Текст книги "Вавилонские хроники"

– Я, это… – пробормотал Мурзик и начал рассказывать с середины, как всегда, пренебрегая преамбулой. – Он меня, значит, посадил и стал спрашивать про то, про это… Ну, глупости всякие спрашивал. Что я чувствую, когда стою на мосту? Я говорю ему: «Знать бы, господин, что вы про это спросите… Что же вы загодя задание не напишете – мол, сходить постоять на таком-то мосту да подумать, что такого при том чувствуется… Ведь не я один – ведь многие так-то приходят и неподготовленные оказываются.» Он разом осерчал. «Ты, небось, и читать-то не умеешь, так что для тебя еще задания какие-то писать». Я говорю: «Ваша правда, господин, читать не обучен, да растолковал бы мне кто-нибудь, что от меня требуется… А то поди сейчас упомни, что чувствую…» А он говорит: «Вспоминай теперь». И карандашом об стол постучал, сердито так. Я поднатужился. Потом говорю: «Ну, это… Иной раз думаю: вот ведь силища эта река – Евфрат… А иной раз просто в воду плюю и ни о чем не думается, так – легко на душе да весело…» Он что-то начиркал в карте, не в этой, а в той, что у него в журнале. Потом и вовсе дурной вопрос задал. «О чем ты, – говорит, – думаешь, когда видишь этот… Ну, который от дождя… Не капюшон, а иначе…»

– Зонтик? – спросил я.

– Во! – обрадовался мой раб. – А откуда вы, господин, знаете?

– Психоаналитики всегда про зонтик спрашивают. И что ты ответил?

– Что в глаза такой штуки не видывал. А что я должен ему ответить? У нас на каторге этих зонтиков отродясь не было. И на руднике не было, и на угольной, и на нефтедобыче, и на шпалоукладке тоже…

– Дурак, – сказал я. – Надо было отвечать: «О бабах думаю». Когда при виде зонтика о бабах думают, это значит – «без патологий». Когда о мужиках – то с патологиями… Или наоборот… Тьфу, запутался я с тобой, Мурзик. Ты меня с мыслей сбил.

Мурзик искренне огорчился. Попросил еще раз мысли ему изложить. Я повторил ход своих рассуждений – для Мурзика.

Мурзик призадумался. Потом сказал:

– А эти-то… писаки, что к вам в контору из разных газет приходили… Ну, еще когда в суд на вас подавали детсадовцы…

– Не в контору, Мурзик, а в офис. Привыкай говорить правильно.

– Да ладно, разницы-то… Притянулись к вам писаки, верно?

– Верно-то оно верно, Мурзик, да только как их сейчас найдешь… Их всех найти надо, проверить индикатором, убедить… Тут нужна долгая индивидуальная работа.

– А этот – ну, индикатор… циркина потешка… – сказал Мурзик. – Он ведь на следы Энкиду срабатывает.

Я не понимал, к чему клонит мой раб. А Мурзик пояснил:

– Надо взять ихние газетки да поводить рамкой. Если кто-нибудь из писак – Энкиду, рамка задергается. И тогда уж ловить собрата – через редакцию или еще как…

Мысль была дельная. Я вытащил из-под дивана подшивку газет. Я храню все газеты и журналы, где хотя бы вскользь упоминается деятельность нашей фирмы. Я горжусь своей работой. Кроме того, публикации помогают мне поддерживать авторитет в семье. Они производят должное впечатление на мою матушку.

Позвонил Цире. Рассказал о мурзиковой идее. Цира тоже нашла идею вполне дельной и обещала завтра заехать с индикатором.

Я похвалил Мурзика и велел ему идти спать.

* * *

– Теперь «Обсервер».

Я вытащил глянцевый журнал. Быстро перелистал, отыскивая страницу, посвященную «журналистскому расследованию», произведенному корреспондентом в центральном офисе нашей фирмы. Таблички глухо постукивали при перелистывании. Статья начиналась так: «Новое и оригинальное – как правило, хорошо забытое старое и банальное. Тем не менее, даже древность традиции, возрожденной фирмой «Энкиду Прорицейшн», не уберегла эту многообещающую организацию от нападок невежд…»

Статья мне нравилась. И помещена в солидном издании. И иллюстрирована прекрасными фотографиями: Ицхак в офисе возле компьютера, мы с менеджером склоняемся над столом, заваленным бланк-заказами…

Рамка не шевелилась. Как убитая, честное слово.

Цира отняла руку с индикатором от журнала.

– Ничего не получается. Глупая затея. От начала и до конца – глупая.

– Чего от Мурзика ожидать, – проворчал я. – У него вон, и психоаналитики отклонения нашли.

– У меня отклонения не… это… патологические, – сказал Мурзик.

Цира с интересом посмотрела на Мурзика.

– А ты что, правда – того?

– Да ну вас всех, – обиделся Мурзик. – Вы, свободные, вечно… цепляетесь… Для вас кто раб, тот и того… Почём я знал, что как увидишь зонтик – так о бабах думать надо…

– Правда надо? – удивилась Цира. – Спасибо, Мурзик, буду знать.

И взяла из пачки следующий журнал. «Вавилонский еженедельник». «Вавилонский» писал о том, как блестяще сбылись прогнозы моей жопы касательно грядущего скачка цен на нефть. «Ни одна аналитическая фирма не могла предвидеть того, что почуяла сверхрациональным «эго» прогностическая жопа…» – восторгался «Вавилонский». После этого случая мы получили сразу восьмерых постоянных клиентов, в том числе и «Акционерный Банк Эсагила-Инфо».

Рамка не реагировала.

– Похоже, если и был след, то слишком малозначительный, – сказал я.

– Нам нужны все составляющие Энкиду, – твердо заявила Цира. – Все. Иначе в коллективном трансе вы не сможете воплотиться в единого великого героя…

Она отложила рамку и вышла в туалет. Пока ее не было, Мурзик осторожно взял индикатор. Повертел и так и эдак. Покрутил пальцем. Индикатор не хотел вращаться.

– Не насилуй ты его, не девка, – сердито сказал я. – Еще сломаешь.

Когда в комнату вошла Цира, Мурзик встал. Увидев у него в руках индикатор, она рассердилась.

– Это тебе не кайло, – сказала она. – Это магический прибор.

– Знаю. Так я же с ним ничего и не делаю.

– Все равно. Вещь тонкая, хрупкая.

– Как ты, – сказал Мурзик и скорчил умильную морду.

– Отдай!

Цира потянулась за индикатором, но Мурзик в последний миг успел отдернуть руку.

– Ну! – сказал он, с удовольствием наблюдая, как сердится Цира.

– Отдай немедленно!

– Отбери!

Мурзик снова опередил Циру. Отскочил в сторону. Дурачиться вздумал, смерд. Свободным себя почуял. А может, Энкиду в нем взыграл, кто знает.

Смеясь, Мурзик направил на Циру индикатор… С тихим жужжанием рамка принялась крутиться.

Мы трое замерли. Мурзик глупо раскрыл рот, глядя на рвущуюся из рук рамку. По комнате медленно проплывал, вращаясь, разноцветный свет алмазов, будто огни на детской карусели.

Цира, озаряемая этим праздничным светом, стояла бледная и неподвижная. У нее даже губы побледнели. И желтоватое пятно на месте синяка проступило более отчетливо.

– Это… – вымолвил Мурзик. – Цирка, так ты тоже…

И выронил индикатор.

Рамка упала на диван и замерла.

Цира взвизгнула и бросилась к магическому прибору – проверять, не повредился ли. Прибор был цел. Со вздохом Цира опустилась на диван и разревелась в три ручья. Мурзик сел рядом и стал ее утешать. По спине водил своей толстой лапой, бубнил глупости про сотника – что, мол, сотник в таких случаях говорил, бывало…

– Ты ведь наш брат теперь, Цира, – сказал Мурзик под конец. – Так что и нюнить нечего.

– Я же помню… – всхлипывала Цира. – Мои прошлые жизни… Учитель Бэлшуну показывал мне, как я была владычицей Адурра… На колеснице, в золоте…

– Ну да, ну да, – утешающе кивал Мурзик. – Конечно, в золоте. А теперь ты еще и Энкиду. Здорово же, Цирка!.. Все вместе мы теперь…

Цира метнулась ко мне взглядом. Я увидел, что ей страшновато, и спросил не без ехидства:

– Что, Цира, умирать не хочется? Как других за слабость презирать – так мы в первых рядах, а как самой пожертвовать…

Она отерла слезы и гордо ответила:

– Я знаю, ради чего отказываюсь от индивидуальности Циры. Я осознаю, на что иду. Я иду на смерть с открытыми глазами. Я провижу то великое будущее, которое сулит нам слияние в мистическом экстазе.

– Во как, – подтвердил Мурзик и вытащил из кармана джинсов мятую бумажку. – Да, вот… Проверь-ка еще вот это.

– Что это?

– А, завалялось… «Ниппурская правда».

Цира брезгливо взяла газетку, расстелила ее на полу. Поводила по ней рамкой.

– Шевелится… – сказал Мурзик.

– Не шевелится.

Мне тоже не хотелось, чтобы кривоногая коммунистка оказалась Энкиду, как и мы. Честно говоря, я считал, что она рылом не вышла. Луринду хоть и страхолюдина, каких поискать, а все же хорошего происхождения и вообще – нашего круга девушка. Эта же… Да и просто, не люблю я комми.

– Не, – уверенно повторил Мурзик, – шевелится.

Я подошел ближе, пригляделся. Поднесенная к статье «КРОВОСОСЫ МАСКИРУЮТСЯ» рамка еле заметно покачивалась в воздухе.

– Значит, эта… Ну да, она больше всех на нас злилась. Сильная эмоциональная реакция на имя «Энкиду». Вот здесь – «взявшие себе для отвода глаз имя национального героя Энкиду» и дальше: «беспардонная спекуляция на национальной гордости вавилонского народа в целях обогащения кровососов и эксплоататоров и привлечения к ним доверчивых заказчиков…» – сказал я.

Цира посмотрела на нас с Мурзиком мрачно.

– И как нам теперь быть? Комми ни за что не согласятся с нами сотрудничать. Или еще хуже – вызнают побольше, а потом раззвонят в своей газетенке. Обзовут как-нибудь типа «НОВАЯ ЗАТЕЯ КРОВОСОСОВ» или «КРОВОСОСЫ ОБЪЕДИНЯЮТСЯ»…

– А мы подошлем к ним представителя эксплоатируемого большинства, – сказал я. – Мурзик, ты как – готов поработать во славу Энкиду?

Мурзик сказал, что готов.

– Пойдешь к комми и вступишь в их партию. Твоя задача – вымостить дорожку к этой бабе, которая статью написала. Скажешь ей, что раскрыл новый заговор кровососов и что только она с ее партийным сознанием и метким пером может его развалить. Понял?

Мурзик сказал, что понял. Некоторое время обдумывал задание. Мы с Цирой пока перечитывали заметку в «Ниппурской правде».

Потом Мурзик неожиданно спросил:

– Господин, а где те справки из экзекутария?

Я почувствовал, что краснею.

– Не помню.

– Вы их не выбросили, а?

– Да не помню я. Буду я всякую гадость помнить… На что тебе?

– Я бы их с собой взял, для верности. Показал бы, как меня тут эксплоатировали.

Я согнал Мурзика с Цирой с дивана, открыл крышку и покопался в разнообразном жизненном хламе, который сваливал в диван. Раз в полгода я выгребал все из дивана и нес на помойку.

Справки сохранились. Одна на пять ударов березовой розгой, другая на семь. Я выдал их Мурзику и закрыл крышку дивана.

Цира плюхнулась сверху. Обхватила меня за шею и повалила на себя. Мурзик потоптался, держа справки в руке.

– Мне выйти? – спросил он вполголоса.

– Останься, – сказала Цира, барахтаясь подо мной.

– Ну вот еще, – возмутился я. – Выйди, Мурзик, и подожди на кухне. Я не могу, когда ты тут маячишь.

Ицхак с его образом великого героя, яростно дрочащего под зеленым кустом, показался мне в этот миг полным болваном.

* * *

Мурзик вступил в компартию. Теперь его почти никогда не было дома – он то оформлял документы на освобождение, то бегал по партийным заданиям. Я снова перешел на бутерброды с сыром и мокрой вареной колбасой, если только Цира, сжалившись, не заходила с домашней стряпней в термосе.

На вопросы о том, как продвигается работа по обихаживанию кривоногой энкидуносной стервы, Мурзик отвечал невнятно. Отговаривался подпиской о неразглашении, которую дал при вступлении в партию.

Наконец мне это надоело, и я прибег к последнему средству – авторитету сотника. По моей просьбе, Цира отправила нас с Мурзиком прямиком в мурзиково любимое прошлое. Обоих.

…Я едва успел коснуться ногами земли, как меня окатило грязью. Большая боевая колесница промчалась мимо, едва не располосовав мне бок острыми ножами, вращающимися в осях колес. Вокруг кипела битва. Тяжелый, как танк, мудила в доспехах мчался в мою сторону, замахиваясь бревном.

Я уставился на него, вытаращив глаза. Мудила яростно орал на бегу. В этот самый миг меня сбили с ног, и я повалился лицом в сырую растоптанную землю. Мгновением спустя на меня сверху рухнул мудила. Все во мне кракнуло и оборвалось, когда он всей своей тяжестью вдавил меня в землю. Лежа на мне, мудила конвульсивно сотрясался, потом затих. Мне стало сыро. Я кое-как вывернулся, и увидел, что в спине мудилы торчит секира.

Коренастый дядька в кожаном доспехе, крякнув, изъял из мудилиной спины секиру и усмешливо сказал, глядя, как я извиваюсь под мудилой в попытках высвободиться:

– Другой раз не зевай.

Я вылез на волю и встал. С меня потоками текли грязь и вода. Дядька вырвал у мертвого мудилы копье и всучил мне, обругав на прощание.

Я поднял копье, проорал боевой клич Энкиду и бросился в битву.

Мне было упоительно. Я убивал врагов без счета. То есть, я думаю, что убил их на самом деле не очень много, просто я их не считал. И еще я знал, что в этой жизни во мне куда больше от Энкиду, чем в жизни ведущего специалиста Даяна. И что нас, Энкиду, в этом мире меньше. И еще я знал, что коренастый дядька – не Энкиду, но тоже очень хороший человек.

А вечером мы собрались в лагере за возведенным наспех палисадом. Начальство разбиралось, кто выиграл сражение, а мы просто отдыхали. Несколько человек разложили костер. Постепенно к костру собралось десятка три воинов, и я увидел среди них Мурзика.

Он был младше, чем тот, кого в будущем купят для меня родители, но не узнать его было трудно: все те же толстые губы, темные глуповатые глаза, тяжеловесное сложение – когда Мурзик наберет возраст, вместе с годами придут к нему крепкое брюхо и бычья шея с тремя складками на затылке.

Сейчас ему было не больше двадцати лет, и он был еще строен и поджар, хоть и широк в кости. Он носил длинные волосы, забранные в хвост. И тонкую золотую серьгу в виде полумесяца в левом ухе.

Десятника звали Хашта. Он был легко ранен – в левое плечо. Сидел, одновременно откусывая от лепешки и затягивая зубами узел на повязке. Хашта и слушал местного балагура, и не слушал, мимолетно улыбаясь шуткам и поблескивая белками глаз.

– Ну-ка! – произнес чей-то громкий голос.

Воины загомонили, уступая место, и к костру протиснулся кряжистый дядька. Тот, что спас мне жизнь. Это и был сотник.

Оглядел собравшихся, хмыкнул. Его угостили лепешкой, вином в полой тыкве. Отведал и того, и другого. Встретился глазами с Хаштой, еле заметно кивнул ему.

Сотник сказал, что подслушивал у палатки начальства. Там решено, что битву выиграли мы, и потому завтра отходим к реке Дуалу.

Известие было хорошее. Мы просидели у огня до глубокой ночи. Выпили все вино, какое только нашлось. Потом заснули.

Я очнулся. Мы с Мурзиком лежали рядком на диване, будто супруги на брачном ложе, а Цира без сил оседала на табуретке. Мы видели, как она кренится набок, хватаясь слабеющими руками за табуретку, но не могли даже пошевелиться, чтобы ее подхватить. В конце концов Цира с грохотом повалилась на пол и тихонько, бессильно заплакала, скребясь пальцами по полу.

Первым пришел в себя Мурзик. Отбросил одеяло, скатился с дивана и подобрался к Цире. Улегся рядом большой неопрятной кучей. Она подползла к нему и свернулась клубочком. Мурзик погладил ее, как кошку. Кое-как встал. Поднял Циру и перетащил ее на диван.

Цира бухнулась рядом со мной, задев меня локтем по лицу. Я простонал, мотнул головой. Сел.

Мурзик пошел на кухню за водой.

Цира, громко глотая, выпила принесенную Мурзиком воду.

– Загоняешь ты себя, – сказал ей Мурзик.

Цира подержала стакан в руке и вдруг с визгом запустила им в стену. Стакан разбился, осквернив обои остатками воды.

– Гад! Гад! Гад! – завопила Цира, подпрыгивая на диване. Меня мягко потряхивало рядом с ней. – Сукин сын! Мерзавец!

Мурзик изумленно моргал.

– Сволочь! Коммунистическая гадина!

– Да что с тобой? – тихо спросил Мурзик. – Что я тебе сделал?

– Мне?!. Мне?!. Ты всем!.. Всем нам!.. Всем! Ты… Ты!.. Ты сделал… Ты… Энки…ду…

Она расплакалась – бурно, навзрыд.

Мурзик сел на пол возле дивана, заглянул Цире в лицо. Вытер своим толстым пальцем слезы с ее щеки.

– Ты чего, Цирка… – прошептал он. – Ты чего плачешь?..

– Ты нас предал… Ты нас бросил… – захлебывалась Цира. – Ты погряз в своих комми…

– Вы же сами мне велели… Вот и господин мой скажет… – бормотал Мурзик виновато. – Я же для пользы…

Я сел рядом с Цирой на диване и резко спросил Мурзика:

– Нашел стерву?

– Да… И в доверие к ней втерся… Она меня на курсы всеобщей грамотности отправила… Читать-писать обучаюсь за счет партии…

– Мы тебя не для грамотности туда направляли!

– Так это… господин… – сказал Мурзик. Он заметно сделался прежним.

– Слушай ты, Хашта, – сказал я. – Хватит называть меня господином. Привыкай теперь к Даяну.

– Хорошо, – сказал Хашта.

– И волосы отпусти. Не стриги под полуноль.

– Хорошо, – повторил Хашта.

– И серьгу себе купи. Я денег дам.

Он заморгал.

– Так это вы были?.. – спросил он тихо. – Тот паренек…

Паренек?

– А какой я был? – спросил я.

– Нет, вы сперва скажите… У костра – это вы сидели?

– Там много кто сидел.

– Нет, возле самого сотника. Еще вином его поили из тыквы.

– А… вином – это я его поил. Он мне жизнь спас.

Хашта-Мурзик засиял. Потянулся через Циру, схватил меня за руку. Сжал.

– Он этот глоток вина потом долго вспоминал…

– Почему? – поразился я.

Хашта пожал плечами.

– Вино хорошее было… Он знаете как говорил? Много, говорил, я вина в жизни выпил, но самое лучшее – то, что от души… Одно – в харчевне у Харранских ворот, из рук пригожей девки, а другое – поил меня, говорит, один раздолбай после боя у реки Дуалу…

– Ну, и какой я был?

– Да такой же, как теперь, только покрепче, что ли…

Придя домой, я застал у себя Мурзика с Цирой. Они сидели на кухне, за столом, разложив какие-то бумаги и уткнувшись в них нос к носу.

– Обед в термосе, – сказала Цира, не поднимая головы.

Я вошел в комнату, снял с подоконника толстый цирин термос, достал бумажную тарелку и вытряхнул на нее содержимое термоса. В комнате запахло съестным. Тушеная картошка с куриными фрикадельками. В томатном соусе. Умеет Цира порадовать мужчину.

Сел на диван с тарелкой на коленях и начал есть. Руками. Съел быстро, обтер руки об одеяло и направился на кухню. Выбросил пустую тарелку. Ведро было переполнено.

– Вынес бы ты, что ли, мусор, Хашта, – сказал я.

Мурзик-Хашта оторвался от бумаг. Посмотрел на меня виновато.

– Я сейчас, Цира, – сказал он. Встал, взял ведро. Потопал на помойку. Лежавшая сверху скомканная бумажка вывалилась из ведра и упала на пол. Тотчас же кошка, доселе невидимая, – караулила, что ли? – возникла из небытия и принялась с топотом гонять бумажку.

Я всегда считал, что кошки – бесшумные твари. Что они крадутся на мягких подушечках лапок. Наша кошка, Плод Любви, бегала с топотом, какой не снился самому завзятому барабашке.

Когда за Мурзиком захлопнулась входная дверь, я заглянул в бумаги.

Это были грамматические упражнения.

– Ну что ты во все суешься? – недовольно спросила Цира. – Кто тебя звал?

– Во даешь, Цирка! – сказал я развязно. – В конце концов, это моя квартира. А Мурзик – мой раб.

– Он уже почти не раб.

– Я еще не подписал все бумаги. И гражданство ему еще не выправил.

– Все равно, Энкиду…

– Только этого нам и не хватало, – сказал я. – Энкиду-коммунист. А ты что тут делаешь, Цира? Помогаешь Мурзику листовки писать? Призываешь к мятежу с бомбометанием? Злокозненным комми потворствуешь?

– Я у Мурзика ошибки проверяю, – сказала Цира холодно. – У него, между прочим, завтра контрольная по вавилонскому.

– Покажи.

Я взял листок и стал вчитываться в мурзиковы каракули. Неумелой рукой беглого каторжника было выведено:

«КАГДА РАБОЧИЙ КЛАС АСВАБАДИЦА,

ТО СДОХНЕТ ВОВИЛОНСКАЯ БЛУТНИЦА».

– «Вовилонская», – фыркнул я, бросая листок обратно на стол.

Цира аккуратно исправила «о» на «а» и сердито велела не мешать.

Когда Мурзик вернулся и осторожно поставил ведро на место, я сказал ему:

– Мурзик, как пишется слово «Вавилон»?

– А?

– Через «о» или «а»?

Пока Мурзик соображал, Цира подняла голову от листка и встряла:

– В «Вавилоне» и «о» и «а» есть. Головой бы думал, брат Энкиду.

– Цира! – зашипел я. – Ты мне весь педагогический процесс ломаешь.

Мурзик присел рядом с Цирой, но глаз от меня не отрывал. Вид у него был настороженный.

– А что, – тревожно спросил он, – не так что-то?

Клинья, выводимые Мурзиком, шатались и падали друг на друга, как пьяные. У Циры почерк был тонкий, неразборчивый, но уверенный. Даже самоуверенный какой-то.

– Дело такое, господин, – объяснил мне Мурзик шепотом, чтобы Цире не мешать. – Если я завтра эту контрольную хорошо напишу, корки дадут, что я грамотный. А с этими корками мне в редакцию ход открыт… Там привечают, если кто из эксплоатируемых творить захочет… Только баба эта кривоногая, она у них главная, оказывается, все исправляет и переправляет… Только имя оставляет, ну – подпись, то есть… Кто заметку сочинил…

– А про что заметки?

– Про разное. Про издевательства рабовладельцев. Про эксплоатацию. Про разные успехи…

– Чьи?

Цира подняла голову и сказала, что мы ей мешаем. Мы замолчали. Она снова уткнулась в мурзикову писанину, старательно шевеля губами над каждым словом.

Мурзик еще тише сказал:

– Про успехи – это если кто освободился благодаря партии или ловко обличил кровососа… Я у них за бескомпромиссного борца канаю. Потому что под смертным приговором хожу, чудом спасся, а новый хозяин смертным боем меня бьет. За это… вольнолюбивый и несгибаемый нрав.

– Это кто тебя смертным боем бьет? – спросил я, повысив голос. – Это я, что ли, тебя смертным боем бью?

Мурзик покраснел.

– Ну так а что…

– Да я на тебя две сотни сиклей выложил, на ублюдка, чтобы ты… А ты… Такое сказать! Про брата!..

Цира стукнула кулачком по столу.

– Вон из кухни! – прикрикнула она. – Оба!

Я резко встал и вышел. Мурзик поплелся за мной, бубня:

– Сами же велели… в доверие…

Я не отвечал. Я и сам не знал, что меня это так разобидит.

* * *

Седьмым Энкиду оказался наш одноклассник Буллит. Ицхак заявил, что давно подозревал нечто подобное. Любой из нас мог заявить то же самое, просто Ицхак, как всегда, успел первым.

Совещание проходило у меня на квартире. Набились тесно на кухне. Ицхак занял кресло, Луринду уселась у него на коленях. Цира пригрелась на ручках у меня. Я сидел на табуретке в углу. Цира мешала мне пить чай – вечно оказывалась между мной и моей чашкой. Один Мурзик-Хашта сидел без дамы, и ему было удобно. Он начал отращивать волосы. Он растил их уже неделю. Пока что волосы не выросли, но оба мы знали, что мой приказ выполняется. Я купил для него серьгу. Пока не отдавал – берег до того дня, когда Мурзик получит вавилонское гражданство.

– Итак, – сказал Ицхак, немного приглушенный навалившейся на него Луринду, – мы нашли седьмого. Гипотеза блестяще подтвердилась: как только двое Энкиду оказались достаточно близко друг к другу, один из них вспомнил родной язык…

– Подожди, – перебил я. – Ты имеешь в виду нас с Мурзиком?

– Ну да, конечно.

– Так ведь и ты, Изя, – Энкиду.

– Я Энкиду в меньшей степени, чем Мурзик. Моего процента не хватило, чтобы актуализировать твои проценты… кстати, тоже не слишком большие.

– Ладно, – махнул я рукой. – Гипотеза принимается. Все равно другой у нас нет, да и факт, можно сказать, уже свершился, а как его объяснить – дело десятое…

– Угу, – вставил Мурзик.

– Я прошу вас не забывать, братья, для чего мы здесь собрались, – напомнила Цира. Все посмотрели на нее. Лично я видел только ее тонкий затылок, но голос у Циры был суровый. – Мы собрались для того, чтобы обсудить, каким образом два последних Энкиду могут быть привлечены к нашему общему великому делу.

– Ну, комми я беру на себя, – сказал Хашта-Мурзик. – Скажу им, что это… что кровососы задумали акцию… Надо, мол, ввести несколько представителей народа. Большинства, то есть, эксплоатируемого.

– Это где он так насобачился? – изумился Ицхак.

– Мурзик – член коммунистической партии, – пояснил я. – Это сделано в наших общих интересах.

Ицхак присвистнул. Луринду поморщилась и потерла ухо.

Цира спросила Мурзика:

– Ты ручаешься за то, что комми придет?

– А то! – горячо сказал Мурзик. – Она меня этим… самородком называет. Говорит, кровососы нарочно таких самородков – ну, принижают и пытают всячески, чтобы им, значит, кровососам, самим процветать на нашей, самородковой, кровушке…

Луринду сказала капризно:

– Изя! Пусть он замолчит! У меня уши вянут!

– Мурзик, высказывайся по существу, – сказал Ицхак.

– А я и высказываюсь… Придет эта баба, никуда не денется. Я уже понял, чем ее взять можно. Она ведь… – Тут Мурзик подался вперед, и на его физиономии отпечаталось искреннее изумление. – Она ведь на самом деле во все это верит! Ну, в кровососов, в эксплоатируемое большинство, в бомбометание… То есть, на полном серьезе!.. А сама Институт этих… благородных дев заканчивала, правда! Я у ней дома был, она вышивает хорошо. И макраме делает. У ней всюду висят, как шелкопряды какие-нибудь… Замуж ее надо…

– Вот ты и женись, коли такой добрый, – холодно сказала Цира.

Мурзик покраснел.

– Да нет, не хочу я… на ней.

– Да? – Цира аж затряслась у меня на коленях. – Ее ты просто так трахать хочешь? Да? Порядочную вавилонянку? Институт заканчивала, надо же! Дев! А она дева, да? Ты ее уже лишил девственности, а? Ну? Что молчишь? Холуй! Сукин сын! Ублюдок!..

Мурзик ошеломленно глядел на Циру и молчал. Цира потянулась, чтобы огреть его по морде, своротила чашку, облила себе платье и закричала:

– Да ебать тебя в рот!..

– Кого? – глупо спросил Мурзик.

– Тебя!

– Это… ты, что ли, меня в рот ебать будешь? – спросил Мурзик еще глупее.

– Я! – ярилась Цира.

– Тише, Цира, замолчи, – сказал я, удерживая ее за плечи. – Не трахал он ее. Не лишал девственности. Ведь ты не трахал коммунистку, а, Мурзик?

Мурзик густо покраснел и не ответил.

– Я одного не понимаю, – спокойно вмешался Ицхак. – Какое это имеет отношение к делу?

– Никакого! – уксусным голосом сказала Цира.

Я отпустил ее. Она стрелой налетела на Мурзика. Он взял ее за руки, развел их в стороны и с доброй улыбкой стал смотреть, как она дергается и извивается. Потом, когда она утомилась, сказал тихо:

– Так ведь лучше тебя, Цирка, нет никого. Я дело говорю. Я для того других баб и перетрогал, чтоб убедиться.

– Так ты и других?!. – визгнула Цира.

– Ну… Там много баб, среди коммунисток-то. Всё бомбы мечут. Я так думаю, это с недоёбу у них…

Цира изловчилась и плюнула ему в глаз. Мурзик отпустил ее. Она убежала в комнату и с размаху метнулась на мой диван. И там заревела в голос.

– Ну вот… – протянул Мурзик.

– К делу, – оборвал Ицхак. – Ты берешься эту сучку сюда привести.

– Да.

– Она доверяет тебе?

– А то! Я ж говорю, она думает – я этот… бескомпромиссный… В общем, придет.

– В транс войти сможет?

– Введем, – уверенно сказал Мурзик. – Я ей скажу, что это для освобождения эксплоатируемого большинства нужно. Она для освобождения хоть куда войдет. Отчаянная!

– Великолепно, – сказал Ицхак и слегка сдвинул Луринду на своих коленях – чтобы меня лучше видеть. – Теперь второе. Буллит. Этого я возьму на себя.

– А как ты его уговоришь? Булька – скептик.

– Я его напою до изумления. Пьяный Булька хоть на что пойдет.

– Ладно, – сказал я. – И последнее… Хорошо, соберемся мы все. Положим, в офисе соберемся, там места хватит. А кто нас всех в транс вводить-то будет? Не Цира же! Она ведь тоже участвует…

– Я не смогу! – прокричала из комнаты Цира плачущим голосом. – Я тоже Энкиду!

Повисло молчание.

– Может быть, на магнитофон голос ейный записать? – предложил Мурзик. – Пусть бы Цирка наговорила, что там положено… Ну, вы расслаблены, вы расслаблены… Расслабьте глаз, расслабьте ухо… Что там еще? Вы, там, парите в воздухе…

– Не знаешь, молчи! – опять прокричала из комнаты Цира.

– Нет, идея дельная, – сказала Луринду и пошевелилась на коленях Ицхака. – Правда, дельная идея, Изенька?

Изенька сказал, что да, дельная.

– Цирка, ты слова наговорить можешь? – крикнул Мурзик.

– Я с тобой не разговариваю, пидор! – отрезала Цира и появилась на кухне. Глаза у нее были красные, губы распухли, но лицо хранило вызывающе-строгое выражение.

– Ну так со мной поговори, ягодка, – сказал Ицхак.

Цира метнула на него яростный взгляд и кисло сказала в пространство:

– Я могу надиктовать текст и сделать соответствующую магнитофонную запись. Но процесс, который мы хотим произвести, чрезвычайно сложен. В нем участвуют семь компонентов. И не просто компонентов. Это – семь разных человек, разного социального положения, разного образовательного уровня, разного, в конце концов, энкидусодержания. При этом двое даже не подозревают о своей принадлежности к великому герою.

– Говори короче, – оборвал я.

– Я и говорю по возможности кратко. Просто приходится разжевывать… для недоумков.

Мурзик то ли не понял, в чей огород камень, то ли внимания не обратил.

Цира продолжала:

– Следовательно, человек, руководящий процессом, должен присутствовать в комнате физически. Иначе процесс может выйти из-под контроля… и привести к непредсказуемым последствиям.

– Согласен, – сказал Ицхак.

А я спросил:

– Следовательно?

– Следовательно, нам необходимо восьмое действующее лицо. Путеводитель. «И будет у них тот, кто сумеет их отвести туда. И увидят <они> там Энкиду во всем его могуществе», – процитировала она на память таблички из храма Эрешкигаль.

– У тебя есть кто на примете? – спросил Мурзик.

Она ответила, поджимая губы и с явной неохотой:

– Только учитель Бэлшуну.

– Это который синяков тебе наставил, что ли? – переспросил Мурзик.

Цира молча кивнула.

– Ну так и что! – решился Мурзик. – Для такого дела…

– Он не пойдет, – холодно сказала Цира. – Я рассорилась с ним насмерть. И вообще я не желаю его видеть.

– Да ты перестань о себе-то думать, – возмутился Мурзик. – Скоро вообще уж никакой Циры больше не будет. Будет один великий Энкиду…

Цира судорожно вздохнула. Ей было не по себе. Да и всем нам, по правде сказать, не по себе было.

– Следовательно, нам необходимо уговорить учителя Бэлшуну принять участие в нашем эксперименте? – уточнила Луринду. – Я могу взять это на себя.

Цира покосилась на нее неодобрительно.

– Ты не в его вкусе, девушка.

– Да ладно вам, – сказал Мурзик и хлопнул себя по коленям. – Учителя я приведу.

– А ты – тем более, – мстительно сказала Цира.

– Не больно-то я его спрошу, – фыркнул Мурзик. – Приведу и все.

– Как?

– Как? – Мой раб усмехнулся. – А компартия у трудящего человека на что? Да я и взносы им заплатил за полгода вперед…

* * *

В тот день, когда Мурзик получил вавилонское гражданство, неожиданно началась весна.

Стоял мокрый, скучный месяц нисану. То и дело принимался идти дождь, иной раз в воздухе снова появлялись сырые хлопья снега, тающие на асфальте. Так тянулось уже почти две седмицы без всякого просвета.

Когда мы вдвоем направились в Литамское управление регистрации актов гражданского состояния, небо было затянуто толщей облаков. Я шел впереди. В одном кармане у меня лежала коробочка с серьгой, в другом – деньги. Мурзик шагал следом. Он тащил увесистую сумку с документами. Таблички глухо позвякивали.