадимся! К счастью, у нас есть грамотное правительство, сильный президент, и мы не позволим врагам уничтожить наш народ!

– Сергей Владимирович, спасибо за такое эмоциональное выступление, но давайте вернёмся к главной теме. Как ваша партия собирается решать сложившуюся ситуацию с исчезнувшими городами?

– Очень просто! Соберём референдум и проголосуем за то, чтобы они появились на карте России!

Депутат вскинул руки, прерывая аплодисменты.

– А чтобы жители этих городов не чувствовали себя забытыми и покинутыми, мы добьёмся выделения бюджетных средств и направим туда помощь. И я лично прослежу, чтобы её доставили по адресу! С сегодняшнего дня мы сделаем поиск исчезнувших городов нашим приоритетным направлением. Найдётся всё, я вам это обещаю!

Зрительские аплодисменты переросли в овацию. Ведущий дождался, когда зал стихнет, и сделал шаг вперёд.

– Итак, дорогие друзья, сегодня в нашей программе мы подняли очень важную тему, обратившись к науке, религии и политике. Наш Единый канал никогда не остаётся в стороне от насущных проблем и всегда готов помочь вам в трудную минуту. Но сейчас мы очень переживаем за нашего специального корреспондента, потому что он так и не вышел на связь! Куда же он делся? А вдруг и правда этих городов больше не существует, и он остался отрезанным от всего мира! Завтра мы снова встретимся в этой студии, чтобы узнать все подробности и продолжить наше расследование. На этом я прощаюсь, берегите ваши города, и не забудьте вечером выключить телевизор. С вами была программа «Пусть не молчат» и её ведущий Борис Дмитриев.

***

– Лев Константинович, ну как?

– Хорошо, – одобрительно кивнул директор. – Поздравляю, на эту неделю высокий рейтинг обеспечен. Кстати, а куда подевался наш спецкор?

– Не знаю, – пожал плечами ведущий. – Молчит, уже второй день не выходит на связь.

– Разберитесь, – махнул рукой директор. – И… продолжайте в том же духе. Сделаем несколько эфиров, а в ближайшее время нам обещали подбросить ещё одну интересную тему.

2021

Самый-самый

Когда Диме исполнилось шесть лет, к нему явился волшебник и сказал:

– Хочешь, я исполню твоё самоё заветное желание?

– Ура! – воскликнул мальчик. – Я хочу плюшевого медведя, конструктор и подзорную трубу!

– Но это просто, – улыбнулся волшебник. – Всё можно купить в обычном магазине, а я могу исполнить твоё взрослое желание. Вот кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– Хочу быть самым главным! – сразу нашёлся Дима.

– Даже так?

– Да! У моего друга Лёшки, знаешь, сколько игрушек? А ещё у него есть большой аквариум, говорящий попугай и железная дорога. И папа ему всё покупает, потому что он работает главным!

– Дима, хочу тебя огорчить. Папу Лёши скоро посадят в тюрьму, а всё его имущество конфискуют. И запомни: богатство измеряется не количеством игрушек в доме, а количеством домов с игрушками. И самый главный – не тот, у кого таких домов больше, а тот, у кого их никто не сможет отобрать.

– Как всё сложно, – задумался Дима. – Тогда я хочу стать самым сильным, как дядя в цирке. Он может поднять большую гирю и победить всех врагов!

– Какой же ты смешной. Самый сильный – не тот, у кого стальные мышцы, а кто держит всю силу в собственных руках. И сильному не нужно побеждать своих врагов, они уже побеждены, потому что боятся его и обходят стороной.

– Хорошо, тогда я хочу стать самым умным, как дядя Серёжа. Он академик и изобрёл что-то очень важное!

– Открою тебе секрет, твой дядя Серёжа не самый умный. Звание он получил благодаря связям, а изобретение украл у коллеги. И самый умный – не тот, кто имеет много званий и регалий, а кто сам раздаёт звания и регалии другим.

– Ну, тогда я хочу быть самым смелым! Командовать армией и совершать подвиги!

– Дима, у тебя очень наивные желания. Пойми, смелый человек – не тот, кто рискует своей жизнью по пустякам, а кто не боится принимать важные решения и способен отвечать за свои поступки.

– Гм… Тогда я хочу стать сразу самым главным, сильным, умным и смелым!

– Знал, что ты далеко пойдёшь, – улыбнулся волшебник. – Хорошо, я исполню твоё желание. Но учти, вокруг много людей, которые тоже считают себя самыми-самыми, и переубедить их в обратном будет непросто.

С этими словами волшебник исчез. А мальчик вырос и понял, что нужно делать, чтобы стать самым-самым. И в конце концов он достиг своей цели. Но, видно, Дима не до конца дослушал волшебника, упустив суть его слов. Он действительно стал самым-самым, но, к сожалению, убедить в этом других так и не смог…

Карина Давтян
Обременяющий дар

 
Из цикла рассказов «История одной скамейки»
 

Эту разнаряженную дамочку из парка знали все местные. Она частенько занимала крайнюю лавочку в конце аллеи, доставала из своей парашютообразной сумки альбом с карандашом и что-то рисовала.

– А что вы рисуете? – как-то раз спросил мальчишка лет десяти. Он гулял с собакой недалеко от отца, говорившего по телефону деловым тоном. Ребёнок исподтишка заглянул к женщине в альбом и по-детски заинтересовался.

– Да так, – не отрывая ни рук, ни глаз от холста, произнесла дамочка, – картинки в голове.

– Какой-то бардак у вас в голове, – тоном всезнайки заявил маленький любознатель.

– А я надеялась, что просто плохо рисую, – хихикнула женщина, оторвав карандаш от полотна и взглянув на парнишку.

Будь на месте мальчика кто-нибудь повзрослее, разглядел бы под её тонкой самоиронией какую-то трагедию жизни. Ведь рисовала-то она на самом деле очень даже хорошо. Ещё с юности её талант везде подмечали.

А юность была давно. Никто точно не знал, сколько лет этой импозантной уличной художнице. То ли она была ещё молода, но отличалась неухоженностью и странным вкусом, то ли, наоборот, уже довольно стара, но визуально омоложена косметикой и модными винтажными одеждами.

Даже те, кто прожил в этом городе всю жизнь, не видели её другой – молодой девушкой или девочкой. Она была не из местных – появилась в один беспогодный день. Сразу такая, как сейчас. И с тех пор уже лет пять прошло, а то и больше. А у ней даже морщинок не прибавилось. С первого же дня она вызвала любопытство. Таких дамочек можно увидеть в компании какого-нибудь градусного напитка, но за все эти годы ни один гость парка не смог уличить её в злоупотреблении алкоголем. То ли действительно не пила, то ли на людях себе не позволяла.

А ещё был случай: мимо неё проходил мужчина как раз в тот момент, когда она вдруг резко на что-то разозлилась, вырвала из альбома лист, на котором только что рисовала, нервно смяла его и бросила себе под ноги прямо на землю.

– Разве можно так? – удивился тот самый мужчина и хотел было потянуться за выброшенным комком, как дамочка припечатала листок плотно к земле широким каблуком своих остроносых сиреневых ботинок. А потом сама наклонилась и подняла его, но не затем, чтобы бережно расправить и сложить в архив, а чтобы выкинуть в урну. И когда шла к утильной корзине, истерично рассмеялась, воскликнув: «Оно со мной не лучше обошлось!»

Ей одной, и разве что ещё Богу, были понятны эти слова. Сколько она по юности возлагала надежд на свой талант! И все похвалы слушала как должное; на критику только кривилась – сама знала, где и чему ей ещё нужно учиться. Так вот были у неё большие планы на то, чтобы стать знаменитой художницей… Вернее, нет – плана у неё не было, а было только страстное желание и предчувствие звёздного великолепия, которое ожидает её в будущем.

А в будущем оказалась парковая скамейка и небольшой запас листов для излияния последних творческих импульсов. Природа уже не вдохновляла, любовь стала казаться чем-то чуждым и совершенно далёким от понимания. Это по юности горел огонь страстей и кипела фантазия, но выливалась она не в жизнь, а на бумагу, и так за годы совсем растратилась, угасла.

Никто не видел её в тот день, когда она пришла в очередной раз в парк с необычным огоньком в глазах. Этот огонёк не был плодом вдохновения и творчества, когда творец смотрит на мир отрешённым взглядом и видит не то, что его окружает, а нечто, созданное исключительно в голове и, возможно, совершенно не совпадающее с реальностью. Огонь был другим – живым и «приземлённым», если можно так выразиться. Женщина внимательно разглядывала местность, в которой проводила так много времени, но будто впервые увидела её по-настоящему, почувствовала – прочувствовала. С собой у неё была её неизменная сумка, но она не спешила доставать оттуда свои принадлежности.

Посидев с полчаса, она вздохнула, сделала медленный, осмысленный выдох через губы, встала со скамьи, подошла к урне и, глядя в её тёмное тайное дно, бросила туда увесистую сумку.

Больше эту дамочку никто не видел…

Только через год любопытный мальчишка, уже подросший, увидел в парке одну возрастную парочку. Мужчина с женщиной неспешно прогуливались по отдалённой парковой улочке, мило о чём-то беседуя. В руках женщины умело и быстро плясал короткий карандаш на смятом листе бумаги. Она то и дело поворачивала к себе лицо своего спутника. Кажется, рисовала портрет

Даниил Журавлёв

Неписатели-2

– Миша, скажи, на каком этапе у нас находится книжечка?

– На ожидаемом, – ответил Миша. – Она на этапе «вот чёрт, у нас же ещё книжечка». А когда её нужно написать?

– В ближайшие полгода, но желательно вчера.

– Звучит как работа.

– Писать книжечку это не работа, – обиделся Пташек. – Это призвание. Писательское!

– Я похож на писателя? – возмутился Миша.

– Ты похож на голодного альбатроса, – сказал Захар.

– А как мы назовём нашу книжечку? – уточнил я чисто для галочки.

Пташек предложил назвать «Кофейными птицами», но мы эту идею отвергли, потому что улетать от кружки кофе в Вальхаллу умел только он.

Миша предложил назвать «Манифест робких постмодернистов». Захар предложил ударить Мишу по морде, но ласково, даже любя.

– Всё тебе нравится, что про money, – посетовал он.

Миша так нарротивно офигел с того, что Захар знает слово из английского, что немного выбыл из обсуждения. В его представлении человек с именем Захар из английского должен знать только королеву.

– Давайте голосовать, – предложил Захар.

– А это когда-нибудь работает? – удивился Миша.

– А, ну да, – не стал спорить Захар.

Пташек предложил назвать «Клубок разноцветных мыслей», точно так же назывался фрагмент моей давней, первой книжечки, но тут уже мне самому захотелось Пташека немного убить.

Я напомнил Пташеку, что это название мне нравилось в тринадцать лет.

– Не ври, тебе было двадцать с большим хвостом, – пожурил Миша.

Я уточнил, что речь шла про психологический возраст.

– А как бы ты сейчас назвал? – спросил Пташек.

– «Из жизни людей и львичек».

– Львички это что? – не понял Захар.

– Легкомысленные львицы.

– У нас в книжечке ни одной нет. А я ее, между прочим, читал. Глазами.

– Они там есть, просто за кадром. Смотрят и ржут.

– Без львичек ты книгу писать не будешь, да? – уточнил Миша.

Я заверил, что не буду.

– У каждого из нас есть своя эстетика, которую нужно засунуть в книгу, – понимающе заявил Пташек.

– Ого, – сказал Захар.

– Эстетика есть? А если найду? – поехидничал Миша.

– Тогда и самоходные гаубицы там тоже должны быть, – привнёс Захар.

Мы решили, что на каждые десять львичек, стихов Пташека и менеджерских историй Миши будет одна самоходная гаубица Захара.

Захар углядел в этом маленькую несправедливость.

– Будем голосовать? – весело предложил Миша.

– Почему всё так сложно, – вздохнул Пташек.

– Нам необходима продающая идея и чёткий бизнес-код, – заявил Миша.

Пташек на всякий случай испугался, а Захар уточнил, что именно должна продавать наша идея, кроме здорового аскетизма и страха перед всем взрослым.

В общем, мы остановились на «Неписатели-2».

Я собрал все страницы, которые смог. Их оказалось на пять больше чем ничего.

– Львичка схватила странички, – начал Пташек.

– И побежала нам делать книжечку, – закончил Захар.

– Захар, ты поэт! – сказал Миша. – Только без ритма и рифмы.

– Но с ясным пониманием поставленной задачи, – заступился Пташек.

В общем.

Дорогой читатель, если ты у нас всё ещё есть – это уже хорошо и правильно.

Пташек

Из нас четверых Захар был самым признанным писателем – его признавали мама с бабушкой и сослуживцы.

Бабушка находила в его текстах много такого, чего Захар туда не вкладывал, и он очень радовался, когда узнавал, какой он умный и затейливый человек.

Снаружи это был Аркаша, а внутри непризнанный эстет с глубокой душевной организацией.

Захар как герой Цикало из фильма «Ландыш Серебристый» любил есть с газетки. Ему было трудно сформулировать почему, но мы поняли, что ему нравится сама эстетика кушать рядом с голубями. Голодные голуби неуловимо напоминали Пташека, поэтому мы не могли их не кормить.

Пташек на генетическом уровне боялся взрослых людей с их машинами, ипотеками, женитьбами и очень грустными, но волевыми лицами.

– Это ты им ещё китайские холодильники не продавал, – сказал Миша, окончательно напугав Пташека.

В лагере Пташек называл детей жеребятами (ну они же ребята), я детёнышами, а Миша – сволочами. Но любили мы их примерно одинаково.

Из всех существующих книг, Миша признавал только две: «Маугли» Редьярда Киплинга и Библию. Но Библию он ни разу не читал.

В Дедеркое нам нравилось решительно всё – и близость моря, и дальность других людей, и живописные руины пионерских лагерей, где сквозь плющ и колонны с лёгким укором подглядывал за нами дух коммунизма. Дух коммунизма там был не монолитный и внушительный, как везде, а какой-то незлобивый, грустненький. Он будто хотел что-то сказать, но стеснялся. Мы из воспитания тоже стеснялись и говорили шёпотом, кроме Миши, Миша был материалист.

У Пташека в Дедеркое писались хорошие стихи, которые он никому не показывал. Мы с Захаром думали о своём, Миша мысленно выбирал мультиварку.

Миша один раз был в ресторане, и с тех пор ел беляши и чебуреки. Сама идея красиво одеваться ради еды ему не симпатизировала. Красиво одевался он в жизни два раза – на свадьбу, потому что это требовали приличия, и на похороны бабушки, потому что иначе бабушка бы обиделась.

– Ребята, а какой у нашей истории нарратив? – спросил Миша.

– Будешь умничать, я тебя ударю, – сказал Захар.

– То есть ты дал себе моральную индульгенцию на это? – уточнил Миша.

– Кранты тебе. Тикай с городу, – окончательно разобиделся Захар.

У наших дворов ещё как есть сознание. Если двор чувствует, что в нём живут хорошие, добрые, но немного одинокие люди, он начинает подкидывать им кошек. Причём кошки там не кончаются, они плодятся вразрез законам логики и природы – раз в месяц, а если надо, то раз в неделю, чтобы жильцам было кого кормить, раздавать, упрекать и любить. Жильцы таких домов готовы дарить котят охапками, предлагать вместе с чаем и печеньем.

Двор Пташека был очень разумным, он понимал, что у Пташека есть некий кармический долг перед миром, и постоянно подкидывал ему старушек, которые не могли донести до дома мешки с картошкой и луком, теряли телефоны под лавочками, падали в обмороки и роняли наволочки с балконов. Когда им становилось совсем скучно, они доверительно брали Пташека под локоть и обещали, что сейчас умрут – вот если не прямо сейчас, то завтра точно, а внуки у них сволочи, поэтому надежды ни на кого нет. Пташек стоически нёс бремя белого человека, не за, а вопреки, как несут что-то тяжелое, но ценное, типа комода.

У Миши во дворе жил наркоман, который всё время не мог умереть от передоза, но упорно шёл к цели. Врачи всё время хотели его убить, но не могли из-за клятвы Гиппократа и природного гуманизма. Наркоман всё время обещал врачам, что подарит им букет цветов за то, что они его спасают, но для этого нужно было хотя бы раз не умирать, когда они приезжают. Букет цветов существовал как бы в вакууме по законам Шрёдингера – он и существовал, и нет.

– Я знаю, почему все делают вид, что кофе вкусный, и пьют его, – сказал Захар. – Это кофейный заговор.

– Ты переоцениваешь амбиции барист, – сказал Миша.

– Баристы красивые, – на всякий случай заступился за них Пташек.

– Нет, заговор ещё раньше, – уточнил Захар. – Века с шестнадцатого. Смотри, как это было. Пришли купцы, привезли кофе, заварили его, разлили по дорогущим фарфоровым кружечкам, дали попробовать важным людям. Важные люди отпили, и сидят, смотрят виновато друг на друга. Потому что кофе ужасный. Горький, кислый, а стоит как порядочный слуга. И главное, сказать никто не может «что это за хрень», потому что все воспитанные. И начали они искать в нём смысл, вкус, эстетику какую-то.

– Ты ж мой хороший, – обрадовался Миша. – Запомнил, что такое эстетика.

– Так и нашли они вкус? – спросил Пташек.

– Нет. Но денег уже отдали кучу. И стали рассказывать другим важным людям, что кофе на самом деле бомба, а если вы не поняли, то вы не эстеты. И все им поверили, потому что люди-то важные, фигни не посоветуют.

– Выпьем за это, – подытожил Миша, наливая чай из термоса.

На заборах писали именно то, о чём мы нередко думали, но в силу воспитания никогда не говорили.

У Захара была большая цель – найти национальную Идею. В детстве он искал её на антресолях у бабушки, но находил там только моль и пыльные закрутки.

– А я не пишу книги чисто из принципа, – признался Миша.

– Почему? – удивился Захар.

– Потому что если я их напишу, их придётся кому-то читать.